Текст книги "И пепел наш смоет Нева (СИ)"
Автор книги: гавань беспокойствия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)
И тут стекло не выдержало.
– Сергей! – она метнулась к нему, не до конца осознав, что произошло, с оглушительным хрустом наступив на рассыпавшиеся по полу осколки, – Осторожно, не вставай!
Он и не пытался.
Он смотрел на свою ладонь, в которую впились особенно острые стеклышки, и думал только о том, что Олег был прав.
Петербург погряз в коррупции, лжи и грязи.
И с этим надо было что-то делать.
Он обязательно обсудит это с Волковым.
– Разумовский! – он зажмурился и потряс тяжёлой от алкоголя головой. Когда он открыл глаза, то увидел Марию, стоявшую возле его рабочего стола с телефоном у уха, – Лена, я спущусь к вам через пять минут, предупреди всех, что я выступлю вместо Сергея, только скажи, что я владею абсолютно той же информацией, что и он, и обязательно отвечу на все их вопросы. Да, да, спасибо, пока.
Девушка с тревогой посмотрела на горе-начальника:
– Я вызвала частную скорую, они приедут и обработают тебе руку. Я предупредила их, чтобы на ресепшене они сказали, что их вызвал ты, так как тебя мучают сильнейшие мигрени от недосыпа и нервного перенапряжения. Никто ничего не узнает. Осколки уберет уборщица, это объяснить будет не так уж и трудно.
Она говорила на автопилоте. Дрожащими руками она одернула полы своего пиджака и понадеялась, что ее бледность и полуобморочное состояние журналисты спишут на усталость или обострение весеннего авитаминоза.
– Мне нужно идти. Журналисты ждут.
– Мария, я… – все еще игнорируя текшую из ладони кровь, Сергей неотрывно смотрел на девушку, которая казалось ему то ли привидением, то ли ангелом-спасителем, – Спасибо тебе. Я поговорю с Олегом о…
– Не хочу ничего слышать об Олеге!
Она ушла, оставив Разумовского, окончательно во всем запутавшегося, сидеть на диване в окружении окровавленных осколков.
Вечером она к нему не зашла, как обычно это делала перед тем, как уйти домой или остаться на ночную смену. Связавшись с Леной, Сергей узнал, что встреча с журналистами прошла неплохо, но после того, как гости уехали, Мария почти сразу же ушла домой, сославшись на плохое самочувствие. На следующий день от нее пришло письмо (не лично Сергею, а рассылкой на рабочую почту), в котором коротко и сухо говорилось о том, что она берет отпуск за свой счет и на пять дней уезжает в родной город. «По семейным обстоятельствам», было сказано в письме.
– Говорил же, что она уйдет в самый ответственный момент, – прокомментировал ситуацию Волков, на что Разумовский только отмахнулся от него.
Она действительно уехала. Собрала чемодан и на следующее же утро после «происшествия» ринулась на вокзал и купила ближайшие билеты, по дороге успев сообщить о своем внеплановом путешествии матери и любимой бабушке. На поезде ей предстояло ехать около суток, но она не помнила ничего из того, что происходило после покупки билетов и вплоть до того момента, пока она не вышла из вагона на старенькой платформе небольшого городка в глубинке России.
Все ее мысли крутились вокруг того самого предчувствия, которое, как она теперь поняла, было неразрывно связано со странным поведением Разумовского.
А оно, в свою очередь, было вызвано произошедшим с той девочкой трагическим инцидентом.
Но неужели смерть ребенка могла довести всегда отрешенного и уравновешенного гения до того, чтобы напиваться в середине дня и устраивать истерики, идущие во вред не только его репутации, но и делу всей его жизни?
– Что, доконал тебя твой Сережка? – скрипучий старческий голос вывел Марию из состояния транса. Резко обернувшись, она выпустила из рук чемодан и рухнула в объятия вырастившей ее женщины, – Ну-ну, полно тебе, Машуля, – заметив, что внучка беззвучно плачет, женщина сильнее прижала ее к груди, – Чую, дело совсем плохо, а ну, поедем-ка домой, я заварю тебе чай с мелиссой, а ты мне обо всем расскажешь.
