Текст книги "Обладание лишенностью (СИ)"

Автор книги: Фишбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

– Нет, – ответил Том резко, но после смягчил тон: – Раньше я постоянно что-то учил и к чему-то стремился. А сейчас я как будто деградирую.

– И что ты насчет этого чувствуешь?

Том на выдохе ответил:

– Сожаление. – Его голос казался монотонным, как будто он не до конца успел сформулировать свою мысль. – Мне грустно оглядываться на свое прошлое и понимать, что все это было напрасно. И еще мне обидно. Это предполагает, что чтобы сохранить какой-то навык, надо бесконечно его поддерживать. Это меня, если честно, пугает.

Франческа выдержала паузу.

– Пугает перспектива постоянного процесса?

Похоже, что Том кивнул – в свете разноцветных звезд было сложно понять это движение. Она видела только его силуэт: резкий профиль и опущенные вниз плечи, как будто на них лежал невидимый груз.

– Да. Потому что я не знаю, зачем. Причину. Сейчас мне вообще сложно представить, что будет с моей жизнью дальше.

– Но ты мог бы предположить?

– Я бы хотел, что мне было хорошо хотя бы половину времени, – протянул он мечтательно, а потом, словно спохватившись, добавил: – Не все время, потому что это невозможно, но хотя бы так. Мне интересно: почему раньше было легче, хоть и случались вещи намного хуже?

– Ты уверен, что тебе было легче? – твердо спросила Франческа. – Может, ты просто оставлял свои эмоции на потом?

Том качнул головой.

– Мне казалось, что я хорошо это проживаю. Я просто шел дальше, потому что видел цель. Сейчас я просто, может…

– Дошел до точки?

– Не совсем. Уже не могу быть таким сильным, как раньше. У меня нет на это ресурсов. Я просто как поломанная игрушка. – Он сделал неопределенный жест рукой в воздухе и слишком резко уронил ее на колени. – Игрушку можно починить, но такой же хорошей, как раньше, она не будет.

– Это очень магловская метафора.

– Да. Но даже если починить ее магией – я-то буду знать, что она была сломана. – Вдруг он запнулся и спокойно спросил: – Я сегодня очень много говорю?

От этого разговора она ощущала что-то сродни спокойствию и обреченности. Гермиона осмотрелась вокруг: длинные тени тянулись от окон и колыхались от ветра вместе со шторами. Стало прохладно, и она обняла себя руками.

– Если ты чувствуешь в этом потребность, то это хорошо.

– Спасибо. Даже если сравнивать мои принципы раньше, то это такой бред. Например, мое имя – какая вообще разница, как называться? Я не особенный, чтобы получить особенное имя.

– А почему ты не особенный?

Том, кажется, смутился: закрыл лицо ладонью и громко фыркнул.

– Я не делаю ничего исключительного. Я не лучше других, но и не сильно хуже. Я как бы посередине – как серая масса.

– По-твоему, чтобы быть исключительным, надо делать исключительные вещи?

Гермиона ощутила огромное желание доказать ему, что он был таким же особенным, как и все люди рядом с ней. Что он был уникальным. Как Том Реддл может быть обычной посредственностью? Она изо дня в день смотрела на него и видела множество мелких деталей, что отличали его от большинства.

– А как вы думаете? – спросил он.

– Мне было бы интереснее услышать твое мнение, Том.

На полу и стенах кабинета отражался свет от звездочек, и Гермиона все же наколдовала на своем этаже такие же. Они забликовали на ее идеально отполированных ботинках.

– Чтобы быть особенным, я думаю, нужно работать на грани возможностей. Быть лучше всех остальных.

– А по личным качествам ты можешь быть особенным? По характеру и привычкам? Или только по достижениям?

Том обнял колени обеими руками, и разноцветные звезды рассыпались по полу.

– Это же вопрос про мои взаимоотношения с людьми? – спросил он. – Я не умею бескорыстно общаться. У меня никогда не было такого. Личные качества – это, в первую очередь, я глазами других людей.

– А достижения – это не ты глазами других людей?

– Не знаю, – ответил он на выдохе. – Наверное, да.

