Текст книги "Обладание лишенностью (СИ)"

Автор книги: Фишбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

К ужину Роза приготовила рагу, хотя Гермиона ее об этом не просила.

– Это же Волдеморт? – спросила она, не отходя от плиты. Ее рыжие волосы золотились от вечернего света, а веснушек, кажется, стало еще больше. – Я думала, что он будет другим. Я хотела с ним поговорить о, знаешь, подчинении мира, а он закрылся на ключ в своей комнате.

Руки невольно дрогнули, и Гермионе очень захотелось что-то переломать напополам. Она встала из-за стола слишком резко, и услышала треск рубашки – рукав за что-то зацепился.

– Мы с Хьюго после ужина пойдем кататься на скейте, ладно?

Гермиона кивнула, чувствуя, как в груди загорелось давно неведомое пламя. Она уже открыла рот, чтобы попросить их остаться, но так ничего и не сказала. Гермиона замерла на ступеньках, провела пальцами по гладким лакированным перилам и почему-то пару раз дернула прядку волос.

Она зашла в комнату Тома, отперев замок, и остановилась в центре, сложив руки на груди. Том сидел на кровати и слушал музыку. Он открыл глаза и внимательно на нее посмотрел.

– Спускайся ужинать.

– Я не голоден.

– Я сказала – спускайся.

И вышла. Ее лодочки, которые она так и не сняла, раздражающе мелькали при каждом шаге.

По понедельникам Рон ужинал в магазине, и они сидели вчетвером и молчали. Занавески громко шуршали об пол, а она старалась предоставить, каким образом можно исправить ситуацию. Что стоило сказать или сделать, потому что, казалось, не хватает всего капельки усилия, чтобы вернуть все на круги своя.

Ее дети поглядывали на Тома, словно хотели что-то спросить, но так и не набрались смелости.

– Что ты думаешь о гендерном неравенстве? – выпалил Хьюго, а Гермиона против воли улыбнулась. Узел в груди немного ослаб. Хотелось, чтобы Том просто поддержал разговор. Хотелось так сильно, что она легко – едва заметно – сжала кулаки.

– Не думал, – ответил Том, разделяя еду в тарелке на множество мелких кусочков. Снова повисло молчание. Гермиона пнула Тома под столом острым носком лодочки, а он пнул ее в ответ, не отвлекаясь от тарелки.

Когда Роза и Хьюго почти выскочили со стола и ушли на улицу, Гермиона замерла у грязной посуды.

– Стой.

И взяла Тома чуть выше локтя.

– Ты ничего не съел.

– Я же сказал, что не голоден.

– Пожалуйста, – добавила она, чувствуя странное безразличие. – Хоть немного. Ты совсем не ешь.

Пальцы неприятно покалывало. Том посмотрел на нее из-под опущенных век и, вздохнув, снова сел за стол. Она не сдвинулась с места. Ей казалось, что еще немного – хоть секунда, – и ее мир рухнет.

– Ешь.

Том опустил взгляд на тарелку, но вилку так и не взял. Ей отчаянно хотелось, чтобы он прислушался к ее просьбе, потому что просто поесть – это было настолько просто, что от этого еще больше раздражающе.

– Ешь! – повторила она громче, ударив открытой ладонью по столу. Спустя всего пару мгновений руку обожгло, а потом осталось только неприятное покалывание. – Тебе сложно взять вилку?

Она обернулась на занавески, которые качались от ветра, и вдруг поняла, что узел в груди совсем ослаб. Том долго смотрел на нее, а потом моргнул и машинально вытер слезы рукой. В нее словно ударили молнией, хотя ладонь продолжила неприятно покалывать и не давала расслабиться.

– Постой, не плачь, – сказала Гермиона и потянула руки вперед, но, замерев, так и оставила жест незаконченным. От ее слов он не прекратил плакать, и она горько улыбнулась своим же мыслям. – Я не хотела на тебя кричать, Том, не хотела.

Она поймала его влажную ладонь и сжала в своей. Он отвел взгляд влево, куда-то ей за спину. Гермиона слышала едва истеричные вздохи Тома так же отчетливо, как и биение своего сердца.

– Извини… И плакать можешь, конечно. Я такая дура, знаешь. Ты не виноват.

