Текст книги "Белый Волк (СИ)"

Автор книги: Gamlet Pak

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

– И поэтому того, кто остановил убийцу или работорговца, нужно сажать на пятнадцать лет?

– Ты меня что, не слышал, Кирилл? В законе нет справедливости. Это просто свод правил, набор буковок и запятых. И по букве закона, человек, поставивший капкан на вора, сядет в тюрьму. А человек, который хранит дома снаряженный капкан на том же самом месте, не получит даже порицания. Буква закона: нет умысла – нет преступления. Именно поэтому человек в форме, застреливший насильника, получает премию за честное исполнение своего долга, а простой прохожий, сделавший то же самое, получает пятнадцать лет за самосуд. Именно поэтому отряд спецназа, выполняя приказ освободить пленных и уничтожить банду, получает медали и ордена, а сделав то же самое самостоятельно, все спецназовцы немедленно оказываются под следствием за превышение служебных полномочий. Да-да, именно про тебя и твою группу я сейчас и говорю! Вашу группу пытались посадить не за то, что вы освобождали украденных детей, а за то, что делали это вопреки положенным для такого подвига правилам. В законодательстве нет справедливости, Кирилл! Это свод правил, направляющих поведение людей в интересах всего общества. Закон требует, чтобы люди не вершили самосуд, а задерживали преступников и карали их гласным судом. Если это не получается – чтобы преступников карали или задерживали специально облеченные правом на такое действие люди в форме. Закон запрещает случайному прохожему вступаться за девушку, которую насилуют на улице. Он должен вызвать полицейский патруль. Полезет сам – сядет в тюрьму.

– Но ведь это сумасшествие, а не законодательство!

– Самасадский, наше законодательство развивается в этом направлении уже не первый век! От вывешивания воров на столбах и дуэлей чести – к судебным прениям и компенсации морального вреда. И на тебя, д'Артаньяна всего в белом со сверкающей шпагой, приходится десять тысяч обывателей, которых этот закон вполне устраивает.

– Согласных с тем, чтобы их безнаказанно резали на улице?!

– Это уже который раз… – загнул пальцы Сергей Васильевич. – Пятый? Пятый раз я тебе говорю, что в законе справедливости нет. Каждый день многие десятки детей насилуются и убиваются, многие девушки сходят с ума, многие сотни взрослых людей гибнут исключительно потому, что закон запрещает им сопротивляться преступникам. Однако, раз такой закон продолжает существовать, раз никто не пытается его изменить, никто не требует изменений – значит, общество готово платить такую цену за общее спокойствие. Или, может, ты слышал о митингах протеста против запрета на владение «короткостволами» и статьи о превышении пределов самообороны? Нет? Вот то-то и оно. Мы живем в индустриальном мире, Кирилл Кирилович – ведь так тебя по батюшке? – фсбешник вопросительно изогнул бровь.

– Так точно! – по армейски отозвался Самасад.

– Так вот, Кирилл Кирилович, в мире с высокой степенью разделения труда и узкой специализацией. И уничтожением преступности должны заниматься специально обученные специалисты: полицейские, ОМОН, ФСБ – а не токари, пекари или балерины. Поэтому бороться с преступниками обывателям закон запретил. Я могу думать об этом все, что угодно – но закон есть закон.

– Блин, Сергей Васильевич, как же вы служите-то тут с такими мыслями?

– Я ловлю преступников, Кирилл, если ты забыл, и защищаю людей. Так что у меня с этим парадоксом никаких проблем не возникает. Меня, если честно, самого удивляет, почему людям у нас запрещено сопротивляться насилию. Но я на службе и обязан выполнять требования общества, которому служу. А оно считает обязательным именно это.

– Ну, и почему тогда, Сергей Васильевич, вы не доводите мое дело до конца? Почему срок не лепите?