Гермиона стянула резинку и запустила пальцы в волосы. Она хоть и хотела сосредоточиться на этом разговоре, из головы не выходила ее следующая командировка. Перед глазами проносились обложки всех тех книг, что они собрали. У нее в библиотеке были копии почти каждой из них.

– Ты оцениваешь себя, основываясь на чужом мнении? – спросила Франческа, вырвав Гермиону из задумчивости.

– Никогда не думал об этом.

– Свое мнение ты можешь считать авторитетным?

– Да, я думаю, что да.

– Как думаешь, ты бы мог самостоятельно обозначать важность?

– Ну, я все еще думаю, что быть особенным – это выделяться благодаря своим достижениям.

– Может, мы могли бы попробовать найти другие важные вещи?

– Например? – коротко спросил Том. Похоже, ему совсем не нравилось, куда зашел их разговор.

– Назови черты характера или привычки, которые тебе в себе нравятся.

– Ну, я не знаю.

Том зажал руки между коленями. Он сидел так какое-то время, и Гермиона поняла, что продолжения не будет.

– Хорошо. А какие качества понравились бы другим людям?

Гермиона невольно наклонилась вперед, сгорая от нетерпения. Том все еще молчал, и она закусила губу. Ей вдруг стало очень горько от того, что у него не было слов. Франческа какое-то время смотрела на часы, наблюдая за минутной стрелкой, а потом сказала:

– Наше время подошло к концу. В следующий раз продолжим там, где остановились.

Гермиона встала и медленно спустилась по лестнице в коридор. Том уже ждал ее.

– Зайдем в то кафе? – спросила она осторожно.

Он нахмурился.

– Я не знаю, смогу ли что-то съесть.

– Хочешь, пойдем на аврорский полигон? У меня есть доступ.

– Это не самая лучшая твоя идея, – ответил Тон очень мягко. – Может, просто в книжный? Хочу какой-то слащавый роман Бронте.

– Серьезно?

– Похоже, что я шучу?

Она вздохнула и потащила его к лифту.

Утром следующего дня она наспех заплетала волосы в косу – от заклятия горячего воздуха они стояли во все стороны – и параллельно этому старалась контролировать сборы Тома. Он замер посреди комнаты и выглядел так, будто меньше всего в мире хотел куда-то там отправляться.

– Ты взял таблетки?

– Да.

– Все?

– Да.

– Точно ничего не забыл?

– Точно, – ответил он таким тоном, как будто делал ей одолжение. Потом, правда, тонко улыбнулся и спросил: – А ты все взяла?

Гермиона замерла посреди комнаты и, картинно ахнув, воскликнула:

– Забыла!

Том удивленно поднял брови. Ей определенно понравилась его реакция, но она решила держать лицо до последнего.

– Что забыла?

– Второй закон Ньютона. Ты, случайно, не помнишь?

Он фыркнул.

– Очень смешно.

До Министерства они шли пешком, но совсем не говорили: Том, похоже, дулся на нее из-за шутки или просто очень не хотел возвращаться в прошлое. Она куталась в плащ, хотя было еще тепло.

На пятом этаже за зеленой дверью их уже ждал Макс с Юксаре на поводке и огромной папкой с документами. Гермиона без вопросов забрала ее и сунула себе в сумку.

– Ставь дату: 25 ноября 1943 года, восемь утра, – сказала Гермиона, когда Макс скрепил их запястья медной цепочкой. Он нажал на кнопку, и их окутало легким дуновением ветра, от которого даже не закружилась голова.

Они оказались в том же тупике Ист-Энда, что и всегда. Благодаря прошлой командировке в Отделе Тайн доработали пульт, и она была рада этому как никогда раньше.

– Холодно, – сказал Макс. – Пошли, может, сможем снять ту же квартиру.

Ноябрьское солнце освещало дома, похожие на коробки из-под печенья, падало волной на тротуар и дорогу, и Гермиона впервые после переключения ощутила себя не за стеклом, а с обратной его стороны.

Позже, в библиотеке, Гермиона наблюдала за нахмуренным лицом Макса. Она не могла оставить это просто так, хоть и не была в ответе за его настроение. Хотя, если подумать, отчасти все же была.

– Может, это и не такая важная работа, – сказала она, а Макс хмыкнул и поднял голову от свитка 15 века.

