Текст книги "О необратимости (ЛП)"

Автор книги: gilded_iris

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

– Одра…

– Дети, которые рождаются так рано, даже плакать не могут. Но ты можешь плакать. Ты плачешь постоянно.

– Ай-яй, – говорит Билл. – Ты как работа без выходных.

Он смеется и смеется. Бен смеется тоже.

Но не Одра. Она хватает Ричи за волосы и отнимает от себя. Вырывает пряди.

– Кто помыл тебе волосы?

– Виновна, – отзывается Бев из-под раковины. Она поднимается и начинает обыскивать буфет.

– Что ты ищешь? – снова спрашивает Ричи. – Одра, что она ищет?

– А ты как думаешь? – говорит Билл. – Эй, Бев, почему бы тебе еще раз не обыскать его ванную? Может быть, нужно посмотреть повнимательнее. Бен, проверь его спальню, я знаю, ему удобно хранить их в комоде. Одра, дорогая, не посмотришь в других ванных? Думается мне, нам с Ричи нужно еще разок переговорить наедине.

Бев и Бен уходят. Одра целует Билла. Кусает его губу, поймав взгляд Ричи. Он стонет ей в рот, а потом отталкивает.

– Окей, мальчики, – говорит Одра. Одергивает платье. – Я оставляю вас наедине, так?

Билл машет ей. Он начинает играть с ручками плиты. Зажигает и тушит, зажигает и тушит горелки. Включить, огонь, выключить. Включить, огонь, выключить. Включить.

– Знаешь, я никогда не простил бы себе, если бы ты сделал это. Я просил тебя был осторожным. Ты же так не поступишь со мной. Правильно?

– Билл, я…

– Ты все еще хочешь меня, Ричи?

– Что…

– Моя жена в другой комнате. Ты еще хочешь меня?

– Нет…

– Что бы ты сделал в тот день, если бы я позволил тебе?

– Билл…

– Опустился бы на колени? Стал бы умолять? Я слышал, тебе это нравится. – Билл сует руку в карман. – Эй, Ричи, помнишь: Это стояк, или всего лишь бумажник?

Он достает из кармана жвачку «Базука». Берет одну и начинает жевать.

– Слушай, Ричи, – чмок, хлоп, чмок. – Не знаю, что еще тут можно сказать. Я пытаюсь что-то говорить тебе и наполнять слова смыслом, потому что ты потерял своего отца, и я потерял младшего брата. Понимаешь? Я стараюсь, стараюсь, стараюсь так сильно. Я хочу только одного – чтобы ты был счастливым ребенком. Но я сильно разочарован. Глядя на тебя… чувствую печаль. Но Боже. Я знаю, что ты со мной так не поступишь. Не поступишь, правда? Ну же, Ричи. Не поступишь!

Билл выкручивает горелку на полную. Выплевывает жвачку в огонь.

– В чем твоя нужда, Ричи? Что тебе нужно, чтобы все стало нормально? Что сможет тебя поправить?

– Я…

– Только скажи мне. Что я могу дать тебе?

– Мне просто нужно… Мне нужно… Нужно что-то.

– Что? Роль? А ты не видишь, мальчик? Вот она, твоя роль. Вся твоя жизнь. Роль, которую ты был рожден сыграть. Ха! Уловил?

– Я…

– Ты голодный?

Ричи чувствует свой кивок.

– Конечно, голодный. Не волнуйся, на этот раз готовлю я. Я о тебе позабочусь.

Билл копается в холодильнике, извлекает банку сметаны.

– Как насчет этого, Рич?

– Я не знаю, как давно она там находится. Она старая. Могла испортиться много месяцев назад…

Билл открывает контейнер. Ричи ожидает вони. Но нет. Запах приятный. Сладкий, почти цветочный. Пахнет как…

– Ешь ее, – говорит Билл. Он хватает ложку с тумбы и зачерпывает из банки огромную порцию. Он водит ложкой у Ричи под носом.

– Нет, Билл…

– Ешь, Ричи. Давай, я тебя накормлю.

Ричи открывает рот, и Билл сует туда ложку. Ничего общего со сметаной. На вкус вообще несъедобно. На вкус как лосьон. Билл кормит его лосьоном. Ричи бьет и толкает его, но слишком поздно. Билл толкает ложку глубже и глубже в горло, и Ричи остается только проглотить. Тогда Билл гладит его по голове.