– Потому, что справедливости нет у закона, – вздохнул Широков. – А я всего лишь человек. В настоящий момент воспользовался обстоятельствами и позволил себе слабость. Только ты не думай, что это хорошо. Ведь на моем месте вполне мог оказаться кто-нибудь другой, с иным чувством справедливости. Развелось ныне вокруг изрядно горлопанов, которые уверены, что права человека существуют только и исключительно у насильников, убийц и грабителей, но отсутствуют у их жертв. И за то, что ты прирезал стрелка вместо того, чтобы, прохаркавшись кровью, зачитать ему его права, напоить кофе и проводить к оборудованной кондиционером машине, такой справедливец быстро бы содрал с тебя живого шкуру, натянул на барабан и таскал по улицам под радостную мелодию Марсельезы. Это плохо, когда мы поступаем не по закону, а по справедливости. Это очень плохо. Такого быть не должно. Но иногда трудно удержаться. Будем считать, что в этот раз тебе просто повезло.

– Я учту.

– Учти, учти… Что-то мы не о том заболтались. Я ведь хотел о другом поговорить. Впрочем, теперь, когда я выпустил из рук главное средство воздействия, ты уже точно не признаешься, кто вам платил и почему. Сегодняшний план ведения допроса у меня накрылся. Впрочем, учитывая твой дурной характер, буйную биографию и изрядное упрямство, видимся мы, я так полагаю, не в последний раз. Можно и отложить. На сегодня в управлении запарка, так что торопить никто не станет. Оставлю твою загадку на десерт. Ты у нас не ядовитый, ничего конторе не испортишь. Скажу, что завербовал, никто и теребить не попытается, и другому дело не передаст. Про чужих агентов в службах спрашивать не принято.

– Я не буду на вас работать, – покачал головой Самасад. – Мне знакомства с его величеством Законом хватило на всю оставшуюся жизнь. Больше не хочу. Предпочитаю справедливость. Самую дикую и бескультурную.

– Да куда ты денешься, Кирилл? – дружелюбно улыбнулся Широков. – Не хочешь сотрудничать по согласию – буду использовать «втемную». Точнее, именно так и буду. Я ведь тебе, заметь, сотрудничества и не предлагал.

– Даже не надейтесь!

– Что, бросишь Батарейку без охраны?

– А при чем тут он?

– Ты забыл? Наша служба должна обеспечивать ему охрану. Если этим занимаешься ты, я своих людей снимаю и перевожу на другие направления. А в отчете ссылаюсь на твое содействие. Ну что, Самасадский, бросишь ради понтов своего знакомого без охраны, или как? – Широков чуть помолчал, словно дожидаясь ответа. – Вот видишь… Никуда-то ты не денешься. Нравится, не нравится – но лямку тянуть будешь. Работать на контору и на закон. Тот самый, что тебе не нравится. Да и не только тебе. Но закон есть закон. Утешу тем, что ты об этом хотя бы знаешь. Большинство тебе подобных обычно ничего и не подозревают. Хотя трудятся как пчелки.

– Тоже телохранители?

Сергей Васильевич вскинул указательный палец и предупреждающе покачал:

– Ай-я-яй! Не нужно задавать таких вопросов. Много будешь знать, скоро состаришься. Неужели в детстве не учили?

– Я двоечник. Мне такие уроки не впрок. С детства хроническим любопытством страдаю. Раз уж я вашим внештатным агентом оказался, Сергей Васильевич, может, подскажете, отчего гражданина Белокотова так часто шлепнуть пытаются? Мне ведь это при работе пригодиться может. Если он такой ценный субъект, почему вы ему нормальной охраны не дадите, почему этим любители вроде меня должны заниматься?

– Расскажу, Кирилл. Вот это как раз расскажу. – Хозяин кабинета наконец-то слез со стола, обошел его и сел в кресло, ужасно воняющее древним дерматином. – Понимаешь, тут такая штука получается, что… Что есть силы, которые очень хотят нас уничтожить.

– Да я наслышан, – пожал плечами Самасад. – И про либералов, и про гражданское общество.

