Текст книги "Спасти кавказского пленника (СИ)"

Автор книги: Greko

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

Глава 18
Хакучская социалистическая республика

Самая удобная дорога к черноморскому побережью шла по землям абадзехов через Гойтхский перевал. Но нам с Цекери оказалось сподручнее добраться до бассейна реки Пшиш. Извилистый, мелкий и капризный, он брал свое начало высоко в горах и нес свои воды в окружении высоких склонов, заросших пихтой и буком, а потом, вырвавшись на равнину, плавно и неторопливо спускался к Кубани. Его долину заполняли многочисленные абадзехские аулы разных обществ – в основном, Цей и Анчоко-Хабль. Они стояли так густо, что порой сливались в единую линию, и сложно было понять, где заканчивался один и начинался другой.

Вдоль реки, повторяя ее бесчисленные петли, шел накатанный арбами торговый тракт. По нему сновали все кому не лень – армяне, турки, убыхи. Вниз по реке они тащили английские ситцы, турецкие бумажные ткани и разную мелочевку от контрабандистов. Вверх же ехали отряды, конвоировавшие рабов. Их выменивали в ущельях Курджипса.

Убыхи приобретали рабов на перепродажу. Как мне ни было противно, пришлось присоединиться к их группе. С абадзехами, которых нанял Курамурзин, расстались, как только вышли к торговому тракту.

В убыхском отряде нашлись знакомые и у Цекери, и у меня. Те, кто помнил или видел мое участие в боях у Мыса Адлер. Один и вовсе оказался из-под Дагомыса, из рода Фабуа. Звали его Абубакир. Он накинулся на меня с вопросами.

– Скажи, Зелим-бей, что за странные разговоры ходят о твоем конфликте с Эдик-беем? То ли ты его спас, то ли обокрал…

– Девушку у него забрал после того, как с друзьями отбили нападение абхазов на аул, – не стал отнекиваться я.

– Еу! Вот это по-нашему! – восхищенно воскликнул убых. – Продал?

– Девушку? Нет. Женился.

Абубакир замер. Разразился веселым хохотом. По-моему, он недолюбливал Эдик-бея. Немудрено. Эдик-бей любого мог вывести из себя.

Осень вовсю вступила в свои права в предгорьях. Не только раскрасила щедрой рукой леса, но и решила их обильно полить. Мы двигались под косыми струями дождя, кутаясь в бурки и башлыки. За водной пеленой и темными облаками скрылись кавказские вершины.

Проводники с опаской следили за уровнем воды в реке. Многочисленные притоки Пшиша могли внезапно его напитать. И тогда жди беды.

По мнению Абубакира, у непогоды была и положительная сторона,

– Если в горах вздуются речки, можно не бояться нападения хакучей. Их снова отрежет от мира. И тогда забудем про этих шакалов до следующей осени.

– Не любишь хакучей?

– Этих разбойников и бродяг? Кто же их любит? Мы большие заслоны осенью выставляем на границе с ними. Караваны, подобные нашему, – их любимая добыча. Забрались в свою котловину и гадят оттуда. И нам, и шапсугам. Ей богу, решись русские к ним в гости сходить, я бы безвозмездно нанялся проводником.

Однако! Крепко же хакучи припекли убыхов. Наверное, немало кровавых столкновений вышло из их вечной вражды. Если отъявленные разбойники-убыхи, живущие в краю, где все поголовно кормятся с ножа, называют разбойниками (!) хакучей, то что ж они за люди такие⁈

Мы въехали в тесное ущелье, рассекаемое заметно сузившимся Пшишем на две половины. Двигались правым высоким, местами укрепленным, берегом. Левый представлял собой широкую полосу из камней разных форм и размеров. Не сложно было представить, как в половодье река разливается здесь широким потоком по окрестностям, принося с верховьев скальные обломки.

Заночевать решили в ауле «Древний мертвец». Так переводилось название Хадыжы. Наверное, здесь на каждом шагу попадались старые захоронения. Кто здесь жил до прихода абадзехов? Аланы? Арабы? Византийцы? Кавказ умел хранить свои тайны.