Мария не рассказала и половины.
Все ее слезные причитания, которые она вывалила на бабушку в первый же вечер, сводились, по большей части, к тому, что она ужасно устала. Устала от работы, от бесконечных отладок того или иного процесса, общения с журналистами, ответственности, которую взвалил на нее Сергей, сделав фактически своим заместителем. Сам он, будучи убежденным социопатом, использовал все возможности, чтобы лишний раз побыть в своем кабинете в одиночестве, и все, что можно было свалить на Воронцову, он сваливал без зазрения совести. При этом сама девушка, оказавшаяся в социальном вакууме из-за недостатка времени на поддержание с кем-либо дружеских отношений, готова была выть от того, насколько сильно ей не хватает простого человеческого общения.
На работе все были заняты работой.
За четыре с половиной года тот же Разумовский поговорил с ней на отвлеченные темы от силы раз пять. Да и то говорить он искренне не любил, поэтому все их диалоги рано или поздно сводились к монологам Марии, а это было вовсе не то, чего она хотела.
Впрочем, если быть до конца честными, на их взаимоотношения с Сергеем она никогда не жаловалась. Ее изголодавшееся по человеческому теплу сердце не требовало многого, поэтому даже несколько лишних секунд, проведенных на семьдесят третьем этаже небоскреба, грели ей душу. Что уж говорить о моментах, когда молодой человек о чём-то с ней заговаривал.
Бабушка слушала ее с пониманием и искренним сочувствием. Она никогда не пыталась переубедить Марию, не пыталась сказать, что та не права и что многое в своей жизни она делает не так, как следовало бы. Этим обычно занималась ее мать, к которой они поехали на третий день отпуска девушки.
– И как только он тебя отпустил? – ехидничала женщина, никогда не питавшая к дочери излишне-теплых чувств и с младенчества скинувшая ее на плечи своей матери, – Кто ж перед ним на задних лапках-то скакать будет, пока ты в отъезде?
Мария проглатывала подобные комментарии молча. «Навестить маму» для нее было не больше, чем формальностью, как будто бы это было одним из тех дел, рядом с которым нужно было поставить галочку, а затем выбросить из головы. «Выполнено», же.
Так или иначе, наслаждаясь обществом (а еще стряпней, что не менее важно) бабушки днем, ночами девушка беспокойно металась по постели, то будучи не в силах заснуть из-за мрачных мыслей и предчувствий, то мучаясь от одних и тех же повторявшихся кошмаров.
Ее душила собственная ложь.
Тот факт, что она врала себе, отрицая наличие у нее чувств к Разумовскому, Мария приняла уже давно. Приняла, смирилась, решив, что так будет проще жить эту чёртову жизнь, и затолкала всю свою любовь в самый дальний уголок своего сердца и своей головы.
Да, периодически спрятанные ото всех чувства устраивали «бунт» и отчаянно требовали выпустить их наружу. Но до сих пор эти бунты ей удавалось подавлять, как бы больно не щемило за грудиной.
Но было и еще кое-что.
Еще одна мысль, которую Воронцова отгоняла от себя, на этот раз испытывая искренний животный страх перед тем, чтобы признаться самой себе в том, что это действительно происходит. Пока эта мысль не была четко сформулирована и озвучена, девушка находила в себе силы если не отрицать это, то, хотя бы, просто откладывать неприятные размышления на абстрактное «потом».
Но, кажется, «потом» настало.
Лежа на диване в гостиной, в которой она провела все свое детство и подростковые годы, Мария Воронцова внезапно поняла, что так сильно пугавшая ее мысль наконец-то стала четкой и ясной. Она словно бы получила физическое воплощение, стала реальной, как будто бы злосчастные пять слов кто-то вдруг взял и написал на потолке, на который девушка все это время задумчиво смотрела. И вот эти слова горят, сверкают огненно-рыжими искрами, того и гляди грозясь раздавить и вконец уничтожить привычный уклад ее жизни.
