Текст книги "И пепел наш смоет Нева (СИ)"
Автор книги: гавань беспокойствия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
***
Ясные погожие выходные оказались обманчивым затишьем перед бурей, в один миг снесшей под корень привычное представление петербуржцев о правосудии и справедливости.
В ночь с понедельника на вторник Чумной Доктор вышел в прямой эфир.
И убил банкиршу Исаеву, взорвав женщину вместе с ее банком и всем обманными путями нажитым имуществом.
Один клик – и доставка еды отменена. Ужина не будет. Убийства – как застрявшая в ее горле кость.
Люди в центре Питера толпятся, собирают с мокрого и грязного асфальта вылетевшие из горящего здания купюры. Они выпорхнули оттуда, как конфетти. А праздничной присыпкой стала мелкая крошка из окровавленного стекла.
Еще один клик – и «машина подъедет через четыре минуты». С учетом пробок путь до дома на Казначейской составит сорок пять минут. Долго, слишком долго.
Мария металась по квартире, натягивая узкие черные джинсы, белую футболку и хоть какой-нибудь кардиган сверху. Плащ выпал на нее из шкафа сам, кроссовки тоже нашлись на удивление быстро. В голове ударами гонга билась одна единственная мысль «узнать, что происходит», читайте как «срочно поговорить с Разумовским».
Схватив телефон, оповестивший ее о том, что машина подъехала, она быстро заперла квартиру и спустилась вниз, абсолютно ничего с собой больше не взяв, абсолютно не зная, что она хочет сделать и чего ей стоит ждать.
– Из-за этого ублюдка одни проблемы, – пожаловался водитель, когда они встали на очередном мосту, уперевшись в задние фары также терпеливо ждавшей своей очереди машине впереди, – Где это видано, пробки в центре города после полуночи…
Действительно, от маньяка с невесть откуда взявшимся огнеметом именно пробки – важнейшая из проблем.
– Сколько нам еще ехать? – девушка нетерпеливо ерзала на заднем сиденье, мысленно подгоняя светофоры и сбившийся к чертям трафик дорожного движения.
– Не меньше часа, вы уж извините, – развел руками водитель, переключив радио с новостей на непринужденную музыку конца 80х, – Опаздываете?
– Не знаю.
– Это ведь офис, да? Тот самый таинственный небоскреб, про который в свое время все говорили так же, как теперь про Чумного Доктора? – таксист не унимался. У них точно где-то прописано, что они обязаны разболтать пассажира, иначе настолько одинаковое их поведение не поддается никакой логике.
– Да, офис, – Воронцова смахнула пальцем уведомления из мессенджеров и в сто пятидесятый раз обновила ленту «Вместе».
– Что же вам, поработать посреди ночи приспичило? – они наконец-то тронулись и переехали с берега на берег.
– Так уж вышло, – нетерпеливо, – Сроки горят. А побыстрее здесь ехать можно?
Оставшиеся пятьдесят пять минут тишину в машине комфорт-класса нарушало лишь монотонное подвывание немного фонящего радио. В здание корпорации девушка влетела под удивленный (если такое вообще возможно) оклик Марго:
– Мария, здравствуйте! До 14:30 у вас не запланировано…
– Сергей у себя? – сердце отчаянно рвалось из груди. Она соврала, когда сказала, что хочет с ним поговорить, ей бы хотя бы просто его увидеть. Все ее существо внезапно пронзила острая тоска, невыносимая необходимость тисками сжала тонкие легкие, – Марго!
– Да, но он никого не ждет, – помощница помедлила, заговорив, лишь когда Воронцова с силой надавила на кнопку с номером самого верхнего этажа, – У него заперто. Он не велел…
– Заткнись.
Она выскочила из лифта, едва не поскользнувшись, но не замедлившись, и остановилась только перед стеклянными дверьми, ведущими в потонувший во тьме пентхаус:
– Сергей! – зовет, выждав несколько секунд и не услышав из кабинета ни звука, – Марго, открой дверь!
