Текст книги "Обладание лишенностью (СИ)"

Автор книги: Фишбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Гермиона закусила губу, чтобы не дать волю неуместной улыбке. Том на кушетке слишком дергано обнял себя руками и продолжил уже менее живо:

– Не знаю, почему я так думаю.

– Ты сегодня сказал, что воровал, потому что тебе было страшно. Что ты имел в виду?

– Я не знаю, как… объяснить. Правда, не знаю, почему так сказал. Я хотел эти вещи и брал их себе. Потому что мог это сделать, мог получить, даже если они мне не принадлежали. Это означало – ну, тогда, – что я достаточно хорош в этом. Лучше других в чем-то.

– Возможно, ты хотел бы, чтобы кто-то подарил их тебе?

Гермиона была уверена, что заметила, как Тома передернуло.

– Что за чушь! – выплюнул он. – Некому было дарить их мне.

– Ты хотел, чтобы кто-то подарил их тебе, но никого не было, и ты, полагаясь на себя, их крал? Подарок для самого себя.

Ей показалось, что в комнате у нее под ногами стало прохладнее. Она осмотрела привычную мебель, пол и стены, стараясь понять, почему ей стало так некомфортно. Том, будто отображая ее чувства от этого разговора, поежился и согнул ноги в коленях.

– Да, наверно, что так. В этом и смысл кражи.

– Есть кражи ради удовольствия, чтобы повеселиться. Это не твой вариант.

Том положил ладонь на лицо и замер.

– Наверно… Я не знаю. Я не знаю. Я устал. Пожалуйста, оставьте меня в покое.

– Почему ты хочешь спрятаться? Тебе стыдно?

– Оставьте меня в покое! – почти выплюнул он и резко отнял руку от лица, а потом одним рывком поднялся и спустил ноги с кушетки.

Франческа сняла очки.

– Я не знаю, что могла сделать не так, но это случилось, – вздохнула она. – Скажи, почему ты кричишь, и я постараюсь помочь тебе.

Том, похоже, задрожал. Он упирался ладонями в кушетку, но локти оставались прижаты к телу. Каждое его следующее слово звучало, как выстрел. Гермиона подумала, что такой интонацией можно говорить заклинание, забивающее гвозди.

– Мне стыдно. Довольны? Но не потому, что я воровал. Тут вы ошиблись. Мне мерзко, что я, оказывается, воровал, потому что некому было подарить мне эти вещи. Оказывается, я был одинок, но мне было хорошо наедине с собой.

Гермиона спустилась со второго этажа комнаты и остановилась в коридоре. Том резко вышел из кабинета, громко хлопнув дверью. Он почти мгновенно утратил всю силу: ссутулился и спрятал руки в карманы, отчего стал казаться старше.

У него были темные круги под глазами.

– Страх – самое древнее и сильное из человеческих чувств, а самый древний и самый сильный страх – страх неведомого, – сказала она, потому что других слов не нашлось.

На самом деле, они никогда не обсуждали его сеансы, но Гермиона надеялась, что сейчас это было хоть немного уместно.

Том поднял на нее взгляд и ничего не ответил.

– Это Говард Лавкрафт.

– Хорошо.

Дневное солнце слепило, хотя в кабинете казалось, что яркие дни кончились. Они шли до дома пешком. Гермиона смотрела себе под ноги, время от времени проверяя, не отставал ли Том.

Вдруг Том замер как вкопанный.

– Что такое?

Она подняла взгляд и увидела на здании перед ними граффити «Жизнь – счастливый праздник» печатными буквами.

– Счастливый праздник, – повторил Том и отвернулся.

– У еврейского царя Соломона было кольцо с надписью «Все проходит…»

Том закончил за нее:

– «…Пройдет и это». Знаю. Я стараюсь.

Гермиона взяла его ладонь в свою – кожа была шершавая и сухая.

– Я знаю, что ты очень стараешься. Ты молодец.

– Правда?

– Конечно.

До самого дома она не отпускала его руки.

***

Гермиона с трудом проснулась, потянулась к палочке и наколдовала «темпус». Было еще слишком рано – Рон спал рядом лицом в подушку. Она не стала подавлять порыв нежности и коснулась пальцами его плеча.

