Текст книги "О необратимости (ЛП)"

Автор книги: gilded_iris

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

– Ааау. Ты слышал? Звук разбитого сердца.

– Серьезно, пожалуйста, будь осторожен. Плита у нас газовая, и я не хочу умирать.

– Я знаю, что делать с плитой, – Ричи понятия не имеет. – У меня тоже газовая, – он ни разу к ней не притрагивался.

– Как бы там ни сложилось, убедись, что выключил, когда закончишь.

– Не собираюсь я поджигать твой дом.

– Я имею в виду: можно отравиться.

– Окей! Я понял! А теперь – vamos.

Билл сдается и выходит из кухни с поднятыми руками.

Ричи некоторое время смотрит на плиту. Внимательно изучает. Затем из шкафа берет кастрюлю, наливает воды, высыпает туда тертый сыр из пакета и ставит ее на плиту. Он выкручивает горелку, накрывает кастрюлю крышкой и садится на стойку. Секунд через пятнадцать ему становится скучно, он достает телефон и видит сообщение от Эдди.

Эдди. 20.38

Скуууууууукааааа

Ричи улыбается и пишет:

Преееелесть. Представляю, как тыкаешь в кнопки на своей раскладушке и ждешь, пока выпадет нужная буква. Кажется, я тебе действительно нравлюсь, раз ты прилагаешь такие усилия.

Могу я признаться?

В чем?

Я купил новый телефон на следующий день после твоего отъезда.

Из-за меня, Эдс? О, как же бьется сердце

Бип бип

Лыоварлфыоват

?

В точку

Тебе повезло, что ты милый

Но с тобой не сравнить

Неприемлемо измерять и сравнивать привлекательность двух разных людей. Качества одного человека не нивелируются качествами другого. Иными словами, мы оба милые.

Благодарю, профессор Каспбрак.

Лоыврадфолыар

Смотри, втянулся

Пфэ

Сам ты пфэ. Что у тебя за телефон?

Айфон чего-то там. 4, может?

Ты шутишь.

Что?

Где ты купил айфон 4? Их уже лет восемь не делают

Ок может он не такой уж новый, зато дешевый

Я бы купил тебе телефон

Не

Что?

Не говори такие вещи. Я чувствую себя мерзко.

Из-за чего ты чувствуешь себя мерзко?

Просто так есть.

Я не хочу быть твоей содержанкой

О чем вообще разговор? У меня есть деньги, у тебя нет. Что такого страшного случится, если я тебе куплю телефон?

Ты прислал Бев двадцать пар Рэй-Бэнов

Это три штуки баксов

Дороже, чем наша аренда. Намного.

И ты злишься?

Бев сказала, что она в восторге

Я не злюсь.

Мне просто не нужны твои деньги.

Хорошо. Извини за предложение.

Но ты мог бы сказать раньше, что у тебя новый телефон. Мы могли говорить по ФейсТайм.

Я стал забывать твое милое лицо

Эдс?

Это обязательно?

Мне нравится, как мы сейчас говорим

Но интереснее же говорить лицом к лицу

???

Эдди?

Ричи смотрит в телефон. Эдди не отвечает. Он не обязан. Ричи знает, что Эдди держит его на расстоянии вытянутой руки. Ричи знает, что не хочет держаться на расстоянии вытянутой руки. Он хочет смотреть, хочет касаться Эдди, да ему хочется просто быть с Эдди. Но Эдди это не нужно.

Кастрюля вскипает и с шипением выплевывает на плиту оранжевую массу.

Ричи матерится сквозь зубы и убирает кастрюлю с огня. У него загорается рукав. Он роняет кастрюлю на стойку, слетевшая крышка грохочет по полу. Ричи сует руку под кран и умудряется потушить прежде, чем детектор дыма смог учуять запах.

– Ричи, у тебя там все нормально?

– Да-да, я огурцом, Билл!

– Я слышал, что-то упало.

– Все под контролем!

Билл все равно приходит на кухню. Он смотрит на крышку, на полную кастрюлю на стойке и на подгоревший манжет.

– Так, я собираюсь заказать пиццу, – говорит он.

– Вот и ладненько.

Билл подходит и заглядывает в кастрюлю.

– Но неплохая попытка… вскипятить сыр?

– Спасибо.

Часом позже они сидят на крыльце на заднем дворе в приятной компании пиццы и пива. Горят фонари, оранжевые блики танцуют на стекле бутылки и отражаются в очках Билла. На улице тепло. Все так знакомо. Оранжевый. Синий. Забытый уют.