– Как бы тебе это объяснить, чтобы под статью о разглашении не попасть?.. – В задумчивости Сергей Васильевич пропустил его ответ мимо ушей. – Пожалуй, проще всего на чужом примере. Как только войска США вторглись в Ирак, там стали происходить странные несчастные случаи. Там стала гибнуть, словно от чумы, вся научная элита страны. Лингвисты, химики, физики, математики, биологи, филологи. Многие, конечно, эмигрировали от ужасов войны в США. А тех, кто не захотел, вдруг стали забивать религиозные фанатики, они травились плохой водой и попадали под шальные взрывы, их резали хулиганы и убивали шальные пули… По странному стечению обстоятельств, несколько раз на месте их гибели заставали агентов спецслужб одной очень активной страны. Но там, в неразберихе – поди проверь. Впрочем, даже сами американцы признали, что арестованные ими несколько десятков профессоров пропали без вести, что профессора Мухаммада аль-Измирли, химика с мировым именем, в тюрьме забили палками до смерти. Профессора географии Сабри Аль-Байати просто расстреляли, профессора Ибрагима Загира расстреляли, профессора Абдель-Латиф Аль-Майяхи тоже. В Иране поначалу тоже было много похожих несчастных случаев с научной элитой, но… Но, видать, борцы за демократию таким методом с планом не справлялись, поэтому сбросили маску и начали тупо, но эффективно отстреливать и взрывать всех, кто смог защитить хотя бы докторскую диссертацию. Профессор Маджид Шахриари взорван заложенной в машине бомбой с радиовзрывателем. Доктор Ферейдун Аббаси взорван заложенной в машине бомбой с радиовзрывателем. Профессор Масуд Али Мохаммади застрелен. И так далее, и так далее… В общем, там за минувшее десятилетие погибло или пропало без вести больше трехсот наиболее известных ученых. Подобное происходит сейчас в Ливии и Сирии.

– Ч-черт!

– Ага, – подтверждающе кивнул Широков. – Именно так. Физически уничтожаются в первую очередь физики, химики, историки. Думаю, не нужно объяснять, что это значит? Страна без науки, без ученых – это толпа голозадых папуасов. Если страшно начинать войну открыто – уничтожь научную элиту врага. А дальше противник быстро протухнет сам. Не сможет делать открытия и вести передовые разработки, проиграет конкуренцию в промышленности, в экономике, сможет изготавливать только устаревшее вооружение… Ну, а потом – «бесполетная зона», «восстание против тирании», расстрел всех, кто желает сохранить страну. Это я к чему? К тому, что после прихода к власти великого преобразователя и самого известного секретаря райкома товарища Ельцина у нас в стране погибло от рук хулиганов, отравилось некачественной водкой, были ограблены и убиты или поскользнулись без свидетелей на сухой дорожке четыре с половиной тысячи научных работников, отказавшихся эмигрировать в страны Запада. Ровным счетом погибало по серьезному ученому каждый день. После прихода Путина этот процесс удалось решительно переломить, но попытки потенциальных друзей уничтожать наших перспективных ученых продолжаются. Попытки, увы, порой удачные. Система сознательной дебилизации народов заключается не только в пропаганде водки и ток-шоу, Кирилл. Воздействие идет по всем уровням, идет нагло и постоянно. А приставить охранника к каждому ботанику, сам понимаешь, мы не способны. Приходится делать упор на агентурные данные.

– На Белокотова объявили охоту?

– Не совсем, – покачал головой хозяин кабинета. – Скажи, ты знаешь, что такое Большой андронный коллайдер?

– Знаю. Всемирный суперускоритель.

– Почти правильно, – после короткой заминки кивнул Сергей Васильевич. – А ты в курсе, что у нас, в России построен его аналог?

– Того самого, на который вся планета скидывалась? – недоверчиво склонил голову Сасамад.