– Сергей сказал…
– Марго, открой! – ударяет по стеклу кулаком и замечает человеческий силуэт, сидящий на полу возле письменного стола, – Открой немедленно! Ты же видишь, что ему плохо! – ее душили слезы и всепожирающая тревога. Что-то было не так. Она это чувствовала.
– Марго, пожалуйста…
– Вы можете войти.
Мария шумно сглотнула и надавила на дверную ручку. Та поддалась. Преград больше не оставалось. Виртуальная помощница исчезла с экранов, забрав вместе с собственной голограммой последний источник какого бы то ни было света. Марго ушла, и две израненные души остались, наконец, наедине друг с другом.
Но это все было так неважно.
Мария сделала шаг вперед и глаза, привыкшие к темноте, наконец-то смогли различить забившегося в угол стола мужчину парня, сейчас так по-детски обнимавшего собственные, подтянутые к подбородку колени. Он смотрел на нее расширившимися от ужаса глазами и совсем не моргал, словно боясь, что в следующую секунду наваждение исчезнет, и он снова останется один.
Брошенным, никому не нужным.
Бесполезным.
На нем было что-то вроде чёрной шёлковой пижамы, босые ноги он поджимал как можно ближе к себе в попытке согреться, растрепавшиеся во все стороны волосы просто игнорировал – его заметно трясло, прислушавшись, можно было различить стук зубов и поверхностное дыхание, слишком частое, резкое, и отвратительно бесполезное.
– Серг… – она осеклась, присев на корточки напротив до смерти перепуганного Разумовского. Он вздрогнул, хотя это больше напоминало судорогу. Понизив голос до шепота, Мария позволила себе то, о чем раньше не разрешала себе даже думать, – Сережа… Что случилось?
– Я этого н-не хотел, – пересохшие и потрескавшиеся губы не слушались, а пробирающий все тело озноб только добавлял заикания, – Это не я. Я н-н-не х-хотел…
– Тшшш, – сев на пол, девушка осторожно протянула к нему руку, но парень отшатнулся, дернувшись и сильно ударившись плечом о край стола, – Тише-тише. Все хорошо. Я пришла не для того, чтобы тебя обвинять.
– Я хотел делать ж-жизнь л-людей лучше, – в отливавших серебром глазах застыли слезы, и девушка не на шутку перепугалась, только сейчас осознав, насколько сильно его довели до грани, – Я хотел, чтобы мир… и наш город… стали лучше, – он смахнул с лица непослушные пряди и несколько секунд молча рассматривал собственную ладонь.
Пальцы гнулись с каким-то нелепым запозданием, словно импульсы мозга доходили до нервных окончаний сквозь вату. Взгляд кажущихся стеклянными глаз пытался сфокусироваться на выступавших на изящных кистях венах, но из-за чудовищного тремора раз через раз получалось даже такое элементарное действие.
Чья это вообще была рука?
В немом вопросе Сергей вскинул глаза на замершую возле него девушку.
Как я могу быть уверен, что она существует, если не знаю даже, свою ли ладонь я рассматривал несколько секунд назад?
Беспомощность в его глазах вспыхнула вместе с осознанием собственного бессилия и одиночества.
Он больше не балансировал на краю.
Мария предчувствовала то, что произойдет дальше.
Он падал вниз.
– Я… я же просто хотел как лучше! – Разумовский сорвался на крик и взвыл, содрогнувшись от пронзившей все его тело нечеловеческой боли. Мария рывком подалась вперед и, заметив бешеный испуг в глазах раненого дикого зверя, судорожно притянула парня к себе, обняв и уткнувшись носом в волосы цвета меди.
От его оглушительного воя сердце девушки пропустило удар.
Он рвался на свободу, отталкивая от себя Воронцову и безумно заламывая руки, крича что-то нечленораздельное про Волкова и Чумного Доктора, затем снова срываясь и истошно воя от ломавшего его рассудок страха. Его пальцы впивались в ее предплечья в попытке высвободиться, но Мария лишь крепче прижимала его к себе, стоя на коленях и нежно касаясь кончиками пальцев его спины и спутанных волос. Шепот девушки терялся в огненно-рыжих прядях, но она продолжала убеждать его в том, что она хочет ему только добра. Хочет помочь. Она повторяла это как мантру, игнорируя боль, моральную и, отчасти, физическую.