«Как мне жить дальше?» – билась в голове шатенки одна-единственная отчаянная мысль.
Как жить дальше, работать на этой работе, общаться с людьми, с Сергеем, вечно приплетающим к разговору Волкова, если…
ЕСЛИ ОЛЕГА ВОЛКОВА НЕ СУЩЕСТВУЕТ
========== Часть 2 ==========
Волкова не существует.
И Мария знала об этом уже очень и очень давно.
Начав работать на Разумовского, первые несколько месяцев девушка видела своего начальника крайне редко, да и то мельком. Все ее время занимало обучение, непосредственно работа и взаимодействие с коллегами. Сергей был для всей их команды чем-то вроде божества, способного за ночь создать то, что мировые компании не могут разработать годами, но при этом никому никогда не объяснявшего детали этого почти что мистического процесса. Он следил за их работой удаленно, практически не появляясь ни в одном из отделов, и предпочитал живому разговору краткие, но информативные инструкции, которые еженедельно рассылал сотрудникам на электронную почту.
Гений-мизантроп. Тогда девушка списывала это на высокомерность юного миллиардера. Что-то вроде «зазвездился парень, но при его деньгах это и не удивительно».
Спустя полгода после устройства на работу, Мария услышала об Олеге Волкове в первый раз. Это была фраза, брошенная Разумовским впопыхах, когда его, торопливо сбегавшего по лестнице, внезапно окликнула хостес, которую интересовала какая-то неважная чепуха.
– Мы с Олегом уезжаем на встречу, буду к шести, если он подкинет меня на своей машине.
Тогда все пропустили это мимо ушей. Никто не обратил внимания на то, что Сергей, уезжая, сам сел за руль, и сам же вернулся несколько часов спустя. В полном одиночестве. Практически беззвучно разговаривая сам с собой.
Спустя еще месяц произошла ситуация с обновлением гардероба. И уже в середине апреля Воронцову повысили до ведущего специалиста. Когда подошёл к концу ее первый год работы над «Вместе», девушка уже была директором своего отдела, и помимо основных своих обязанностей постепенно начинала работать с личными делами Разумовского.
Тогда-то она и заподозрила неладное.
«Олег считает», «По мнению Волкова», «Мы с Волковым», «Олег сказал/посоветовал/помог…» – все это она слышала все чаще, но самого Олега так ни разу и не увидела.
Первой ее догадкой стала мысль о том, что Волков – это не желающий афишировать свое лицо любовник Разумовского. Это оправдало бы постоянные отъезды Сергея «на встречу с Волковым» и «по делам с Олегом», да и бесконечное сетование на точку зрения близкого и, судя по всему, авторитетного, человека, было бы проще понять. К тому же желание вести обособленный образ жизни в таком случае выглядело более логичным – подобного рода отношения до сих пор не всеми воспринимались адекватно, и, учитывая круги, в которых Разумовский вращался, такая скрытность была бы вполне объяснима.
Но что-то не сходилось.
Или ей хотелось, чтобы не сходилось.
Так или иначе, теория о гомосексуализме главы компании прожила недолго и разрушилась о то, что Мария до сих пор отказывалась понимать и принимать.
В тот вечер она впервые столкнулась с безумием.
Его безумием.
С безумием, которое, при всем своем ужасе и болезненной абсурдности, так и не смогло стать достаточно веской причиной для того, чтобы его разлюбить.
– Сергей, здравствуй, – она вошла в его кабинет и первое, на что она обратила внимание, были два бокала с вином, стоявшие на журнальном столике, – Вызывал?
– Да, проходи, – оторвавшись от компьютера, Разумовский босиком прошлепал по полу и сел на диван, кивнув девушке на противоположный его край, – Выпьешь?
– Да, почему нет, – Мария потянулась было ко второму бокалу, но так и не дотронулась до него, отдернув пальцы, когда мужчина ни с того ни с сего повысил не нее голос.
– Это Олега! Не трогай, – Сергей вскочил и нервно поправил халат, который носил поверх футболки и джинсов, – Я сейчас тебе налью.