Утром дождь прекратился. Отправились дальше, покинув аул, утопающий в садах, а не в древних склепах. Не успели удалиться от его околицы и на двести метров, послышался странный гул. На наших глазах из впадавшего в Пшиш притока вырвался огромный, выше человеческого роста, водяной вал. Эта масса воды обрушилась в реку. Вспенила, расплескала главный поток. Залила дорогу перед нами.

Все стали разворачивать коней. Плетками торопили пленников. Но они и не сопротивлялись. Неслись вприпрыжку вслед за всадниками. За одним валом мог последовать и второй. А за ним и третий. Пшиш в районе аула Хадыжы особенно сильно сужался. Воде некуда было деваться. Ее удар примет на себя каменная ограда на краю села.

Нас подгонял приближающийся сверху рев. Мы пронеслись через аул и спрятались за саклями. Одного взгляда на реку было достаточно, чтобы понять: дело плохо. Еще недавно лениво струящаяся по перекатам неглубокая зелено-голубая река превратилась за минуты в коричневого зверя с белыми проплешинами пены, пляшущей на волнах.

– Белые барсы! Как в сказаниях шапсугов! – указал на реку перепуганный убых.

Раздался сильный удар. Затем треск. Окраина аула приняла таран водного вала. На наших глазах вода стремительно затапливала дворы. Отовсюду раздавались жалобные крики людей и мычание скотины.

Все прекратилось столь же внезапно, как началось. Река успокоилась. Лужи на тракте стремительно мелели. Из облаков издевательски выглянуло солнце. Лишь опрокинутые плетни, сломанные фруктовые деревья и разбросанные по всему аулу чьи-то вещи и инвентарь напоминали о случившейся трагедии. Никто не погиб – уже хорошо!

Убыхи решили задержаться на сутки, опасаясь повторения разгула стихии. Цекери, как местный знаток, был более беспечен.

– Опасности нет! Река сбросила избыток воды. Можно двигаться дальше.

Я решил не ждать непонятно чего и последовать совету юного падавана. Но он оказался плохим пророком. Нет, новых волн мы не встретили. Но два пронёсшихся вала основательно повредили дорогу. Вызвали оползни. Кое-где перегородили путь поваленными или принесенными с верховий деревьями. Нам ничего не оставалось делать, как подняться повыше в горы. Поискать объездной путь. Абадзехи любили устраивать дороги по вершинам горных хребтов. Постепенно мы все больше забирались восточнее.

Выбранное направление меня более чем устраивало. Именно там прятались загадочные хакучи. Я был решительно настроен с ними встретиться. Понять, можно ли мне отыскать свой путь в красном тумане кавказской войны?

Быть может, нас не пропустили бы кордоны убыхов и шапсугов, стерегших границу с хакучами. Помогла непогода, разогнавшая по домам и укрытиям засадные группы. Дорога оказалась открытой. И не только для нас.

– Хакучи! – уверенно указал мне Цекери на небольшую пешую группу, быстрым шагом двигавшуюся к нижней точке горной седловины, через которую на волю вырывалась очередная река. – Псезуапе – пояснил Пшкеуи-ок. – Ее верховья мы зовем Хакуч.

Поспешавшая группа гнала перед собой небольшое стадо баранов. К бабке не ходи, как говаривал батюшка Варфоломей, баранта! Украли у соседей и торопились скрыться в своих чащобах. И на нас оглядывались с опаской, подозревая погоню. Мы не торопились сближаться, но и не отставали.

Неожиданно погонщики исчезли из вида, как сквозь землю провалились. Подняться вверх по течению Псезуапе не представлялось возможным. Мы тыкались в ее берег в надежде найти нужную тропу. Но все было бессмысленно. Хакучи надёжно укрылись в горах.

Внезапно нас окружили. Несколько всадников и пеших воинов, вооруженных чем попало. Но и с древним ружьем можно наделать бед. Выходное отверстие размером с ручную мортиру отбивало охоту спорить или шутить. Цекери что-то быстро стал объяснять на шапсугском, которого я не понимал.