Этот дом – необыкновенное место, уединенное. Ричи не может понять, как так выходит. Его собственный дом прячется за забором, и все равно не кажется Ричи надежным, потому что люди вечно пытаются его достать. Фанаты и папарацци. Особой разницы между ними нет, по его мнению. После возвращения из Нью-Йорка он почти не бывает дома. Ему наплевать на имущество, потому что всегда можно купить все, что захочется. И сейчас ему хочется уединения. У Билла, по необъяснимой причине, оно есть. Да, его лицо не особенно известно широкой публике, но все-таки его узнают. Доставщик пиццы попросил у Билла автограф. Билл с удовольствием расписался на фото и отдал ему. Ричи прятался за фикусом.

– Мне тебя не хватало, Ричи, – говорит Билл, открывая вторую бутылку. Ричи еще не допил свою первую, но Sixpoint Resin крепкая штука, поэтому он не торопится.

– Это ты о чем?

– Не могу объяснить, но мне кажется, что ты знаешь.

Ричи пожимает плечами. Такая беседа больше пошла бы под марихуану, не под пиво, но они уже давно не курят вместе. У них с Одрой может сорвать резьбу из-за марихуаны. Ричи курит иногда, но Одре нельзя совсем. Билл даже не держит в доме траву из уважения к жене, и Ричи скучает по временам, когда они могли запросто накуриться, когда захочется.

– Я тебя не чувствую, Большой Билл.

Билл делает глоток.

– Знаешь, в последнее время я частенько размышляю…

– О, лучше не стоит. Не рань себя.

Билл смеется.

– Я серьезно, кстати. Жизнь – огромное покрывало, в котором вязью переплетаются смысл существования, воспоминания, опыт и материя.

– Вот это пафос.

– Отъебись.

Оба хохочут.

– Когда мы стали так…?

Билл замолкает. На него это не похоже. Билл всегда говорит спокойно, вдумчиво. Манера, приобретенная в юности во время терапии. Все, что он произносит, обдумано и выверено. Слова сортируются, отбираются, проверяются, и только после этого доставляются собеседнику.

– Стали как?

– Далеки друг от друга.

– Мы не далеки, Билли. Вот же мы, совсем рядом, – говорит Ричи, естественно, прекрасно понимая различие между физическим и эмоциональным расстоянием.

– Я не о том.

– Знаю.

Следует тишина, и она совсем не похожа на ту, что иногда наступает с Эдди, когда они говорят по телефону. Эта тишина – напряженная, тикающая. Сегодня Эдди его оставил с такой же наедине.

– Билл?

– М?

– Можешь дать совет?

– С каких пор тебе нужны советы?

Ричи кажется, что Билл снова рассмеется. Но нет.

– С этих пор. Эдди странно себя ведет.

– Ричи…

Билл снова запинается.

– Что? – Ричи прекрасно понимает, но хочет, чтобы Билл сказал вслух.

– Нас пугает, насколько вы двое сблизились. Ты все время ему пишешь.

– Он мне нравится.

– Что ты ему о себе рассказал?

– Кое-что, – всё.

– Неправда. Это все не игрушки. Все, что ты ему выкладываешь – все печали, секреты… он с легкостью может заскринить или записать ваш разговор, и разрушить тебе жизнь.

– Он этого не сделает.

– Ты не можешь точно знать.

– Он бы давно уже это сделал.

– А что, если он решил сыграть долгую партию? Что, если он все это время вытягивает из тебя все, что можно вытянуть? Что, если он просто ждет подходящего момента, чтобы начать тебя шантажировать?

Ричи допивает пиво.

– Он не возьмет мои деньги даже насильно. Билл, ты неправ.

– Надеюсь на это.

Билл допивает бутылку. Ричи берет себе вторую. Билл тянется за стаканом воды.

– Одра считает, что мы должны тебе доверять.

– Твоя жена умнее тебя.

– Знаю, – Билл смеется.

– Билл?

– Да?

– Почему ты за меня не заступился? Я мог работать. Ты знаешь, что мог.

– Знаю, но это не принесло бы тебе ничего хорошего.

– Ты не знаешь, что для меня хорошо.

– Я знаю, что для тебя плохо.

– Семантика, семантика.

– Отпусти это, Ричи.

– Конечно, отпущу. Почему нет? Кроме того, очевидно, Том подошел лучше.

– Том хороший актер. Но он мне не друг.

– Мы с тобой друзья, – говорит Ричи, и горло его сжимается.

– Почему ты это вот так говоришь? Конечно, мы друзья. Когда ты сбежал, я написал тебе, что ты мне как брат. Надеюсь, ты все понял.