Ей показалось, что земля под ногами дрожала, а узел в груди не просто ослаб, а выгорел полностью. Том со свистом вдохнул и, спустя пару мгновений, коснулся лбом ее плеча. Он замер, и плечи его тоже перестали вздрагивать.

Она не видела его лица, но впервые на самом деле слышала, как он плакал. В голове не было мыслей, а выгоревший узел в груди ощущался неуместной пустотой. Гермиона сильнее сжала его ладони, чувствуя, что нельзя ничего обещать, хотя очень хотелось.

– Я очень виновата перед тобой, Том, – тихо сказала она, а он на ее слова только громко выдохнул. – Ты не заслуживаешь такой реакции. Я очень, очень не права. Ты сможешь меня простить?

Том боднул ее лбом в плечо и отстранился. У него на лице и шее выступили красные пятна.

– Я съем тост с яблочным джемом, можно?

Ветер трепал занавески. Гермиона тронула Тома за руку и открыла холодильник.

– Мама, – начала Роза, стоя утром на пороге ее комнаты. За ее спины выглядывал Хьюго и до того хулигански щурился, что Гермиона подхватилась с кровати. – Мы подумали и решили…

– А перед этим взвесили все факты…

– Мы решили, что так как Том и так прекрасно отравляет свою жизнь без нашей помощи, мы не будем в это вмешиваться.

Гермиона кивнула на кровать, и они забрались на нее с ногами. Она хотела почувствовать облегчение, но к своему стыду поняла, что даже не заметила попыток своих детей хоть как-то задеть Тома. Роза на нее внимательно посмотрела, да того внимательно, словно видела ее насквозь, и сказала:

– Мы ничего не делали, мам.

– Роза говорит, что это как пинать лежачего. Не по-пацански, – добавил Хьюго.

Они какие-то время молчали, а Гермиона бездумно водила ладонью по покрывалу и смотрела в окно. Возможно, воздух в комнате стал свежее или ей вправду стало легче дышать рядом с ними. Роза улыбалась, а Хьюго все еще щурился – купить ему, что ли, очки? – и Гермиона вдруг вспомнила, как сильно по ним скучала.

– И не кричи на него больше, пожалуйста, – сказал Хьюго и растянулся на животе. Ему на спину запрыгнул Живоглот и, потоптавшись, свернулся клубком. – Я тогда застрял под дверью, шнурки завязать. У него та же болячка, что была у дяди Джорджа?

Гермиона нахмурилась. Наверно, им все-таки рассказал об этом Рон.

– Вы знаете, как я вас люблю? – спросила она совсем серьезно, а дети вразнобой закивали.

– А еще… Мы высадили мячом окно, почини, пожалуйста! – выпалил Хьюго на одном дыхании, и Гермиона смогла только вздохнуть. Она перетащила Живоглота к себе на руки и пошла за ними на первый этаж смотреть на разбитое окно.

Во второй сеанс к психотерапевту она напряженно сжимала подол юбки. Том лежал на кушетке, сложив руки на животе. Было утро, и утренний свет стелился по паркету и ковру причудливыми прямоугольниками окон.

– Я разочарован в себе, – сказал Том спокойно и неопределенно повел рукой в воздухе. – И самое интересное – ничего лучше и придумать нельзя. Все было выверенно, но оказалось полной лажей.

В ее комнатке кроме кресла и стола ничего не было, и на мгновение ей показалось, что она зависла в пространстве.

Франческа там, внизу, немного наклонилась вперед и, поправив очки, спросила:

– А когда ты был разочарован так же?

– В смысле – так же?

– Чувствовал что-то похожее.

Том неразборчиво хмыкнул и, помолчав, может, с минуту, наконец ответил, а его голос показался Гермионе совсем незнакомым:

– В приюте, когда пришел Дамблдор и сказал, что я волшебник, я, не специально, конечно… – Тут он запнулся. – Я подумал, что, возможно, наконец-то кто-то оценит меня по достоинству. Мои умения и старания. Ну, знаете, я так думал не потому, что верю в людей. Просто он был таким же, как и я – волшебником. Он-то должен был меня понять? Ведь правда?

Том склонил голову вбок, но Франческа сидела вне его видимости. Гермиона подумала, что так, конечно же, проще.