Почему-то ей показалось важным проверить детей. Дверь в комнату Тома была привычно незапертой: он сам спал на боку, обняв одеяло. Она вошла и присела возле его кровати, совсем не опасаясь разбудить. От снотворных, которые ему прописал психиатр, Том спал долго и крепко. Рассветные лучи лентами ложились на его волосы и спину, а сама комната удивительным образом преобразилась: предметы стали поразительно реальными. Как будто до этого были просто картонными вырезками в журнале, а теперь приобрели объем – ловили солнце и отбрасывали короткие утренние тени.

Том дернулся во сне и нахмурился. «Теперь ты хотя бы спишь хорошо», – подумала она и поправила одеяло.

Гермиона поднялась, снова осматривая комнату – все-таки она была такой яркой и светлой, как будто крошечное отражение места, где всегда солнечно. В комнате Розы горел свет, а шторы были закрыты.

Возле кровати стояла небольшая палатка. Гермиона со вздохом откинула брезент и вошла.

– Почему вы не спите?

– Мам! – воскликнул Хьюго и отвел фонарик от лица. – Сегодня наша ночь историй, разве ты забыла?

– Мы уже думали, ты не придешь.

Внутри места было больше, чем казалось снаружи. Это напомнило другую палатку в ее жизни, но воспоминание оказалось не горьким, а уместным.

– Хьюго, убери фонарик, ночь историй – это не ночь ужасов, – сказала она. Почему-то им нравилось из года в год светить себе в лицо, хотя, по ее мнению, это выглядело совсем не страшно.

– Мама, – тихо сказала Роза, и Гермиона наколдовала синий огонь в банке. На ее лице отразился мягкий свет. – Мы говорили о самом сильном чувстве в жизни. О том, зачем мы вообще живем.

Они замерли, ожидая от нее ответа.

– Мы живем для того, чтобы быть счастливыми. Разве я вам не говорила?

В это рассветное утро тело казалось легким, как ветер, и даже сонливость прошла, оставив после себя только спокойное предзнаменование грядущего дня.

– А ты поняла, что значит быть счастливым? – спросил Хьюго совсем серьезно. – Да, я знаю, каждый сам находит это для себя, а ты?..

– Да, – Гермиона не стала уточнять, потому что они бы ее не поняли или, наоборот, слишком хорошо поняли, – но прежде, чем я это нашла это для себя, прошло много времени. Как бы странно это ни звучало, но чтобы найти смысл жизни, надо прожить большую ее часть.

Роза улыбнулась и потянула на себя Хьюго – они вдвоем повалились на пол палатки и завозились. Когда наконец улеглись, она сказала:

– Я думаю, что счастливыми нас делают наши мысли, мам. Можно получить все, о чем мечтал, но все равно оставаться несчастным.

– А ваши мысли счастливые?

– Мысли могут быть несчастливыми, – вдруг ответил Хьюго и несколько раз включил-выключил фонарик, отчего Гермиона и Роза прищурились. – Важнее, что ты из них извлечешь.

Совсем вскользь она вспомнила, сколько на самом деле книг читали ее дети, просто никогда не кичились этим подобно ей. Хьюго сел и положил подбородок на колени. Она наклонилась немного вперед и поправила воротник его пижамы.

– И разные события могут казаться совершенно ужасными, пока не заставишь себя посмотреть на них по-другому, – продолжил он. Хьюго посмотрел на Розу, как будто передавая ей слово.

– Мистер Перри считает третью силу чем-то ужасным.

– В своем мире Макс прав, – сказала Гермиона. – Для него она была ужасна.

– Разве он совсем не видит положительных сторон?

– Совсем не видит.

– Но они же есть?

Гермиона надавила пальцами на переносицу, стараясь подобрать наиболее правильный ответ.

– Возможно, когда на его жизнь смотрит кто-то другой.

Возможно, подумала она, в этом и был смысл близких отношений с другими людьми. После этой мысли все свернуло в совсем другое русло, поэтому Гермиона непроизвольно нахмурилась. Она сжала подол ночной рубашки, стараясь сосредоточиться на каком-то итоге этого разговора, но все хорошие идеи казались совершенно патовыми при лучшем анализе.