– Я делал тебе намеки, – слова вылетели прежде, чем Ричи успел подумать. – Почему мы никогда не обсуждали это?

Билл берет паузу, подбирая слова.

– Я об этом забыл, – наконец, отвечает он.

– Пиздеж.

– Ай-яй, – вздыхает Билл в глупой мейнской манере. – Я просто не знал, что сказать. Это не из-за того, что меня не привлекают мужчины. Тебе было девятнадцать. Ты был ребенком. Я на семь лет старше, и пусть это не всегда чувствуется, но это факт.

– Твоя жена на пять лет старше тебя.

– Это другое. Мне было под тридцать, когда мы встретились. Я был уже взрослым.

– А я? Я когда-нибудь смогу считаться взрослым? Ты говоришь, в девятнадцать я был ребенком, а сейчас? Я никогда не был ребенком, но и взрослым не стал. Кто я вообще такой?

– Зависит от твоего собственного восприятия, – Билл почти в точности повторил написанное в книге. И это ничего не проясняет.

– Ты сказал, что любишь меня. В ту ночь, на вечеринке Vanity Fair, вот что ты прошептал мне на ухо. Ты был пьян и поцеловал меня, потом сказал, что любишь меня, и я думал, что так и есть.

– Боже, п-прости меня. Если б я понимал… Не знаю. Мне просто жаль. Но хочу, чтобы ты был уверен – я люблю тебя. Ты мой лучший друг.

– Лучший?

Билл смеется, и внезапно боль отступает.

– Ты был шафером на моей свадьбе. Естественно, ты мой лучший друг.

– Почему?

– Потому что ты – это ты.

– Да ну? И кто же я? Не знаю. Серьезно, не знаю. И не думаю, что когда-нибудь знал, так может скажешь мне, пожалуйста? Кто я?

– Не могу ответить за тебя.

Где-то ухает сова.

– Взгляни на небо, Ричи.

Ричи смотрит. Глубокая, темная синева, подсвеченная огнями большого города. Ночь безоблачная, но звезд не видно. Небо засвечено. Они находятся практически в самом сердце ЛА, хотя и далеко от шума мегаполиса.

– Что ты думаешь о звездах?

– Мы в Голливуде, Большой Билл. Здесь нет никаких звезд. Вот это ирония, да?

– Просто посмотри на небо, Ричи. Сделай одолжение.

– Хорошо. Расскажи мне о небе.

– Ну что ж, люди глядели в него сотни тысяч лет. Мы так долго пытались объяснить себе смысл всего сущего. Некоторые уверены, что выяснили. Другие об этом вообще не думают. Это величайшая загадка – что кроется там, для чего все это. Для чего мы здесь.

Говорят, все предопределено. Богом или звездами, неважно. Людям нравится верить в судьбу. С начала времен мы смотрели на звезды, и звезды внушали страх. С начала времен смысл человеческого существования заключался в желании обезопасить себя. В средние века считалось, что звезды – прорехи в небесном полотне. Но теперь нам известно, что это гигантские шары пылающего газа. И это знание тоже пугает. И теперь мы боимся, что наши открытия и определения на самом деле окажутся ложными. И мы снова бьемся над этими загадками. А если не хотим думать о звездах, заглушаем их свет огнями больших городов.

– Боже, Билл. Это настолько поэтично на твой взгляд.

Билл хмыкает.

– В звездах нет поэтики, Ричи. Что бы ни говорили. Поэзия – в нас самих. Звезды просто есть, неважно, что мы о них думаем. Нам с тобой тоже нет определения. Так что мы можем создать его сами. Это я имею в виду, когда говорю, что не могу сказать тебе, кто ты. Ты должен выяснить это сам.

Ричи чувствует сильный дискомфорт. Пустое ночное небо нависло над ним. Он усмехается, потому что не знает, как реагировать.

– Это и есть твои новости, Билл? Ты готовишь сай-фай блокбастер? Это был сценарий? Ты готовишь мне роль? – прошу.

– Я беру тайм-аут, вот в чем дело.

– Что случилось? Ты болен?

Билл отмахнулся.

– Должно же быть у человека право на интроспекцию.

– Просто расскажи новости.

Билл достает из кармана листок бумаги и передает его Ричи. Тот поднимает его на свет.

– Это…?

– Эхография.

– А… Одра… о, Господи.

– Я буду папой, – улыбка Билла сияет.

– Это твой ребенок?

– Это мой ребенок!

Ричи пытается осознать. Он смотрит на снимок будущего малыша Филбро. Причина интроспекции. Осмысление существования.

– Я так счастлив за вас, – говорит Ричи. – Сколько уже?