– Для тебя она важная.

Гермиона положила руки на стол, вскользь отмечая, что у нее шелушилась кожа между пальцами. Наверно, это от резкого перепада температур. Макс больше ничего не говорил, и Гермиона снова вернулась к бумагам. Ей изо всех сил хотелось увидеть красоту в солнечных бликах на окне, в полосах света и кружащихся в них пылинках, но едва различимая отрешенность не давала отвлечься на внешний мир.

– Почему, когда мы чувствуем очень много эмоций за раз, то остаемся опустошенными? – вдруг спросил Макс. Он подпер щеку рукой и посмотрел куда-то в конец зала.

– Так устроен наш мозг.

– Я не об этом, Гермиона.

– У здоровых людей немного по-другому, – все же сказала она. – Они не становятся пустыми.

– Я это иногда чувствую. Когда очень стараюсь быть счастливым.

– Но это же не твоя мечта.

– Что?

Эти слова давно крутились у нее на языке. Гермиона много наблюдала за ним, стараясь понять, и, может, стала терпимее или, наоборот, вспомнила, каково это.

– Я пыталась доказать тебе, что эта работа прекрасна, как вижу ее я. Для меня эти путешествия, книги, бесконечные знания – самое высшее благо, о котором только можно было мечтать. Но ты – именно ты – совсем другое.

Он постучал пальцами по столу.

– Я хочу сказать, что ты имеешь право жаловаться на эту работу, – добавила она, смотря ему в глаза. Макс улыбнулся уголком губ.

– Есть ли смысл сожалеть о том, что не случилось?

Она никогда не могла запомнить его цвет глаз, сейчас же увидела – серые, а в уголках паутинка морщин от частых улыбок.

– Не знаю. Может, стоит найти что-то там, где ты сейчас.

Макс ничего не ответил, но она и не ждала от него полного согласия. Ей было важно сказать это. Она провела рукой по лицу: как же это все было сложно.

Спустя час пришел Том: одним хлестким движением скинул пальто на спинку и сел напротив них. Он небрежно поправил волосы, а потом сказал:

– Я отправил запрос на те книги, что были в списке. «Материя из воздуха в воздухе» приходит через два дня, остальные – через четыре.

От Тома пахло свежим предзимним воздухом, и Гермиона в первую очередь подумала, не замерз ли он, пока ходил по их поручению в Косой Переулок.

– Молодец, – первым сказал Макс. Дальше они снова сидели в тишине, которая с появлением Тома перестала ее угнетать, а обволакивала, словно крылом. В библиотеке было свежо-свежо, но все равно хотелось выйти на улицу.

Гермиона встала, чтобы размять спину. Она оперлась руками на спинку стула. Том проследил за ней взглядом и, склонив голову к плечу, спросил:

– А ты как думаешь, кто виноват в том, что открыли ящик Пандоры?

Его лицо освещали только несколько свечей, сглаживая черты. Гермиона отстранено рассмотрела библиотеку – почти что пустую, наполненную тусклым светом. На мгновение ей показалось, что они, как когда-то в школе, засиделись до закрытия.

– Зевс, – ответила она. – Он решил отомстить Прометею, с него все и началось.

– А я думаю, что каждый из них виноват. Человек или Бог, как в мифе, сам делает выбор в своей жизни, и никто не может влиять на него. Они могли отказаться, разорвать эту цепочку, но не сделали этого, потому что Зевс им сказал. – Он помолчал. – Это, вообще, очень хорошая отговорка.

– Не каждый готов рисковать своим положением в жизни ради того, чтобы были приняты правильные решения, – сказал Макс, отложив бумаги на другой конец стола. – Мы всегда выбираем, что будет удобнее нам, и часто принципы в этом вопросе не учитываются.

– Очень цинично, мистер Перри, – фыркнул Том, – но это не отменяет их виновности.

– Я и не говорю, что отменяет. Но иногда люди или Боги живут под гнетом чужого авторитета, и их выбор нельзя назвать только их выбором.

***

Гермиона проснулась раньше времени и вышла на кухню выпить воды. Было еще темно, и рассвет только-только начал подниматься от земли. Окно покрылось инеем от холода, и ей захотелось подышать на него и нарисовать какую-то картинку. Она постаралась удержать в себе чувство спокойствия подольше.

