Текст книги "Спасти кавказского пленника (СИ)"

Автор книги: Greko

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Глава 13
Здравствуйте, Ваше Величество!

Как ни противна была мне баронесса, я не мог равнодушно ждать, пока карающий меч государева гнева упадет на большее семейство Розенов. Все трое – честнейший служака барон, князь Дадиани и его милая жена – приняли истинно сердечное участие в моей семейной жизни. И было бы верхом неблагодарности равнодушно наблюдать, как горе накроет Дворец.

Но что я мог поделать? Единственное, что пришло в голову – посоветоваться с полковником Хан-Гиреем. Тоже не последним человеком в моей кавказской эпопее и знатоком подковерных интриг в тени императорского престола. Пауки в банке – вот как следовало бы охарактеризовать увешанных бриллиантовыми звездами царедворцев.

Князь Султан сильно переменился с момента нашего знакомства. Сперва отнекивался от нашей встречи, ссылаясь на нездоровье. Потом прислал лакея сообщить, что ждёт меня в своем кабинете.

Он и вправду выглядел больным. Бледный, то и дело утирающий пот со лба, он признался мне, что подозревает отравление.

– Уверен, это дело рук моих конкурентов-князей из бельджугов. Подозревают меня в стремлении к узурпации власти над всем нашем племенем, – выдал мне Хан-Гирей свою версию.

Но послушав его стенания еще немного, я не мог не прийти к мысли, что болезнь была лишь предлогом уклониться от встречи с Государем! Князь попал в опасные тиски. И не мог найти достойного выхода. К нему обратился сенатор барон Ган, прибывший на Кавказ, чтобы довести до конца интригу со смещением Розена с поста наместника. За его спиной стоял военный министр граф Чернышев. Зачем все это было затеяно, ни Хан-Гирей, ни, тем более, я не понимали.

– И вот, – объяснял мне Хан-Гирей, – я оказался меж двух огней. Все мое сердце восстает от несправедливости по отношению к начальствующим на Кавказе. Ган требует от меня, как командира секретной части, подписать его доклад о злоупотреблениях князя Дадиани. Но я не могу переступить через себя! Меж тем, самое положение мое весьма шатко. Я не смог выполнить ни одного, предписанного мне инструкциями дела. Белл не пойман. Торнау не освобожден. Старейшины народа адыгхе на встречу с императором не явятся. По крайней мере, те, кто имеет влияние. Мне следует ожидать не награды, а лишения чина или флигель-адъютантского аксельбанта!

– А как же наш план? Тот, одобрения которого императором мы ожидали?

– В этом вся и мука! Чтобы добиться его одобрения – еще неизвестно, согласится ли Государь – мне придется предать! Я к такому не готов. И лучше скажусь больным и не явлюсь пред очи Его Величества!

Более чем понятно. Князь порхал по петербургским гостиным, но так и не стал там своим. Не смог превратиться в циника, способного отбрасывать свои идеалы и мечты, ежели обстоятельства того требовали. «Кроткие меры» усмирения Кавказа его заботили не меньше, чем собственная карьера. Но как особа, приближенная к императору, он не нашёл ничего лучшего, как спрятаться под листом, боясь за свою мечту. И, одновременно, решился сказать большим шишкам из Петербурга: «Ребята, я в ваши игры не играю»[1].

– А мне что делать? – спросил я, пряча свое разочарование.

– Вам⁈ Что может сделать прапорщик, когда в игру вступили большие генералы и сенаторы? Быть может, броситься в ноги царю и просить о милости? Подобное бывает лишь в романах! – горько усмехнулся князь Султан.