– Пятнадцать недель. Люди некоторое время хранят это в тайне на случай… ну ты знаешь. У нас до этого было несколько безуспешных попыток. Мы начали бояться, что ничего не получится. Но удалось. Первый триместр прошел без проблем. Врач говорит, мы уже можем объявить. Ты первый, кому я сказал.

– Почему вы не сообщили об этом вместе?

– Она хотела, чтобы тебе рассказал я. И я, ох, хочу сказать т-тебе кое-что еще. Она думает, лучше тебе услышать это от меня.

– Что такое?

– Одра уехала не только повидаться с родителями. Она смотрит дома́.

– Дома́?

– Мы собираемся переехать в Вермонт.

– О.

– Но это н-не навсегда, мы не собираемся п-продавать этот дом. Просто…

– Ты не хочешь, чтобы ребенок рос в свете софитов.

– Да.

– Понимаю. Это губит детей, портит, они растут потерянными, с ощущением ужасной пустоты и печали, не могут найти счастье, или смысл…

– Ричи, стой. Я не о том. Ты знаешь, что я не это имел в виду.

– Нет, это… Я слышал, в Вермонте хорошо. Подходящее место, чтобы растить детей. Приятное и спокойное, и я уверен, что там отличные частные школы и природа, и все, что обеспечит ребенку замечательное детство. Все хорошо. Все здорово. Все нормально. У меня четверо друзей, и двое из них переезжают на другой конец страны.

Это не честно по отношению к Биллу. Это большое событие. Это его время. И Ричи отбирает его. Он делает все наоборот, вопреки советам книги, и не знает, как остановиться. Он не сразу осознает, что плачет.

– Черт возьми. Прости меня, Билл.

Билл поднимается и обнимает Ричи. Они не обнимались с той самой ночи на афтепати. Ричи прижимается щекой к его плечу.

– Я люблю тебя, Ри-Ричи, я н-никогда не п-перестану быть твоим другом, – быстро и сбивчиво говорит Билл. – Т-ты же знаешь, да?

– Знаю, – нет. – Прости меня за то, что я наговорил. Я правда счастлив за вас, правда. Ты будешь замечательным отцом. Детям необходим хороший отец.

Билл отпускает его и улыбается.

– Ты правда считаешь, что я буду хорошим папой?

– Ты будешь потрясающим папой.

Они проводят остаток вечера за игрой в Скраббл. Билл каждый раз побеждает.

И все хорошо.

Прошло четыре месяца с поездки в Нью-Йорк. Сегодня первый день осени. Ветра в Санта-Ане горячие, сухие, а воздух странный, как будто бы тяжелый. Но это не важно, Ричи редко выходит. Он вернулся к Стэну и Майку и, скорее всего, останется на некоторое время. Он не может вернуться домой. Он пока не готов.

Никто и словом не обмолвился, но Ричи знает, что всему есть предел, и надеется только, что он не наступит в ближайшее время.

Поиски дома в Вермонте проходят успешно. На самом деле, прошли успешно. Пару дней назад они выбрали домик в пригороде Монтпилиера. Дом весьма скромный, потому они и положили на него глаз. О переезде не объявят до премьеры фильма, но Одра все больше времени проводит у родителей. Это хорошо для ребенка. Ричи постоянно себе напоминает. Он скучает по ней. Очень. Скоро они с Биллом уедут. Но все нормально. Все в порядке.

Еженедельные ужины уже давно не еженедельные. Вскоре станут собираться только по праздникам, а когда-нибудь перестанут вовсе. Ничто не вечно. Не для Ричи.

Сегодня все ужинают в гостях у Стэна и Майка. Ричи помогает Майку на кухне. За месяц он значительно прокачал некоторые скилы. Научился, наконец, водить и купил машину. Но этот навык пока не развивает, потому что ему особо некуда ездить.

Ричи фокусируется на вкусе еды. На аромате парфюма Одры. Поддерживает равновесие, как советует книга. Нужно концентрироваться на приятных ощущениях. Видит Бог, их достаточно в этом доме.

Одра больше не прячется. Они с Биллом еще не объявили о ребенке официально, но таблоиды уже подняли волну. На этой неделе ее фотографии с округлившимся животом появились на обложках Ok! , Star и People. Продюсеры Билла вопят, что это «самый, черт побери, охрененный маркетинговый ход». Одра усмехается, но не отрицает, и тут уже не поспоришь, что вся эта шумиха здорово подтолкнет продажи. Когда состоится премьера, Одра будет на девятом месяце беременности, и Билл будет рядом, будет поддерживать ее под руку – идеальная маленькая семья на красной ковровой дорожке. А потом они сбегут. Билл снова засядет писать. Одра будет заниматься ребенком. Они приглашают Ричи в гости, когда ему только захочется, но Ричи не дурак. Только двадцатипятилетнего ребенка вдобавок к новорожденному им там не хватало.