– В каждой жизни можно найти что-то хорошее, если хорошо поискать, – вздохнула Роза. – Но, наверно, иногда это не работает.

– Почему?

Гермиона почувствовала странное оживление.

– Я могу найти уйму хорошего в жизни мистера Перри или, например, Тома, но это будет мое хорошее, а не их. Может, их хорошего там и вправду нет.

– Про это-то я говорил, – раздраженно сказал Хьюго и нахмурился почти так же, как это делала сама Гермиона.

***

Этим утром ее горло сжимала беспричинно сильная тревога. Она сидела за столом напротив Тома и ела свой поздний завтрак, размышляя, почему солнце так светило в лицо, а машины за окном гудели так громко. Том привычно разрезал еду на множество мелких кусочков, полагая, что она не заметит.

– Том, – со вздохом начала Гермиона, а он замер с ножом и вилкой в руке, – съешь, пожалуйста, вот эти три картошины и ложку салата.

– А если меня затошнит?

Она поморщилась от скрежета столовых приборов о фарфор.

– Мы просидим тут столько, сколько нужно. Не спеши.

Том тоже поморщился, но, скорее, от ее слов. Он поднял на нее взгляд и пару раз провел вилкой по тарелке, с силой надавливая. Она смяла в кулаке салфетку.

– Если не прекратишь – то еще и тот прекрасный вишневый пирог, который приготовил Рон.

– А что мне за это будет? – спросил Том и склонил голову к плечу. Он держал нож кончиками пальцев и раскачивал его взад-вперед.

Гермиона хотела ответить что-то едкое, чтобы он скривился, как от лимона, но только глубоко вдохнула.

– Я куплю тебе набор метательных ножей.

Он вздрогнул и посмотрел на нее с таким нескрываемым удивлением, что это оказалось намного лучше мелкой мести.

– Или приставку.

Том поджал губы и наколол картошину на вилку.

– Это слишком.

– Тогда чашку.

После этих слов он заметно расслабился: быстро выдохнул и опустил плечи.

– О. Хорошо.

На втором ярусе кабинета Франчески ее слепило солнце, хоть и близилась середина дня. Каждый раз она думала, что была готова к этому, но ладошки все так же потели, а сердце все так же неприятно сжималось в груди.

– Скажи мне, как ты чувствуешь себя, когда тебя касаются? – спросила Франческа после того, как Том достаточно долго и подробно описывал, как провел последние несколько дней.

Ей показалось, что вопрос сбил его с толку. Том надолго замолчал, а потом несколько раз вытер ладони об штаны.

– Мне неприятно, – наконец сказал он, сильно нахмурившись. – Какое это вообще имеет отношение к…

– Пожалуйста, вспомни несколько ситуаций из прошлого и объясни немного подробнее.

– Ладно, – почти выплюнул он. – Хорошо. Это отвратительно. Выглядит со стороны мерзко. Не понимаю, зачем это нужно.

Том поерзал на кушетке и сложил руки на груди.

– Ты бы хотел, чтобы тебя обняли или взяли за руку?

– Нет. Не вижу в этом смысла.

Это было похоже на то, как муха из раза в раз ударялась об стекло: так же раздражало. Гермиона даже не сразу поняла, что ее бесило больше – то, как Том закрывался, или то, что Франческа продолжала его об этом спрашивать. Хотя, в этом был определенный смысл.

– Ты бы сам коснулся кого-то, кого любишь?

Последовала долгая пауза, и Гермиона уже подумала, что он не ответит.

– Нет, думаю, что нет.

– Почему?

Том раздраженно дернул плечом, словно отмахиваясь от насекомого.

– Не знаю.

– Попробуй подумать.

– Не хочу, чтобы мной овладели чувства. Это унизительно. Это бы показало, что у меня есть слабые места. – Голос Тома звучал немного приглушенно и казался совершенно лишенным эмоций. Он долго щурился от света из окна, поднял над собой раскрытую ладонь, и тени от пальцев упали ему на лицо. – Что я человек, а значит, меня не нужно бояться. Но меня нужно бояться. Я хочу, чтобы меня боялись и уважали. Если меня будут любить, то значит, что могут предать или ударить в спину. Или разлюбить. А если боятся – тогда они полностью в моей власти. Мне… Можно минутку.