– Серега! Что он там лопочет, не пойму? – сказал по-русски один из верховых.

– Вы русские? – удивился я.

– Ты что за гусь такой, лапчатый⁈ – наехал на меня конем всклоченный боец в рваном бешмете.

Крепкими мозолистыми пальцами он попытался зацепить меня за ворот черкески. Но тут же оставил свои попытки, обнаружив ствол револьвера, упертый в живот.

– Ты лазутчик? – не унимался он, хотя попытки меня сцапать оставил. – Офицер русский? Нужно тебя к тамаде доставить.

– Я тоже этого хочу.

– Тогда гони оружие и напяливай на голову мешок, – бродяга – он выглядел именно как бродяга – попытался сунуть мне в руки грязную тряпку.

– Ага, разбежался. Бегу – папаху на ходу теряю!

Бродяга от меня отъехал. Задумался. Спросил, немного поколебавшись:

– Глаза есть чем завязать?

– Найдется! Да вот стоит мне так поступить, вы меня по головушке приголубите!

– Не боись! Никто не тронет. Лошадь твою под уздцы возьмём и проводим на ту сторону. В котловине снимешь повязку.

– Не обманешь?

– Вот тебе крест! – перекрестился бродяга.

– Зелим-бей! – окликнул меня Цекери. – Все нормально. Они всегда так поступают. С племенем Вайа у них дружба. Не станут гадости делать.

Я демонстративно обвязал лицо концами башлыка. Мир исчез. Конь тронулся.

Вскоре мне разрешили развязать глаза. Огляделся. Я попал в иной мир.

Не в разбойничий вертеп, как можно было подумать, послушав убыха. В рай!

Верхние части бассейна реки Псезуапе были со всех сторон окружены горами. С северо-востока возвышался высоченный скалистый пик с остроконечной верхушкой. Лишь склон, обращенный к реке, был пологим. Остальные имели отвесные стены. От этой горы отходили хребты, словно заботливые руки матери, охватывающие широкую котловину, разрезанную пополам грядой. Обширные леса поверху, ниже – альпийские луга с пасущимися стадами. Еще ниже –множество уже убранных полей и традиционных аулов с турлучными саклями. И, как вишенка на торте, подобие ирригационной системы с каналами, шлюзом и водяной мельницей. Ее массивное колесо вращалось в большом бассейне, выложенным камнем.

Я не переставал крутить головой, рассматривая детали. Фруктовые сады. Каштановые и ореховые деревья с собранными плодами. И явные признаки грамотной организации социальной жизни немалого по числу народа. Не туземная деревушка, затерянная в джунглях, но приличных размеров сообщество, способное решать совместным трудом серьезные задачи. Каналы сами себя не выкопают и камнем не укрепят.

– Куда мы едем? – спросил я русского.

– В урочище Энебепле. Это сердце котловины. Там сидит наш старейшина. Наш вождь. Старый Хазрет или по-адыгски Хьазрэт.

– Просто Хазрет?

– Просто Хазрет. Мы считаем его святым человеком, но он не согласен.

Аулы, которые мы проезжали, были чем-то похожи на селение черкесогаев. Та же мирная жизнь. Никто не ходит по улицам или во двор с пистолетом или ружьем. Главное же отличие было в том, что здесь люди жили своим трудом. Земледелием, а не торговлей.

Какая торговля, если они природой отрезаны от мира? Высокие горы, густо заросшие непроходимым лесом, и глубокие овраги с почти отвесными стенами, внизу которых неслись стремительные потоки – все это надежно защищало хакучей. Их земля превратилась в убежище, живущее своей особой жизнью – суровой, скучноватой, но безопасной.

– Сам-то откуда тут взялся? – спросил я бродягу.

– Сенькой меня кличут, – откликнулся он, обидевшись на «сам-то».

– Арсением или Семеном? – уточнил я.

– Сенькой привычнее… Попал я сюда, как все. Из рабов сбежал. Вот! – ответил он с вызовом.

– Моряк? Военный?

– В солдатах служил, – с достоинством отозвался русский беглец.

– Как же ты, бедолага, в плен угодил?