Ричи почти ничего не ест.

– А как там Эдди? – спрашивает Одра.

Стэн многозначительно смотрит на нее. Он, как всегда, во главе стола. Он утверждает – это потому, что он левша, но Ричи предполагает, что ему нравится основательность подобной позиции.

– И мы снова будем делать вид, что это нормальная тема для беседы? – спрашивает Стэн.

– Мы вечно притворяемся, что ты не пассивно-агрессивный мудак, так что почему бы и нет, – одергивает Ричи.

Билл откашливается. Стэн сдает назад.

– Окей. Конечно. Отлично. Расскажи нам, Ричи. Как там твой друг? – актер в нем умер давно и навсегда, зато он превосходный экономист.

– Эдди в порядке. Мы в порядке. Все нормально, – отвечает Ричи, уставившись в стену, и широко улыбается.

Ничего не в порядке. Они все еще общаются, но совсем не так, как раньше. Наступила осень, начался новый семестр, у Эдди нет ни минуты свободной. Он больше не работает барменом, не работает репетитором, он сосредоточился на учебе. Если все пойдет по плану, в этом семестре ему удастся закончить. Эдди сильно отдалился, и Ричи пытается убедить себя, что это просто стресс, но не может поверить. Ричи хочет быть с Эдди. Эдди не хочет быть с Ричи. Все так ясно и просто, так смешно и чудовищно.

– Это хорошо, – говорит Одра. – Я так рада за вас. Почему ты не пригласишь его в ЛА на выходные, например? Я бы с удовольствием с ним познакомилась.

У Стэна дергается глаз. Майк бросает на него предупреждающий взгляд. Майк и Билл по-прежнему относятся к отношениям с Эдди скептически, но не спорят. Одра приняла ситуацию. Стэн даже слышать об этом не хочет.

– Ну, он очень занят, – говорит Ричи. – Учеба, работа, очень много забот.

– А на День благодарения он работает? Может, у него получится приехать? Мы с Биллом, правда, собираемся в гости к моим родителям на пару дней, но Эдди будет свободен с двадцать первого по двадцать пятое, и вам определенно стоит попробовать это устроить.

– Как ты узнала, когда он будет свободен?

– Я посмотрела расписание NYU, когда ты мне сказал, что он там учится, – Одра подмигивает.

Стэн просит его простить и удаляется в уборную.

– Извини его, – просит Майк. – Ты знаешь, какой он тревожный.

– Тревожный, – говорит Ричи. – Точно. Ему не за что извиняться. Эдди не приедет, даже если я буду умолять.

Не будь Ричи таким подавленным, он бы отпустил шутку.

На самом деле, я умоляю его постоянно, когда мы занимаемся сексом по телефону. Прежний Ричи похабно пошутил бы, это его натура. Да? Но я же давно так не делаю. С тех пор, как Голливуд откусил и проглотил огромный кусок моей личности, и от меня совсем ничего не осталось. Да. Но когда я встретил Эдди, я снова стал похож на себя прежнего. Конечно, конечно.

– Ты уверен? Ты его спрашивал?

– Бесполезно, – надумывание, надумывание, надумывание. Он слышит, как орет на него книга из гостевой комнаты. Он не желает меня видеть, хочется сказать, но озвучивать это слишком больно.

Телефон диньгает.

Эдди 19.32

Мы можем поговорить сейчас?

Ричи извиняется и уходит в гостевую комнату. Некоторое время он просто смотрит на телефон, а потом звонит.

Эдди отвечает моментально. И не говорит «привет», или «да», или «как ты?». Он говорит:

– Я не спал ни с кем два месяца.

– О…

– Я думаю о тебе постоянно. Мне грустно из-за того, что мы больше не разговариваем, как раньше, и я вспоминаю, как ты смотрел на меня в баре, и о том, какой ты красивый, и я готов поклясться чем угодно, что ты был бы красивым, если бы и не делал никаких операций. Ты нравишься мне, Ричи.

– Ты мне тоже нравишься, – нетвердо, не хватает дыхания, но совершенно искренне. – Очень нравишься.

– Я больше так не могу.

У Ричи мороз по коже.

– Как ты не можешь, Эдди? Я ничего не понимаю, и я устал пытаться выяснить, что происходит. Объясни мне. Пожалуйста.