Она вздрогнула: за столом сидел Том.

– Том! – потом, смягчившись, спросила: – Милый, не можешь уснуть?

Он широко зевнул, не прикрывая рот, и потянулся.

– Юксаре стянул с меня одеяло, а потом очень долго выл, пока я его не выгулял, – сказал Том, словно оправдываясь. – Сам я уснуть больше не могу, а если выпью еще одно снотворное, буду целый день сонный.

У нее в груди зажглась нежность к нему, подобно маленькой лампочке.

– Будешь какао? А потом пойдешь еще поваляешься.

Том положил голову на руки и улыбнулся.

– Да, буду, – ответил он спокойно. Его голос был мягким, и ей захотелось обернуть Тома пледом. Она поставила кипятиться молоко. Он потер глаза, похоже, стараясь взбодриться, а потом очень серьезно сказал: – Я так рад, что мы встретились. Моя жизнь стала лучше. Спасибо тебе.

Гермиона не выдержала и, сев рядом, притянула Тома к себе. Он был теплым и очень расслабленным. Сердце забилось быстрее, а в ладонях стало горячо.

– Я тоже рада.

Он положил голову ей на плечо и прикрыл глаза. Его ресницы защекотали ей шею, и она хихикнула.

Молоко начало выкипать, и Гермиона уменьшила огонь магией. Она отлевитировала чашку ему в руки и отстранилась.

– А ты не будешь?

– Дай глоточек, хоть попробую.

Том протянул ей какао и снова мучительно зевнул.

– Знаешь, мне кажется, что у меня кончились все амбиции в жизни, – сказал он тихо, стараясь не смотреть ей в глаза.

Лучи рассветного солнца упали ему на плечи и руки. Гермиона повернула голову к окну, щурясь. Этот момент – настолько спокойный – должен был длиться как можно дольше. Словно солнце и вправду скатилось с небосвода и упало прямо ей в руки, зажигая в груди теплый свет.

– У меня сейчас едва хватает сил просто жить, – сделав глоток какао, продолжил Том, – и немного даже наслаждаться жизнью. Вкусно, кстати.

– Смотри, как красиво, – сказала Гермиона и, тронув его за плечо, указала на окно. Столешница и плита казались ярко-коричневыми, отражая блики.

– И вправду красиво, – ответил Том. Он тоже немного щурился, хоть и не отводил взгляд. Гермиона одним движением пригладила ему волосы. – Акцио палочка Тома Реддла.

В коридоре загремел чемодан, и та со свистом прилетела ему в руку. Он встретился с Гермионой взглядом и, кивнув на окно, начал выписывать буквы в воздухе.

Гарри рассказывал ей, как на втором курсе крестраж, заточенный в дневнике, делал так же.

«Том Марволо Реддл»

Но эта надпись осталась неизменной, только раскачиваясь, словно от ветра.

– Это мое прошлое, настоящее и будущее, – сказал Том очень серьезно. – Ты знаешь, что с моего имени можно сложить анаграмму?

– Да, знаю.

– Но моя жизнь – это не Лорд Волдеморт. Это ни мое прошлое, ни настоящее, ни будущее. Теперь я это вижу.

***

Возвращаясь из Гринготтса с «Материей из воздуха в воздухе», ей больше всего хотелось выйти из холодного предзимнего Лондона в подъезд их дома, где они снимали квартиру.

– У тебя есть какие-то занятия помимо работы? – спросил у нее Том. В его голосе не было ни одного оттенка эмоции, и Гермиона все же решила, что он не старался ее обидеть. – Мне просто кажется, что ты совсем не уделяешь себе время.

Она остановилась у двери, сжимая слишком холодные ключи.

– Почему ты спрашиваешь?

Том аккуратно забрал у нее ключи, почти не касаясь пальцев, и вставил их в замок.

– Ты очень много думаешь о других, и я заметил, что совсем не думаешь о себе. За все время я ни разу не видел, чтобы ты делала что-то… расслабляющее. – Он прервался, чтобы снять пальто. В коридоре тянулись длинные вечерние тени. – Чтобы ты отдыхала.