Он опустил руку, а потом накрыл ладонью глаза.

– Давай еще поговорим про прикосновения, – твердо сказала Франческа. – Ты иногда нуждаешься в этом?

– Наверно, как и все, – медленно проговорил Том. Он убрал руку от лица и, подтянув ноги, зажал ее между коленей. – Только я чувствую себя так, будто краду их у тех, кому они вправду нужны.

От этих слов в груди что-то потянуло, и Гермиона ясно ощутила потребность обнять Тома или погладить по голове. Хотя, скорее всего, сейчас он отшатнулся бы.

– В моем понимании в этом нуждаются только слабаки.

– Когда впервые у тебя возникла такая ассоциация?

– В приюте, наверно.

Когда Том говорил о приюте, то его лицо становилось похоже на фарфоровую маску. Он снова поерзал, будто ему было очень неуютно.

– Там детей успокаивали, как маленьких, а я не хотел быть маленьким, значит, я должен был обходиться без них. Я не нуждаюсь в поддержке.

– Похоже, что ты не позволяешь себе расслабиться, – сказала Франческа с тем тактичным участием, как будто не могла знать наверняка свою правоту.

– Не знаю, – в тон ей ответил Том, снова хмурясь. – Думаю, что да. Похоже на то. Если меня касаются, то это значит, что я слабый и маленький. Наверно, так.

– Ты бы хотел этого сейчас?

– Нет.

Похоже, Франческа поняла совершенно противоположное.

– Ты считаешь это проявлением слабости и боишься ее?

– Наверное, – вздохнул Том, а потом, помолчав, додавил: – Скорее всего. Я хочу быть сильным. Хотя мне в последнее время очень хочется, чтобы меня постоянно… – Он неловко обнял себя руками. – Держали за руку или что-то вроде того.

Том закрыл глаза и глубоко дышал.

– Это приятно, я думаю. Для других. Я просто не в состоянии расслабиться, когда меня касаются. Мне так дискомфортно, как будто в меня воткнули сотню иголок. Или две сотни. Я сразу думаю, правильно ли я все делаю. Может, нужно прекратить это или, например, сделать что-то похожее. Но если я сделаю что-то похожее, а это будет не к месту? Меня могут высмеять или подумать, что я ненормальный.

Он громко хмыкнул, как будто нашел что-то забавное в этом предположении.

Гермиона слишком хорошо помнила моменты, когда он деревенел от ее прикосновений или старался прервать их как можно быстрее. Разве что – это воспоминание показалось ей светлым мягким лучиком среди всех других – когда он попросил полежать с ним.

– У тебя были ситуации, когда получилось расслабиться? И с кем?

– Пару недель назад… Но я, если честно, плохо помню.

Вдруг Том дернулся и замер.

– Это нормально? – спросил он тихо.

– Да, – ответила Франческа. – Это нормально. Во время депрессивного эпизода способность мозга формировать новые клетки снижается. Ты мог забыть какие-то события. И, скорее всего, продолжишь что-то забывать.

Том закусил губу.

– Хорошо. Я плохо помню, но, скорее всего, это была Гермиона.

– Хорошо. Какие еще чувства у тебя вызывают объятия?

Он выглядел по-настоящему уставшим от этого сеанса. Том закрыл глаза. Ей вдруг стало его жгуче жалко, и она прижала руки к груди. Солнце все еще светило ему в лицо, но он ничего не делал, чтобы от него укрыться.

– Как будто это что-то, чего я не достоин. Да, именно так. Я слишком гнилой внутри, лживый и… я просто не заслуживаю. Или это делают из жалости. Из жалости. А я ненавижу, когда меня жалеют. Я буквально считаю это унижением.

– Как бы ты мог заслужить это?

Гермиона отвлеклась и перевела взгляд на окно. Там уличная птица билась крыльями о стекло, и все вокруг показалось каким-то искаженным и несовершенным. Ее саму будто что-то сжимало, заставляло притаиться и слушать, словно какую-то лесную букашку.