– Я помогу тебе.
– Мне уже никто не поможет, – выбившись из сил, он в последний раз содрогнулся, устало прижавшись лбом к ее ключицам и, на пару мгновений затихнув, тихо и измученно заплакал.
– Я сделаю все, что потребуется, – Мария чуть сменила позу, удобнее устроившись на гладком холодном полу и обняв больше не сопротивлявшегося Разумовского за плечи. Ее губы едва ощутимо коснулись его волос, – Я буду с тобой, чего бы мне это не стоило. Я буду рядом, я тебе это обещаю.
Ей показалось, что он кивнул. Слезы срывались с пушистых ресниц и стекали по острым скулам, оставляя после себя влажные бороздки с привкусом соли. Терзавший его приступ постепенно сходил на нет, исчезая, и забирая с собой в небытие все силы и остатки здравого смысла. Девушка до крови закусила губу и прикрыла глаза, бессвязно шепча успокаивающие слова и обещания.
Его рыдания постепенно прекратились.
Когда сил не осталось даже на беззвучно льющиеся по щекам слезы, Сергей рвано выдохнул и затих. Мучившие его тело судороги сменились крупной дрожью, и он поежился, тщетно попытавшись закутаться в холодящую кожу ткань собственной пижамы.
– Замерз? – все так же тихо и ласково. Мария болезненно поморщилась, когда парень коснулся ее руки, но ничего не сказала, – Серёж…
– Зачем ты приехала? – его голос прозвучал непривычно низко. Вытерев лицо атласным рукавом рубашки, он вскинул на нее огромные грустные глаза и повторил, с трудом справляясь с не желавшим его слушаться языком и потрескавшимися губами, – Зачем ты сорвалась сюда посреди ночи?
– Мне нужно было тебя увидеть, – она вымученно улыбается и убирает с его лба влажные от холодного пота волосы, – Все это безумие на улицах… Я же вижу, как оно на тебя влияет. Как я могла не приехать?
Разумовский выпрямляется и, шипя от боли в задеревеневших мышцах, садится. Молча смотрит в зеленые глаза напротив, долго, внимательно, он ищет в них что-то, а, отыскав, не верит и снова пытается отстраниться:
– У тебя есть чай? – в ее глазах усталость вперемешку с опьяняющей потребностью заботиться, – Давай пересядем на диван, и я заварю тебе чай. Любой, какой ты больше всего любишь?
Он хотел было что-то ответить, но закашлялся, поперхнувшись сухим воздухом, и болезненно ссутулился, чувствуя, как давящие на легкие спазмы насквозь прожигают все кости в его груди.
– Тише, аккуратнее, – Мария вскочила и, не замечая застлавшей глаза темноты, бросилась к холодильнику с напитками, судорожно доставая из него негазированную прохладную воду, – Попей, – протягивает Разумовскому открытую бутылку, – Пей, прошу тебя.
Он слушается и постепенно успокаивается. Смотрит на нее снизу вверх и с обессиленным стоном жмется к ее ногам:
– Серёжа… – касается его плеч и наклоняется, – Вставай, тебе ведь холодно, пойдем, я помогу тебе дойти до дивана.
– Ты не уйдешь? – невозможные глаза и искажённое животным страхом лицо.
– Я не уйду, – Мария помогает ему встать и поддерживает под локоть, чувствуя, как тот шатается и обмякает в ее руках, – Пойдем. Я останусь с тобой, ничего не бойся, слышишь?
Они рухнули на диван одновременно, вымотанные настолько, что от нескольких метров, преодоленных ими за долгие десять минут, перед глазами теперь прыгали разноцветные круги, а в ушах шумело, и стук собственного пульса отходил за этим грохотом на второй план. Первой в себя пришла Воронцова, предпринявшая попытку подняться и все-таки сходить за чаем:
– Нет! – тонкие пальцы вцепились в ее руку, повторно оставляя на бледной коже маленькие округлые синяки.
– Все хорошо, – она замирает и слабо вздрагивает. Разумовский не отвечает, сворачиваясь возле нее клубком и, ткнувшись носом в ее плечо, шумно выдыхает, не переставая при этом дрожать всем телом.