Франческа ничего не ответила. Гермиона чувствовала что-то похожее еще там, в своем детстве.

– Он всегда относился ко мне предвзято. Я иногда думал, почему так? Чем люди заслуживают чужое презрение? Мне было, черт возьми, одиннадцать, и если я воровал или… то у меня не было выбора! Конечно, можно сказать, что выбор был всегда, но уже тогда хотел… быть чем-то большим.

Последние его слова прозвучали едва слышно, а сам Том поежился и прикрыл глаза, будто сболтнул лишнего.

– Чем-то большим?

– Ну да. – Том снова повел ладонью в воздухе. – Старше, быстрее, сильнее. Опаснее. Чтобы меня боялись так сильно – как, я не знаю, Господа Бога. – На какое-то время он замолчал, а потом заучено процитировал: «Вот Я повелеваю тебе: будь тверд и мужествен, не страшись и не ужасайся; ибо с тобою Господь Бог твой везде, куда ни пойдешь».

– А ты бы хотел быть подобным Богу?

Кажется, вопрос застал Тома врасплох. Он поднялся на локтях и, хмыкнув, сказал:

– Бог безразличен, безучастен, он никогда не помогает, если его просишь. Я не верю в него.

– Тогда во что же ты веришь, Том?

– Раньше я верил в себя, – ответил он. – Потому что я, в отличие от Господа, всегда был надежным. Если я чего-то хотел – то всегда получал, а не распылялся на глупые молитвы на ночь.

Когда Том говорил о Боге, то его лицо со стороны казалось безучастным, почти что безразличным. Гермиона вздохнула: она понимала его, потому что всю сознательную жизнь привыкла полагаться на себя. Но, в отличии от того же Тома, у нее был выбор.

Ей было горько смотреть, как настолько умный человек изо дня в день ругал себя, но, возможно, этому была какая-то причина. Гермиона просто не могла ее понять.

– А почему большее – это сила?

– А что же еще? – переспросил Том. – Если ты силен, то добьешься успеха и получишь все, чего заслуживаешь.

В его голосе было много уверенности.

– Что в твоем понимании сила?

Том громко сглотнул. Ветер ударился в окно, и он поежился.

– Сила – это возможность дать отпор, наверно, – медленно сказал он. – И, я думаю, умение вынести все испытания достойно. Быть лучше других. Я был лучшим на курсе, учился на отлично, стал старше, сильнее, быстрее, а Дамблдор все равно не оценил меня.

– Ты считаешь, что он должен был вести себя по-другому?

– Нет, – вдруг просто ответил Том. – Теперь-то я его отлично понимаю. Я отборное дерьмо, а он заметил это куда раньше. Я всегда был слишком уверенным, а оказалось, что не лучше других. Даже хуже.

– Почему?

Том раздраженно фыркнул. Солнечные лучи тянулись сквозь высокие окна и ложились на его плечах и шее яркими полосами. Гермионе было почему-то непривычно видеть рядом с ним столько света.

– Вчера с полки упала книга, а я заплакал. Это ненормально. Это же ненормально, – снова повторил он. – Плакать, когда что-то подает.

Гермиона подумала, что его голос дрожал так же, как дрожали ставни от ветра.

– Раньше я не плакал. Вообще никогда. А Дамблдор – он, думаю, понимал, что я ужасный человек. Я много вру.

– Как думаешь, почему так происходит? – спросила Франческа и глянула на часы. До конца сеанса оставалось десять минут.

– Это же логично, – совсем устало сказал Том. – Никто не в состоянии принять мою правду.

Он помолчал какое-то время, а потом выпалил:

– Я опять солгал. Тогда я хотел, чтобы он вел себя по-другому. Дамблдор великий волшебник, и я надеялся, что он хоть немного, но… Поймет меня? Будет признавать меня так же, как меня признавали другие профессора, да. Тогда я был разочарован почти так же. И я немножко надеялся. Едва ли верил, конечно.

Потом, когда они вышли из Министерства через старый торговый центр, Том замер на улице и задрал голову к небу. Гермиона стояла рядом и хотела что-то сказать – слова все никак не формировались в мысли.