Он развернулся, как ей показалось, слишком резко, и в несколько шагов преодолел комнату, открыв дверцу шкафа так, что та, распахнувшись, ударилась о стену.
– О чем ты хотел поговорить? – чувствуя себя не в своей тарелке и не понимая, из-за чего так дергается Разумовский, Мария попыталась хоть как-то наладить разговор.
И тут же об этом пожалела.
– Олег считает, что ты не совсем… корректно общаешься с журналистами, – он говорил, параллельно доставая третий бокал и возвращаясь на диван, – Ты не различаешь федералов и частников, но по мне так ни те, ни другие не заслуживают той чрезмерной вежливости, о которой постоянно твердит сам Волков.
– Хоть бы раз показал, как надо, вместо того, чтобы упрекать, – она сказала это не подумав. Поспешно сделав глоток красного сухого, Воронцова поспешила было исправиться, – Я не хотела его обидеть, просто…
– Сомневаюсь, что его можно обидеть таким образом, – Сергей усмехнулся и фыркнул, прогоняя с носа упавшие на лицо пряди.
То, что произошло дальше, Мария будет вспоминать как страшный сон. И будь это единичным случаем, она бы наверняка убедила себя в том, что ей послышалось.
Что Разумовский не говорил того, что он на самом деле тогда сказал:
– Знаешь, он не говорит с тобой, потому что считает, что ты слишком много на себя берешь, – залпом осушив бокал, Сергей кивнул куда-то в сторону Венеры, – Он и меня за трудоголизм периодически ругает. Сам-то только и делает, что советует другим, как себя нужно вести, да рассматривает им же привезенный подарок.
Мария, молчи.
– Скажи, – она начинает, но делает паузу, не зная, как продолжить. И стоит ли. Но раскрепостившийся от алкоголя парень и его смеющиеся глаза слишком сильно затуманили ей голову, – Олег часто здесь бывает?
Бровь Разумовского дернулась и вопросительно изогнулась. Он отпил вино из второго, нетронутого бокала, и обернулся через плечо.
Мария вздрогнула, кожей почувствовав, что именно он сейчас скажет.
Ей внезапно захотелось повернуть время вспять и никогда больше не задавать никаких вопросов.
Лицо Разумовского скривилось:
– Он и сейчас здесь. Вон, – он махнул рукой с бокалом в сторону картины. На пол тут же упало несколько алых капель, выплеснувшихся от чересчур неаккуратного движения и теперь переливавшихся, как деготь на свету. Сергей это проигнорировал, – Стоит, все Венеру свою рассматривает, а теперь вот еще и негодует, что вино оказалось чересчур терпким.
Мотнув головой, он допил остатки вина, и, пошатываясь, подошел к своему столу. Несколько секунд всматриваясь в идеально отполированную поверхность, он вдруг резко наклонился и с размаху поставил жалобно зазвеневший бокал на столешницу. От раздавшегося в комнате пронзительного дребезжания девушка вздрогнула, ожидая, что муранское стекло не выдержит такого обращения. Но она ошиблась, а Разумовский лишь злобно хмыкнул, подтолкнув невредимый бокал дальше по столу и выпрямившись в полный рост.
– Что же ты замолчала? – он неотрывно, по-птичьи цепко, сверлил ее голубыми, почти прозрачными сейчас глазами. Свет ламп отражался и дробился в них, создавая нездоровые золотистые всполохи по краям радужки. Тонкие губы дрожали в кривящей черты усмешке.
Воронцова замешкалась.
– Я… кажется, у меня еще есть незаконченные дела в лаборатории, – язык совершенно не слушался, но мозг отчаянно требовал неотлагательного отступления. Она медленно встала, не сводя глаз с напряженной фигуры мужчины, который продолжал безумно ухмыляться, все еще пристально глядя на нее, но больше не произнося ни слова.
Может, в вино что-то было подмешано?
Но это происходило бы и без вина, не будь наивной.
– Я буду учтивее с журналистами, я… – она семенила в сторону выхода из комнаты, дрожа, словно бы от ледяного сквозняка, – Я тебя поняла.