– Не переживай. Всего 175 долларов за унцию, – смеется он. Он вынимает ложку у Ричи изо рта и бросает туб в раковину. Вытирает Ричи подбородок уголком полотенца. – Ты знаешь, детей так сложно отучить от молока, и чем дольше они его пьют, тем сложнее отучить. Двадцать пять лет – очень долго, Ричи. Слишком долго.

Одра, Бен и Бев возвращаются в кухню. Билл вырубает горелку. Пламя исчезает без следа.

– Как успехи? – интересуется он.

– Ничего, – говорит Одра. – Но мы нашли его телефон. Миллион пропущенных от Эдди. Эй, Бев? Когда, ты говоришь, он явится?

– Скоро, – отвечает Бев.

– Мы выбились из графика?

– Похоже на то.

– Дерьмово. Давай поищем в гостиной. Где еще они могут быть?

– Что… что… – Ричи падает со стойки. Трескается головой об пол. Его тошнит кровавым лосьоном цвета калифорнийского солнца. Он едва смог повернуть голову, чтобы не захлебнуться. – Помогите, – умоляет он, – кажется, я умираю.

– Не надо драмы, – говорит кто-то. Может быть, все хором. – Ты не умираешь. Майк бы тебя здесь не оставил, если бы ты умирал, правильно?

– Я… Я не…

– Почему ты просто его не попросил?

– Майка?

– Давай-ка, – голос Майка. Сердце разбито. Он сломан.

Майк поднимает Ричи на ноги.

– Куда мы идем… куда… куда…

Слова выпадают из разбитого рта. Майк закидывает его руку через плечо, Одра берется с другой стороны. Даже с их помощью Ричи не может стоять на ногах. И он не удивлен: никогда не умел должным образом принимать поддержку друзей. Пол выскальзывает из-под ног, комната кружится. Теперь они в гостиной. По крайней мере, комната выглядит как его гостиная, или могла бы быть его гостиной. Мебель кажется фальшивой, почти бумажной. Все неправильно. Все тяжелое. Все замедлено. Реальность сбрасывает скорость наполовину. Еще на две четверти. Еще на четверть. Они тащат его к дивану и укладывают.

– Окей, – кто это. Стэн. – Давайте перевернем комнату. Смотрите везде. Под диваном, между подушками, вскройте их, если понадобится.

– Ст-ст-ст…

– Я здесь, Ричи.

И Стэн здесь, но Ричи не видит его. Реальность смазана. У него вазелин на ресницах. Вазелин вокруг век. Вазелин в глазах, мутный и вязкий. Но Стэна можно почувствовать. Он ощущает его слова, как жаркое дыхание у самого уха.

– Почему… Почему вы все здесь?

Стэн смеется, и Ричи чувствует этот смех у себя в горле.

– Это заключительный акт. Все появляются в заключительном акте.

Мир глотает его. В теплое, красное и пульсирующее. Чрево. Он способен видеть только формы, нечеткие очертания и расплывчатые силуэты.

– Нашла! – орет Бев откуда-то издалека.

– Нашла что? – Ричи с усилием выталкивает слова.

– Таблетки, Ричи, – говорит Стэн. Вяло. Безжизненно.

– Таблетки?

Стэн поднимает оранжевый пузырек. Таблетки.

– Темазепам. Ресторил. Бензодиазепин. Снотворные. Я думал, ты все выбросил.

– Я так и сделал…

– Наверное, ты так и думал, но, обшарив прошлой ночью весь дом, ты нашел под книжным шкафом пузырек. Он так долго пробыл там, забытый. Ты не очень-то много читаешь. Ты убил себя прошлой ночью, Ричи. Время взглянуть фактам в лицо.

Ричи пытается помотать головой, но двигаться слишком тяжело.

– И как ты думаешь, что будет дальше? – спрашивает Стэн. – Что ж, я тебе скажу. Прямо сейчас ты умрешь в своей постели. Завтра Майк тебе позвонит, но не станет перезванивать, когда ты не возьмешь трубку. Ты не появишься у парикмахера, к которому тебя записала миссис Деннинджер, а потом не явишься к ней в офис, но она не придет тебя проведать. Она не занимается такими вещами, помнишь? На следующий день Билл сообщит всем новости. Ребенок умер, Одра в критическом состоянии. Серьезное отслоение плаценты. Сейчас в списке проблем Билла ты на последнем месте. Но Майк позвонит тебе снова. Позвонит дважды. Трижды. Он спросит у меня, должен ли он пойти и проверить, все ли с тобой в порядке. Я скажу нет. На четвертый день он настоит. Я пойду с ним, потому что захочу быть здесь и наорать на тебя за то, что снова заставил нас беспокоиться, особенно после того, что произошло с Одрой. Ключ от дома у меня в связке, поэтому я смогу отпереть дверь.