Я вышел из кабинета Хан-Гирея, будто оплеванным, озлобленным на весь белый свет. Судьба огромного края и жизни сотен тысяч не ведающих о нависшей опасности людей стали заложниками интриги, затеянной посудниками из северной столицы! Какое им дело до внуков Махмуда, тестя Инала Аслан-Гирея? До Марфы, жены Косякина из станицы Прочноокопской? До сына Юсефа, моего кунака? Им плевать на то, что будет разорена долина со скромным названием «много груш». Или исчезнет, как и не было, например, завод с трамовскими лошадьми. Лишь бы украсить грудь новым орденом. Получить богатый подарок от царя. И вернуться в свое немецкое баронство, чтобы хвастать, подобно Мюнхгаузену, о том, как удачно Бога за бороду схватил! Эх, Ваше Величество, Ваше упрямшество… Кому вы доверили строить Империю⁈

«Что же мне делать? – задал я сам себе вопрос, уже озвученный Хан-Гирею. – Быть может, и вправду броситься в ноги царю?»

Легко сказать: иди, бросайся в ноги! Я начал ворчать про себя. Больше от безысходности. Искал оправдания, достойные поводы, чтобы отказаться от этой идеи. Лишить себя, так сказать, чести личной встречи с помазанником Божьим. Потом ворчание перешло в злость. Было же очевидно, что и оправданий, и доводов против я смогу за одну минуту накидать с добрую сотню. И кого я обманываю? Вопрос стоит ребром, наточенным до остроты лезвия бритвы. Стоит прямо передо мной. Обойти никак не получится. Попытаюсь – порежусь, к гадалке не ходи. И рана будет на всю жизнь. Знаю же себя. Буду вспоминать, как струсил, покрываться потом, сгорать от стыда. Сам себя сожру.

А если пойду на «вы»?

Хм… А с чего я взял, что мне обязательно снесут голову? Я с добрыми намерениями. Без злого умысла. Камня за пазухой не держу. За спрос не бьют. Рассердится Его Величество? Возможно. А, возможно, выслушает спокойно. Да, лобызаться не полезет, медали не повесит, спасителем Отечества не объявит. Но и головы не снесёт. Не должен, во всяком случае. Он же умный человек. Очень умный. Он же должен понять, что не корысти ради, а пекусь о хорошем и верном служаке и его верном слуге. Человеке, благодаря усилиям которого Кавказ хоть как-то держится. Даже преуспевает. Николая, может, все и считают помазанником Божьим. А потому – обожествляют. Но я-то отношусь к нему чуть иначе. Я из XXI века. Я к нему отношусь, как к обычному человеку, но вознесенному на вершину власти.

Да, черт побери! В конце концов, я с Лермонтовым обнимался! Вот, когда дрожал от восхищения, возбуждения. Не испугался ему признаться в том, что из будущего. А даже, если не брать такой пример. Я вон ради блага сестры готов был в ножках у Эдмонда валяться. А тут всё-таки речь о человеке, которому я и Тамара обязаны бесконечно. Очевидно же, что мы с моей грузинкой пара навека. Жить не сможем друг без друга. Если не пойду – сам себе не прощу. А хуже всего, что Тамара тут же отвернется от меня. Кто-кто, а она никогда не простит. И в таком случае, на хрена мне такая жизнь? Без Тамары и с вечными муками?

«Кароч, Костян, – как бы сказало „племя младое, незнакомое“, – хорош ныть и сомневаться! Вперед и с песней. Делай, что должно!»

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Что означает: принять решение легко, да трудно выполнить.

Не в том была проблема, чтобы к императору пробиться. Охраны как таковой у него не было. Ни строгих бодигардов, ни тайных соглядатаев, вычислявших в толпе цареубийц, ни снайперов на крыше. XIX век, все по-простому. Скромный казачий и личный конвой, держащийся на расстоянии – вот и вся охрана. Тем более, что барон Розен не отказал в просьбе взять меня с собой на встречу Николая при въезде в город. Нужно было лишь улучить момент и попытаться обратиться с прошением об аудиенции.

Главная трудность заключалась в самом царе. В его настроении, которое падало с каждой минутой его пребывания в Тифлисе. Началось все с полицмейстера Ляхова, встретившего Государя в изрядном подпитии и в расхлябанном виде. Атлетически сложенный, высокий, с тонкой талией и прекрасной выправкой, застегнутый на все пуговицы, Николай не потерпел столь вызывающего поведения. Он, возвышаясь на голову над толпой, был страшен в гневе настолько, что нечего было и думать к нему подступиться.