– А куда денешься, если половина мировой ядерной физики – это как раз Россия и есть! Пришлось строить свой, в Институте ядерной физики. ПИК.[1] На тепловых нейтронах, с отдельным реактором. Запущен в Гатчине две недели назад. Событие мирового значения. В марте же, за месяц до того, просочилась информация, что в связи с этим прорывом русскую физику предполагается слегка проредить. Дабы просадить ее уровень к общему европейскому знаменателю. А желательно и еще ниже. Константин Белокотов – ведущий специалист по физике низких температур, занимается сверхпроводимостью, принимал активное участие в строительстве. Посему именно он и попал в разработку как одна из самых вероятных кандидатур. Как видишь, не ошиблись. Беда в том, что на прицеле может оказаться еще не одна сотня человек. И на всех нас крайне не хватает. Теперь я оставлю его на тебя, сниму с наблюдения троих людей, переведу на другие направления – и мне станет хоть чуточку легче.

– Вот, блин! – только и смог ответить Самасад.

– Ага, – опять подтвердил Широков, открывая ящик. – Вот, возьми мою визитку. Ты можешь на меня не работать, твое право. Но чисто по-человечески, если вдруг соберешься его бросить, позвони. Чтобы я успел вернуть охрану до того, как появятся стрелки из Империи Добра.

– «Втемную», – буркнул Кирилл, пряча визитку. – Вечно вы на чужом горбу выехать в рай норовите.

В дверь постучали.

– Сорок минут, – отметил Сергей Васильевич. – Как часы!

Кофе в конторе, как понял Самасад, был растворимый. Еще от чиновника крепко несло солеными крекерами, а вот к запаху девушки явственно добавился мускусный дух. Похоже, Константин Белокотов смог чем-то возбудить ее интерес. Впрочем, сам он, кажется, никакого интереса к чужой секретарше не испытывал.

– Думаю, гражданина Смасадского нам придется все же освободить, – признал Широков. – Поскольку с санкцией на его арест, по причине пребывания в коме, никто не обращался, то и формальности с этим особые не нужны. Документы твои у меня, выпишу пропуск – и свободен. Гуляй. И вы, Константин Викторович, тоже свой пропуск давайте.

– А где мой байк, кто-нибудь знает? – спохватился Кирилл.

– Это вещдок, – не поднимая головы, сообщил хозяин кабинета. – Дело еще не закрыто, посему он опечатан.

– Но владелец имеет право взять транспортное средство или иную ценность на ответственное хранение, – вдруг вмешался чинуша, и от него тоже пахнуло мускусом. Видать, от гордости за находчивость.

– Имеет, – не стал спорить Широков. – Тань, распечатай ему форму заявления, пусть подпишет. Потом я наложу на ходатайство резолюцию, отдам начальнику, тот спустит к экспертам, те завизируют, что все положенные тесты сделаны, вернут назад, он тоже завизирует, направит ко мне, я передам Тане… И месяца через полтора вам, гражданин Самасадский, позвонят.

– Блин, – высказал свое мнение Кирилл.

– Пустяки, – рассмеялся Сергей Васильевич. – Тебе все равно управлять машиной ближайший месяц крайне не рекомендуется. Тем более мотоциклом. Не мною – медиками из Джанелидзе. А уж за месяц я всяко за недоказанностью дело закрою… Если ты опять чего не отчебучишь, конечно же. Но ты уже знаешь, как можно обойтись без тяжелых последствий в подобной ситуации. Вот ваши пропуска. Большое спасибо за содействие следствию.

Они с Белокотовым вышли вдвоем, и за дверью тот сразу остановился, повернулся к Самасаду:

– Хочу сказать вам спасибо. Вы спасли мне жизнь. Я… Я не представляю даже, как можно отблагодарить за такое. Если я что-то могу… В общем, все что угодно.

– Не напрягайтесь, Константин Викторович. Я человек служивый, лезть под пули – моя работа. Я не на войне какой-нибудь – за чужую жизнь плату требовать.