– Небо такое чистое. Хотел бы я, чтобы оно всегда было таким. Одинаковым.

– Это тебя успокаивает? – спросила Гермиона, рассматривая свою обувь вместо неба.

– Да, – удивленно ответил Том, словно понял это мгновение назад. – Успокаивает.

***

Рон тронул ее за плечо. Ей не нравилась запертая дверь в комнату Тома, но и открывать ее не хотелось. В груди стянулся плотный морской узел, который не давал коснуться ладонью дверной ручки.

За нее это сделал Рон. Прошел размашистым шагом, тут же сливаясь с общим мраком. Было слишком душно, затхло. Темно до дрожи, как будто весь свет в комнате выкачали. Гермиона сцепила руки за спиной и неосознанно начала раскачиваться на пятках, не зная, куда себя деть.

Она дернула шторы в стороны. Том лежал на кровати в одежде – в той одежде, что надевал вчера на прием к психотерапевту. Ей хотелось подойти к нему, но одновременно с этим – остаться на месте.

Рон сел у его кровати на колени и очень тихо, даже тактично спросил:

– Ты давно не вставал?

Том поджал губы в той ужасно беззащитной эмоции, которую могли себе позволить только маленькие дети. Его лицо терялось в тенях комнаты, и больше по нему ничего нельзя было понять.

– Давно?

Он в ответ только угукнул. Гермиона отвернулась и отошла к столу – неосознанно начала складывать все книжки стопками, чтобы немного отвлечься. На самом краю лежала тетрадь, похожая на дневник, и она только провела над ней рукой, чтобы убедиться, что там не было ни капли магии.

– Хочешь в туалет?

Гермиона ощущала себя так, словно смотрела фильм. Все события были сторонними, отрешенными от нее. Тома ей стало немного жалко – так, словно он совсем еще ребенок, который ударился лбом об открытую дверцу.

Том поджал под себя ноги. Рон на это только хмыкнул и одним движением, совсем без усилий, подхватил его на руки.

– Пусти.

Она думала о внутренних силах, которые могут поместиться в человеке, когда Рон держал Тома на руках. Он зашел в ванную и включил воду, а потом, спустя какое-то время, – по звуку, посадил Тома на бортик. Она сжала кулаки, стараясь не показывать пустой комнате свое бессилие, и уже почти ощутила спокойствие и небольшой контроль над ситуацией, когда Рон вышел и скорбно качнул головой.

– Он меня прогнал. Не похоже, что у него есть силы помыться самостоятельно.

Она постучала в дверь и едва слышно спросила, может ли войти.

От воды поднимался пар, смазывая очертания предметов. Она дышала большими глотками, чтобы не закружилась голова.

У Тома раскраснелись щеки, а плечи немного порозовели.

– Сядь ровно, пожалуйста, – как можно мягче попросила она. Эта интонация далась ей с огромным трудом. Было трудно смотреть на такого Тома – на его острые скулы, сильно выраженные ключицы и слишком худые руки. У него был уже такой странный возраст, когда от болезни и усталости он внешне казался старше, чем был на самом деле.

– Я не могу, – со вздохом ответил Том, даже не попытавшись.

– Может, мне лучше позвать Рона?

Том провел языком по губам.

– Мне нормально только с тобой.

Гермиона кивнула, не найдя слов на ответ. Наверно, от пара ее щеки тоже порозовели.

Она легко взяла его за плечо и наклонила чуть ниже, чтобы открылась спина. Под ее пальцами Том не вздрогнул, хотя ей хотелось, чтобы ему было хоть немного неловко. Гермиона надеялась получить от него крошечную эмоцию, но эмоции не было, как и участия.

– Если я буду делать что-то, что тебе не понравится – скажи. Ага?

Том не ответил. Она провела мыльной мочалкой по его спине, стараясь не считать позвонки и не думать, как сильно он похудел. Другой рукой Гермиона надавила чуть ниже лопаток, разминая напряженные мышцы. Том только коротко вздохнул. Она невольно вспомнила про шрам у него на шее от провода, который оставил Билли Стабс, и добавила еще мыла.

– Нормально?

– Ага.