Следующую попытку я предпринял у входа в главный храм Тифлиса, который царь решил посетить. Двери оказались закрыты. Вокруг императора толпились флигель-адъютанты, наперебой предлагая решение глупой истории. Как через них протолкаться, я не придумал. Да и запросто мог нарваться на категорический отказ. Императору было не до просителей. Он сам таковым оказался. Стоял и ждал, пока добудятся (!) проспавшего настоятеля.

Счет шел уже на часы. Тучи над семейством Розенов сгущались. Барон за поздним ужином признался, что царь все-таки получил доклад сенатора Гана.

– Это ложь, ответил я Государю. Но он ткнул мне в руки бумаги с моими пометками и добавил: «этого я тебе не прощу», – бедный барон был в полной растерянности. Он обратился к князю Дадиани. – Александр Леонович! Признайся честно, есть ли правда в этом докладе? Государь был так милостив, что предоставил мне лично разобраться с этим делом.

– Все неправда!

– Смотри, князь, как бы не было хуже. Государь шутить не любит.

– Это все заговор! – поддакнула князю баронесса. – Интриги Чернышева! Не может простить тебе, как ты отказал ему в особых льготах для его шелкозаводческой компании.

У князя не хватило духа честно во всем признаться. Своим поведением он рыл могилу не только себе, но и барону. Уверен, сознайся полковник, и барон нашел бы слова, как смягчить гнев императора. Да, полка бы князь лишился, но и только! Но раз он занял позицию полного отрицания, что было делать барону? Его супруга могла бы прояснить обстоятельства дела, но решила промолчать. У нее самой рыльце было в пушку.

Елизавета Дмитриевна не видела дальше собственного носа. Не понимала, что доклад Гана прилетит бумерангом всем собравшимся за столом. Я вдруг отчетливо осознал ее мотивы. Имея на руках дочек-дурнушек и живя на жалование барона, она сколачивала за его спиной им приданое, пользуясь служебным положением мужа[2].

– Я не делал ничего такого, что не позволял бы себе любой другой командир полка! – упорствовал князь.

Отчасти он был прав. Я в курсе, как вели полковое хозяйство другие командиры. Если Дадиани и зарвался, то немного.

– Нужно объяснить Государю, как обстоят дела в Кавказском корпусе! – не выдержал я.

– Помолчите, несносный прапорщик! Вам слова никто не давал, – заткнула мне рот баронесса. – Цените ту милость, что мы вам оказали. С меня довольно!

Елизавета Дмитриевна отставила в сторону недоеденное бланманже. Бросила салфетку на стол. И ушла из столовой, не попрощавшись.

– Ваше Сиятельство! – уперся я, несмотря на обидные слова. – Где завтра будет император?

Барон жалобно посмотрел на меня, как на последнюю соломинку утопающего.

– Его Величество изволят завтра посетить древнюю столицу грузинских царей.

… Утром я занял наблюдательный пост на самой вершине высокой горы по дороге к Мцхете. Ближе к полудню показалась открытая карета, запряженная четверкой лошадей. Сзади, постепенно отставая, скакала свита.

«Царь!» – догадался я.

Кучер ландо погонял лошадей. Карета домчалась до меня так быстро, что я не успел оседлать лошадь.

«Куда он так гонит! Ведь в самом начале спуска крутой поворот!»

Я заметался, не зная, что предпринять. Но в ту же секунду увидел, что лошади вылетели за ровик, ограждающий дорогу. Ландо опасно накренилось. Спутник царя, весь увешанный орденами, ловко соскочил на землю, несмотря на свое корпулентное телосложение. Император попытался последовать его примеру, но карета опрокинулась прямо у пропасти. Николай вылетел из ландо, успев лишь ухватиться за обруч складной крыши. Ноги его повисли над пропастью.