– Пить надо меньше! – грустно поведал о вечной русской беде Сеня. – Да не мне! Офицер пьяный меня с товарищами в мирный аул погнал за чихирем. Оттуда и скрали нас.

– А дальше?

– Дальше перепродали в горы. Хозяин был не злой. Все предлагал жену мне купить. Чтоб навечно меня к себе привязать.

– А ты, выходит, сбежал?

– Сбег! На аул налетели какие-то джигиты. И давай все жечь. Я мешок с сухарями прихватил – и деру. Ползал по ентим горам, пока к хакучам не вышел. С месяц где-то добирался. Может, меньше.

– И много вас таких, «сбегших»?

– Хватает. А бывает отряды наши караван с рабами разобьют. Тогда народ сам просится. Кому охота в Туретчину плыть?

– И чем тут занимаетесь?

– А кто как… Кому зерно милее, тот за соху берется. Кто сапоги тачать научен, народ обувает. Я вот при ружье, – Сенька показал мне свой мушкетон-трамблон устрашающего вида. – Наших в местной самообороне много. Капитанят. Учат, как засады делать. Как грамотно отступать и бить во фланг. Приучили соседей не баловать. Сами же им крепко задаем.

– Ну, из тебя, как погляжу, капитана не вышло?

– Не вышло, – печально улыбнулся Сенька.

– Не скучаешь по дому?

– Кваса охота. Аж скулы порой сводит. Тут тоска жить-то. Девок мало и отрезаны девять месяцев в году. Только осенью и выбираемся из котловины.

За неспешным разговором добрались до скромного хутора на четыре сакли. Привязали лошадей. По знаку Сеньки оружие оставили у коновязи. И прошли в обычный жилой дом, крытый тесом. Кунацкой предусмотрено не было. И это о многом говорило.

Хазрет, убелённый сединами, крепкий старик, встретил меня спокойно. Без особого пиетета, но и без какого-либо намека на подобострастие и привычной для черкесов демонстрации радушия, оказываемого гостю. Будто я его старый знакомый, живу здесь давно, и всего лишь отлучился на минуту, а сейчас вернулся, чтобы продолжить беседу.

– Я слышал про тебя. – сказал он, улыбнувшись, после представления.

– А я, уважаемый Хазрет, о вас только что узнал.

– Можно просто – Хазрет. Я хоть и старше тебя в два с лишним раза, но вполне обойдусь без почитания. Я знаю, что меня здесь уважают! – он рассмеялся.

– Хорошо, – я не удержался, поддержал его смех.

– Обо мне не слышал, но о нас – наверняка?

– Да.

– Ругают, проклинают? – Хазрет улыбнулся.

– Не скрою, да.

– Да, да, да.

– И вас это не беспокоит⁈

– А почему меня это должно беспокоить? И почему это тебя так удивляет?

– Нууу… – я и не знал даже с чего начать.

– Потому что мы не такие, как все? – Хазрет пришёл мне на помощь. – Не участвуем в общей войне? И, наоборот, нападаем на черкесские караваны? Не придаём значения их постоянным крикам о чести? Или попросту не кичимся, не хвастаемся, не слагаем о себе напыщенных песен? И плевали на пресловутую славу?

– Но, согласитесь, уваж… – я поневоле хотел опять употребить этот эпитет, – Хазрет, что перечисленного вами уже достаточно, чтобы удивляться.

– Заметь, Зелим-бей, ты удивляешься тому, что я не воюю, а не тому, что я живу мирно? Хорошо ли это?

Я с удивлением взглянул на старика.

«Просто мудрый, как Сократ. Вопросами поставил меня в тупик!»

– Видишь, ты задумался. – Хазрет, видимо, понимал причины моей оторопи. – Тогда я тебя еще спрошу: что это за мир, в котором война считается делом чести, а за мир тебя поносят и ругают?

– Это ужасный мир, Хазрет! – я тут же согласился.

– Вот ты и ответил на все вопросы, – улыбнулся старик. – А я не хочу, чтобы мой народ жил в ужасном мире. А теперь продолжаешь удивляться?

– Только одному.

