Текст книги "Обладание лишенностью (СИ)"

Автор книги: Фишбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– Так почему же не убираешь?

– Потому что меня все устраивает.

– Послушай, – сказал Рон и медленно выдохнул, – я убираю в твоей комнате уже сколько, месяц? Может и больше. И знаешь, что? Почему именно сейчас я слышу эти претензии?

Том криво улыбнулся, словно впервые вспомнил про свой дурной характер. Он выпрямился и замер.

– Меня притащили в это время, и это я месяцами слышу только претензии в свою сторону, – сказал он певуче, как будто только и ждал повода для этих слов. – Я не хотел здесь находиться, но я здесь, и если я даже – даже! – не могу по своей воле покинуть этот чертов мир, то почему нельзя оставить меня в покое?

Гермиона задумалась, что он имел в виду: первый мир или вообще мир живых? Она осмотрелась, чувствуя, словно наблюдала всю эту сцену издалека. Рон обошел Тома по кривой дуге и рывком открыл шторы, но стало только немного светлее. За окном была какая-то облачная муть и ни одного солнечного луча.

– Как мы красиво заговорили, – сказал Рон. – А тебе чужда благодарность?

Том улыбнулся, но эта улыбка была надломленной, скорее брезгливой. Так не улыбался ни один знакомый ей человек.

– Ну что ж. Спасибо, что сломали мне жизнь. Спасибо, использовали в своих целях. И спасибо…

– Том, – грозно перебила его Гермиона, – что случилось?

– Ох, да ничего не случилось, – ответил он приторным голосом. Это тут же вернуло ее в воспоминание о Долорес Амбридж и ее сладких интонациях для ядовитых слов. – Просто я изо дня в день занимаюсь какой-то херней без возможности прекратить свои чертовы страдания. И все почему?

– Почему же? – спросила Гермиона. Она быстро сжала кулаки, стараясь подавить в себе раздражение. У нее почти сразу заболела спина, и она положила ладонь на шею.

– Потому что ты решила, – тихо начал Том, но казалось, что с каждым его новым словом голос становился громче, – ты решила найти какие-то Богом забытые книжки, и тебя даже не остановило то, что меня надо вышвырнуть из моего мира ради этого. Ради книжек. Вдуматься только! Я просто предмет, с которым можно делать все, что угодно!

Он прошел мимо нее к выходу из комнаты. Гермиона почти что ухватила его за предплечье, но он ловко вывернулся. Она еще сильнее сжала ладони в кулаки и так же резко их разжала. Внутри нее чесалось и кололось желание уязвить его.

– Слушай, а ты это хорошо придумал! – выкрикнула она ему в спину. Том ее проигнорировал. – Прости, что помешала сломать свою жизнь. Наверно, для тебя было бы лучше идти путем ненависти к себе и окружающим еще пару десятков лет!

Том замер на лестнице и посмотрел на нее таким острым и злым взглядом, и она ощутила приятную дрожь предвкушения. Он облокотился на перила и замер в деланно расслабленной позе.

– Может, так было бы лучше, – сказал он негромко, но достаточно четко, чтобы было слышно. – Представь, как тебя бы запихнули в будущее и сказали, мол: «Гермиона, вся твоя жизнь – это фарс, поэтому давай как-то по-быстрому придумай себе новую цель!» Или – что еще круче – тебе бы ничего не сказали, а просто кинули в пустой квартире на несколько недель. Отличный сценарий, ага?

– Ты ведешь себя как ребенок, – вдруг сказал Рон за спиной Гермионы. – Я вижу, что тебе просто хочется на кого-то покричать, поэтому, будь добр, делай это в другом месте.

– В каком другом месте? Может, мне сходить в Министерство и сказать во всеуслышание, что, оказывается, существуют миллиарды и миллионы других миров? – спросил Том сквозь стиснутые зубы, от чего это было больше похоже на шипение. Он резко одернул на себе футболку, как будто она сильно ему мешала.

– Погоди, – спокойно сказал Рон, и Том замер на первых ступеньках лестницы, не оборачиваясь. – Что тебя так сильно разозлило?

– Меня злит все, – ответил он, а потом повторил очень вкрадчиво: – Совершенно все.