Она заколдовала мочалку, чтобы та мыла Тома без ее помощи, а сама надавила обеими ладонями ему на плечи, потом немного ниже. Мочалка почти полностью повторяла ее движения. Через пару минут она заметила – в груди что-то странно защемило – что Том уснул или просто слишком плотно закрыл глаза. В этот момент он казался удивительно умиротворенным, только черные ресницы подрагивали. Ей так не хотелось его тревожить.

– Том, – позвала она. – Эй, сокровище. Ты спишь?

– М?

– Давай руку, нужно одеться.

Она вытерла его полотенцем. С мокрыми волосами Том выглядел немного забавно и совсем уязвимо, что никак не получалось сопоставить с ее первым воспоминаем о нем. Прямая спина и цепкий взгляд – то, что привлекло ее тогда, сейчас же казалось странным наваждением.

– Пойдешь? – Том помотал головой. – Мне позвать Рона? – И снова. – А со мной за руку пойдешь? Ага? Хорошо.

Том с трудом поднялся и посмотрел на нее до того затравленным взглядом, что она приобняла его за талию и крепче сжала руку. Казалось, что ему трудно просто переставлять ноги, хотя физических причин этому не было. Возле кровати он замер и, украдкой посмотрев на нее, тут же отвел взгляд.

– Полежишь со мной?

Гермиона просто не смогла отказать. Ей почему-то показалось, что ему было сложно ее об этом просить.

Он был одет в заношенную футболку, очень приятную на ощупь, и мягкие пижамные штаны. Гермиона почти сразу обняла его со спины и притянула к себе. Начала гладить по влажным волосам.

– Я волнуюсь, – сказала она ему на ухо, совсем тихо. Том услышал – резко вздохнул – но ничего не ответил. – Я очень хочу, чтобы тебе было хорошо, чтобы ничего не мучило и не болело, но я не знаю, что мне сделать.

Совсем скоро Том повернулся к ней лицом. Он все так же молчал, даже не открывал глаза, но касался лбом ее плача, что было немного похоже на участие.

– Том, – продолжила Гермиона, стараясь не смотреть на его дрогнувшие ресницы и не замечать, как сильно он сжал край одеяла. – Таблетки, что тебе прописал мистер Джонсон, дадут какой-то эффект через три недели.

Ей не хотелось думать, как они переживут эти три недели. Вдруг показалось, что обязательно нужно сказать что-то еще, но мысли все никак не складывались в слова.

– Я понимаю, как тебе сейчас тяжело, – все же начала она, а Том дернулся, словно хотел ее прервать, но у него не хватило на это сил. – Хорошо, не понимаю. Я совершенно ничего не понимаю, но очень – слышишь? – очень хочу тебя поддержать. Все эти три недели будут ужасно трудными, но у нас всех будет одна цель – выжить.

Гермиона перевела дыхание, а Том замер у нее в объятиях, как глиняное изваяние.

– В это время тебе не надо ни ругать себя, ни искать какие-то смыслы. Ты просто будешь есть, спать и делать все, что тебе вздумается. Потом, когда это пройдет, и если ты найдешь в себе силы, то будешь ходить на терапию. Через три недели.

Воздух в комнате был плотным, или, возможно, его было слишком мало для такого большого пространства. Том сильнее прижал лоб к ее плечу, и Гермиона со вздохом погладила его по спине.

Пару дней спустя она заметила, что ее дети тоже заходили в комнату к Тому – теперь, когда он не запирал дверь, ничего не могло им помешать. Она пару раз заглядывала в просвет, когда проходила мимо, и видела, что они почти никак не старались расшевелить Тома. Иногда играли в шахматы, называя ходы вслух, или смотрели какие-то сериалы с ноутбука Розы.

Это было почти мучительное время. В одну из ночей она проснулась от какого-то звука. Рон тоже подхватился и нашел под одеялом ее руку. После сна пространство вокруг казалось липким и тяжелым, как будто на нее давили стены.

– Давай пойду я, – выпалил Рон, как только она открыла рот. – У тебя завтра работа.

– А тебе готовить завтрак, – ответила она, а потом, помолчав, добавила: – Пойдем вместе.

За эту прошедшую неделю ей казалось, что в мире специально не происходило ничего выдающегося или хоть мало-мальски интересного, чтобы она могла на это немного отвлечься.