И мы всё поймем, как только войдем. Запах через четыре дня… Ты подумал о запахе? Я сделаю вид, что не замечаю, но направлюсь прямиком в твою комнату. Майк меня остановит. Он вырос на ферме. Он знает запах смерти. Я попытаюсь вырваться, но он меня не отпустит. Он выведет меня на улицу, посадит на ступеньки и сорвет цветок с одного из твоих розовых кустов. Он отлично умеет срывать их без ножниц, ты видел, как он это делает? Он берется за стебель между шипов, давит ногтем и тянет цветок, вот как. Он отдаст мне цветок и велит оборвать лепестки, рассортировать их по форме и размеру. Он иногда так делает, когда я тревожусь. Это меня отвлекает. Напоминает мне о нашей первой встрече. Но на сей раз не сработает, конечно, не сработает. На деле, это уничтожит для меня розы. Ты помнишь, мы клали в конверты с приглашениями сплющенные розы? Я найду ту, которую мы сохранили на память для альбома, и сожгу ее. Я сожгу много вещей.

Но в тот день просто вывести меня на улицу будет достаточно. Майк возвратится в дом, зайдет в спальню и убедится в том, что знал и так. На этот счет он прагматик. Он просто накроет тебе лицо одеялом. Он не прикоснется к тебе. Не произнесет ни слова. Он прекрасно поймет, что ты умер давно. Он вернется ко мне, окруженному розовыми лепестками – к тому моменту я оборву уже пять или шесть цветков. И он мне скажет. Я буду настаивать, что хочу увидеть своими глазами. Буду настаивать, что тебя можно разбудить. Я, Стэнли Урис, всегда такой логичный, захочу попробовать разбудить мертвеца, пролежавшего таковым четыре дня. Но Майк не позволит мне вернуться в дом, а у меня не будет сил, чтобы с ним бороться. Знаешь такое ощущение, когда горе внезапно сшибает тебя с ног, и твои мышцы как будто распадаются? Едва ли я смогу двигаться. Позже я обижусь на него за то, что не разрешил увидеть тебя. Я буду изводить себя догадками о том, как ты выглядел. Я проведу месяцы в прострации, глядя на фотографии трупов в активной стадии разложения. Я представлю тебя раздутым, с гниющей кожей и посеревшими глазами, с льющейся из тебя коричневой жижей. Я только через много лет пойму, что должен благодарить Майка за то, что не пустил меня.

Автобус Старлайна останавливается у ворот перед твоим домом. Я всхлипываю у мужа на руках, и толпа туристов подходит как раз вовремя, чтобы это сфотографировать. Майк уводит меня в машину и делает все, чтобы меня спрятать, но это не имеет значения. Они уже сделали по-настоящему яркие снимки. Мы пересаживаемся на заднее сиденье, где окна тонированы, и автобус уезжает. Теперь мы должны сделать несколько звонков. Как только мы позвоним 911, о случившимся моментально станет известно. TMZ прослушивает полицейскую волну, и, только учуяв запашок трагедии в звездных домах, атакуют мгновенно. Mac Miller объявит о смерти в полдень, TMZ сообщит в три часа. Даже быстрее, чем обычно. Туристы успеют растрезвонить о том, что видели нас с Майком уходящими с твоего крыльца, и что мы уже все знаем. Так что мы должны рассказать людям, которые любят тебя, пока они не узнали от этих стервятников. Майк это делает. Он умеет сообщать тяжелые новости. И он звонит твоей маме. Короткий диалог. Она, вероятно, не совсем понимает, но мы ничего не можем с этим поделать. И Майк звонит Биллу. И этот разговор… Он чудовищен, Ричи. Я уже принял Ксанакс, но не могу прекратить рыдать. Но Билл… Господи, он в таком шоке, что им приходится поместить его в палату на несколько часов. И я говорю, что мы должны позвонить Эдди. Можешь себе представить? Что бы там ни было, это необходимо. Но мы не звоним. У нас нет его номера, а твой телефон все еще в доме. Мы не можем туда вернуться. Поэтому опускаем это. И только тогда мы звоним в полицию.