– Я не могу быть твоей тайной. Ты нравишься мне слишком сильно.

– Тайной? Эдди, я изо всех сил старался стать к тебе ближе, но ты даже не хочешь видеть мое лицо, когда мы разговариваем.

– Так мне легче. Так легче притворяться, что я тебя не люблю.

– Любишь?

– Да, идиот. Я просто… Сегодня годовщина смерти моего папы. Я не знаю, что бы он подумал, если бы видел меня сейчас. Я не знаю, как бы он относился ко мне, если бы знал, что я гей. Не знаю, что думал бы, если бы знал, что иногда я крашу глаза. Но я хочу надеяться, что он не стал бы переживать. Что он любил бы меня. Что принял бы. Я повторяю себе это каждый день, но правду я никогда не смогу узнать. Все, что я знаю – он женился на женщине, которую не любил. На женщине, которая не уважала его. На ужасной женщине, которая стала еще хуже после его смерти. И я думаю – по крайней мере, безумно на это надеюсь – он не хотел бы, чтобы я совершил ту же ошибку. И я заслужил. Я достоин любить и быть любимым.

– Эдди, я люблю тебя.

– Ты не понимаешь. Я хочу быть с тобой.

– Так будь со мной! – отчаянно кричит Ричи. – Просто будь со мной. Это все, чего я хочу.

– Мы вместе – что это значит?

Хороший вопрос. Сложный вопрос. Вопрос, на который Ричи не знает ответа. Поэтому изображает идиота:

– Это значит, что мы встречаемся. Это значит, что ты мой парень, а я – твой.

– Ты знаменитость.

– Да.

– Ты скрываешь свою ориентацию.

– В этом все дело?

– Нет. Да. И да, и нет.

– Эдди.

– Да, я несу бессмыслицу. Знаю… а может, и нет. Все это слишком, Ричи. Я не знаю, как это выразить.

– Приезжай в ЛА.

– Ричи…

– Позволь мне взять билеты. Я знаю, что вопрос денег для тебя неудобный, но мы разберемся. Просто позволь мне купить билет, я возьму и для Бев с Беном тоже. Почему бы вам просто не прилететь сюда и… и…

– И что? Что, если я соглашусь? Покажешь мне город? Поведешь на свидание?

Горло у Ричи сжалось так, что невозможно ни вдохнуть, ни выдохнуть, и хочет он сказать «да», но давится словом.

– Не думаю, что сможешь, – говорит Эдди. – Ты до сих пор не заявил о себе. Почему?

– Это непросто. Я не… У меня нет нормальной жизни.

– Я знаю. В этом вся беда, так? Боже, я так долго не разрешал себе сближаться с людьми. И в конце концов, из всех людей на свете, я влюбился в тебя, Ричи. В того, кого знает весь мир – все, кроме меня. В того, кто может быть со мной только по телефону.

– Не знает меня никто. Никто на свете. Не приезжай в ЛА. Я прилечу в Нью-Йорк, или… или… мы можем поехать куда-то еще… куда-нибудь далеко, – Ричи пытается ухватиться за соломинку. Он не может потерять Эдди. Не может. – Я люблю тебя, Эдди. Я, блядь, люблю тебя, и ты меня тоже, ты сказал, что любишь. Пожалуйста, не надо…

Он закусывает щеку изнутри.

– Ричи…

– Радио-диджей.

– Что?

– Пару месяцев назад ты спросил, кем я хотел бы стать. Я стал бы диджеем на радиостанции. Ставил бы любимую музыку, а в перерывах шутил бы и нес ерунду, чтобы развеселить народ. Да, это тоже шоу-бизнес, но тут я мог бы жить по собственным правилам. Был бы своему лицу хозяином. Об этом я мечтал.

И Эдди делает самое дурацкое, что вообще можно сделать в такой ситуации. И самое прекрасное. Он смеется.

– Это я могу себе представить. У тебя отлично получилось бы, ты был бы в этом хорош.

Ричи накрывает волной облегчения.

– Этот разговор можно как-то поправить? Потому что я не хочу, чтобы он запомнился тяжелым.

– Я тоже не хочу, чтобы он таким запомнился.

– Не знаю, к чему мы с тобой пришли.

Эдди молчит очень долго.

– Я прилечу в ЛА.

Ответ на выдохе вырвался откуда-то глубоко из груди:

– Правда? Ты правда готов?

– Ну конечно, я всегда готов. Это была пошлая шутка, уловил?

– Уловил, – Ричи смеется.

– Я прилечу в ЛА, но у меня есть условия.

– Какие?