От его вида у нее болезненно защемило сердце. Екнув, оно подскочило к горлу, а затем с треском принялось биться о не выдерживающие такого напора ребра.
– Я на минутку, – Сергей отрицательно мотнул головой, вновь посмотрев на нее глазами до полусмерти забитого котенка, – Хорошо, я никуда не пойду, – Мария сдается и тихо-тихо шепчет, – Только отпусти руку… Пожалуйста, мне больно.
Удар. Еще один. Удар-удар.
Затем – тишина.
Истерзанные губы касаются тыльной стороны ее ладони, и Мария задыхается, тихо всхлипывая от рвущих ее на куски эмоций.
– Иди сюда, – она усаживается поудобнее, откинувшись на спинку угловатой софы, и кивает ему на свои колени, – Ложись, тебе нужно поспать, так будет комфортнее.
Во взгляде Разумовского спокойными волнами плещутся благодарность и абсолютное доверие. Он отстраняется, отрешенно встряхивая головой, и Воронцова успевает за это мгновение стянуть с себя длинный кардиган.
– Мари, – он шепчет это в полусне, удобно устроившись на ее коленях и почувствовав, как теплая ткань кофты накрыла его сверху.
– Да? – тихий, все такой же безмерно нежный шепот. Ее правая рука опускается на его плечо, прижимая чуть ближе, а пальцы левой лениво перебирают рассыпавшиеся по ее джинсам рыжие пряди.
– Не уходи, – голос где-то на границе с чем-то иррациональным.
Никогда не уходи.
Пожалуйста.
Комментарий к Часть 4
Иллюстрация к главе: https://www.instagram.com/p/CNsBzyBnIUJ/?igshid=zgw16a3cetuf
Зайдите туда, бете-художнику-соавтору будет приятно~
========== Часть 5 ==========
Мария не знала, сколько времени прошло с тех пор, как она переступила порог его комнаты.
Не знала, который по счету час она сидит вот так, устало откинув голову назад и изучая слабо освещенный питерской ночью потолок пентхауса.
Сколько раз за проведенное здесь время она беспокойно вздрагивала, чувствуя малейшие движения спящего на ее коленях парня.
И сколько сотен тысяч раз она касалась его, аккуратно поправляя кофту, заменившую одеяло, чувствуя, как ее сердце бьется в такт его размеренному дыханию.
– Мм. – рыжеволосая голова дергается и челка снова падает на лоб и глаза.
– Тш-ш-ш, тише, – до безумия нежный шепот и ее рука в его ладони, – Я здесь. Спи.
Разумовский то ли не просыпался, то ли, действительно, послушался, тихо вздохнув и так и не выпустив ее холодных пальцев из своих, таких непривычно теплых. Он снова провалился в сонное небытие, и Мария прикрыла глаза, поддавшись навалившейся на нее дремоте, но не перестав прокручивать роящиеся в ее голове тревожные мысли. Мысли эти касались всего и ничего одновременно: девушка думала о том, что произошло, и о том, что, возможно, произойдет в недалеком будущем, она перебирала в голове отрывки различных сцен из прошлого, и строила догадки относительно их будущего. Творившаяся в городе анархия сейчас казалась ей всего лишь страшным сном. Плодом больного воображения.
Ей не хотелось верить в то, что происходящий вокруг кошмар – реален. Настолько реален, что затрагивает жизнь ее, Марии Воронцовой, в первую очередь.
Остатками здравого смысла она это, конечно, понимала.
Но принимать категорически отказывалась.
По крайней мере пока. Пока к ней с таким до боли искренним доверием жмется это пугливое рыжеволосое чудо. Пока она может сидеть рядом с ним в такой вот запредельной близости и касаться его невообразимо белой кожи и волос цвета сверкающей на солнце меди.
Волос – непослушных, спутанных, но мягких как шелк.
Волос, насквозь пропитавшихся запахом дыма и гари.