Следующие недели проходят в фуге. Все знаменитости, которых ты терпеть не мог, пишут в Твиттер свои соболезнования. Ты на всех обложках. Твое лицо везде. Продажи твоих фильмов взлетели до небес. Мы стараемся сохранить хоть какую-то приватность, но пресса разбирает по косточкам последние месяцы твоей жизни.

У тебя католические похороны. Мама – твоя ближайшая родственница, и когда она, наконец, осознает твою смерть, она настаивает на этом. Билл не является. Одра только начинает приходить в себя. Он должен будет сказать ей, что ребенок умер, и ты тоже. Можешь себе представить, каково это – проснуться в реанимации и узнать такие новости? Но Эдди приходит. Бев и Бен приходят с ним. В конце концов, когда полиция отдает нам твой телефон, Майк его приглашает. Но на похоронах я теряю самообладание. Я начинаю на него орать. Я ору на Майка. Ору на твою маму. Я обвиняю всех. Виню тебя. Я пытаюсь заставить их поднять крышку, чтобы накричать на тебя. Я виню всех, но больше виню себя.

Но вот какое дело: это не разрушит наши жизни. Пройдет много времени, и мы это переживем. Я смирюсь с тем, что это была не наша вина. Мы все будем двигаться дальше. И Ричи, мы были лучшими друзьями двадцать лет, но я проведу большую часть жизни без тебя. Земля не остановится.

Ричи пытается заговорить, сказать хоть что-то, но из горла раздается только бульканье. Он пытается снова.

– Ты сказал, все появляются в последнем акте… Что… Где…

– Эдди? – Стэн заканчивает за него. Ричи чувствует собственный кивок будто бы откуда-то издалека. – Почему, Ричи? Каким образом один человек – которого ты знал всего несколько месяцев, которого ты встречал только раз – мог стать настолько, черт возьми, важным?

– Я…

Стэн вздыхает.

– Думаю, теперь я понял. Он, весь такой в темных тенях и кожаных штанах, выбрал тебя из толпы, потому что подумал, что ты нуждался в ком-то, кто будет добр. То есть, серьезно, все это чересчур идеально. Он оказался единственным парнем во вселенной, который не знал, кто ты есть, и он подсел именно к тебе и попросил себя угостить. И потом, когда он бросил эту затею с грязным мартини и начал вести себя мило, он стал еще привлекательнее. Могут ли вообще на свете существовать такие прекрасно-безумные мальчики-эльфы? Кажется, ты встретил такого. Да. Он буквально взял тебя за руку и перевернул твою душную жизнь миллионера, глядя на тебя своими сумасшедшими глазищами, обезоружил обаянием. Смотри, он – свободный человек. А потом, когда ты очнулся, он стал вести себя равнодушно, чем только подлил масла в огонь. Все давали тебе то, чего ты хотел, но он не был заинтересован, даже узнав, кто ты такой. А потом – слушай внимательно, это лучшая часть – он заставил тебя захотеть измениться. Ничего себе, да? Никто из нас не мог. И не смог бы, я уверен. Видит Бог, я старался! Эдди был прекрасным парнем, которому в разговорах по телефону ты смог открыть свое сердце. Он создан, чтобы подарить тебе счастье. Для тебя он так и не перестал быть загадочным, и не важно, сколько всего он рассказывал о себе. И не важно, как ему больно. Ты еще не понял? Эдди нереален. Он – концепт.

У Ричи вырывается стон. Крик. Эхо.

– Видишь ли, твое тупое взъебанное сознание слишком долго томилось в Голливуде. Кажется, я видел кино с таким сюжетом. Все это: боль, страдание, поломанная личность актера… Не уникально. Ты понимаешь? Твоя печаль не делает тебя особенным. Пора бы перестать строить на этом свою личность. То есть, стоило перестать, – Стэн кладет руку Ричи на щеку. – Перед тем, как ты умрешь, мозговая активность повысится. Просто так, впустую. Вот как. Ты потрачен. Добро пожаловать на гребень волны, Ричард.

Зрение проясняется ровно настолько, чтобы Ричи смог увидеть, как все вокруг распадается. На звезды и линии и точки и символы гениталий и безумные глаза. Созвездия и шифры, влюбленные в мальчика. Влюбленные в концепт. Влюбленные в Эдди.