В комнате Тома было темно, и взмахом палочки Рон зажег люстру. Ей в нос ударил какой-то кислый запах, а потом она увидела на полу Тома – он, оперевшись на изголовье кровати, старался встать.

Рон среагировал первым – он в два шага дошел до кровати и усадил Тома прямо на полу. Кажется, в этот момент он что-то понял, потому что сказал:

– Не тошнит больше? Смотри, что мы сейчас сделаем: ты дышишь как можно глубже и смотришь мне в глаза. Не отрываясь.

Гермиона взмахом палочки убрала рвоту с пола и села по другую сторону от Тома. На нем вымокла футболка, а щеки и рот все еще были грязные. Шрам от провода явно выделялся на полотне белой, почти землистой кожи.

– Пожалуйста, – вдруг сказал Том и замер. Какое-то мгновение он не мог вздохнуть, и Гермиона видела, как от страха у него исказилось лицо. Потом трудность исчезла так же быстро, как и наступила. – Прошу вас, уйдите.

– Вдыхай, – повторил Рон строгим, но тихим голосом. – Выдыхай. Вдыхай…

Они сидели так долго – еще минут пятнадцать, прислушиваясь к дыханию друг друга. Гермиона растеряла все остатки сна, поэтому, как только Том перестал хватать ртом воздух, намочила полотенце и аккуратно вытерла ему лицо. Рон сел от него по другую сторону и молчал. Наверно, о чем-то думал.

Том заворожено перебирал пальцы.

– Было бы стремно захлебнуться рвотой во сне, – сказал он, но его голос звучал совершенно безразлично.

– Не то слово, – ответил Рон и видимо вздрогнул. Он встал, взмахом палочки стянул с кровати липкие простыни и зашвырнул их в корзину для белья. В комнате повисла тишина, как вдруг Рон подхватил Тома на руки и понес в сторону ванной. – И не брыкайся. Ты же не предмет какой-то, чтобы в тебя очищающие кидать.

– Эй! Я могу сам идти!

– И помоешься, может, сам?

Вспышка эмоции погасла так же быстро, как и загорелась: почти сразу Том нахмурился, уткнулся Рону лбом в плечо и обхватил за шею.

– Ладно, – сказал он почти шепотом. – Я устал.

– Ну, пара минут и все будет хорошо. А потом я с тобой даже посижу.

Гермиона постелила чистое белье и открыла окна – в комнату тут же вихрем ворвался ветер, а потом засвистел сквозняком где-то в ногах. Она еще пару минут посмотрела на дверь ванной, послушала, что говорил Рон, а потом, вздохнув, ушла в спальню.

========== Глава 4. Солнце рассвета ==========

Сквозь окно поезда поднимался рассвет, Роза и Хьюго на сидении напротив спали, повалившись друг на друга, а Том просто сидел с закрытыми глазами рядом с ней. Она смотрела на мелькающие пейзажи, на то, как солнце терялось в кронах деревьев, пока поезд не начал замедлять ход.

Гермиона растолкала своих детей и сказала:

– Приехали.

Она чувствовала странное предвкушение от этой поездки: потому, что давно не была на Саксонском озере и потому, что в зоологическом журнале недавно вышла статья о том, что там водились фестралы.

Когда они сошли со станции Вест-Драйтон, солнце уже почти поднялось. Она не чувствовала себя сонной, хоть за время поездки не сомкнула глаз.

– А думаю, что здесь красиво, – сказала Роза, а потом, скривившись, добавила: – Только очень рано.

Хьюго хмыкнул и посмотрел на Тома, но тот совершенно бесстрастно зевнул и, так ничего и не сказав, пошел вперед. Она взяла его вместе с ними, потому что мельком заметила, когда выходила ночью попить воды, что он сидел на кухне и слушал какую-то отвратительную попсу на плеере. «Хороших дней» у Тома становилось больше за пару недель, и она не собиралась это игнорировать.

Она хотела провести с ними больше времени перед школой, о чем и сказала. Дальше они шли в тишине – только время от времени Хьюго останавливался завязать шнурки, но ее это странным образом не раздражало.

На покрывале Роза стянула яркие желтые кроссовки, Хьюго с явным удовольствием ослабил шнуровку на своей обуви, а Том так и остался в старомодных туфлях.