Гермиона сглотнула. От его слов стало почти что тепло.

– Ты же знаешь, что я читаю. Не только по работе.

Том прошел на кухню и, на мгновение потерявшись за стенкой, достал чайник с верхней полки.

– Да, я знаю. Но тебе этого достаточно?

– Почему ты спрашиваешь?

Он посмотрел на нее долгим тяжелым взглядом. Возможно, это была только игра света, но его глаза – голубые, как небо в апреле – казались ей темнее, чем всегда. Как грозовые облака. Том какое-то время молчал, потом отвел взгляд – она засмотрелась на его слишком правильный профиль – и сказал:

– Потому что я хочу знать, как у тебя дела. Ты… очень важна.

Потом, допив чай, она ушла на диван почитать. Может, Том был немного прав – ну, или его слова разбередили ей душу. Том сел рядом с книгой «Правила виноделов» Джона Ирвинга.

За окном дождь, как барабанщик, молотил по стеклу. В воздухе пахло имбирем – с ним был чай – и немного улицей. Она призвала заклинанием плед и накинула его на ноги.

На плечах, кажется, не лежало больше бетонной плиты, а в ступни не кололи иголки беспричинной тревоги. Гермиона легко отвлеклась от повседневности, сосредоточившись на чтении. Спустя какое-то время Том широко зевнул и потер глаза.

– Давай сюда книжку, – сказала она, наклонившись к нему. Том только кивнул. Гермиона тронула его за плечо и притянула к себе на подушку.

– А что ты читаешь? – тихо спросил он. В груди бились тропической птичкой нежность и мягкое, не обжигающее тепло.

Не хотелось портить этот момент и обрывать его, возвращаясь в реальность. Ей было немного тяжело от его веса, но не настолько, чтобы отстраняться.

– Послушай: «Кант произвел переворот в философии, заявив, что человек скорее создает реальность, чем ее ощущает. – Том уткнулся носом ей в ключицу и прикрыл глаза. Свободную руку она положила ему на макушку, неосознанно перебирая вьющиеся волосы. Было тепло. Том медленно выдохнул, словно с этим передавая ей контроль. – Он исходил из того, что наши физические ощущения, проходя через нервный аппарат, трансформируются и затем, вновь собираясь в мозгу, представляют нам картину, которую мы называем реальностью, но которая на самом деле является химерой, фикцией, существующей только в нашем познающем и анализирующем сознании. В самом деле…»

Она читала, пока не услышала, как Том начал дышать глубже и реже. Так не хотелось будить его, поэтому Гермиона натянула плед к груди и, отложив книгу, тоже попробовала задремать.

Этот сон был поверхностным, но слишком спокойным, чтобы просыпаться. Том чихнул, и ей пришлось открыть глаза.

– Я давно уснул? – рассеянно спросил он, подняв голову от подушки.

– Спи.

– Я хочу тебя о кое-чем попросить, и мне немного страшно, – сказал Том очень серьезно. Гермиона погладила его по волосам, и он продолжил: – Ты мой самый близкий и дорогой человек. Правда. Я не вру.

– Я тебе верю.

Том все еще не отводил взгляд – тяжелый и уставший. Ей хотелось подтолкнуть его, чтобы потушить тот огонек предвкушения, бередивший душу.

– Можно я буду называть тебя мамой? Пожалуйста. Только когда мы наедине. Это для меня очень важно.

У нее не было слов, и Том сильно напрягся в ее объятиях. Он громко сглотнул. Похоже, пару слезинок упали ей на шею.

– Можно, конечно можно.

– Спасибо, – сдавленно ответил он. – Мне это было очень нужно, и я так боялся, что ты мне откажешь, потому что это слишком глупо.

В груди гупало сердце. Только она никак не могла понять – его это сердце или ее собственное.

– Это не глупо. – Она запнулась, чувствуя, что дрожит. – Я очень люблю тебя.

Том дернулся и заплакал.

– Я всю жизнь мечтал о таком человеке, как ты. Спасибо, что ты… рядом. Я не мог представить, каково это.

Она коротко поцеловала его в волосы.

– Мам?

Гермиона едва расслышала его голос.

– Да?