– Не ушла, – из мыслей ее выдернул его шепот. Сонно моргая, Сергей поморщился и перевернулся на спину, снизу вверх посмотрев на девушку. Его голос охрип, лицо осунулось, еще сильнее подчеркнув острые черты, но в глазах больше не было того жуткого всепоглощающего страха. Сейчас в них отражалась лишь бесконечная усталость.
– Я ведь обещала, – она убирает за ухо выбившуюся из давно растрепавшегося пучка прядь и слабо улыбается. В звенящей тишине пентхауса даже их шепот казался оглушительно-громким.
Разумовский прикрыл глаза, и его лицо вновь приобрело умиротворенно-расслабленное выражение. Он все еще держал Марию за руку и был до невозможности благодарен ей за то, что она это терпела и не пыталась вырваться. Его длинные пальцы изучающе скользнули по ее запястью и поднялись выше, пробежавшись по незаметным сейчас переплетениям вен и выступающим костяшкам.
– Спать не хочется? – девушка спрашивает, наблюдая за тем, как он медленно кладет ее руку себе на грудь и открывает глаза, в которых снова сквозит детский испуг – а вдруг он ее отпустит, и она исчезнет?. Мария поняла его мысли без слов и едва ощутимо коснулась кончиками пальцев четкой линии его челюсти, – Не бойся ты, никуда я не денусь.
Некоторое время они молча смотрели друг на друга, не зная, что сказать, да и сомневаясь, надо ли. В его глазах беспокойным прибоем плескалось неверие в то, что он снова кому-то нужен, в ее – ярким пламенем полыхала готовность доказывать ему это столько раз, сколько потребуется.
– Ну так что? – Мария нарушает молчание и распускает волосы, намереваясь перевязать незамысловатую прическу.
Сергей отрицательно мотает головой, не особо понимая, о чем она спрашивает. А Воронцова только тихо выдыхает:
– Вот и мне не хочется.
– Не убирай.
– Что?
– Волосы, – сонный взгляд парня замер на ее лице, сейчас обрамленном темными волнистыми локонами. Ее глаза на фоне белой кожи казались огромными, длинные ресницы отбрасывали на щеки длинные подрагивающие тени.
Мария убрала резинку в карман и кивнула, отчего несколько прядей выбились из-за уха и добавили ее облику уютной небрежности. Разумовский смотрел на нее задумчиво на грани с «отрешенно», и девушка вспомнила про свою так и не воплотившуюся в жизнь идею:
– Хочешь, я заварю чай? – заметив, что парень снова стал ее слушать, она продолжила, все так же не повышая голоса и ласково улыбаясь одними уголками губ, – Нам обоим не помешает сейчас что-нибудь горячее.
Молчаливый кивок. Сергей смотрит на нее, но не проходящий в голове туман обволакивает и уносит все мысли, а опустошенность после нервного срыва как будто бы заливает все его кости свинцом. Он тяжело приподнимается, на несколько секунд замирая напротив ее лица, и, наконец, устраивается в углу Г-образной софы, продолжая кутаться в теплый кардиган, ставший на эту ночь его пледом.
«Теперь точно исчезнет» – промелькнуло в его голове.
Мария же исчезать не собиралась вовсе. Потянувшись и медленно встав, она размяла затекшие конечности и осмотрелась в пустом помещении, которое адаптировавшиеся к темноте глаза сейчас воспринимали как нечто совершенно привычное, и от того абсолютно не ассоциирующееся с кухней и распитием чая. Обойдя диван и заметив вновь начавшие подрагивать плечи парня, она подошла к нему сзади:
– Где у тебя чайник? – поцелуй в рыжую макушку и напоминание, в котором он так сильно нуждался, – Я не собираюсь никуда уходить, слышишь? Я просто хочу заварить чай.
Он не слышал. Тянулся к ее прикосновениям как к единственному, что сейчас имело хоть какой-то смысл, и тонул в источаемой ею нежности, даже не пытаясь спастись.
– Там, – он кивнул в сторону пустой стены, с трудом сосредоточившись на таких ненужных сейчас мелочах, – Там шкаф.