– Мы могли встретить здесь рассвет, если бы ты так не копалась, – сказал Хьюго и посмотрел на Розу. Гермиона знала, что на самом деле его это не волновало, а просто было частью их игры.

– Ты бы увидел рассвет, если бы не спал всю дорогу.

Том не принимал участия в этом разговоре: он просто лежал, закинув руки за голову, и смотрел в небо. Она удивительно много сравнивала его со своими детьми: искала общие черты и схожие привычки, но чаще всего в этом было мало смысла.

– Я бы хотела увидеть фестрала, – сказала Роза. – Хотя я, конечно, видела рисунки в книгах.

– По-моему, рисунков достаточно, – неожиданно добавил Том. Его голос звучал отстранено, как будто он уже на середине фразы пожалел, что поддержал разговор.

Хьюго прищурился и взглянул на Тома.

– Опиши, как они выглядят.

– С чего ты взял, что я их вижу?

– Потому что ты их видишь.

Том резко сел, а Хьюго отшатнулся, но быстро вернулся на прежнее место. Гермиона хотела вмешаться, но вдруг поняла, во что на самом деле играли Роза и Хьюго: они упорно пытались вытащить из Тома несколько слов.

– Я расскажу, если вы расскажете мне про то, что не видел я.

Это очень напоминало то, как сама Гермиона на кухне их съемной квартиры в 43-м вытягивала из Тома то, чего он боялся.

Повисла неприятная пауза, и Гермиона уже подумала, что они проиграли, но Роза перевернулась на живот и заговорила:

– Драконы. Подумать только, ты никогда не видел драконов. Они совершенно прекрасны: огромные, очень опасные, смертоносные. В румынском заповеднике… – Она как будто специально замолчала и переглянулась с Хьюго. – Так вот. Румынские длиннороги: у них зеленая чешуя и просто великолепные острые золотистые рога. Сейчас они считаются вымирающим видом.

– Все это можно прочитать и в книжке, – хмыкнул Том и обнял колени.

– Да, – ответила Роза, – да, но мы видели, как он падает с неба, словно мяч, и пронзает этими рогами кусок мяса, а потом поджаривает его, как барбекю.

Ее глаза горели, когда она говорила. Гермиона смотрела, как утренние солнце путалось в рыжих волосах Розы и Хьюго, делая их еще ярче. Эта картинка казалась почти что мистической: в каждом жесте, выражении лица или преломлении света на одежде она чувствовала приятное спокойствие. И даже Том, с виду мрачный и отрешенный, был удивительно уместным – за последние несколько недель в его движениях стало больше мягкости и меньше усилия.

– Берите сэндвичи, – сказала она. – И тебя, Том, это тоже касается.

– Ты когда-нибудь видел метаморфа? – спросил Хьюго. – Нет? Наш кузен Тедди метаморф. Он может превратиться в другого человека без оборотного, он говорит, что раньше делал себя намного старше, чтобы покупать огневиски.

Том скептически нахмурился.

– Фестралы выглядят как скелеты, обтянутые кожей. Они мерзкие. Зубастые. Не знаю, я видел их со второго курса – они бродят в Запретном лесу, как потерянные собаки.

– А чью смерть ты видел?

– Хьюго, это лишнее, – резко сказала Гермиона. Том отвернулся и посмотрел на озеро. Она проследовала за его взглядом. На другом берегу стояли фестралы.

Ей стало не по себе.

– Лондонский блиц 40-41 годов. Я остался на зимних каникулах в Хогвартсе, а на пасхальные поехал в приют. Не помню, почему – вроде, кто-то со Слизерина спросил, почему я не езжу к своей семье. Мало кто знал, что я сирота. И я назло всем поехал.

Когда он говорил, его голос оставался бесцветным. Как будто Том просто вытягивал из себя эти рубленые фразы через силу. Может, так оно и было.

– В 43 году, кстати, немцы начали запускать ракеты, не знаю, как они назывались, и я молился всем богам, чтобы меня не запихнули в приют на лето.

– Извини.

Том вздохнул, ничего не ответив. Роза взяла с подстилки яблоко и вложила ему в руки.