– Я сам куплю билет. Мы пойдем на свидание. И я буду жить у тебя.

И прямо вот так Эдди разрушил все собственные правила и жизненные установки.

– Да. Да – на все. Я люблю тебя, Эдди. Я так тебя люблю.

Когда Стэн вышел из уборной, он слышал этот телефонный разговор, и Ричи был на грани слез и истерики. Поэтому он остановился за дверью, готовый утешить Ричи так, как всегда утешал. Он был не готов к любовным откровениям. Не готов оказаться невостребованным.

Прошло пять месяцев с путешествия в Нью-Йорк, и все стало рушиться.

Все началось с сообщения:

Миссис Деннинджер, 10.28

Поздравляю. Тебя шантажируют.

Приезжай скорее.

Это значит – немедленно.

Если, конечно, ты не хочешь, чтобы все узнали, что ты гей и торчок.

Ему всего-то нужно сделать скриншот вашей переписки или записать разговор, он может разрушить твою жизнь. Билл предупреждал.

Семейные секреты. Гадости о коллегах. Гадости о друзьях. О фанатах. О наркотической зависимости. О депрессии. Об отсутствии цели. Фотки члена. Обнаженный, со всех сторон. Видео, где он говорит пошлости. Видео, где он мастурбирует. Видео, где он умоляет. Признания в любви. Все это.

И Ричи звонит Эдди, оставляет ему голосовое, примерно такое:

Ты мне обещал. Ты говорил, что любишь меня. Я… Я даже не знаю, что сказать. Почему ты так поступил? Потому что я еще не совершил каминаут? Или все это было враньем, от начала и до конца? Ты с самого начала знал, кто я такой, да? Хоть что-нибудь было правдой? Все, что ты говорил… иди на хуй. На хуй со своими историями о смерти отца и об издевательствах твоей матери, и о парнях, которые тебя били за то, что ты гей, на хуй все это фальшивое дерьмо, которое ты говорил. Сука.

Он отключается, и телефон летит через всю комнату. Звонок, звонок, звонок, но он не отвечает.

Пропущенный от Эдди. Пропущенный от Эдди. 10.45, 10.46, 10.47.

На стене в кабинете миссис Деннинджер висит репродукция Миро. Однажды Ричи спросил, что это за картина (Деннинджер его пугала, как, наверное, и всех остальных, и он думал, что беседы могут помочь; не помогли). Она сказала, что картина называется «Шифры и созвездия, влюбленные в женщину». Линии, точки, звезды тут и там. Фаллические символы. Вульва. Желтые и зеленые белки, радужки обведены красным, зрачки-мишени. Бессмысленный рисунок, который должен иметь смысл. Но миссис Деннинджер не потрудилась его объяснить.

Эта репродукция играет роль. Висит над столом и пялится на тех, кому не посчастливилось быть по другую сторону. Ричи заставляет себя смотреть на Деннинджер, только бы не на этот страшный рисунок, пробирающий до костей. Ему вдруг приходит в голову, что это не просто картина, а дурной знак. Кожа зудит.

– Так, – сухо говорит миссис Деннинджер. – С чего бы начать?

Ричи отвел взгляд. Рисунок таращился на него, пока он снова не посмотрел на Деннинджер. Ей восемьдесят пять лет, но на вид, наверное, около семидесяти. Волосы-блонд, незаметный макияж. Она носит одежду с восточным принтом и Берберри, и только приглушенных оттенков. Сливовый, пюсовый. Красновато-коричневый. Она курит прямо в кабинете, хотя в Калифорнии это запретили двадцать три года назад. А она даже не открывает окно.

– Сто тысяч, – говорит она, подкуривая. – Столько они хотят.

Непонятно. Неоправданно мало за все, что Эдди успел собрать. Он может получить миллионы.

– То есть, по сотне на каждого. В общем, три сотни.

– Три?

Эдди, Бев и Бен. Все они в деле. Ричи сгорает от унижения, неловкости и беспомощности. Сердце разбито.

Она говорит:

– Мелкое мошенничество.

– Мелкое? – Ричи плачет. Он ничего не может с собой поделать. Из груди вырывается полузадушенный всхлип.

– Ты можешь поплакать, только, пожалуйста, следи за собой. Пожалуйста, вытри нос. И постарайся не опухнуть. Не надо всхлипываний и прочих неловких звуков. Это нелепо. И как ты узнал, что их было трое?