– Чему же?

– Вы всегда так думали?

– Ты задал самый больной вопрос для меня, – Хазрет горько усмехнулся.

– Я не хотел…

Он остановил меня движением руки.

– Нет никакой вины. Я сам себе часто задаю этот вопрос. Немного по-другому: почему я в молодости был таким недалёким и неумным, что не сразу пришёл к этому.

– Причина?

– Четыре потерянных брата и родители, выплакавшие свои глаза и угасшие в одночасье – достаточная причина? – глаза Хазрета заблестели.

Я молчал.

– Я был такой же, как все. Может, и лучше многих. Храбрый, рвущийся в бой. Жаждавший славы. И терявший одного брата за другим. Потери меня не останавливали. Как и все, я грезил местью. Когда погиб мой последний из братьев, мама на коленях умоляла меня остановиться. Оглянуться. Задать себе простые вопросы. И я начал задавать их. И отвечать на них. Но уже будучи один. Родители не перенесли горя. А я с тех пор ненавижу войну.

– Теперь понятно.

– И что ты думаешь?

– Я только могу сожалеть, что вы единственный, кто так относится к войне. И о том, что другие вожди так не относятся к своим людям.

– А я сожалею о том, что таких, как ты, немного. Тех, кто думает подобным образом.

– А вы не пытались…

– Убедить и остальных жить так?

– Да.

– Пытался.

– И, судя по всему…

– Меня поносят и ругают! – усмехнулся Хазрет

– Белая ворона.

–?

– Такое выражение у русских. О человеке, который выделяется, совсем не похож на других, чужой.

– Да. Так и есть.

– Вы поэтому нападаете на их караваны?

– Нет. Не поэтому, – Хазрет покачал головой. – Что бы они ни говорили о себе, какие бы песни ни слагали в свою честь, но вся Черкесия живет, прежде всего, за счёт рабства. А я ненавижу рабство. Ты думаешь из-за чего они все восстали, когда русские объявили блокаду? В первую очередь из-за того, что им перекрыли основной источник дохода. Пусть они прикрываются всем, чем угодно. Но это так. Поэтому я нападаю на их караваны, освобождаю рабов. Ты же уже прошелся по моей земле. Отметил для себя что-нибудь?

– Да. Много людей со стороны. Все свободно передвигаются. У вас нет рабов.

– Нет. И не будет.

– Расскажите подробнее, пожалуйста.

– А что тут много рассказывать? Земля от Бога. Еще природа нас уберегла. Мы в таком месте, куда трудно добраться. Как бы ни мечтали нас уничтожить, не смогут. А других – запросто. Еще до появления русских князья два раза в год созывали народ на набег. Собирались в поле у священной рощи и шли грабить соседей. Кое-кто, может, и хотел бы жить в мире, да таких тут же в цель превратят. Если не убьют, то разорят подчистую. Лишь здесь, под защитой гор и быстрых потоков, можно строить идеальный мир в краю вечной войны. У нас здесь отряды самообороны. Другие работают на земле. Каждому найдется дело по его умению и по его знаниям. Голод нам не грозит. Мы хорошо работаем. У нас много запасов. И всегда много работы. Нужно раскорчевывать новые поля. Строить новые аулы.

«А он же здесь, практически построил социалистическую республику. Утопию! – думал я, слушая старейшину. – Ту самую, недостижимую. О которой, если и вспоминают, либо в анекдотах, либо с издёвкой. Как Рауф Адгезалов тогда на уроке истории на вопрос учительницы "Почему Утопия?» ответил: «Строили ее люди, строили… Построили. А потом поглядели, что вышло – попрыгали в море и утопились… С тех пор так и называется – Утопия».

– А то, что люди разных религий?

– Э, нет! – Хазрет пригрозил пространству пальцем. – Я знаю, к чему могут привести религиозные распри. Здесь этому не бывать. Мулл и священников на нашей земле нет. Но религии все одобряются. Хочешь молиться кому – молись на здоровье! Только не смей ставить своего Бога выше другого!