***

На кушетке в кабинете Франчески Том с силой сжимал кулаки и кусал губы, и Гермионе очень захотелось увести его оттуда подальше. Это было похоже на насилие: словно мысли из него вытягивали медицинскими щипцами, и она уже жалела, что вызвалась наблюдать за этим.

– Возможно, я хотел, чтобы Дамблдор пошел со мной за покупками в школе, – сказал он на выдохе и болезненно поморщился. – Я не привык кого-то просить провести со мной время, но если бы он настоял или сказал, что это обязательно – обязательно, чтобы он пошел со мной, то я бы согласился.

Повисла пауза. Гермиона рассматривала его осунувшееся лицо, мятую футболку с чужого плеча и джинсы, и с трудом сопоставляла этот образ с тем человеком, с которым познакомилась в июне.

– Ты хотел, чтобы он о тебе позаботился?

– Что? – удивленно переспросил Том и склонил голову вбок. – Я был особенным и считал, что способен самостоятельно справиться с таким пустяком. Точнее, я считал себя особенным.

– Сейчас ты так не считаешь?

– Нет, – ответил Том слишком быстро, как будто опасался, что ему могут не поверить, – конечно нет. – Он сцепил руки в замок. – В одиннадцать лет все дети хотят, чтобы о них кто-то заботился. Такая слабость. Я не мог себе это позволить – быть слабым, – поэтому отказался от его помощи. Я даже в какой-то степени желал, чтобы он настоял. Чтобы потоптался на моей гордости, потому что я сам этого себе не мог позволить. А он сказал – подумать только! – сказал, как найти «Дырявый котел»! Сказал, что все можно найти в письме!

Том еще сильнее сжал кулаки, и хоть Гермиона не могла видеть так хорошо, поняла, что этот жест был столько же болезненным, сколько и отчаянным.

– Как ты себя чувствовал в той ситуации?

Гермиона обняла себя руками: ей все меньше хотелось смотреть на это. Солнце освещало лицо Тома, но уже не тем ярким летним светом, а мягким и приглушенным маревом подступающей осени. Это по-странному было похоже на то, что происходило вокруг нее: все медленно, едва заметно приобретало пастельные тона. Если бы Гермиона и могла поймать момент, когда Том стал затухать, как забытое заклинание, то тогда придала этому слишком мало значения.

Она снова прислушалась к их разговору: голос Тома сливался в монотонность, отчего все труднее было вслушиваться в суть. Ей вдруг захотелось оказаться совершенно в другом месте, но это быстро прошло.

– Не знаю. Я был сильным и взрослым, и он только подтвердил это. Он дал мне полный карт-бланш, мол, делай что хочешь со своей жизнью. Это было очень приятно, с одной стороны. Наверно, сначала я был слишком счастлив. – Том замолчал и нахмурился. Ей показалось, что он хотел сказать еще что-то, но то ли не мог это сформулировать, то ли посчитал незначительным. А может, ничего из того, что она предположила. – Мне кажется, что я тогда не заслужил поход за покупками с Дамблдором – я воровал, а ему это не понравилось. Но я не стыжусь воровства, я в этом слишком хорош.

Гермиона хорошо видела лицо Франчески – она нахмурилась, словно обдумывала, стоит ли ей что-то говорить.

– Возможно, есть что-то в тебе, чего ты стыдишься, Том?

На этот вопрос он поморщился.

– Да, – наконец ответил Том. – Иногда я боюсь, а потом, когда страх уходит, – мне стыдно. Мне так ужасно стыдно, что я опустился до этого, как какой-то ребенок. – Он надолго замолчал, а Гермиона в это время смотрела на свои руки. Эти два слова – стыд и страх – приобрели какое-то новое значение теперь, после того, как он это сказал. – В приюте… Я думал, что не боялся, а когда приехал в Хогвартс, то понял, что не выходил из этого состояния годами. Я жил, воровал, врал, дрался потому, что мне было так страшно. И это оказалось ужасно. Я думал, что делал это, потому что сильный, а вышло так, что потому что слабый.

– То есть, ты имеешь в виду, что страх – это слабость?

– Да, я так думаю. Я думаю, что это делает меня слишком уязвимым и нерациональным. – Вдруг Том запнулся и фыркнул: – Нерациональным! Вот это я, конечно, выдал.