– Костя, – поправил его чинуша. – Просто Костя. Не нужно на «вы».

– Кирилл, – кивнул Самасад и пожал протянутую руку.

– Очень приятно. Я на машине, могу подвезти. В смысле, вообще домой отвезти, в Москву. Или вы сейчас на работе?

– Давай уж тогда на «ты», раз так решили. С работой и не знаю пока. Но, думаю, поехать вместе будет проще для нас обоих.

Они спустились вниз, забрали с парковки джип, выехали на Литейный проспект, встали в пробку. Пауза затянулась, и Кирилл спросил:

– Я слышал, тебя поздравить можно? Вы какой-то безумно крутой ПИК запустили?

– Спасибо за поздравление, конечно, – недоуменно повернулся к нему Костя, – но только мы его три месяца назад загрузили.

– Широков сказал, две недели тому.

– А-а, вот оно что, – ухмыльнулся Белокотов. – Не, он тебя обманул. Две недели назад ленточку резали. А физический пуск ПИКа случился аж двадцать восьмого февраля. Дело в том, что ядерный реактор-не магазин. И его пуск не по ленточке исчисляется, а по первому поцелую.

– Чего? – не понял Самасад.

– Того, – улыбнулся Белокотов, продвинувшись к светофору на несколько шагов. – По первому поцелую жизнь реактора отсчитывается. Двадцать восьмого февраля к реактору подвезли первые сборки. В два часа три минуты великий Кир Александрович Коноплев в белых перчатках поднял одну из них, торжественно поцеловал, передал техникам, ее подвесили к штанге, и она медленно поехала вниз, в бирюзово-светящуюся воду. С этого мгновения реактор и дал свою первую мощность. Аж целых три ватта. Как раз потянет, чтобы запитать подсветку у меня на приборном щитке. Это при том, что полной мощности у реактора целых сто мегаватт! Хватит, чтобы осветить ночью весь этот город. Правда, основная задача реактора – это выработка не света, а медленных тепловых нейтронов. Они используются как подсветка у обычного микроскопа. Так что, по сути, мы построили этакую большую лупу для разглядывания атомов. Знал бы Левенгук…

Машина тем временем медленно проползла по Литейному проспекту, по Загородному, повернула на Звенигородскую улицу. Самасад слушал, отвечал, смотрел в окна – но никак не мог избавиться от ощущения, что сейчас, в эти самые минуты, лежит за полудохлым кустом барбариса, пахнущим нестиранными носками, и дожидается из школы повелительницу пломбиров. Галлюцинация была столь ясна и отчетлива – что он даже попытался встать. И волк – поднялся!

Кирилл тряхнул головой, избавляясь от наваждения, и побежал навстречу знакомому имбирному запаху.

– Чего дергаешься? – покосился на него Белокотов.

– Больницу вспоминаю.

– Ну да, представляю, – усмехнулся тот. – Почти месяц на искусственном питании. Сейчас из города выкатимся – у «Ленты» тормознем. Водички и чего-нибудь пожевать купим в дорогу. Кофейку выпьем. Это ничего, что я тебя без спросу сразу в Москву везу? Никаких планов не срываю?

– У меня по планам было два пожизненных, – криво усмехнулся Самасад. – Немножко сорвалось – но хрен с ними, с такими планами. Лучше я в джипе внезапно покатаюсь.

– И это правильно! – согласился Костя.

Кирилл опять поежился – на этот раз от того, что девочка потрепала его по загривку, но теперь Белокотов уже ни о чем не спросил.

На выезде из города они завернули на парковку, зажатую между несколькими магазинами, купили минералки, сухариков и чипсов, выпили кофе с пирожными, двинулись дальше. Садясь, Кирилл заметил на заднем сиденье ноутбук, указал пальцем:

– Можно?

– Конечно, – не стал возражать Белокотов.

– А интернет есть?

– Еще километров пятьдесят должен быть. Потом из зоны покрытия выйдем.