Гермиона положила руку на перила и сжала. Ногтями она поскребла по лакированному набалдашнику. Когда Том заговорил, каждое его слово звучало так хлестко, как пощечина.

– Этот дом меня раздражает: то, какой он чистый и правильный. Вы словно создали какой-то сказочный мир, чтобы упорно не возвращаться в реальность. Эти все расписания, кто готовит завтрак; эта гипертрофированная опека. Как будто ты стараешься изо всех сил убедить себя, а они стараются убедить тебя, что ты не неудачник, который работает в скучном магазине. Как будто ты делаешь что-то важное.

Повисла пауза, которой Том, кажется, наслаждался. Он посмотрел на Гермиону и продолжил, не меняя интонации:

– И ты со своей ненужной опекой. У тебя нервы сдают, когда тебя не слушают и не делают, как хочется тебе. У тебя просто нет ни одного занятия, которое не переросло в работу. Ты совершенно посредственна. И что будет, если убрать всю эту шелуху? Ничего не будет. Никого. Вы не люди, а набор советов из журнала «Идеальная семья».

Гермиона медленно выдохнула.

– Знаешь, – сказал Рон, хмурясь, – твои слова очень ранят. Ты что, даже не понимаешь, как это звучит? За всю свою жизнь ты научился только отвечать злом на все, что с тобой происходит?

– Я прекрасно понимаю, что говорю и зачем.

Гермиона осмотрела их прихожую: сейчас она казалась отчего-то пустой. Том стоял в центре этой пустоты и брезгливо поджимал губы.

– Может, поэтому тебя и не усыновляли, – сказала она, и Том сжал челюсти. Он еще какое-то время молчал, а потом медленно спустился к дверям, обулся и вышел.

Ей не хотелось за ним идти. Они сели на ступеньках. Потом, спустя какое-то время, Рон сказал:

– У меня просто нет слов.

Гермиона обняла колени. Ее плечи давила невидимая плита.

– Это все его депрессия, – наконец ответила она, – он не хотел говорить это нам.

– Точно, – хмыкнул Рон, – без депрессии Том сжег бы дом.

– Рон!

Она уронила голову на руки. Раздражение выгорело, оставив после себя только неприятную пустоту и уже привычное безразличие.

***

Она затянула резинку на волосах туже, чем обычно.

У двери стоял Том. Он однозначно скучал: слишком внимательно рассматривал обои и иногда хмурился. Гермиона совсем не ждала от него извинений и, похоже, была в этом права.

– Ты не замерзнешь в рубашке? – спросила она, смотря на стену над его головой. – Давай я принесу тебе свитер. Похолодало.

Она изо всех сил старалась не надеяться на благодарность или хотя бы простую вежливость, но вдох все равно застрял в горле. Том ответил ей не сразу.

– Да, давай.

На улице облака вытесняли солнце и голубые лоскуты неба. Похоже, начинался дождь. Несколько капель упали ей на щеки.

– Извини за то, что я тогда сказала.

Она настолько сильно хотела этих извинений от него, что могла заглушить это только своими. Мысленно Гермиона несколько раз повторила: «Я взрослее, я умнее, я тоже неправа», чтобы обида хоть немного схлынула, но этого не случилось.

Том мазнул по ней безразличным взглядом.

– Мне плевать на твои извинения.

– Спасибо за честность.

В кабинете Франчески Том выбрал сесть в кресло. Он чем-то напоминал ей фейерверк, который дрожал на месте до того, как взорваться в воздух.

– Как ты провел это время?

Гермиона вдруг поняла, что в этот раз желала услышать этот разговор от начала до конца, не выпадая и не отвлекаясь. Она наклонилась вперед.

Том неопределенно махнул рукой. Франческа поправила очки и, мельком глянув на время, добавила:

– Миссис Грейнджер платит мне десять галлеонов за час не для того, чтобы ты молчал или лгал.

– Как скажете, – ответил он. – Я отвратительно провел это время.

– Почему?

– Потому что мне все в этом мире противно.

– Это похоже на злость, – уклончиво сказала она, а потом, когда молчание затянулось, продолжила: – О, ты в ярости.

– Конечно, – ответил Том и провел ладонью по лицу. – Сразу предупреждая вопросы: я злюсь на то, что меня притащили сюда против воли.