– Реализовать себя? – спросил Том с надеждой в голосе. Франческа молчала, и он со вздохом продолжил: – Хорошо учиться, достичь целей, сделать какие-то хорошие дела, может, проявить участие. И быть хорошим. Из приюта берут только послушных детей, и, возможно, мне надо быть послушным, учтивым… я не понимаю, что нужно делать.

Франческа выдохнула, готовясь что-то сказать, но Том неопределенно повел рукой в воздухе и добавил:

– Хотя как я могу кому-то понравиться, чтобы захотеть меня обнять, мне даже противно смотреться в зеркало. Я выгляжу как урод или припадочный. Странно выгляжу. По мне с первого взгляда можно понять, что что-то не так. Наверно, так и поняли в приюте, что я ненормальный. Точно. Я ненормальный. Это все объясняет. Я вор и убийца. Если это так, то я уже проиграл, как только вступил в игру.

Повисло молчание. Птица все молотила крыльями об стекло, и Гермиона поморщилась. Она сжала кулаки и медленно вдохнула. Мысли против ее воли понеслись в зыбкое и неприятное место в памяти, вызывая необъяснимое чувство горечи. Она качнула головой, изо всех сил стараясь их отогнать. Интересно, было ли у Тома так же?

Гермиона сосредоточилась на солнечном свете и только на нем и постаралась вернуться в теплые и спокойные эмоции.

– Были ли у тебя друзья?

– Я думаю, что нет. Похоже, что нет. Я держался выше их, потому что считал себя лучше. Думал так, но я, как всегда, ошибался. Это они были выше меня, намного выше, поэтому я не заслуживал их дружбы. Я думаю так сейчас. Мне все больше кажется, что это правда. У меня есть времена, когда я просто лежу и смотрю в потолок, и думаю, думаю, думаю, как припадочный. Что я ничего из этого не заслуживаю. Я отвратительный. Наверно, я не смог бы завести друзей никогда – тогда я ставил себя выше, а сейчас я намного хуже каждого. Я не нуждаюсь в них даже сейчас. Зачем мне отравлять людям жизнь своей компанией?

Хоть он и много говорил, его речи уже давно не были горечи, и слова не вылетали, как пущенные стрелы.

Время сеанса подошло к концу. Тома трясло, когда он вышел из кабинета Франчески.

Его одежда была мятой, хотя Гермиона точно ее гладила перед выходом. Том сцепил руки в замок и отвернулся.

В коридоре светили только два магических фонарика. Все предметы казались землистого цвета.

Том рассеянно вытер мокрые щеки. Он стоял, не двигаясь, и Гермиона опасалась к нему подступаться.

– Это так страшно – что-то забывать. Я как будто теряю важную часть себя, но даже не знаю об этом.

Она изо всех сил старалась не ловить, как в сетку, все его эмоции, и не вываливать их на себя, поэтому с еще большим усердием представила солнце, пар, поднимающийся от горячей чашки, и луга зеленой травы.

После Министерства они завернули в одну из множества одинаковых улочек, и Гермиона купила Тому кофе с соленой карамелью.

– Держи. Это тебе приз за старания.

Они стояли возле фигурной лавочки, покрытой лаком, и на ее перилах бликовало солнце. Лицо Тома тоже казалось светлее и мягче. В его кудрявых волосах путался яркие лучики. Он улыбнулся уголком губ и сделал глоток.

– Мне повезло, что у меня есть ты, – сказал Том как-то между прочим и протянул ей стакан. Гермиона взяла его, ненамеренно коснувшись ладони Тома. Холодная.

Она немного отпила и передала кофе обратно Тому в руки, а потом остановилась на шаг впереди и накрыла его пальцы своими.

– Слушай, ты не замерз?

Он поднял брови и медленно нахмурился, словно совсем ее не понял. Гермиона не отпускала его руки, но решила больше никак не показывать свое участие. Похоже, что Том даже не заметил прикосновения: он так и стоял, немного ссутулившись, и смотрел на нее очень твердым взглядом.

– Ты как ледышка.

– Я и есть ледышка.

Гермиона могла промолчать, но эти внутри нее душа снова пела и согревала. Она легко улыбнулась.

– Нет, Том, нет.

Кажется, ему этого хватило: он едва ощутимо сжал ее руку в ответ.