Я кинулся со всех ног на помощь. Пронесся мимо застывшего в ступоре генерала, спутника царя. Упав на живот, я крепко вцепился в царскую руку. Еще бы секунда, и колесо истории свернуло бы не туда, и императором всея Руси стал бы юноша-наследник, великий князь Александр! Почти на двадцать лет раньше отмерянного ему срока.

Спутник царя и кучер, наконец-то, сообразили, что не мешало бы мне помочь. Бросились к царю. Совместными усилиями мы вытащили его на дорогу.

Николай сохранил присутствие духа. Усевшись на борт опрокинувшейся кареты, он громко сказал:

– Орлов! Не вздумай раздуть эту историю! Всем скажешь, что мы оба вовремя соскочили!

– Слушаюсь, Государь!

– Ты! – обратился ко мне император. – Подойди!

Я встал перед царем. Дрожал от напряжения. Раны еще давали себя знать.

– Отчего дрожишь? За меня испугался? – насмешливо сказал Николай.

– Раны до конца не зажили, Ваше Величество!

Император внимательно меня осмотрел. Отметил и орден на груди, и форму Эриванского полка.

– Кивер-то – тю-тю! – ехидно констатировал царь. – Чтоб к послезавтрашнему дню нашел и явился на Мадатовскую площадь. Смотр буду делать вашему полку!

Я не стал указывать императору на его собственные огрехи в форме. Мундир Семеновского полка без эполет лишился нескольких пуговиц. Но воротник все также был застегнут на все крючки.

– Слушаюсь, Ваше Величество!

– Грек? – опознал меня царь, демонстрируя память, о которой в стране ходили легенды. – Орден Станислава. Прапорщик. Варваци⁈

– Так точно! – молодцевато ответил я, вытягиваясь во фрунт.

– Читал твои записки. И подвигом твоим доволен! Желаю ожидать от тебя в будущем не меньшей пользы!

– Готов исполнить волю Вашего Величества! – выдал я, ни секунды не задумавшись.

Моим ответом царь остался доволен. Его холодные, лишенные жизни, оловянные глаза смотрели на меня как два дула самой странной двустволки в мире. Непроизвольно я потупил взор.

– Как думаешь, скоро ли покончим с войной в горах? Мне всё обещают, что год-два и покорен будет Кавказ.

– Думать не смею…

– Нет, изволь отвечать, как на духу.

– Затянется эта война надолго! При вашей жизни, Государь, не завершим.

Николай поморщился.

– Что ж, по-твоему, надлежит нам сделать? Отвечай смело! Говори, как понимаешь своим умом.

– Мой ближайший начальник, полковник Хан-Гирей имеет план, способный многое упростить.

– Хан-Гирей? Он трус! Не посмел явиться ко мне… Но похвально, что почитаешь своих командиров. А как ты понимаешь Черноморскую линию?

– Дурная затея, Ваше Величество! Глиняные горшки, а не крепости построили.

– Ты где-то слышал, что я так окрестил Эриванскую крепость?

– Никак нет!

– Грустно мне стало от вида сей «неприступной» твердыни. Эх, Паскевич! Хвалился! А чем? Много ль славы горшок расколоть? – Николай задумался о своем. – Так говоришь, крепости дурны? Был я в Геленджике. Народ там собрался бравый!

– Если будет большая война с англичанами…

– Пустое! – император махнул рукой. – Скалили зубы по весне. Я всей Европе показал, что готов драться, – видимо, разговор со мной ему наскучил, и он подвел ему черту. – Теперь проси о милости.

– Ваше Величество! Мне выгод не надо! Пожалейте моего командира, князя Дадиани!

– Пожалеть⁈ – император пришел в ярость. – Боевых солдат лучшего в моей армии полка превратил в свинопасов! В погонщиков верблюдов!

– Ваше Величество! Так ведь все полки Кавказского корпуса так живут! Их командиры заботятся о своих подчиненных. Об их довольствии, о зимнем обмундировании. Голодный и замерзший солдат воевать не сможет!

– Что ты понимаешь в жизни других полков? Где рану получил?