Гермиона громко хмыкнула. Какой мелкой, бессмысленной была причина. Она откинулась на спинку кресла и, наколдовав себе подставку для ног, легла удобнее. Сейчас она совершенно не чувствовала к нему ни жалости – такой привычной, от которой сжималось сердце, ни симпатии, что уже давно следовала за ней. Все это блекло, и становилось легче.

– Только ли на это ты злишься, Том? – спросила Франческа, а потом добавила: – Я вижу, что природа твоей злости намного глубже этого. Возможно, какие-то еще ситуации вызывают у тебя это чувство?

– Я злюсь, что в этом мире я делал много необдуманных решений.

– Так ли это на самом деле? Ты, именно ты, их не делал.

– Но я бы сделал, – возразил Том. – Не надо все опять спихивать на то, что меня никто не любил.

Он сложил руки на животе. Его лицо казалось серым из-за темноты за окном.

– Хорошо, – вдруг согласилась Франческа. – Закрой глаза и попробуй представить эту злость, это чувство, и говори мне обо всем, что у тебя ее вызывает. Не задумывайся.

– О, прекрасно. – Том громко цокнул языком. – Хорошо. Злость. Что ж. – Он снова цокнул, а потом начал медленно перечислять: – Еда, вилки, ложки, чашки. Кровать, пыль, окна, пол, ванная, выключатели. Расписание, книги, шкаф, огонь, серый, каша…

Франческа поморщилась, но Том этого не мог видеть.

– Остановимся на кровати. Почему?..

– Иногда мне сложно вставать, – сказал он и сжал в кулаке край свитера. – Я просто могу лежать часами в неудобной позе, но у меня нет возможности лечь по-другому, у меня начинает болеть спина и неметь ноги. А-а пыль потому, что она везде оседает и мне надо ее убрать, но я не хочу, пол липкий, а в ванной надо мыться.

Гермиона против воли представила все, что он говорил.

– Ты злишься потому, что ты должен это делать?

– Не знаю, – ответил он через время. – Я хочу покоя, чтобы меня никто не трогал, не лез ко мне.

– Что в твоем понимании покой? – спросила Франческа.

– Раньше у меня он просто был, – уклончиво ответил Том. – Я просто жил, не думая об этом психоаналитическом бреде! А теперь мне постоянно, – он выделил это слово, – постоянно плохо. Мы говорим много бессмысленных, пустых слов, которые ничего не значат и ничего не меняют.

Она на какое-то мгновение задумалась, вправду ли Тому помогала психотерапия, хотел ли он этого или просто делал все по инерции. Он словно находился в какой-то замкнутой комнате со стеклянными стенами, и постепенно, день за днем, засасывал и их тоже. Гермиона вернулась в реальность от голоса Франчески:

– …твоя злость очень похожа на то, что ты совершенно не хочешь воспринимать реальность. Проще злиться на ветряные мельницы, чем признаться себе…

Том подался вперед, уперевшись руками в подлокотники.

– Да в чем мне себе признаваться? Как этот ваш заученный бред относиться конкретно ко мне?

Франческа села прямее. Гермионе хотелось, чтобы его вывели на эмоции, заставили выплеснуть всю желчь, что переполняла его.

– Как ты думаешь, как он относиться к тебе? – жестко спросила она. – Давай же, удиви меня.

Том вздрогнул, как будто увидел привидение. Он рвано вдохнул.

– Хорошо, Том, – ее голос снова стал мягче. – Подумай, пожалуйста, когда ты чувствовал что-то похожее на то, что произошло сейчас.

Быстро стемнело, и ореолы ламп освещали только небольшую часть комнаты. Лицо и шея Тома были едва-едва видны, и только отдельные очертания мелькали на свету, когда он двигался. Гермиона вздрогнула, когда услышала всхлип, а потом еще один.

– На кого ты хотел бы так накричать? Возьми салфетку.

– Спасибо, – сдавлено ответил Том. – На миссис Коул, наверно. Она называла меня ненормальным. На отца, потому что он бросил меня и мою мать. И на нее, ведь она тоже как бы… Черт. Я так хотел убить его, и я бы точно сделал это. Я знаю, где его дом. Так странно, – сказал Том. В его голосе дрожала эмоция. – Я бы сделал это.

– Ты все еще хочешь?