***.

Гермиона, не открывая глаз, провела рукой по кровати: половина Рона пустовала, но была еще теплая. Она нашла его на кухне. Рассветные лучи освещали столешницу яркими полосами и совершенно волшебно окрашивали фиалки на окне в золото.

Рон, отставив турку, обернулся к ней, и на его лицо попал осколок утреннего солнца.

– Я не хочу спать, – сказал он и, наклонившись, коснулся губами ее щеки.

– Я тоже.

До завтрака оставалось почти два часа. Они иногда вставали так рано, чтобы посидеть вместе в парке.

До парка шли в тишине, но эта тишина не давила на нее, а охватывала, словно крылом, и успокаивала.

– Чем ближе осень, тем прозрачнее воздух, – сказал Рон, и она сразу поняла, что он имел в виду. Особенно по утрам это было заметно: каждое деревце, лавочка или человек казались осязаемыми, как ни в какое другое время года. – Я вижу, как ты устала.

– Да, – согласилась Гермиона и сделала глоток кофе. Всегда было непривычно ходить по магловскому Лондону с фарфоровой чашкой вместо одноразового стакана. – Но без меня все рухнет, если я отступлю. Мне нужно видеть, как все работает. Понимаешь?

Рон кивнул.

– Но ты не можешь заставить людей делать все так, как ты хочешь. Это неправильно. Ты говорила…

– Да, – сказала она. – Я хочу видеть в Максе идеального сотрудника, а ему не нравится своя работа. Точнее, нравится не так, как хотелось бы мне.

– У всех нас есть мечта, – добавил Рон, – и ты не крестная фея, чтобы ее исполнить. Ты можешь только направить, и то не всегда.

На душе странно искрила тревога напополам с благодарностью. На какой-то из улочек он купил ей цветы – ярко-красные гвоздики – и вручил, улыбаясь, как в первый раз. Гермиона прижала их к груди и ответила такой же улыбкой. Она и сама почувствовала себя цветком – каким-то алым амарантом среди пшеничного поля.

Она так много давала другим, что даже такие маленькие разговоры наполняли ее, как треснутый кувшин: по слову, по вздоху и по капле оседали на дне.

– Ты тоже устал, – вдруг сказала она, а Рон только улыбнулся уголком губ. – И тоже никогда не говоришь, как устаешь. Рассказывай мне, пожалуйста. Я не всегда могу заметить.

Рон забрал у нее из рук чашку и поставил рядом со своей на лавочку. Гермиона на мгновение задумалась, как бы они не упали и не разбились, а после удивленно воскликнула: Рон подхватил ее на руки одним легким движением и покружился вокруг своей оси.

Пейзажи утреннего, залитого солнцем парка замелькали перед ней, как на карусели. Ей показалось, что так ярко и зелено не было очень давно, или она вправду не смотрела на мир вокруг так четко, как сейчас. От ветра ее волосы полезли ему в глаза, и она засмеялась.

– Мы все иногда теряем почву под ногами, – сказал он, даже не стараясь скрыть улыбку в голосе, – но всегда есть рядом кто-то, кто подхватит.

Он поставил ее на землю и отдал чашку кофе.

– Мы с Джорджем сейчас придумываем, как заколдовать скейты на полеты. И ролики. Это идея Розы.

– Вам нужна будет лицензия…

Рон еще шире улыбнулся, как будто точно знал, что она ответит.

***…

Гермиона сидела в кресле на втором ярусе кабинета Франчески и нервно дергала ногой. Из-за сеанса она уже на полчаса опаздывала на работу, и это, хоть не имело никакого глобального значения, ее раздражало.

Она закрыла глаза и отклонилась на спинку. Ей хотелось оказаться в любом другом месте, но она изо всех сил постаралась подавить в себе этот малодушный порыв.

– Нет, – тем временем сказал Том, и Гермиона с тоской поняла, что не слушала первые несколько минут разговора, – я не думаю, что миссис Коул для меня что-то значит. Я, в принципе, легко смирился с тем, что она считала меня ненормальным.

– Ты считаешь, что она должна была вести себя по-другому? – спросила Франческа, и Гермиона вспомнила очень похожую фразу с предыдущих сеансов.