– Хорошо, – теперь его лицо превратилось в бесстрастную маску. Больше не было ни ни злобы, ни усмешки, ни того самого ехидства, тысячами огоньков сверкавшего в голубых глазах.
Его словно переключили.
Воронцова на ходу поправила одежду и направилась к лифту, то и дело оборачиваясь, беспокойно оглядывая замершую в одной позе фигуру Разумовского. Впрочем, тот, кажется, уже забыл об ее присутствии, обратившись лицом к стене с картиной, возле которой с недовольным видом стоял Олег.
ОН И СЕЙЧАС ЗДЕСЬ
Это… это ведь болезнь, да?
Он болен.
Наверняка еще можно все исправить, стоит только найти специалиста или…
Он ведь это не контролирует.
Не контролирует же?
Мария на автопилоте вышла из лифта на двадцатом этаже и прошла в свой кабинет, в который на тот момент еще только переехала и еще не успела «обжиться». Как она позже осознает, она полтора часа просидела в кресле перед монитором, не видя при этом ничего, кроме той самой усмешки, до невозможности искажавшей лицо мужчины и делавшей его похожим на какую-то хищную птицу. Глаза, мгновенно обернувшиеся двумя острыми льдинками, этот по-настоящему жуткий образ только дополняли.
Девушка раз за разом прокручивала в голове только что произошедшие на ее глазах события, силясь отыскать ответ на один-единственный вопрос:
Какой он – настоящий Сергей Разумовский?
Какой из этих двоих?
***
С тех пор она не раз замечала, как Сергей говорил с Волковым, оставаясь, как он полагал, в полном одиночестве. Другие сотрудники компании этого упорно не видели, а если их что-то и смущало в поведении начальника, то они успешно списывали это на образ этакого «сумасшедшего гения». Ни у кого не было ни времени, ни особого желания присматриваться к поведению молодой петербургской знаменитости; люди, работавшие во «Вместе» ставили хорошо оплачиваемую работу выше интереса к различного рода сплетням, а Мария их и не собиралась подначивать.
Ее лишь удивляло, что никто из девушек в штаб-квартире не пытался каким-нибудь образом «склеить» богатенького холостяка. То ли тому причиной был все тот же строгий устав компании, то ли его образ отшельника-программиста действительно отталкивал посторонних людей.
В любом случае, самой Воронцовой это было только на руку.
Шли дни, месяца и годы, а она все также наблюдала за скачками настроения мужчины, иногда искренне пугаясь внезапно охватывающей его ярости, в другой же раз – удивляясь его спокойствию и инфантильности. Порой девушке начинало казаться, что у нее самой не все в порядке с головой – ее сердце предательски рвалось к нему, как бы сильно разум не боялся этой его болезни и ее возможных последствий.
Она ничего не могла поделать с тем, что любила этого проклятого рыжего сумасшедшего каждой клеточкой своего непослушного тела.
А сейчас я бросила его одного, с осколками стекла в руке и несколькими промилле в крови.
– Что, не спится? – в углу комнаты поражённые артритом пальцы нажали на кнопку и включили потрепанный тканевый торшер, – Ты не хочешь рассказывать мне все, я понимаю. Но тебя ведь это мучает, да, Машуль?
Девушка села на диване и несколько секунд смотрела на бабушку, аккуратно опустившуюся в кресло напротив. Прожившая на этом свете восемьдесят один год Лидия Владимировна грустно улыбнулась, умудрившись, несмотря на свою старческую близорукость, рассмотреть в глазах внучки то, что так рьяно разрывало девчонку изнутри.
– Любишь его, да? – Мария кивнула, чувствуя, как по щекам катятся слезы, – Настолько, что аж наизнанку выворачивает и сердце рвется из груди?
Всхлипнув, Воронцова без сил рухнула на кровать, зарыдав в голос. Слезы душили ее, а перед ничего не видящими глазами стояла только одна картинка – Разумовский в своем излюбленном халате, с челкой, вечно падавшей на глаза. Его бледная кожа, неловкая улыбка, нос с аккуратной горбинкой.