– Нет, – со вздохом ответил он. – Это все равно ничего не изменит: ни мое прошлое, ни настоящее, ни будущее. Я сирота, а то, жив мой отец или нет, неважно.

– Но ты все равно злишься на него?

– Да. Мне обидно. Я представлял, что он заберет меня из приюта. Еще в детстве.

– И что ты сказал бы ему?

– Что ему нет оправдания. Что он просто мусор, который не заслуживал моей матери…

– Что еще?

Том резко наклонился вперед – ореол лампы частично осветил его силуэт – и закрыл лицо руками.

– Что я никогда не полюблю его.

Гермиона сглотнула. До дома они шли пешком, продираясь через непогоду, и совсем не говорили. Она и не знала, чего ей хотелось больше – оставить его в покое или, наоборот, вывести на более теплую эмоцию.

***

За завтраком первого сентября они доедали деньрожденческий торт Розы, который был таким большим, что со вчера осталось больше половины. С утра все пошло наперекосяк: по ступеньках вверх-вниз летали чемоданы, хватая парящие вещи, совы вылазили из клеток, а каша, как оказалось, подгорела, поэтому Рон варил ее заново.

– По-моему, есть торт перед кашей отвратительно, – сказал Том, не переставая скрести вилкой по пустой тарелке.

Гермиона нервно дергала ногой, и уже хотела что-то ответить, но Роза опередила ее:

– Ты можешь хоть десять минут не портить всем настроение?

– А ты можешь хоть десять минут не давить эту идиотскую улыбку?

– Ты сам решил, что не поедешь в этом году в Ильверморни, – вставил Хьюго и широко зевнул.

– Погодите, – вмешался Рон, постукивая ложкой по борту кастрюли. – Ты, Том, сейчас только и ищешь повод на кого-то наехать. Или, может, ты хочешь быть в центре внимания?

– Я только спросил, какого черта в этом доме едят сначала торт? Это был просто…

– Ты мог быть и вежливее, – сказала Гермиона и, устав от скрежета, забрала у Тома вилку. Все равно его тарелка была пуста. – Я очень устала, милый, изо дня в день слышать один негатив и оскорбления.

– Сейчас я никого не оскорблял.

– О, – с чувством сказала Роза, – я, например, не могу забыть, как ты назвал нашу семью.

– И ты не извинился, – добавил Хьюго и встал, чтобы заглянуть в кастрюлю с кашей. – И не поздравил Розу с днем рождения! Не бей лежачего, ага.

– Ага, – в тон ему ответила Роза, и они оба вышли из кухни.

Гермиона вернула Тому вилку, и он долго ковырялся в своей еде и кривился каждый раз перед тем, как глотнуть.

Вдруг Том резко подался вперед и закрыл нос ладонью. Сквозь пальцы потекла кровь и капнула на тарелку. Он соскочил со стула, чуть не упав, и вышел из кухни, все еще не отнимая руку от лица.

– Какая волшебная тишина, дорогая.

– Это ненадолго, дорогой, – ответила Гермиона и, посмотрев на кашу, положила себе еще кусок торта. Рон намазал тост джемом и с хрустом откусил.

Том не вернулся ни через пять минут, ни через десять, поэтому Гермиона пошла его проверить. Обычное кровотечение должно было уже остановиться.

В ванной комнате стоял ощутимый запах рвоты. Том опирался на ободок унитаза, пачкая его кровью. Он повернул к ней голову – глаза были красные от слез, слюна вязкими каплями тянулась от губ к подбородку.

– Ох, – сказал он, не прекращая дрожать.

Гермиона опустилась на колени рядом с ним и, переборов секундное сомнение, обняла за талию. Том продолжил плакать, но уже без слез. Истерически. Он дышал неровно, и после каждого вдоха тихо поскуливал, как побитое животное, пока не переходил на вой. Его плечи дергались, Том был не в состоянии их расправить или, наоборот, отпустить.

Он закашлялся и снова вырвал. Его затрясло.

Обычное носовое кровотечение уже должно было остановиться. Похоже, поэтому ее дети не ели кашу.