– Она магла, – почти выплюнул Том, но потом тон его смягчился: – Ну, я имею в виду, она вполне логично опасалась или боялась. И я не подарок.

– Возможно, что именно после этого ты сам начал враждебно относится к ним?

Том хмыкнул.

– Прекрасная мысль, но совершенно неверная.

– Тогда расскажи мне, как было на самом деле.

– До одиннадцати лет я не знал, что обладаю магией, поэтому не думал о неприязни ко мне с такой стороны и, конечно же, не мог негативно относиться к маглам, потому что не знал…

– Подожди, – жестко прервала его Франческа. Она сняла очки и сжала пальцы на переносице. – Ты стараешься меня запутать, Том, но я знаю, что хотела сказать. Я могу интерпретировать твою неприязнь к людям тем, что ты с рождения или малых лет чувствовал от них отличие и поэтому относился предвзято и враждебно.

Том резко поднялся с кушетки и в два шага пересел в кресло напротив Франчески. Он положил руки на подлокотники и закинул ногу на ногу, поэтому показалось, что он смотрел на нее свысока.

– Может, и так. А может, и нет. Вы не можете залезть ко мне в голову и поклясться, что это именно то, о чем я думаю.

– Ты сейчас очень злишься на меня, – сказала Франческа, – и, возможно, я где-то допустила ошибку. Что именно тебя разозлило?

– То, что вы говорите этими заученными опостылевшими фразами. Что думаете, как будто прекрасно меня знаете, хотя это не так. Что судите меня и предполагаете всякий бред, хотя очевидно, что меня раздражали эти чертовы маглы потому, что они опасались меня, называли ненормальным и были невероятно счастливы от меня избавиться!

– Но боялись они тебя из-за твоей магии, если я все правильно поняла из твоего рассказа, – твердо ответила Франческа. У Гермионы закралось подозрение, что она специально вела себя так, отражая поведение кого-то другого.

Том с силой сжал подлокотник. Казалось, он с огромным трудом держал себя в руках.

– Они говорили, что я странный, потому что никогда не плачу! – воскликнул он с такой злостью, как будто что-то старался ей доказать. – Как это, черт возьми, связано с магией?

– А почему ты никогда не плакал? – спросила Франческа, и Том застыл. Он медленно выдохнул, словно она попала точно в цель. Гермиона с удивлением поняла, что Том почти мгновенно успокоился.

Он остался сидеть в кресле, но подтянул под себя ноги и обнял колени.

– Я не хотел казаться слабым.

Его голос стал намного мягче, в нем почти сквозило облегчение: похоже, он был рад сменить тему.

– Но в самом раннем детстве приютские дети перестают плакать, когда на них не обращают внимания, – так же спокойно добавил Том. – Наверное, у меня были эти страшные детские выбросы магии, и ко мне просто боялись лишний раз подходить. А может быть, и нет. Я не могу это помнить.

Он повернул голову к окну, и от света его глаза показались еще ярче, чем были на самом деле.

– Ты чувствовал враждебность к себе…

– Я довольно рано понял, почему она, да. Потому что я отличаюсь. Мне казалось, что нет людей в мире, похожих на меня, и значит, что никто не сможет меня принять. Это так странно говорить сейчас, потому что я до этого момента не задумывался о связи между всем этим.

– Тебе сейчас одиноко?

– Не знаю, честно, – ответил Том устало и взглянул на часы. Гермиона тоже посмотрела на свои: оставалось еще полчаса. – Я иногда смотрю на мир вокруг, и он такой яркий, но я словно за стеклом от этого всего, и как бы ни хотел, не могу очутиться снаружи. Мне сейчас кажется, что вся моя жизнь – это просто череда глупостей и ошибок. Звучит не очень весело, правда?

– С твоего позволения я дополню свою интерпретацию, – сказала Франческа и, дождавшись кивка, продолжила: – Ты испытываешь к Дамблдору четкую неприязнь, потому что это был первый волшебник в твоей жизни, похожий на тебя в этом человек, который так же тебя не принял.

– Может, в этом есть смысл. Но почему тогда я не ненавижу волшебников так же, как и маглов, если ситуация по сути своей похожа?

– Ты сам говорил, что научился врать, чтобы нравиться людям.