– Ну, за полчаса успею, – открыл он крышку компьютера… И где-то в его галлюцинациях девочка увидела, как волк, приподняв лапу, попытался нажать на кнопки несуществующей клавиатуры. – Как тут поисковик включить?

– В правом верхнем углу в окошке запрос набери.

– Вижу, гугл… – Самасад ненадолго задумался, как лучше спросить, потом набил: «Погиб профессор». И чуть не крякнул от вывалившейся ленты новостей: – Вот козлы! Только штаны за казенные деньги просиживать умеют.

– Ты чего? – стрельнул взглядом на экран Белокотов, отвернулся, снова стрельнул: – Не понял… У нас что, внезапный мор на профессуру случился?

Он проехал еще метров триста – и внезапно затормозил, свернул на обочину, выхватил ноутбук из рук Кирилл, забегал глазами по экрану, открыл одну ссылку, вторую, третью. Лицо его пошло пятнами, от тела запахло мускусом, голос осип:

– Подожди… Ты хочешь сказать, что это не случайности?! Что на меня охотятся? Меня хотят убить?

– С чего ты взял, Костя?

– Ни хрена себе – «с чего»?! Ты меня совсем за дурака держишь?! Ты сам-то посмотри, что тут наоткрывал от безделья! «Сброшен с лестницы профессор химии и биоорганики Александр Шкроб». «Убийца профессора Проскуряковой не найден». «Зарезан кухонным ножом профессор-математик МГУ Вячеслав Федоров». «Зарезан кухонным ножом профессор Николай Валягин». «Бесследно исчез известный ученый-химик профессор Сергей Бахвалов». «Профессору Бугаенко неизвестные проломили голову». «Убит профессор Артемьев». «Отравлен Сергей Вовк, доктор технических наук, лауреат Государственной премии». «Профессору Чичурину проломили череп». «Найден мертвым известный генетик Леонид Корочкин». «Погиб физик-ядерщик Аркадий Муллин». «Убит известный специалист по вопросам ядерного вооружения Александр Пикаев». «Убит профессор Бияков». «В машину профессора Бажанова врезалась иномарка, ученый скончался». «Профессор Страчунский убит в своем номере». «Забит битами микробиолог профессор Валерий Коршунов», «забит битами профессор Брушлинский», «убит профессор Дружинин». Убит, зарезан, зарезан, убит, найден мертвым, забит хулиганами. Они же… Они же не от старости в постельке скончались! Это же… – Он пролистал страницы ссылок. – Это же десятки убитых! Много десятков. У нас что, миллион профессоров в стране, чтобы именно с ними постоянно смертельные случайности происходили? Ой-ё-о-о…

Он схватился руками за голову, закрыв глаза и слегка покачиваясь.

– А я все думал: что за невезуха? – уставился он на Кирилла. – То хулиганы, то подставлялы, то стреляют, вино подменяют… Это же ты, только ты меня уже три раза в последний момент от смерти спасал! Если бы не ты, меня бы тоже… уже нашли. Что же это творится-то, Кирюха? Какого черта это творится?! Они что будут за мной гоняться, пока не убьют?

– Выловим раньше, – пообещал Самасад.

– Так ведь это только профессура у тебя в поиск вбита. А если по академикам поискать? Или просто научным работникам?

– Что же нам теперь, не жить, что ли? – отобрал ноутбук Самасд и закрыл крышку. – Прорвемся, не впервой. Нас хоронить любителей всегда хватало. Да только обломались жестоко все до единого.

Однако огромный список убитых ученых поразил его не меньше Белокотова. Ведь это только те, что попали в широкое обсуждение и в печать. А сколько еще тихо похоронено в грудах полицейских сводок? Сколько благополучно списано на несчастные случаи или на болезни? Судя по всему, контора Сергея Васильевича со своей работой ни хрена не справлялась!