Когда Ричи просыпается в третий раз, вокруг темно, и он один. Он сбрасывает заблеванные простыни, сшибает бутылку Бейлиза и бежит в гостиную, к книжному шкафу. Тот никуда не делся. Но под ним нет никаких таблеток, ни следа. Ричи снова рвет, вероятно, остатками алкоголя.

А потом он исчезает.

Осталась одна часть. Она огромна. До встречи.

========== Часть 5. О необратимости ==========

Ричи очень неудобно в кресле, которое вообще-то должно быть комфортным, под очень проницательным взглядом женщины, которая держит в руках очень пафосный планшет. Здесь все как-то чересчур «очень».

– Почему вы здесь? – спрашивает женщина.

– Я видел сон, – отвечает Ричи.

– Сон?

– Да, сон. Он был настолько безумным, насколько это вообще возможно. Сначала моя подруга пыталась меня утопить, потом еще один друг насильно накормил лосьоном, и все в таком духе. Такие сны приводят к двум выводам: ты либо застрял в одной из новелл Стивена Кинга, либо тебе нужна экстренная помощь психотерапевта.

– Ну, это действительно нечто.

– Леди, вы не понимаете…

– Не зовите меня леди.

– Точно. Извините. Миссис? Мисс?

– Доктор.

У Ричи вырывается «уфф». Почему-то казалось, что будет проще. Этим утром он забил в Гугл: нужен психотерапевт что я делаю кого я вижу помогите плз только ЛА регион. Он выбрал первого попавшегося врача из всех, готовых встретиться сегодня. Доктор Уилсон стала счастливым победителем. Он снова извиняется и треплет скрепку, которую нашел в кармане. Он убрал волосы в пучок на макушке двумя канцелярскими резинками и накрасил ногти черным маркером. Ричи планирует назвать свой лук «канцелярским шиком». Улыбка, адресованная доктору Уилсон, должна была выйти очаровательной, но на деле, кажется, получается сконфуженной.

– Почему вы здесь на самом деле? – спрашивает доктор Уилсон. – У меня достаточно опыта, чтобы не принять на веру, что вас привел в мой кабинет один только сон.

– Разбираетесь, – говорит он.

– Что еще происходит?

Он рвано вдыхает. Тяжело выдыхает. Задумчиво мычит.

– Ну, ох, в первую очередь, я очень знаменит, как вы уже поняли. Я работал с четырех лет. Я не могу выйти в люди неузнанным. Примерно пятеро сфотографировали меня на пороге вашего офиса, так что фотки, возможно, скоро появятся в Твиттере, или меня попытаются шантажировать. О! На самом деле, меня как раз недавно шантажировали, что меня и добило – это следует отметить. Что еще? Я начал юзать кокаин, когда мне было тринадцать, и употреблял еще кучу разных веществ целых десять лет подряд. Временами я напиваюсь. У меня хронический непреодолимый страх оказаться пустышкой. Я периодически впадаю в депрессию, сколько себя помню. А, я бисексуален, и у меня назойливые гомофобные мысли. Мы с мамой почти не общаемся. Мой папа погиб, когда я был маленьким. Я заставил своих друзей принять за меня ответственность на несколько месяцев, а вчера, думаю, я разрушил нашу дружбу. Я разрушил… И вот… И… – Ричи дышит. – Я пытался покончить с собой несколько лет назад и говорил любимым людям, что это была случайность. И прошлой ночью… Ну… Я не знаю. Я рассказал достаточно для начала?

– Постойте, – говорит доктор Уилсон. Она не успевает записывать. – Я предпочитаю проводить первые беседы как ознакомительные, а вы мне выдвинули целый список.

– Дерьмово. Извините.

– Не нужно извиняться.

Ричи разгибает скрепку.

– Я здесь из-за моего друга. Все, что я только что сказал, и есть причины, но на самом деле сегодня я пришел из-за него. Он четыре года хотел, чтобы я обратился за помощью, – Ричи трогает большим пальцем рану на губе. – Я всегда отказывался.

– Почему передумали?

– Из-за Эдди.

– Кто такой Эдди?

– Мне нужно, чтобы вы помогли мне это выяснить.

Доктор Уилсон что-то пишет в своем планшете. Ричи старается игнорировать зудящее чувство, что его анализируют. Она поднимает на него проницательный взгляд.