– Я… Потому что я познакомился… Они мне понравились… потому что… потому что…

– О, дорогой. Ты усложняешь мне работу, когда так себя ведешь, Ричард. Во мне нет материнского инстинкта. Никогда не любила детей, и не люблю слез. Знаешь, в 1963-м, когда я начинала карьеру, я была единственной женщиной в бизнесе, который был, по сути, мужским клубом. Впрочем, с тех пор ничего и не изменилось. Когда я вступила в игру, это напугало некоторых серьезных парней. Они думали, что все юные старлетки побегут ко мне. Так они и делали, но сворачивали после первой же встречи. Нет, я всегда работала только с устоявшимися актрисами в возрасте. И с молодыми актерами, которые действительно очень хотели, чтобы я их представляла. Меня кормят старухи и мальчики. Как думаешь, почему?

Ричи всхлипывает.

– Я сама до конца не разобралась, – признается миссис Деннинджер. – Я понимаю женщин. Они хотят кого-то равного себе. Я успешна в своей работе благодаря своей жесткости. Женщины должны быть жестче мужчин, чтобы удержаться в шоу-бизнесе как можно дольше, до морщин и седин. Меня называют голливудской Железной леди. Я не мамочка. Я не занимаюсь поддержкой и контролем. Я приношу клиентам хорошую работу и хорошие деньги, а все остальное – не мое дело. Вот так я работаю с женщинами. Но мужчин Голливуд убивает иначе, в этом я убедилась.

Америка не знает, что делать с эмоциональными мальчиками. И мальчики это чувствуют, пусть и осознают не всегда. Они чувствуют, что должны вести себя мило, глупо и смешно. До тех пор, пока люди не начнут смеяться не вместе с ними, а уже над ними. Ведь так, Ричард? И эти мальчики приходят ко мне. К женщине, которая будет говорить им, что делать. И дети-звезды – худшие клиенты. Всю жизнь они творили, что вздумается. Джонатан Брандис, Ривер Феникс – мы видели, как они уничтожали себя. Теперь, Ричард, скажи – предстоит ли мне наблюдать, как с тобой произойдет то же самое? То, что ты сделал, как минимум безответственно.

– Он говорил, что любит меня, – шепчет Ричи так тихо, что сам не уверен, произнес ли это вслух. Эти слова – не для «Шифров и созвездий». Но Деннинджер слышит. У нее невероятно хороший слух.

Она прочищает горло.

– Кто?

– Эдди.

– Кто такой Эдди?

– Эдди… Может, он соврал насчет имени. Я не знаю. Как он мог врать? Как все это может быть враньем? Все, что он говорил… Блядь! Я просто… Я даже уже и злиться не могу.

Деннинджер смотрит внимательно.

– Ричард, давай-ка кое-что проясним?

– О чем вы?

Деннинджер открывает ящик стола и достает глянцевые фотографии. Это он – в клубе.

Вот он спускается по лестнице. Он смотрит на гоу-гоу. Он рядом с дилером. С пакетиком в руках. С пакетиком в кармане. Он у барной стойки. Он покидает заведение вместе с накрашенным мужчиной, одетым в узкие кожаные штаны.

Все, наконец, стало на свои места.

– Ты был в клубе – очевидно, гейском – и купил кокаин. В конце концов, надеюсь, что кокаин. Если ты подсел на героин, ты уже покойник.

– Я не…

– Рада слышать. Теперь, думаю, буду разбираться с мошенниками. Три человека идут в клуб в Даунтауне, один распространитель и два сообщника. Они выбирают жертвой кого-нибудь легковерного, и дилер с сообщником разыгрывают перед ним безопасную сделку. Затем дилер предлагает «цели» пакетик, а второй сообщник, прячась в толпе, незаметно снимает все это на камеру. После этого они ждут, пока «цель» покинет клуб, а потом угрожают выложить фотографии в интернет. Уверена, это работает не чаще, чем в двух случаях из десяти. Если мошенники не знают человека, где он работает или как связаться с его семьей, угроза просто бессмысленна. Допустим, они получают за ночь пятьдесят баксов. От людей, которые пугаются и не успевают подумать, прежде чем открыть кошелек, насколько бессмысленны такие угрозы. Это глупая и малодоходная игра. Если, конечно, мошенникам не повезет наткнуться на знаменитость. Большую, всем хорошо знакомую и очень богатую. А если они ловят ее в гей-клубе – это еще и вишенка на торте. Тут у них получился полный набор. Тот, кого знают все. Тот, чья сексуальная ориентация однажды уже подняла шумиху в прессе. Тот, кто прежде подозревался в употреблении наркотиков. И три идиота получили доказательства. Предполагаю, что они до сих пор сидели с этими фотографиями и раздумывали, куда бы их отправить. Но они, кажется, не совсем дураки. Намного больше получат шантажом.