– Тише-тише, – Лидия со вздохом пересела на диван и погладила внучку по волосам, – Все будет хорошо. Вернешься в Петербург, все у вас наладится… Он ведь хороший, Сережа твой, вы с ним поговорите…
– Н-не, – девушка убрала от лица подушку и сделала глубокий вдох, помотав головой из стороны в сторону, – Нет.
– Что нет? – ласковый голос женщины подобно целебной мази заживлял раны, исполосовавшие душу программистки вдоль и поперек.
– Он не хороший, – чуть успокоившись и высморкавшись в платок, Мария заговорила вразумительнее, но глаза ее искрились все той же невыносимой болью, – Не хороший он, ба. Он… как отрицательный герой, понимаешь?
– И все-таки что-то светлое ты в нем рассмотрела, не так ли?
– Не знаю я…
Девушка помолчала, и от всплывших в памяти воспоминаний вновь защемило в груди. Съёжившись на старом диване и вместе со слезами выпуская наружу всю свою тоску и боль, Мария проскулила лишь одну фразу:
– Жить без него не могу, ба, понимаешь?
– Понимаю, – был ответ пожилой женщины. И старческое сердце испуганно сжалось, осознав свою беспомощность перед той пучиной чувств, которые поглотили ее внучку.
И которые тянут ее на дно.
***
Непродолжительный отпуск закончился, и в положенный день в 9:00 Мария вошла в небоскреб на Казначейской, полная энергии и желания работать. До презентации оставалось меньше недели, а осознала она это только в поезде, уже тогда, когда, предвкушая возвращение в весенний Петербург, она начинала просчитывать все свои дела и планы, изрядно съехавшие и превратившиеся в кучу малу из-за ее незапланированного отъезда.
– Мария, доброе утро! – Лена уже стояла на ресепшене, поливая из аккуратной леечки какие-то неведомые растения, – Выглядишь отдохнувшей! Как ты?
– Прекрасно, – Воронцова улыбнулась и подошла ближе, оперевшись о стеклянную стойку и рассматривая стопкой сложенные здесь же документы, – Рассказывай, что я пропустила.
Девушки разговаривали долго, за час успев обсудить все, начиная с того, на каком этапе находится подготовка к презентации в плане всякого рода технических аспектов, и заканчивая тем, какие журналисты что про все это пишут, и как ведет себя последнее время «переставший страдать от мигреней Сергей». Обсуждать последнего, в целом, не имело никакого смысла.
В тот самый момент, когда Мария уже собиралась уходить к себе на этаж, в холле раздался мелодичный звук, оповещавший, что лифт кого-то привез:
– Доброе утро, Сергей! – Лена широко улыбнулась, выпрямившись по струнке смирно.
– Доброе.
Он скользнул по ним скучающим взглядом, но даже не притормозил, быстрым шагом направившись в сторону выхода из здания. Мария автоматическим движением кивнула в знак приветствия, про себя отметив, что Разумовский был одет на удивление официально. Черный костюм с белоснежной рубашкой, лакированные ботинки и мерцающие бриллиантами запонки – и все это с утра пораньше в будний день?
– Марго, – оказавшись в лифте один на один с виртуальным помощником, девушка, заткнув совесть, первый раз в жизни воспользовалась привилегиями, положенными заместителю начальника, – Куда уехал Сергей?
– На 11:30 у Сергея назначена встреча в ресторане отеля «Four Seasons».
– С кем встреча?
– Встреча добавлена в календарь самим Сергеем, указаны только время и место, помимо этого заполнено поле «комментарий», но никаких имен там также не указано.
– Что написано в комментарии? – уже зная ответ, девушка все равно вздрогнула, услышав одно лишь слово.
– «Волк».
Мария чертыхнулась и вышла из лифта, приняв решение с головой уйти в работу и хотя бы на время забыть о тревожащих ее чувствах, никому не нужных мыслях и всяких несуществующих друзьях.
До презентации нужно было успеть еще очень многое.