– Я тоже тебя очень люблю. Спасибо. Ты очень важна для меня.

Он, похоже, тоже дрожал, и она плотнее укутала его в плед.

– Давай поспим тут, ага?

– Ага.

Утром она проснулась от звука на кухне. Затекла правая рука, и Гермиона подняла ее вверх. Тома рядом не было – от этого Гермиона почувствовала небольшой укол сожаления. Настолько крошечный, что при желании его можно откинуть, как мишуру, но она не хотела этого делать.

– Я опять выгуливал собаку, когда Макс видел десятый сон, – сказал ей Том, как только она зашла на кухню. Было еще темно, но счет она не включила. – Ты будешь чай?

– Ага.

Он медленно встал, оттолкнувшись ладонью от стола. Его движения – удивительно точные, но не резкие – вызвали улыбку. Как будто теперь он прилагал немного меньше усилия, чтобы жить.

Гермиона наблюдала за ним сквозь пар от горячего имбирного чая. Она не очень любила имбирь, но совсем не хотела об этом говорить.

– Чем вы будете заниматься, когда откроется университет?

– Надо будет найти профессоров, здание, разработать учебные планы и договориться с международной конференцией магов, чтобы наш диплом имел вес в других странах.

Том подтянул под себя ноги, и Гермиона все же решилась спросить:

– А ты чем хочешь заниматься?

– Хоть я и не создавал крестражей, но было такое чувство, что моя душа расколота, а сейчас она соединяется, – ответил он и тонко улыбнулся, как будто знал, что она имела в виду совсем другое. – Я хочу стать наконец-то целым. И, наверно, счастливым.

В груди горела яркая и спокойная, как река, эмоция, которой она никак не могла придумать название.

Намного позже из своей комнаты вышел Макс.

– Похоже, ты всю ночь гонялся за джарви по лесу вместо того, чтобы спать, – сказал Том. Он стоял перед зеркалом в коридоре и тщетно старался уложить отросшие волосы.

– Очень смешно, Том.

– Посмотри на себя в зеркало и поймешь, что я не шучу.

Макс тихо посвистел – на свист прибежал Юксаре с тростью в зубах. Он молча перехватил ее и прошел на кухню. Закружились карты, схемы и чертежи, а после замерли в воздухе над столом.

– Я какое-то время изучал патронус и то, как он следует к адресату. Смотрите. – Он указал пальцем на деталь в чертеже пульта. – В «Путешествиях…» Чемберз пишет, что для перехода в другой мир тебя должно что-то тянуть. Быть какой-то крючок. Наш пульт зацеплен за время, подобно маховику, и за точку в пространстве, подобно аппарации.

Они сели по обе стороны стола. Том перетянул на себя чертеж, сильно хмурясь.

– Зацепка пульта – не пространство, – просто сказал он, – а люди. Разные вариации одних и тех же людей, которые могут оказываться в совершенно разных мирах. Потому что все пошло от нашего мира, основного, то есть начиналось с одних и тех же людей. И они меняли все вокруг себя.

Гермиона почувствовала что-то торжественное и желанное от того, что Том назвал их мир и своим тоже.

– Да, – с жаром согласился Макс. – Крючок патронуса – тоже люди. Если добавить калибр времени, как тут, смотрите. – Он достал из-за уха карандаш и широким росчерком написал формулу из маховика, а потом подставил ее к патронусу. – То получается…

Гермиона выхватила у него из рук бумагу.

– Получается, что такие патронусы могут следовать в другие миры! – сказала она. – Как ты до этого додумался?

– Хотел быть полезным, – слишком просто ответил Макс. Она слишком хорошо помнила все те дни, когда он уходил позже нее или засиживался над старыми диссертациями. – Главное, чтобы оно работало.

Ей понадобилась вся своя выдержка, чтобы не наговорить ему лишних и ненужных слов. На языке вогко каталось «А я же говорила!» или другие слишком похожие фразы.

– Оно будет работать.

Макс резко рухнул на стул, сильно хмурясь. Тусклый утренний свет добавлял даже такому неприметному человеку новые пересветы черт лица.

– Попробуй, – сказал Том, но спустя мгновение что-то понял: – Ты тоже не можешь вызвать патронус?