Хотя, конечно, с другой стороны – Самасад не знал, сколько покушений удалось предотвратить. Может, не будь конторы, счет убитым ученым шел бы не на десятки имен, а на многие сотни.

– Костя, поехали. Не бери в голову. Твоя безопасность – это моя забота. Пока, вроде, до тебя еще никто не добрался. Ты только у авторынка за перекрестком притормози, я схожу монтажку куплю.

– Зачем? На московской трассе ремонт шин на каждом углу.

– Хорошо подобранная монтажка, Костя, – потягиваясь, пояснил Кирилл, – одним ударом легко ломает руку или ногу, или сносит череп. Но за оружие при этом не считается. Так что настоятельно рекомендую. Чего-то после твоего интернета мне без монтажки стало очень уныло…

К счастью, за время поездки с ними никаких неприятностей не случилось. Около полуночи, когда волк из галлюцинаций Кирилл уже давно спал, рыжий «Паджеро» закатился во двор за девятиэтажкой и приткнулся бампером к столбу. Мужчины вместе вошли в подъезд, поднялись на четвертый этаж, вышли из лифта на площадку.

– Ну что, рад знакомству, – протянул руку Белокотов. – Если что – звони, заходи. Всегда буду рад. И вообще…

– И я рад. Ни о чем не беспокойся, Костик. Все будет хорошо.

– Я постараюсь…

Кирилл вернулся в лифт, поднялся наверх.

– Тада-да-да-ах!!! – с громким хлопком открыл перед ним банку джин-тоника Игорь, облаченный в джинсы и тельняшку. – С возвращением воскресшего! Извини, шампанского не было.

От острого спиртового духа, едкого запаха хинина и шипения пузырьков Самасад даже проснулся, отпрянул назад и уперся спиной в лифтовую дверь.

– Ты чего? – встревожился десантник. – Качает?

– Утром из больницы, забыл? – по стеночке обошел банку тоника Кирилл. – А как ты угадал, что я в лифте?

– А камеры на этаже зачем? Все видел, все слышал… Ты давай, аккуратнее, – забеспокоился он, открывая дверь. – Проходи. Что, слабость? Есть хочешь?

– У тебя что, есть еда?

– Пельмени. И не просто пельмени, а с кетчупом!

– Коли так, то давай.

– Вот сюда, сюда, на диванчик, – поддержал его Игорь. – Садись. Сейчас сварю. Тоник, как понимаю, тебе нельзя? Ладно, тогда кофейку сделаю.

Он ушел, прихлебывая из шипящей банки, и Самасад наконец смог с облегчением закрыть глаза, положить голову на лапы и снова погрузиться в сон, оберегаемый от возможных напастей треснутой бетонной плитой, что отгораживала уголок под лестницей диспансера от прочего мира. Телевизор ему ничуть не мешал, выстрелы из черно-белого вестерна настолько отличались от настоящих, что не вызывали в памяти никаких ассоциаций.

Кирилл посмотрел на руки. Вроде, нормальные. Однако подбородок явственно ощущал теплую густую шерсть лап, на которых лежала его голова. Из интереса он приподнял лапу – и она шевельнулась. Причем рука осталась неподвижной.

– Неплохо, – скривился Самасад. – Я уже умею отличать одну от другой… Да вообще какого хрена…?

В этот момент волк мотнул головой из-за зачесавшегося уха – и Кирилл невольно повторил его движение. От неожиданности вскочил, ударился о бетон, тут же опустился обратно, потер затылок, посмотрел наверх. Потолок был высоко. Однако голова болела по-настоящему.

«Кажется, с этим нужно быть поосторожнее…» – одновременно подумали сразу два существа по разные стороны реальности.