– Пытался пробиться через Кубань на выручку поручика Торнау. Не вышло, – вздохнул я.

– Бедный барон! – я удивленно посмотрел на царя. – Не знал, что он древнего дворянского рода?

– Не знал, Ваше Величество, – честно признался я.

– Нужно выручать! Вот кого нужно выручать, а не князя Дадиани! – почти зарычал император.

Я с ужасом понял, что нет у меня слов и доводов, чтобы сдвинуть царя с уже принятой им точки зрения. Упрямство императора во всей красе! Черт с ним, с Дадиани! Как донести до Николая Первого, что он заблуждается во всем, что касается Кавказа⁈ Что здесь будет литься кровь годами, если оставить все, как прежде. Вот он, царь! Сидит передо мной, а я не могу ничего сделать! Признаться, ему, что я попаданец⁈ Что знаю будущее в крупную клетку? Что он сам роет себе могилу?

Мое отчаяние и растерянность Николай понял по-своему.

– Ты заблуждаешься, прапорщик. Не понимаешь ни меня, ни моей роли, ни моих прав, – увидев мои вздернутые брови, он крикнул. – Не перебивай! Знай же, я каторжник на троне! Закон – мои цепи! Нет у меня возможности его преступать! И нет такого права у тех, кто обличен большой властью! Пригрел барон Розен змею на своей груди. И тем позорит меня, своего главного начальника! Одно тебе обещаю твердо! С князем Дадиани поступлю по закону. Учиню следствие. Как оно решит, так и будет! Теперь ступай. Свита на подходе.

Я отступил на два шага. Четко развернулся, щелкнув каблуками. И полез вниз в провал, чтобы отыскать свой кивер в надежде, что дурацкий помпон уцелел.

… Вечером во Дворце был бал грузинского дворянства, куда меня не позвали. Я и не рвался. Думал спокойно проведу вечер с женой. Приведу в порядок свои мысли. Успокоюсь, наконец. Полный провал моей встречи с царем выбил из колеи. Что делать дальше, я не понимал. Но за меня уже все решили.

Ко мне прибежал взмыленный Золотарев.

– Беда, Константин! Государь повелел князю Васильчикову утром прибыть в Манглис и провести ревизию наших дел. Мне нужно мухой метнуться в полк, чтобы навести порядок до его приезда. Дай мне своего «кабардинца» на подмену!

– Быть может, мне с тобой отправиться?

– Куда тебе ночью скакать во весь опор⁈ Ты еще от ран до конца не оправился.

С этим не поспоришь. Я позвал Бахадура и поручил ему отдать коня поручику.

Ночью спал плохо. Мозг сверлила только одна мысль: не наделал ли я беды своим заступничеством? А если взглянуть с другой стороны? Быть может, князя уже сегодня разжаловали бы в солдаты, лишив всех прав, орденов и состояний? Царь был настроен решительно! Как же мне узнать, фиаско вышло из моей затеи или нет?

Так ничего и не решил. Лишь измучил Тамару своей бессонницей и мрачным видом. Она, видя мои метания, ни слова не сказала. Лишь лаской пыталась меня успокоить.

Утром за завтраком сидели с бароном. Его супруга не вышла к столу из своих комнат. На старика было жалко смотреть, так он сдал за эти дни. Его подкосили не только нависшая над зятем угроза, но и растущее недовольство царя всем увиденным за стеной Кавказа. Кресло наместника и командира Отдельного корпуса шаталось все сильнее.

Я честно рассказал о своей попытке что-то изменить.

Барон поднял на меня глаза. В них стояли слезы.

– Как тут решить и ума не приложишь. Я всю жизнь кроме службы ничего и не знал другого. К черту все! Поеду сенатором в Петербург!

Честнейший служака, которому домашний халат заменяла шинель, а доброта – начальственную гордыню. По отзывам многих, он был отличным администратором, глубоко вникавшим в суть управления Кавказским краем. С весьма ограниченными силами и скудными средствами, действуя то лаской, то предельно жестоко, он держал в кулаке огромную территорию с мозаикой запутанных социальных отношений, старых кровавых обид и миллионом проблем, которые не решишь наскоком. Он как-то умудрялся маневрировать в этой пестроте, находить нестандартные решения. Смогут ли новые люди, не знакомые с особенностями Кавказа, сделать лучше? Я сильно сомневался.