Она призвала «акцио» пакетик тех забастовочных конфет из магазина Рона и пропихнула ему в глотку кровоостанавливающую. Том замер на мгновение, а потом слишком резко навалился на нее всем телом. Всего на какой-то десяток секунд в ванной застыла вязкая, неестественная тишина, а потом он снова зарыдал, прерываясь на судорожные булькающие вздохи. Гермиона дотянулась до раковины и намочила салфетку теплой водой.

– Сейчас я вытру тебе лицо, ага? Милый?

Том закрыл глаза. Он вздрогнул, когда она коснулась салфеткой его щеки.

– Холодная?

– Нет.

– Голова не кружится?

– Только болит.

– Пойдешь поспишь?

– Да, – ответил Том и сморгнул две большие слезы. Он немного отстранился, а потом очень осторожно, почти не касаясь, обнял ее. На шее она почувствовала влагу с его ресниц и щек. – Я такой ужасный. Прости меня. Я не хочу тебя больше расстраивать и разочаровывать. Пожалуйста. Мне очень важно, чтобы ты не была разочарована.

– Я не разочарована, – через силу сказала Гермиона и обняла его немного крепче. Его футболка была мокрая, а кожа слишком теплая, но это не имело никакого значения. – Я горжусь тобой. Ты такой молодец, и ты правда стараешься.

Том снова заплакал, но бесшумно – прямо как раньше. Его слезы закатились ей под воротник рубашки.

– Я так устал, – сказал он со вздохом и разомкнул объятия.

У него припухло лицо. Гермиона, слыша, как стучало сердце, положила руку ему на щеку. Том прикрыл глаза и склонил голову к ее ладони.

– Я могу поклясться, что не оставлю тебя одного.

Он осторожно отстранился.

– А я говорю вам: не клянись вовсе: ни небом, потому что оно престол Божий, – Том поднялся и потянул ее за собой. Он немного помолчал, словно вспоминая. – …ни землею, потому что она подножие ног Его; ни Иерусалимом, потому что он город великого Царя. – На его лицо лег мягкий свет от лампы, и она увидела маленькие покраснения и царапины. Том умылся и продолжил: – …ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или чёрным.

Эти строчки подействовали на нее как заклинание – забрали тревогу, оставив только какую-то маленькую и хрупкую эмоцию, которой пока не было названия. Том присел на бортик ванной.

– То, что я ничего с собой не делаю, не значит, что я не хочу. Я рад, что это случилось. Правда рад. Наверно, стоит благодарить Хьюго.

Он положил руку на сердце и сжал ткань футболки. Гермиона смотрела на него, а пальцы покалывала нужда коснуться его.

***

В кабинете Франчески Том молчал. Гермиона не знала, какой по счету это был сеанс, но тоже чувствовала странную усталость.

– Должно быть, ты сильно разочарован во мне? – спросила она.

– Нет, – легко ответил Том, – только в себе. И в своей жизни. Она такая жалкая, я словно какая-то муха, накрытая стаканом.

В кабинете были задернуты шторы, и темнота давила на каждый предмет. Том среди этой темноты терялся, как какая-то безделушка, и Гермиона с трудом могла разглядеть черты его лица.

– Мне кажется, у тебя больше оснований разочаровываться во мне. Я не так уж и много сделала для тебя.

Том хмыкнул.

– Нет, – снова повторил он. – Я не смог добиться того единственного, к чему стремился. Это глупо обвинять каких-то других людей, как бы мне ни хотелось.

– А кого ты можешь обвинить?

– Все те же люди. Ничего нового. Я в замкнутом круге.

– Как бы ты мог из него выбраться?

– Выбраться?

– Да.

– Я не могу.

Какое-то время они молчали, и Гермиона тоже не знала, что можно было сказать в этой ситуации. Она сжимала и разжимала кулаки, стараясь развеять напряжение и давящую скуку.

– Хорошо, – вдруг сказала Франческа. – Давай сделаем небольшое упражнение. Представь, что ты бессмертен. Что бы ты делал?

– Мои убеждения изменились, поэтому я не знаю. Теперь я не думаю, что мне нужно кого-то уничтожать или менять политику магической Британии. В этом нет смысла.

– Почему?

– Даже Гитлер проиграл. Нельзя добиться полного превосходства, угнетая какую-то группу населения открыто. Гриндевальд тоже вел похожую политику, убивал маглов и маглокровок, но я много думал об этом. Зачем? От того, кто родил тебя, нет совершенно никакого проку. Только статус. Посмотрите на это сейчас: кого волнует чистота крови в этом времени?