Воронцова кивнула и отошла, занявшись поиском сначала механизма, открывавшего спрятанную в нише кладовую, а затем старательно отыскивая чайник, чашки и хотя бы пакетированную заварку. За всеми ее перемещениями Разумовский наблюдал, не отрываясь, чувствуя, что Мария – единственное, что способно, как якорь, удержать его в настоящей реальной жизни и не дать скатиться в беспросветное безумие. Какие-то еще мысли проносились в его голове, не задерживаясь, но сил на то, чтобы их поймать и остановиться на чем-то конкретном у него не было.
– Вот, держи, – спустя какое-то время девушка вновь села на диван и протянула ему кружку, – Сахар нужен?
Еще один молчаливый кивок.
Он высыпал в кружку добрую треть от всей сахарницы, и давно переставшая подслащивать чай Мария последовала его примеру.
Комната снова погрузилась в тишину.
А затем он попросил ее рассказать что-нибудь о детстве. И отхлебнул чай, тут же обжегшись и недовольно зашипев.
Воронцова же начала говорить, начав с незамысловатого описания квартиры своей бабушки, в которой она провела первые шестнадцать лет своей жизни и из которой выбиралась в гости к родителям только по выходным, а зачастую и того реже. Девушка рассказала о том, как ходила в детский сад и школу, какие предметы она любила и с кем дружила, не забыла упомянуть и про то, как после уроков они с бабушкой часто ходили в парк – маленькой Машеньке нравилось кормить там уток и смотреть, как уличные художники по-разному рисуют окружавшие их деревья и виднеющиеся за ними старенькие пятиэтажки.
– Какие картины нравились тебе больше всего? – в глазах Разумовского сверкнула заинтересованность. Он посмотрел на Марию, чуть склонив голову набок, и облизнул пересохшие губы.
– Те, которые художники рисовали осенью, – не задумываясь, словно готовясь к этому вопросу всю жизнь, – К началу октября они переставали рисовать золотые и красные деревья, и начинали изображать все вокруг таким, каким его видела я – серым, голым, и… оставленным.
– Необычный выбор для ребенка, – рыжая бровь взметнулась вверх, когда Сергей понял, куда клонит девушка. Он передернул плечами и сам не заметил, как вцепился в чашку до побелевших костяшек.
– Предсказуемый, если ребенок чувствует себя таким же.
Ее мама никогда не хотела детей. Узнав о своей беременности, девушка сразу же поставила ультиматум своей одинокой матери – либо та берет воспитание «ошибки молодости» на себя, либо она делает аборт и они забывают обо всем этом раз и навсегда. К ее сожалению, женщина выбрала первый вариант, к тому же настояла на том, чтобы ее дочь узаконила свои отношения с биологическим отцом Марии. В этом не было особого смысла, но на тот момент будущей бабушке казалось, что такой шаг сможет спасти хоть что-то.
Не смог.
Первые несколько лет оставшиеся вдвоем внучка и бабушка видели родителей девочки почти каждые выходные. Когда Мария начала ходить, говорить, и пошла в детский сад – встречи сократились, но на тот момент ей не казалось это какой-то катастрофой. Осознание проблемы пришло к ней в первом классе, когда учащиеся с ней ребята загнобили «сиротку, прожирающую бабкину пенсию» и Мария впервые не допустила мысли о том, что в ее семье все не совсем «как у других нормальных людей».
Напуганная, затравленная девочка в одежде, частично купленной в секонд-хенде, частично – сшитой бабушкой из разного рода обрезков, жила одной лишь мыслью о том, что в субботу она обо всем поговорит с мамой.
Но суббота настала, а мама так и не приехала, позвонив ближе к вечеру и сказав только два слова, которые Мария услышала, хотя говорили их бабушке.
– Мы разводимся.
Мать она не видела после этого больше полугода. Та ссылалась на стресс и бесконечные проблемы со здоровьем, удосуживаясь раз в несколько недель позвонить и узнать, живы ли ее пожилая мама и семилетняя дочь.
Встречи с отцом с того дня стали для девочки праздником, случавшимся раз в год, если повезёт. Мужчина переехал в другой город и быстро завел новую семью. Сейчас они ограничиваются обменом поздравлениями на Новый Год и День Рождения, и Марии этого, в целом, как будто бы даже хватает.