– Пойдешь со мной на Мадатовскую площадь? Там царский смотр будет Нижегородскому гусарскому полку.

Я кивнул. Старик посмотрел с благодарностью. В его распоряжении была куча блестящих адъютантов, но ему хотелось живого неподдельного участия. Мы оба заковыляли к площади, опираясь на трости. Мне снова пришлось воспользоваться своим подарком Бахадуру. Вчерашнее приключение не прошло даром. Раны снова разболелись.

Смотр прошел блестяще. Император остался доволен. Хвалил командира полка. Ласково разговаривал с офицерами. Настроение у него явно поднялось. Быть может, пронесет грозу?

Я выглядывал Лермонтова. Он же к этому полку был приписан. Но его не было видно ни в строю, ни в толпе зевак на Мадатовской площади.

Здесь-то и нашел меня Золотарев. Поручик был не на шутку встревожен. Я догадался, что ревизия вскрыла то, что желательно было бы утаить. И теперь офицер опасался уже за собственную судьбу. Почему-то я не сомневался, что блондинчик начнет топить своего благодетеля, если учинять серьезное следствие. Будет ссылать на приказы князя.

– Не волнуйся, коня твоего не загнал. Как же удивился князь Васильчиков! «Я же вас видел вчера на балу. Как вы меня опередили?» – все спрашивал меня, – хвалился полковой адъютант. – Он рысью по наезженной дороге. А я напрямки, да с подменой. Вот и обогнал его.

– А что дознание?

– Чистый театр! Я всех погонщиков и пастухов согнал на плац. Стал им деньги и форму раздавать. Овцы, волы и коровы без присмотра разбрелись вокруг казарм. Мычат, блеют. Все бегают. И тут выезжает флигель-адъютант…

– И что Васильчиков?

– Князь-то? Нашел кучу недочетов. У него с собой бумаги какие-то были. Он по ним и проверял. Выяснилось, что сенатор Ган заранее заслал к нам шпиона. Вот он и вынюхал все. За те немногие часы, что у меня были, исправить положение не было никакой возможности. Теперь жди беды!

Как в воду глядел. Вся семья, включая князя и его жену, собрались в столовой. К еде не притрагивались. Ждали барона с новостями. Все были на грани срыва. Тамара все успокаивала Лидию. Гладила по руке. Шептала какие-то ободряющие слова.

Поздно вечером пришел барон. Бледный. Руки его дрожали.

– Государь вычеркнул князя из списка своих флигель-адъютантов!

Лидия упала в обморок. Все забегали в поисках нюхательных солей. Баронесса презрительно наблюдала сквозь лорнетку за всей этой кутерьмой.

… Наступило 12 октября. 1-й батальон зриванцев, несший службу в Тифлисе, должен был сменить Грузинский полк с караула в присутствии царя.

День был жаркий и влажный. Ночью прошел сильный дождь. Мадатовская площадь покрылась густой липкой грязью. Солдат нарядили в странную смесь парадной и караульной формы и заранее построили на площади. Люди стояли, боясь пошевелиться. Когда стали падать первые сморенные, дали команду «Ружья составить, стоять вольно, оправиться». Солдаты тут же разбежались по близлежащим улицам, чтобы облегчиться.

Снова стали строить шеренги, бесконечное равнение по линиям и рядам. Я не знал, где мне приткнуться. Встал рядом с офицерами полкового штаба. С удивлением обнаружил, что князь Дадиани исчез.

Раздались какие-то сигналы. Многотысячная толпа, окружившая площадь и заполнившая крыши примыкавших к площади домов, дружно закричала. С балкона дома Шемир-Хана, первого драгомана корпуса, замахали платочками баронесса Розен и Лидия Дадиани. Тамара стояла за ними.