Ей надоело смотреть на печальное лицо Макса – вместе с ним чувствовать это бесконечное давящее сожаление, и она взмахнула палочкой, повторяя движение из новой формулы. Появилась прозрачная выдра и, услышав короткую инструкцию, выплыла в окно.

Они все затаили дыхание. Какое-то время ничего не происходило, а потом примчался терьер Рона.

– Не могу поверить, что эта формула сработала!

Она слишком громко выдохнула от звука его голоса и наконец поняла, что ничего конкретно не представляла – просто мельком вспомнила про семью. Словно была счастлива все время. Эта мысль ей понравилась.

Макс чуть не свалился со стула.

– И каково это? – легко спросил Том.

– Каково что?

– Сделать то, о чем ты мечтал.

Он долго молчал, и за это время его лицо как будто приобрело новые – светлые – черты. Гермиона не озвучила и так очевидные вещи – теперь они могли не делать переключения, чтобы передать информацию.

– А еще мы можем нанимать людей в наш отдел из любого мира, – добавил Макс как бы между прочим. Он провел ладонью по столу, задевая солнечные ленты. Потом взял трость за набалдашник и замер, словно очень хотел что-то попробовать, но – это было в едва заметной дрожи в пальцах – очень боялся. – Какое счастливое воспоминание? Может, если я представляю сегодняшний день…

– Нет, – жестко оборвал его Том. Он встал, упираюсь руками в стол, и продолжил очень вдохновленно, как будто чужая радость забрала его печаль: – Представь не сегодня, а завтра и послезавтра, следующие дни, которые будут еще лучше этого. Ты изобрел то, о чем даже нельзя было и думать, и хочешь представлять только сегодня? Сегодня всегда с горечью вчера, а вот завтра… завтра.

Макс разжал пальцы на трости и прислонил ее к стене.

– А ты сам что представляешь?

Сквозь витражные окна кухни преломлялся не такой яркий, но мягкий утренний рассвет, рассыпаясь разноцветными зайчиками на их лицах. Гермиона провела ладонью по щеке, гадая, так же красиво это выглядит на ней, как на других.

– Я не могу вызвать патронус, – просто ответил Том. – И не буду пока даже пытаться, потому что сейчас у меня намного больше счастливых воспоминаний, но, если что, я не хочу знать, что они недостаточно… Что есть еще какое-то мерило счастья. Нет, я не буду этого делать. И знать не хочу, какой мой патронус.

– Может, мне тоже не стоит этого делать, – сказал Макс и потер щеку, как будто знал, что там отразился осколок витражного стекла.

Том внимательно на него посмотрел, щурясь от солнца.

– Ты меня и себя не сравнивай. Ты только что – подумать только! – совершил научный прорыв. – В его голосе слышалось больше жизни, чем за все время до этого. Он помолчал и уже с меньшим энтузиазмом продолжил: – А у меня в мозг не поступает нужное количество эндорфина, и даже только поэтому патронус для меня – тема закрытая.

– Раньше я представлял…

– Счастливые воспоминания – они разные, – вмешалась Гермиона. – Нет двух равных по силе и смыслу. Главное не то, что случилось, а что ты от этого чувствуешь.

Макс зажмурился. Он стукнул тростью об пол и, потянув за набалдашник, достал свою палочку, что обычно была скрыта от чужих глаз. Гермиона вспомнила: 18 дюймов, английский дуб – хороший для хороших и плохих времен – и сердечная жила дракона.

Он сотворил заклинание – и появилась прозрачная дворняга. Похоже, это был Монарх – его пес, которого загрызли хрупы. Макс наконец открыл глаза и улыбнулся патронусу.

***

Длинные качающиеся тени тянулись от зашторенных окон к двери, цепляя другие, менее плотные тени от мебели. Том сидел в кресле и выглядел напряженным, почти уставшим. Она бы тоже устала, если бы полночи просыпалась от кошмаров.

Том положил руки на подлокотники и склонил голову к плечу, разминая шею.

– Сегодня ночью мне приснился сон, – сказал он. – Каждый раз, когда я снова засыпал, он продолжался.