– Бабушка для меня единственный человек, рядом с которым я чувствую себя в безопасности, не смотря на то, что ее саму порой нужно защищать от работников ЖЭКа и спасать от нападок ревматизма, – девушка пошутила, но в глазах ее стояли слезы.
Она погрузилась в свои воспоминания настолько, что не заметила, как во взгляде Разумовского осколками стекла заблестело болезненное понимание.
– Бабушка единственная, кто меня любит и кто готов обо мне заботиться, даже если ей самой это во вред, – Мария шмыгнула носом и допила чай, отставив кружку на журнальный столик и несколько раз шумно выдохнув, справляясь с накатившими на нее эмоциями, – Она единственная, кто меня…
– Принимает, – его шепот, как едва различимый шелест крыльев, – Принимает таким, какой ты есть, и не пытается изменить или переубедить. Терпит все твои выходки и поддерживает даже тогда, когда все остальные отворачиваются или бросают в тебя камнями.
– Да… – она кивнула, внимательно посмотрев на парня, глаза которого смотрели в пустоту. Или в прошлое? Мария напряглась, испугавшись, что он снова видит кого-то еще в комнате, но ее страхи не оправдались.
– Такой… Такой человек должен быть у каждого, – Разумовский опустил голову, и, снова выпрямившись, посмотрел на нее печальными, но совсем не пугающими глазами, – Иди сюда.
Она прочитала это буквально по губам, не сразу поняв, что он имеет в виду и чего от нее хочет. Когда он убрал чашку и придвинулся, кивком головы указав девушке на место рядом с собой, все, наконец, встало на свои места:
– Как ты себя чувствуешь? – отвлекшись, Мария взволнованно посмотрела на рыжеволосого, сейчас сидящего так неприлично близко.
– Защищенно, – слабая ухмылка. Он сидел напротив нее, но постоянно поворачивался в профиль, словно зрительный контакт мешал ему сосредотачиваться на словах и мыслях, – Не думал, что смогу ощутить это снова… После стольких лет.
Его пальцы перестали терзать кардиган, и Воронцова невольно вздрогнула, когда холодная ладонь парня вцепилась в ее собственную. Зеленые глаза посмотрели на него с трепетом и бесконечной привязанностью:
– Расскажи мне, о чем ты сейчас думаешь.
Разумовский молча покачал головой, привычным движением отбросив назад мешающие пряди, и сильнее вжался в спинку дивана, в углу которого сидел. Его пальцы дрогнули и переплелись с пальцами Марии, но думал он в тот момент явно о чем-то далеком, о чем-то, что когда-то давно похоронил у себя в самом дальнем уголке души и планировал никогда об этом не вспоминать. Потому что привязанность – это слабость, а за слабость в детском доме бьют.
Сильно. Ногами. Не важно – по лицу или по ребрам.
Заговорил он спустя несколько десятков минут.
Заговорил, и губы его тронула тень беззаботной улыбки, которая была присуща ему когда-то тогда. В прошлом, которое вообще не факт, что действительно существовало таким, каким он его запомнил.
Он говорил о маме.
О том, какой он ее запомнил – доброй, светлой, способной уберечь его от всех бед этого мира. С ней можно было говорить о чем угодно, она никогда его не ругала, только тихо объясняла, как сделать ту или иную вещь лучше, и при этом обязательно аргументировала «почему». Она поддерживала его во всем, и прощала все, и, несмотря на то, что он был совсем ребенком и это, в общем-то, было типичным поведением любящей матери, Сергей уже тогда чувствовал какую-то мистическую силу, которую эта женщина излучала, едва появляясь на пороге комнаты.
Позже он понял, что имя этой силе – любовь. И что такой всеобъемлющей и беспрекословной она бывает один раз на миллион.
Он понял это, потеряв все, и себя в первую очередь. Огромная часть его души разбилась вдребезги ровно в ту секунду, когда ему впервые сказали «твои родители погибли». Все остальное не имело значения – их больше не было, мамы больше не было, а значит и смысла жизни у маленького, ничего не знающего о жестокости мира, Сережи тоже больше не было. Сейчас он смутно помнил тот период, те несколько лет, которые он провел в детском доме, искренне не понимая, зачем его туда поместили, если было проще похоронить еще в тот день.