– Все, пельмени варятся! – вернулся в комнату Игорь, поставил на стол чашку кофе, сунулся под подоконник, вытянул из тайника толстую пачку купюр, зашуршал деньгами. – Так, месяц больничного с производственной травмой, аванс еще за месяц, э-э-э-э… Э, ладно! Еще штуку для поправки здоровья. Вот, четыре тысяч. Недельку отдохни, подкрепись. Покушай нормальной еды в ресторанах, а не моих пельменей, с матерью встреться. В общем, как положено. В ближайшие дни клиенту ничего не грозит. Надеюсь, теперь ты не станешь читать мне лекции о суевериях Зоримиры? А потом все как прежде. Ну, и самое интересное: в середине следующей недели покажешься моему работодателю. Ты только это… Крышу заранее гвоздями прибей.

Игорь многозначительно подмигнул и побежал накладывать пельмени.

Свободная неделя пригодилась Кириллу очень и очень сильно. Ему было не так-то просто привыкнуть к тому, что, когда волк рвет крысе голову – горячая кровь струится словно ему прямо в рот, он ощущает ее тепло, соленость, липкость. Равно как волку было странно ощущать на языке вкус пельменей, бифштекса или жареной рыбы. При том, что реально он этого не ел никогда в жизни и даже не знал об их существовании, при том, что эта еда всего лишь мерещилась – как и то, что он вдруг стал двуногим и высоким.

Поначалу у человека даже возникало желание сдаться: вызвать скорую, запросить у докторов лекарство, которое избавит от безумия, сделает мир прежним – простым и привычным. Обколоться, отключиться, забыться… Но волк, мучаясь не меньше его, стоически переносил это раздвоение, был полностью уверен в себе – и часть этой уверенности передавалась и Самасаду, и он все оттягивал, оттягивал звонок, надеясь самостоятельно справиться с болезнью.

А потом пришло привыкание. Самое обычное, обыденное привыкание. Зная, что крыса не попадает к нему в живот – Самасад стал куда спокойнее относиться к звериной охоте. Воспринимал ее как картинку в телевизоре. В работающем тихим фоном телевизоре, стоящем в углу комнаты и не мешающем заниматься своими делами. Небольшая часть реальности, внутри которой происходят самостоятельные, никак не связанные с ним и не очень важные события. Он привык к бегу, к движениям, к жизни волка, как к своему дыханию, как к движениям рук и ног. Конечно, о них можно задуматься, обратить на них внимание, ими можно управлять. А можно забыть – и они вполне уверенно, самостоятельно выполнят все, что нужно, не нуждаясь в особом понукании. Человек дышит, не задумываясь об этом, и ходит, не задумываясь, как это делать. Мастерит что-то руками, не вникая в точность движения каждого пальца. Так и Самасад привык к тому, что после комы и пережитого шока ему теперь постоянно мерещится волк, который живет где-то рядом, где-то внутри. Зверь занят своими заботами, радуется своим удачам, ест и спит, дружит с девочкой. Но жизнь, мир этого волка никак не пересекается с реальным миром Кирилла. И ничуть ему не мешает.

Правда, забавная галлюцинация все же отложила сильный отпечаток на его привычках. Он больше на дух не переносил ни тоника, ни пива, ни лимонада, не говоря уж про водку – слишком резкий запах этого зелья не позволял ему даже просто рюмку до губ донести. Он больше не мог есть острых или пряных блюд, не пользовался кетчупами и соусами – их вкус для нежной волчьей глотки казался чересчур острым, даже болезненным.

А еще – теперь его страшно раздражали слабые шорохи, доносившиеся ночами из шахты мусоропровода. Он понимал, что там кормятся крысы. И ему невыносимо хотелось их сожрать!

К концу недели Кирилл Самасадский выглядел совершенно обычным, нормальным человеком. Он больше не дергал ни головой, ни руками, ни ногами, не притирался шеей к углам и деревьям, не вздрагивал от невидимых для окружающих машин и не пытался, поддавшись порыву, поймать птичку. Он больше не забывал своего имени, не взрыкивал на официанток и не принюхивался к встречным собакам на поводке. Ему не нужно было себя сдерживать. Он действительно снова стал самим собой. Стал таким же, как прежде.

Почти.