– Думаю, после всего, что вы мне рассказали, – говорит она, – будет лучше, если мы сразу перейдем к сути, чтобы я могла понять, кризис у вас или нет. Что случилось на днях?

И он рассказывает. Начинает с Эдди. Как они встретились, и как Ричи подумал на следующее утро, что Эдди сольет его прессе. Как они влюбились, будучи незнакомцами, и как все вокруг предупреждали его, что эти отношения – плохая идея. Как Билл советовал ему опасаться шантажа. Как Эдди преодолел себя, и как бурно они признались друг другу в любви. Как все могло бы хорошо получиться. Как Эдди собирался прилететь в ЛА… А потом он рассказывает ей о том, как проснулся и увидел несколько сообщений от миссис Деннинджер. Рассказывает о том, как решил, что его худшие страхи воплотились, и как он себя повел, не подумав. Он рассказывает ей, как сильно любит Эдди. Об ужасном голосовом, которое оставил. О том, как разрушил все.

Он рассказывает, как выяснил правду о мошенниках. О том, что сказала миссис Деннинджер. О том, как она принижала Эдди. Как она годами не позволяла Ричи заявить об ориентации. Как он сам себе этого не позволял. Об Адаме Сэндлере и сцене из того фильма. О моменте, когда миссис Деннинджер тыкала пальцем в фотографию Эдди и называла его «кем-то подобным» с таким едким отвращением, что Ричи стыдился Эдди и его макияжа и его кожаных штанов и его высокого голоса.

Он рассказывает о Стэне и о том, как больно было слышать, что тот считает Ричи наркоманом. Рассказывает ей, что Стэн ненавидел Эдди с тех пор, как Ричи его встретил. Рассказывает ей, что, если Стэн не игнорировал существование Эдди, он звал его таксистом или маленьким другом, и даже не трудился смягчить резкий критический тон. Рассказывает, как все эти вещи наслаивались друг на друга в последние месяцы и мертвым грузом оседали у него под кожей. Рассказывает, что Стэн знает его лучше всех на свете, и что он всегда был рядом, и как сделал ужасно больно, когда назвал Эдди очередным симптомом. Рассказывает, как Стэн хотел отправить его на лечение. А потом – как сорвался. Как наговорил Стэну слов, которые, он знал, ранят друга сильнее всего. Как он толкнул Стэна. Как Стэн ударил.

Он рассказывает о том, как звонил Биллу. Как сказал ему, что тот не может просто, блядь, свалить. О том, как был переполнен гневом и чувством вины и страхом и ненавистью, и даже не притормозил, чтобы заметить, что у Билла экстренная ситуация. Рассказывает об Одре. О ребенке. О том, что от них до сих пор нет вестей. О том, что должен был поддержать друзей, но не поддержал.

Он рассказывает о возвращении в собственным дом. Об одиночестве. О крови на подбородке. О неконтролируемых слезах. О желании сунуть руку в измельчитель мусора. О желании умереть. Какой прекрасной казалась его смерть в тот момент. Какой кинематографичной. Рассказывает, как работал над собой. О книге. И о прогрессе, который похерил.

Он рассказывает о Майке, который пришел и позаботился о нем, хотя и знал, что именно Ричи наговорил. И рассказывает о том, что случилось дальше. О пьянке. О саморазрушении. О таблетках. Возможно.

Он рассказывает ей, как проснулся, напуганный и дезориентированный. И как утром нашел телефон под диваном, и о пятнадцати пропущенных.

– Я ему не перезвонил. Я ни с кем не поговорил, – завершает Ричи. – Стэн знать меня не хочет. Я не понимаю, должен ли дать Биллу время, или спросить, что происходит. И Эдди… Прошло больше двадцати четырех часов, доктор Уилсон. Я делаю все хуже и хуже, потому что не знаю, как все исправить. Я не знаю, смогу ли. Я просто… Ненавижу необратимость.

– Что вы имеете в виду?

– Только то, что я не могу вернуться назад.

– Вернуться куда? – неправильный вопрос. Доктор Уилсон пробует снова. – Вернуться к чему?