Он чувствовал себя мертвым, и думал, что это предел страданий. Что хуже уже никогда не будет.
Но он ошибся.
Другие сироты его сразу невзлюбили. Маленький, щуплый, замкнутый, но при этом очень творческий и способный – он не подходил ни к одной из тамошних «компаний», а потому быстро стал белой вороной, а позднее – изгоем, едва ли не прокаженным. И если поначалу нападки ограничивались оскорблениями и пинками, то чем старше становились дети, тем больше животной жестокости в них просыпалось. Разумовского били, до крови, вывихнутых конечностей и месяцами не проходящих гематом. Ему отстригали волосы, старшие тушили о его руки окурки, младшие – рвали его рисунки и топтались по вещам, всегда аккуратным, чистым и идеально выглаженным. Он кричал, плакал, дрался, даже если не было ни шанса на победу, но воспитателям не говорил ни слова.
Он терпел несколько лет, уже тогда став нервным и пугливым, вздрагивающим от каждого шороха и до скрипа сжимавшим челюсти по ночам.
А потом появился он.
Олег Волков.
Его лучший друг и гроза всех обидчиков. Человек, спасший его от морального и физического уничтожения, а затем подаривший ему новую цель в жизни и силы на ее достижение. Он был спокойным, уверенным в себе и четко знающим, что и как нужно делать – он был полной противоположностью Сергея, и, быть может, именно поэтому они стали, как позже говорили воспитательницы, «не разлей вода». Разумовский видел в Олеге источник энергии, способный подпитывать его собственное, крайне не стабильное состояние, и при этом ничего не требовавший взамен. Волков же чувствовал потенциал и гибкий ум, которые рыжеволосый одиночка прятал где-то глубоко внутри себя, совершенно не намереваясь становиться ни гением, ни миллиардером, ни филантропом.
– Тогда тебя еще не привлекали технологии? – Мария смахнула со щеки слезу, отпустив руку парня, когда та ему потребовалась для жестикуляции.
– Разве что совсем немного, – его взгляд сфокусировался на лице девушки, и всколыхнувшийся было осадок от воспоминаний снова начал опадать, – У меня были другие увлечения, я жил… совсем другим и хотел тоже иного. Пока Олег не убедил меня, что за технологиями – будущее и весь прогресс.
Воронцова несколько секунд смотрела на него, наблюдая, как непослушная вьющаяся прядь падает со лба на переносицу и еще сильнее подчеркивает фактурный профиль. Разумовский сдул ее спустя долю секунды, и Мария заговорила, внезапно поняв, о каком «увлечении» шла речь:
– Ты любил искусство, – не вопрос, утверждение, и синхронный поворот головы в сторону Венеры, – Ты не находил красоты и спокойствия в том, что тебя окружало, и бежал в античность…
– Не слишком разумно, да? – его губы скривились в усмешке, взгляд снова стал напряженнее.
– Нет, почему, наоборот… – Мария улыбнулась, открыто и совершенно без намека на фальшь и притворство, – Это очень логичный шаг, даже правильный.
– Правильный? – ехидный огонек погас, и голубые глаза моргнули с неподдельным удивлением.
– Кто знает, что было бы, не отыщи ты такой способ прятаться от суровой действительности, – Она меня что, поддерживает? Снова? – Ты все сделал правильно. И делаешь до сих пор.
Но дело ведь не в поддержке
Комната вновь погрузилась в тишину. Сергей шумно выдохнул, заметив, как за окном начинают проступать первые бледно-желтые всполохи солнечного света. Мария же сидела, поджав под себя одну ногу и о чем-то задумавшись, вперившись взглядом в картину, на которую никогда не обращала особого внимания. Ее мысли судорожно крутились вокруг личности Волкова – реального или же с самого начала выдуманного ребенком, у которого психика подвергалась травмам едва ли не каждый день, одна сильнее другой.
– Мария.
Его мягкий тембр и мелькнувший из-за облаков луч света, мельком озаривший сидящую на диване девушку.