И к ее искреннему удивлению, за эти несколько дней даже ничего не произошло.
Все действительно работали без устали, целыми отделами ночуя в здании корпорации для того, чтобы довести до идеала визуал приложения или чтобы «вычистить» голос и интонации Марго до полной безупречности. Небоскреб то и дело напоминал Марие растревоженный улей – по коридорам туда-сюда сновали люди, программисты всех отделов неустанно клацали по клавиатуре, потребляя кофе больше, чем кислорода за день, а менеджеры-рекламщики носились от ресепшена к Сергею и обратно, силясь впихнуть в сутки, состоящие, как вы знаете, из двадцати четырех часов около тридцати часовых встреч с журналистами.
Разумовский практически безвылазно сидел в своем кабинете.
На глаза своему заместителю он попался лишь дважды, и оба раза Воронцовой не понравились. Первое их «столкновение» произошло, когда Мария пришла в отдел, ответственный за создание децентрализованной системы шифрования данных – сама девушка как программист работала в связке с директором «шифровальщиков», поэтому ничего неординарного в тот день в общем-то не происходило. Разве что, кроме того факта, что в центре просторного кабинета сидел Сергей, примостившийся на краю стола того самого директора и что-то азартно объяснявший собравшимся вокруг него коллегам.
Она снова кивнула ему, но в ответ получила лишь легкую усмешку и мелькнувший поверх узких темных очков высокомерный взгляд.
– Останься, Мария, тебе тоже будет интересно послушать, а переговорить мы всегда успеем, – мужчина, к которому она пришла, уступил ей кресло и завороженно посмотрел на главу компании, – Продолжайте, Сергей, пожалуйста.
Разумовский как ни в чем не бывало продолжил вещать. И конечно же никого, кроме Воронцовой, не смутило, что миллиардер вообще-то терпеть не может говорить на публику, и подобного рода «лекции», да еще и вкупе с его щеголеватым видом и насмешливыми интонациями – это что-то абсолютно из ряда вон выходящее. С чего бы вдруг Сергею, который каждый при разговоре с самым мелким и незначительным журналистом нервничает до полуобморочного состояния, начать ни с того ни с сего одеваться в костюмы от Burberry, общаться с коллективом и смотреть на свою заместительницу так, словно она – не более чем забредшая не на тот этаж уборщица?
Девушка вздохнула, заметив пластырь на ладони мужчины.
Он злится, что я бросила его в тот день?
Разумовский громко рассмеялся какой-то своей шутке и снял очки, зацепив их за расстегнутую на две верхние пуговицы рубашку. Пригладив уложенные в идеальное каре волосы, он продолжил, но теперь Мария заметила то, что до этого момента скрывали от нее темные стекла в золотой оправе.
Взгляд Разумовского, несмотря на искрившуюся в нем холодную надменность, был беспокойным. Каждый раз, когда он терял нить повествования или сбивался из-за заданного кем-либо вопроса, голубые глаза испуганно расширялись, тотчас же обращаясь за поддержкой и защитой к тому, кто, по всей видимости, стоял в дальнем плохо освещенном углу комнаты.
Точнее – к тому, кого Разумовский там видел.
Ему требовалось меньше минуты, чтобы, только начав мешкаться, тут же получить от Волкова силу, в которой он болезненно нуждался, и продолжить спокойно пребывать в образе гениального миллиардера-филантропа. И сказав, что этот образ выглядит неестественно, Мария бы соврала. Сергею шли эти повадки «не такого как все» гения, этакого знающего себе цену питерского принца, которого все принимают по большей части лишь потому, что боятся, а не почитают и любят.
Самой же Воронцовой такой Разумовский казался жутким.
Ей казалось, что именно в таком образе он опасно приближается к той самой границе, которая отделяет его от всепоглощающего безумия. Полного и абсолютного, а не такого, как сейчас – периодического, если не сказать «пассивного».
И вот он балансирует на этой грани, как на лезвии ножа, и никто не знает, когда он сорвется вниз, да и сорвется ли?