К чему. К чему. К чему. К Чему. К прошлой ночи. К вчерашнему утру. К поездке в Нью-Йорк. К моменту, когда Билл расцеловал его в щеки. К тому, что положило начало разрушению их со Стэном дружбы. Назад к миссис Деннинджер. В момент, где решил бросить школу. К жвачке «Базука». К детству, когда у него был папа. Туда, где он был чистым, невинным, свежим и новым. Ричи Тозиер проталкивает себя сквозь время, натыкаясь на все поворотные моменты в жизни, которые изменили ее к лучшему или к худшему, и ему становится страшно, что нет никакой разницы. Все эти вещи сделали его самим собой и это ебаный стыд, потому что он даже не знает, кто он такой.

– Вернуться к чему? – Ричи невесело смеется. – К утробе.

– Вы правда считаете всю свою жизнь ошибкой?

– Я… Просто я ошибался так много. Так не только с дружбой, не только с Эдди, дело еще и в карьере, в счастье, в собственной индивидуальности. Моя жизнь вчера рухнула, из-за чего? Из-за шантажа? Из-за непонимания? Глубоко внутри я осознаю, что это неминуемо произошло бы, даже не получи я сообщения от миссис Деннинджер. Все должно было измениться. Билл переезжает в Вермонт. Терпение Стэна и Майка было уже на исходе. А Эдди… Должен был приехать в ЛА, я умолял его приехать, потому что знал, что он собирался со мной порвать. Я боюсь, что если он приедет, то узнает, какой я на самом деле, и все будет кончено. Но только теперь все это не имеет значения, потому что я все разрушил. Теперь понимаете? Страх, что все кончится, заставил меня разрушить все самому, потому что так должно быть легче. В этом случае Вселенная ничего не забрала у меня, потому что я забрал все сам. Во мне какая-то патология, доктор Уилсон. Какая-то огромная и ужасная часть меня требует саморазрушения. Все идет слишком хорошо? Так, дай-ка мне разрушить все хорошее до того, как все само полетит под откос. Это как «вы не можете меня уволить, я сам ухожу».

Доктор Уилсон некоторое время его изучает. Кивает на скрепку.

– Могу я взглянуть? – спрашивает она. Ричи отдает ей. Требуется некоторое усилие, но она возвращает ей изначальную форму. Возвращает. – Что можно поправить из того, что вы считаете необратимым? Вы не можете переиграть все плохое, что случилось с вами, или что вы сделали другим, но я думаю, вы удивитесь, если поймете, как часто можно что-то исправить. Вы разогнули скрепку, а я согнула ее, и ничто не сможет изменить произошедшего. Но посмотрите, она снова может держать бумагу. Я думаю, что у вас очень жесткое представление о себе. Вы слишком много анализируете.

– Анализирую? Я? – Он стучит себе по голове. – Она же пластиковая, док.

– Мы, люди, осознаем, когда поступаем плохо. Можем понять, почему мы так поступаем. А потом – изменить компульсивные механизмы, которые приводят нас к таким поступкам. Только тогда мы сможем стать лучше. Вы осознаете, что причиняете людям боль, и чувствуете себя виноватым. Это первый шаг. Вчера все случилось не из-за того, что вы упрямый или злой. Я вижу человека, который всей душой хочет измениться. Вижу человека, который хочет все исправить.

Ричи качает головой.

– Но я не знаю, могу ли.

– И не узнаете, пока не попытаетесь. Вам нужно извиниться перед Стэном. Сделайте это. Нужно показать Биллу, что вы поддерживаете его так же, как он поддерживал вас. Так сделайте это. И вам нужно принять решение насчет Эдди.

– Решение?

– Я не могу сказать вам, кем он для вас является. Вспомните все, что вы мне сегодня рассказали, и скажите, что вы чувствуете к нему?

– Я люблю его. Знаю, как это звучит. Знаю, мои друзья из-за этого переживали. Я знаю все это, но все равно его люблю. Я никогда никого не любил так, как его. Но мне страшно. А если я его идеализирую? А вдруг Стэн был прав, когда назвал его очередным симптомом?

– Вы ждете моего благословения на романтические отношения с Эдди?

– Отвечать вопросом на вопрос некрасиво.

– Этим и занимаются психотерапевты.

Ричи задумчиво хмыкает. Он снова принялся разгибать скрепку, но одернул себя.

– Но больше всего, – говорит доктор Уилсон, – вам нужно наладить отношения с самим собой. Вы привыкли ждать катастрофы. Почему все вокруг кажется вам таким ненадежным? Совершенно нормально испытывать тревогу из-за перемен, но для вас они выглядят почти катастрофичными. Вы чрезмерно боитесь быть брошенным и преданным, но больше всего боитесь крушения. Я хочу понять, откуда вырос такой образ мышления. Вы можете рассказать о первом разрыве в отношениях?