Франческа взяла свой блокнот и, что-то записав, спросила:

– Можешь описать его? Только, Том, чтобы лучше понять свои эмоции, рассказывай в реальном времени. Обычно это имеет больший эффект.

Он уперся затылком в спинку кресла и закрыл глаза.

– Я падаю, нет, плыву в быстротекущей реке, – сказал Том с расстановкой, и Гермиона невольно представила его сон. – Мне холодно – мокрая одежда неприятно липнет. И страшно, потому что я подсознательно знаю – на берегу, в джунглях, кто-то опасный. И с каждой секундой мне становится все страшнее. Может, я понимаю, что это сон, но не могу проснуться. Передо мной оказываются большие черные кошки – пантеры, может, я не знаю. Я не могу остановиться, и течение несет меня прямо на них. Я безоружен. – Тут Том резко вдохнул и со свистом выдохнул. – Потом я разрываю им пасти так, чтобы они умирали. Мне все еще очень страшно, вода холодная и как будто настоящая, и я просыпаюсь.

Он поддался вперед в кресле, сцепив руки в замок, и его тень качнулась по темному полу вместе с ним.

– Был только страх? – спросила Франческа. Том открыл глаза и вздрогнул.

– Да. Я как будто умер, оставаясь в сознании.

– С чем у тебя ассоциируются кошки?

Том обнял себя руками, словно ему было холодно. Он надавил пальцами на переносицу, не прекращая хмурить черные брови.

– Я как-то сказал, что сейчас ищу черную кошку в черной комнате, но теперь знаю, что она там есть.

– То есть, кошки – это твоя депрессия?

От этого вопроса он снова шумно выдохнул.

– Может быть, – сказал Том с сомнением. Потом добавил: – Или просто мои какие-то деструктивные мысли. Что-то плохое.

Гермиона никогда не запоминала свои сны, но такой, она знала, точно бы не забыла. Тому и раньше снились кошмары, но до этого он никогда не говорил о них с Франческой.

– И ты чувствуешь страх, но все равно убиваешь их?..

– Разрываю им пасти, да.

– Ты знаешь, что рекой чаще всего в нашем сознании предстает линия жизни? Это наиболее точная метафора. Как думаешь, твоя река – это жизнь, а кошки – это препятствия?

Том молчал, а его силуэт терялся в полутонах кабинета. Гермиона не чувствовала нужды, как в тот раз, зажигать магические фонарики – они бы ничем не помогли. Она и так могла представить лицо Тома так же четко, как видела свое каждое утро в зеркале.

– Тогда почему мне страшно? – спросил больше устало, чем заинтересованно.

Франческа улыбнулась:

– А тебе не страшно в реальности сталкиваться со своим прошлым?

– Страшно, конечно.

– Твой сон говорит: «Мне страшно справляться, но, чтобы продолжать жить, я все равно это делаю и побеждаю кошек, которые меня угнетают». – Франческа сняла очки и сжала переносицу пальцами. – Твоя терапия еще не заканчивается, Том, но ты уже проделал большую и очень сложную работу. И, кстати, ты думал, почему тебе страшно?

– Я боюсь не справиться, – легко ответил Том. – Боюсь, что ничего не выйдет.

– Ты можешь бояться, но я бы посоветовала тебе взвесить аргументы в пользу того, что получится. Уже получается.

Том кивнул и положил ладонь на шею в жесте, слишком похожем на ее собственный. Она, в отличие от Тома, видела ощутимую разницу, но в тот же момент поняла, что не станет это озвучивать. Ему нужно было дойти до этого самостоятельно. Гермиона покрутила вокруг запястья ремешок часов. Время сеанса подошло к концу.

***

Гермиона переставила вазон с цветами со сквозняка на другой конец стола. Она на ходу провела ладонью по дереву и снова села в кресло. На диване не спал Юксаре – Макс взял три дня выходных. Без них в кабинете было немного пусто, но и это «пусто» стиралось от знания, что скоро все вернется на свои места. С тем только изменением, что теперь у Макса будет больше причин любить место, где он работал.

Цветочные бутоны почти закрылись – близился вечер, и им, похоже, не хватало света. Она любила букеты больше, чем вазоны в горшках. Как-то Рон сказал, что лучше успеть сорвать цветок прежде, чем он завянет.