Показалась коляска с императором и его вечным спутником, генералом Орловым. За ними верхом ехал Розен с офицерами своего штаба. Следом – почетный конвой из грузинских дворян в малиновых с золотом кафтанах и в жёлтых сапогах.

Командующий парадом отдал Николаю рапорт. Царь прошел по рядам, здороваясь с каждой частью отдельно. Мазнул по мне взглядом, но ни слова не сказал. Отдал команду начинать развод.

Роты прошли церемониальным шагом. В первой шеренге шагали гренадеры с нафабренными усами и застывшими в ужасе лицами[3]. Из-за грязи часто сбивались с ноги. Царь недовольно морщился. Батальон произвел смену. Часть солдат отправилась по местам караула. Остальные выстроились перед царем.

– Штаб– и обер-офицеры! Ко мне! – на всю площадь гаркнул царь.

Мы кинулись к нему. Окружили плотной толпой, выстроившись в слабое подобие каре.

– Где полковник Дадиан⁈

Кто-то доложил, что князь сказался больным и покинул площадь.

– Привести его!

Вся площадь погрузилась в молчание. Всем стало ясно, что происходит нечто экстраординарное.

На площадь прибежал запыхавшийся Дадиани. Остановился в десятке метров от императора. Приложив два пальца к козырьку, твердым чеканным шагом приблизился к царю. Отрапортовал.

– Ты обманул мое доверие, князь! Ты не достоин носить аксельбанты. Снять!

Дадиани замер ни жив, ни мертв. К нему подбежал какой-то старичок в больших чинах и стал трясущимися руками отстегивать серебряный шнур. Царь отстранил его и под треск мундира резким движением сорвал аксельбант вместе с погоном. На балконе дома напротив в обморок упали и мать, и дочь Розены. Тамара склонилась над ними, пытаясь привести в чувство.

– Поручик барон Розен! – громко позвал Николай сына старого барона.

За моей спиной в толпе зашумели. «Розог? Царь требует розги? Неужто сечь будут князя⁈»

– Держи! Поздравляю тебя моим флигель-адъютантом.

Царь бросил аксельбант молодому офицеру.

Старик Розен не выдержал прилюдного унижения. Всем было ясно, что награда сыну – всего лишь подачка. Наместник уткнулся в плечо подошедшему к нему императору и зарыдал.

– Арестовать полковника Дадиани! – громко приказал император, не обращая внимания на орошавшего слезами его мундир барона.

Тут же два жандарма увели князя к заранее подготовленному закрытому возку.

– Как я умею карать, так умею и миловать… – вдруг обратился Государь к офицерам. – Прапорщик Варваци! Ко мне!

Я вышел из шеренги. Приблизился.

– За усердие твое жалую перстень с бриллиантом!

Я не знал, что мне следовало делать. Застыл истуканом. Ко мне подскочил Орлов. Сунул в руку перстень. В толпе офицеров раздались шепотки.

Сцена, и вправду, выглядела странно. Можно было подумать, что меня наградили за низвержение командира Эриванского полка. Лишь Тамара и Розен ведали об истинной причине высокой награды.

[1] Хан-Гирей действительно не явился к Государю в Тифлис, хотя его ждали. Мы предлагаем ничем не подкрепленную версию его странного поведения. Кстати, делегатов горцев он все же собрал. Не триста человек, как было поручено. В три раза меньше. И большую их часть составляли горцы на русской службе. Толку от встречи с ними царя было меньше, чем чуть-чуть.

[2] Все мемуаристы обвиняли баронессу в этом деле. И не беспочвенно. По прошествии многих лет случилась странная история. Баронессу обворовал собственный управляющий. Речь шла о ста тысячах рублей – огромной по тем временам сумме. Но в суд баронесса не подала. Почему? Боялась огласки? И закономерного вопроса, откуда такие деньги у вдовы, живущей на пенсию мужа⁈

[3] По свидетельству многих очевидцев император Николай Первый внушал людям неподдельный и малообъяснимый ужас.