– С кем?

– С первым, кто подвел вас. С человеком, который должен был заботиться о вас, но не сумел.

– Я не могу разобраться в своем отношении к матери. Оно плохое и хорошее одновременно. Черное и белое. Как помехи на экране.

– Дело не в вашей матери.

– Тогда в ком?

– Давайте поговорим о вашем отце?

Вернувшись домой, Ричи покупает билет в Нью-Йорк. Ему нужно уехать. Ему нужно все исправить с Эдди. Все исправить с самим собой.

И это значит, что ему нужно начать с того, чего ему делать совсем не хочется.

Например, позвонить матери.

Она берет трубку, как раз когда он испугался и собирался прервать вызов.

– Ричи? Солнышко? – Ее голос звучит… Как же он звучит? Заботливо? Холодно? Ричи не понимает. Он не врал, когда рассказывал доктору Уилсон о матери. Всякий раз, выходя с ней на контакт, Ричи будто застревает дебрях амбивалентности. Помехи на экране – верное определение. Черное и белое. Не серое. Никогда. – Ричи, ты там?

– Я здесь, – язык не позволяет мозгу подумать и сдать назад.

– Почему ты звонишь?

– У сына обязательно должна быть причина для звонка маме?

– Если этот сын – ты, то да. Ты не звонил мне с прошлого Рождества, и я знаю, что сделал ты это из-за Стэнли.

Он парирует:

– Ты мне вообще не звонишь.

Мэгги долго молчит, достаточно долго, чтобы Ричи полез проверять, не прервалась ли связь. Но и не торопит ее, и они висят в напряженной тишине.

– Я не думала, что ты захочешь со мной разговаривать, – наконец, говорит она. – Я сомневалась даже, возьмешь ли ты трубку. Ты взял бы?

– Я не знаю.

Она снова молчит. Она владеет умением подбирать слова, которое Ричи не унаследовал.

– Я рада, что ты позвонил. Приятно слышать твой голос. Я люблю тебя.

Ричи шмыгает. Он даже не заметил, что сдерживает слезы.

– Ричи, дорогой, что не так? Ты плачешь?

– Нет, – выдыхает он, – нет, я в порядке.

– Ричи, ты можешь поплакать. Знай, это нормально. Не прячь это от меня. Я люблю тебя, сынок. Надеюсь, ты это знаешь, – в ее голосе сквозит что-то – смятение или страх. Они и правда не звонят друг другу, все случилось совершенно неожиданно, и он вот-вот разрыдается. Этого более чем достаточно для беспокойства. – Что случилось?

– Я… Я, ох, у меня есть причина. Мне нужно спросить тебя кое о чем.

– О чем?

– Папа любил меня?

– Ричи…

– До того, как он умер… он любил меня, так? Пожалуйста, просто скажи мне, что он любил меня, а я любил его. Я знаю, что тебе больно о нем говорить, мам, но мне очень нужно. Мне нужно… Мне нужно понять. Не игнорируй эту тему.

– Не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Нет, понимаешь! Ты никогда не говорила о нем, когда я рос, даже если я пытался, ты меняла тему. Я даже не знаю, как он умер, он как будто был, и вот его не стало. Ты сказала мне, что это произошло случайно, но мам, я даже не знаю, что это означает, – это полу-правда. Ему страшно подумать, что это означает. Он боится понять, наконец, что кроется под кодом «случайность». Ему страшно, и поэтому осознание отняло у него так много времени. Когда доктор Уилсон спросила его об отце, ему было не о чем сказать и нечего обсудить. Он смотрит на одну из оставшихся страниц своей книги. Отрицание реальности приводит к боли, и боль – к страданиям. – Как папа умер?

– Это вышло случайно.

– Просто скажи это, мам.

– Твой папа любил тебя, Ричи. Он так сильно тебя любил, – она тихо всхлипывает, а может, это смешок. – Он мог проработать весь день и вернуться домой вымотанным, но, только увидев, как ты ждешь его у окна, мгновенно преображался. Он сажал тебя на колени и читал тебе книги часами после работы. Ты любил, когда он тебе читал. Он изображал голоса персонажей, и ты просто захлебывался от смеха и хлопал в ладошки. Я никогда не видела, чтобы кто-то так сильно любил своего отца.