Том отклонился на спинку кресла, и на его лицо упала полоска света от неплотно закрытой шторы. Он поморщился и снова наклонился вперед.

– Тогда почему ты за это так держишься?

– Это мой провал. Унизительный.

– Что в этом унизительного? – спросила Франческа так быстро, как будто весь сеанс ждала именно этого слова.

– Проигрывать унизительно, – ответил Том, и Гермиона тяжело вздохнула. Иногда она думала так же. – Очень. Я теперь и не знаю, что мне делать дальше.

Снова повисла давящая тишина, а Том подтянул под себя ноги и положил подбородок на колени.

– Мы с тобой говорили, что ты старался заслужить любовь. Как думаешь, какие другие способы есть?

Ей показалось, что словосочетание «заслужить любовь» звучало как приговор. Том, похоже, думал о чем-то похожем – он скривился и неохотно ответил:

– Не знаю. Мы все делаем для того, чтобы получить отдачу. Моя успеваемость, поведение, даже манера речи – все было идеальным, чтобы получить внимание в Хогвартсе.

– Почему ты выбрал именно эту тактику?

Том оживился: выпрямился в кресле и сказал лекторским тоном:

– Толпа ведется на образ, личность же смотрит глубже. Чтобы заслужить внимание толпы, мне нужно было говорить просто и продвигать близкие им цели, а чтобы получить доверие каждого по отдельности, нужно было только показать немного человечности.

Гермиона почувствовала гордость от того, как он это говорил. От нее не укрылось, что сегодня Том был больше собран и в целом напоминал себя прежнего. Наверно, он потратил многие часы в прошлом, чтобы выучить все, о чем говорил сейчас.

– Но с Дамблдором это не сработало, – хлестко сказал Том. Он провел рукой по волосам, стараясь их пригладить. – Старик почему-то понимал, что все это фальшивка.

– А какой ты настоящий?

– У меня скверный характер. Я вспыльчивый и подозрительный. Если бы я был собой, то никто бы не стал даже со мной разговаривать.

– Может, есть что-то еще?

Том, кажется, задумался. Он снова потянулся в кресле и зевнул, не прикрывая рот.

– Не знаю.

– Как бы тебя могли описать люди рядом? Настоящего тебя.

– Ну, Рон, скорее всего, думает, что я настоящая язва. А Гермиона говорит, что я старательный. Может, это хорошее качество.

Гермиона улыбнулась от его слов.

– Чтобы выстраивать отношения в обществе, тебе надо научиться по-настоящему слушать других людей и говорить о своих чувствах, – серьезно сказала Франческа. – Ты с кем-то близко общался в приюте или Хогвартсе?

– Нет. Так чтобы близко, то вообще ни с кем. Думаю, что мне было немного одиноко всю жизнь.

– А сейчас тебе как?

Том сложил руки на животе и замер. Гермиона тоже замерла, ожидая его ответа. На нее давила темнота комнаты – хотелось разогнать длинные тени каким-то особенно ярким заклинанием.

– Я не могу сказать, одиноко мне или нет, – медленно начал Том, подперев щеку рукой. – Я каждый день нахожусь в такой невыносимой агонии, как будто бесконечно горю заживо.

– Ты знаешь, что вызывает ее?

– Ну, уже да, – вздохнул он. – Но мне от этого вообще не легче.

В коридоре Гермиона замерла перед ним, сомневаясь, стоит ли касаться его. Том стоял, сгорбившись, и рассматривал пол. Она понимала его, но не могла ощутить все те эмоции, которые он переживал день ото дня. Как жаль, что совершенно никак нельзя было облегчить его участь.

Гермиона подошла ближе и процитировала:

– Не замыкайтесь в себе, учитесь видеть дальше собственного носа. Другого выхода нет – прав тот, кто умеет превращать дерьмо в конфетку.

Том улыбнулся.

– Кто бы это ни сказал, он мне нравится.

– Это Ирвин Ялом.

– Это ты его постоянно читаешь?

Она удивилась тому, что он это заметил.

– Ага.

– Ага, – эхом ответил Том.