"Да он почти гений!' – я не мог скрыть своего восторга. И сразу же пришло в голову новое озарение. Раз они в своей закрытой общине не вымерли от эпидемий, то с санитарным контролем тоже все продумано! Неужели они знают, как бороться с чумой и оспой? А с религиозными распрями – так вообще на пятерку с плюсом!

Сколько раз я думал, что в любой многонациональной и многоконфессиональной стране первым законом, который следует принять и строго следовать ему должен быть закон о равенстве религий. И они есть, безусловно. Но наказание за них такое неочевидное, что все равно находятся те, кто лезет на рожон. А просто заявить, что за такое сразу по рогам и лет на 15, как минимум, за решётку. И не важно, кто против кого пошёл: мусульманин ли против православного, православный против иудея, иудей против адвентиста седьмого дня, адвентист против буддиста, буддист против баптиста, баптист против католика… Не важно. По рогам. Без разговоров! Не смей ставить своего Бога выше другого!

– Что замолчал? – спросил Хазрет.

– Продолжаю удивляться!

– А сам что думаешь про войну?

– Есть такой великий английский писатель. Шекспир.

– Не слышал. И что он сказал?

Я вначале коротко пересказал ему сюжет «Ромео и Джульетты». Хазрет проникся историей молодых любовников. Беспрестанно охал.

– Жалко их! – горестно покачал головой. – И какой вывод сделал этот…

– Шекспир.

– Да.

– Чума на оба ваших дома!

– Чума на оба ваших дома⁈ – чуть задумавшись, Хазрет рассмеялся. – Он очень умный, этот англичанин. Правильные слова! Лучше и не скажешь!

– Да, так. Я поэтому хотел к вам обратиться.

– Слушаю.

– Я не люблю войну. Но никак не смогу остановить её. Увы. Всё, что я могу сделать в это ужасное время, так это спасти как можно больше людей, которые также не хотят участвовать в этом безумии.

– Великая цель!

– Благодарю. И мне нужна ваша помощь.

– Чем же я смогу тебе помочь?

– Я думаю, что мог бы убедить таких людей идти к вам. Прятаться здесь. Не участвовать в войне, но мирно работать. Не бояться и не голодать. Согласитесь ли вы принимать таких людей?

– Конечно! – Хазрет ответил, не задумываясь. – Приму всех. Всем найдется и место, и работа. Твоя цель – благородная, Зелим-бей. Я буду рад тебе помочь!

– Благодарю!

Я встал. Хазрет тоже. Мы обнялись.

– Иди с миром и с Богом! – пожелал мне убеленный сединами старейшина.

Завершив разговор с Хазретом, вышел к коновязи. Стал надевать обратно оружие. Прикидывал, к кому напроситься на ночлег. Старейшина почему-то этот вопрос не затронул. Народная демократия, она такая – крутись сам, как можешь!

– Поговорили? – осведомился у меня Сенька, отвязывая моего коня. Невинно так спросил. Будто не сидел рядом во время моего диалога со стариком.

– Поговорили.

– Вы вот что, Вашбродь…

– Какой я тебе Ваше Благородие?

– А кто ж вы еще? Птицу видно по полету. А я – насмотрелся, пока при службе состоял.

– В любом случае, здесь все равны.

– Я не про то хотел… Поговорить бы надо. Просьбочка у меня есть.

«Просьбочка» оказалась неожиданной. Сенька изложил мне все по пунктам. Хотел он ни много ни мало, как уехать с нами. Предстоящие девять месяцев изоляции его пугали. Причем, настолько, что он готов был рискнуть и отправиться со мной. А с ним еще четверо. Трое русских и один адыг. Из какого племени, так и не понял. Вполне возможно, что из коренных жителей. Из тех, кому пасторальная идиллия набила оскомину, а душа жаждала подвига.

Мы долго обсуждали все условия нашего соглашения. Я обещал заботиться о них, снабжать оружием, лошадьми и питанием. В ответ требовал безусловного подчинения, выполнения всех моих приказов. Не разбойничать и не убивать. Или убивать, если прикажу.

Согласился я на уговоры сразу. Мне свой отряд пригодится. Планов у меня было громадье.