Но все то же плохое предчувствие упорно наталкивало девушку на мысль, что срыва не миновать. И что все то, что происходит сейчас – лишь предыстория к событиям, которые когда-нибудь перевернут жизнь многих людей с ног на голову.
Вторая встреча с Сергеем Марию в правоте собственной интуиции только убедила, несмотря на то, что по продолжительности она не насчитала бы и десяти минут.
За день до официальной презентации к ним в офис начали стекаться особо любопытные любители журналистских расследований. С некоторыми из них у пиарщиков «Вместе», а также и у самой Воронцовой были назначены официальные встречи, для удобства представителей компании проходившие тут же, в разных переговорных на пятидесятых этажах здания. Третье по счету интервью закончилось как раз к началу обеденного перерыва, и смазливый репортер настойчиво предлагал Марие сопроводить ее в ресторан неподалеку:
– Простите, мне действительно жаль, но у меня через полчаса назначена еще одна встреча, – стоя в холле возле лифта, она всеми силами пыталась быть вежливой, но непробиваемый журналист, как ей казалось, ее даже не слушал.
– Но мы с вами не успели обсудить ничего, кроме тех и без того очевидных фактов, касающихся подготовки вашей команды к завтрашнему мероприятию!
– Боюсь, это единственное, о чем я сейчас могу думать, – Мария улыбнулась и развела руками, беспомощно посмотрев на табло, показывавшее, что поднимавшейся лифт остановился на тридцатом этаже.
– Вы лукавите, Мария Максимовна, неужели вам не хотелось бы прокомментировать ваше отношение к последним сплетням Петербурга? – в серых глазах парня сверкнуло что-то нехорошее.
– Вы сейчас интересуетесь моим мнением или пытаетесь собрать компромат? – напрягшись, Воронцова почувствовала, как ее голос обретает стальные нотки. Уроки вежливости Олега Волкова снова пошли коту под хвост.
– Ну что вы, – журналист расплылся в обезоруживающей улыбке, которая получилась у него крайне неестественной, – Рядом с вами я забываю о своей профессии, меня интересует исключительно ваше мнение как крайне умного человека, вращающегося приблизительно в тех же кругах, что и Кирилл.
– Кирилл? – переспрашивает, теряя нить изначально не сильно заинтересовавшего ее разговора.
– Гречкин, – заметив, как взметнулись вверх брови Воронцовой, парень поспешил разъяснить ситуацию, – Вы что же, не слышали последних новостей?
– Я была слишком занята работой, – девушка отрешенно помотала головой, чувствуя, как виски начинают пульсировать, – Я думала, его уже посадили…
– Да не посадят его! Говорят, его папаша уже дал на лапу тому, кому там надо было дать на лапу, чтобы откупиться от пары десятка лет в тюря…
Они оба не слышали, как звякнул остановившийся на их этаже лифт.
– Откупиться? – от знакомого голоса, раздавшегося прямо над ухом, Мария подпрыгнула, буквально, чем, наверное, немало бы удивила стоявшего позади нее Разумовского, если бы тот был способен сосредоточиться на чем-то кроме захлестнувшей его ярости.
– Сергей… – парень невольно сделал шаг назад, напрочь позабыв, о чем говорил до этого, – Сам Сергей Разумовский…
– Откуда у вас информация про откуп? – миллиардер практически шипел, испепеляя горе-репортера взглядом опасно-сузившихся глаз.
– Сергей, не будете ли вы так любезны… – Мария заранее посочувствовала растерявшемуся журналисту, – Я бы хотел задать вам несколько вопр…
– Здесь я. Задаю. Вопросы. – передернув напряженными плечами, Разумовский шумно выдохнул, явно стараясь держать себя в руках. Судя по нездоровому блеску его снова ставших золотистыми глаз, получалось у него из рук вон плохо, – Госпожа Воронцова, у вас, если я не ошибаюсь, еще были дела на сегодня?
– Д-да, – чувствуя, как ее кожа покрывается мурашками от одного лишь взгляда на Сергея, девушка послушно попятилась, – Еще раз прошу прощения, что… не смогла составить компанию за обедом.