– Да, – ответил Том удивленно, – я хотел им понравиться. Тут уже было дело в моем характере. У меня ужасный характер. И если они не презирали меня из-за магии, то была возможность получить их расположение.

Вдруг он вздохнул и положил подбородок на колени.

– Я так устал говорить сегодня.

– У нас осталась четверть часа. Может, тогда сменим тему и поговорим о твоей матери, а к этому вернемся позже?

– Спасибо. Хотя я не знаю, что могу о ней сказать.

– Давай сосредоточимся на твоих ожиданиях.

– Ну… – Том закрыл глаза. – Думаю, что в детстве все хотят, чтобы был хоть один человек, который будет любить их совершенно любыми. Я просто думал: назвала бы меня моя мать ненормальным, если бы осталась жива? Или отвернулась бы от меня только потому, что я ворую? В моем понимании она должна была меня любить, несмотря ни на что. Но, как бы это не смешно было, она оставила меня, а перед этим от меня, считай, отказался отец.

– Что-то есть общее в этих ситуациях. Я пока не знаю – что? Не мог бы ты попытаться это найти? – спросила Франческа.

– Похоже, общее то, что все эти проклятые люди меня бросили, – хмыкнул Том. Он выглядел очень уставшим, а от позы с поджатыми ногами казался немного младше своего возраста.

– Давай вернемся к теме бессмертия. Я сейчас скажу, что об этом думаю, а ты поправишь меня, если я ошибаюсь. Все эти люди тебя бросали, и у тебя не было возможности найти новую родительскую фигуру очень долгое время. Возможно, тебе кажется, что тебе нужно время, чтобы заслужить чужую любовь, чтобы добиться ее в виде признания или уважения. И хоть у тебя впереди большая жизнь, ты хочешь для себя как можно больше времени, чем отведено человеку, чтобы добыть эту любовь в других людях, а потом никогда не терять.

Твоя же жестокость направлена на то, чтобы показать себя сильным, ведь сильного человека никогда не предают и не бросают в твоем понимании. Сильный может удержать другого даже против его воли.

Том молча выслушал ее, не прерывая. Он снова посмотрел на часы.

– Наше время вышло, – сказал он и резко поднялся.

Гермиона тоже подхватилась и побежала вниз по ступенькам. Она взяла Тома за локоть, когда они встретились в коридоре. Он одернул руку и пошел вперед.

– Не смей так себя вести со мной, – сказала она прежде, чем успела себя остановить.

Том повернулся к ней и нахмурился, потом его взгляд смягчился, как будто он наконец пришел в себя.

– Прости. Просто не трогай меня пока что, ладно?

– Как хочешь.

До дома они не стали идти пешком – на выходе Гермиона сразу же аппарировала Тома домой, а потом, наспех умывшись, вернулась в Министерство на пятый этаж с зеленой дверью. У нее было слишком много работы, чтобы думать об этом хоть лишнюю минуту.

========== Глава 5. Тяжесть облаков ==========

Рон остановился на пороге комнаты Тома и сложил руки на груди.

– Ну у тебя и бардак, – сказал он, и Гермиона заглянула за его плечо. И вправду, при свете дня это стало намного очевиднее: на полу валялись скопом ношеные вещи, постельное белье сбилось в какой-то ком в одном углу кровати, а на полу в ряд стояли грязные чашки. Гермиона зашла и почти сразу споткнулась о стопку книг.

Том посмотрел на них исподлобья и ничего не ответил. Рон вздохнул и наклонился, чтобы убрать чашки. Она пару раз бросила взгляд на Тома – какое-то время он просто наблюдал за ними, сжав челюсти, а потом сильно зажмурился, словно с трудом сдерживал раздражение.

Пол и потолок казались намного темнее, чем всегда, от чего легко было запутаться во времени дня и ночи. Гермиона снова споткнулась и посмотрела себе под ноги: это, как оказалось, была стопка книг по Темной магии. Наверно, он украл их в запретной секции, когда покидал Хогвартс.

– Какая разница, грязно тут или чисто? – неожиданно спросил Том, вставая. Он загородил собой кровать и письменный стол. – В любом случае, – его голос дрожал, как будто он с трудом сдерживался, – я могу убрать все это сам.