***

Вчера она выбросила очередной увядший букет, и теперь в кабинете было как-то пусто. Гермиона вчитывалась в книгу, стараясь составить схему.

Разболелась спина. В кабинете было мрачно. На диване спал Юксаре, время от времени пофыркивая черным носом.

Неожиданно зеленая дверь тихо скрипнула, открывшись, и вошел Том. Из-за спины он почти сразу достал букет бархатцев: таких смешных цветов с яркой оранжевой сердцевиной и красными лепестками, обрамленные такой же оранжевой каймой.

– Ты знаешь, что они значат на языке цветов? – сразу спросила Гермиона и взмахнула палочкой, наполняя вазу водой.

Том прямо на нее посмотрел, а потом, так и не моргнув, отвел взгляд.

– Ага, знаю.

Он помялся, не решаясь сесть возле спящего Юксаре, и все же спросил:

– Ты не против, если я тут немного побуду?

– Оставайся.

Она еще хотела добавить, что ей надо работать в тишине, но что-то ее остановило. Том еще раз взглянул на Юксаре и сел на самом краю дивана, поджав ноги. В кабинете стало как-то сразу не так пусто, как несколько минут назад.

– Ты никогда не приходил ко мне на работу.

– А, – начал он и сразу замолчал. Потом покусал губы и продолжил: – Дома никого нет: малые в Хогвартсе, ты и Рон на работе. Мне кажется, я бы точно себе что-то сделал, если бы просидел там хоть лишнюю минуту. Извини за это. Я просто тихо посижу, ага?

– Ага, – ответила Гермиона. Мысли о работе как-то сами по себе отошли на задний план, и она откинулась на спинку кресла и повернула голову вбок: за окном на землю опускались тяжелые грозовые тучи. Она чувствовала, как и на нее что-то такое опускалось, что с приходом Тома не развеялось, но определенно стало менее мрачным и плотным.

Она листала четыре книги одновременно, жирно подчеркивала предложения, которые противоречили сами себе, а потом резко отложила карандаш и вздохнула.

– Мы будем пить чай.

Том вырубил свой (а когда-то он был ее!) плеер и подхватился к шкафу с чашками и заваркой.

– Какой ты активный.

– Как и полагается человеку, которого полностью содержит работающая женщина вдвое старше него, – сказал Том и гаденько улыбнулся. Она хмыкнула и достала из ящика стола печенье.

Они молчали, и это молчание медленно, минута за минутой, принесло ей облегчение. Словно кто-то выдернул наконец-то колючку. За окном гремело, а тучи становились все темнее, отчего и комната заполнилась длинными тенями. Бархатцы на ее столе выглядели, как пятно краски на совершенно белом листе.

– Том, а ты когда-то раньше… – она запнулась, пытаясь подобрать слова, но Том и так все понял. Он отставил чашку на журнальный столик и сцепил пальцы в замок.

– Да. Пару раз. Я не хотел говорить об этом Франческе. Вы с Роном, когда возились со мной в тот, – Том зажмурился и выдохнул, как будто ему было сложно говорить это вслух, – период, наверно, просто не заметили. Я ж не дурак руки резать.

– А что ты дурак резать?

– Чуть ниже тазовой кости. Я специально выбирал, чтоб видно не было.

Почему-то она улыбнулась. Может, от того, что он просто этим с ней поделился.

– Это еще было, когда мы в прошлое мотались. Давно, короче. Сейчас, пока я тут, с тобой, мне легче. Я просто не хочу опять этим заниматься. Это больно и ноет потом несколько недель, если ничем не обработать. А смысл его обрабатывать, если, ну?..

Домой они шли пешком – Гермиона твердо решила добавить в жизнь Тома немного активности. Рядом с ней он брел медленно, но не жаловался.

– Смотри, в этой школе я училась до Хогвартса.

Том, кажется, о чем-то упорно думал и был совсем не готов поддержать разговор. Еще не темнело, но тяжелые тучи все так же давили на землю. Несмотря на это, она чувствовала легкость и – совсем немного – веселый азарт.

Гермиона подошла к закрытой калитке и, положив ладони на решетку, спросила:

– Ты когда-то лазил через забор?

– Я лазил под ним. В приюте кто-то сделал подкоп.

– Это совершенно другие ощущения, милый.

И, чтобы не дать себе времени на сомнения, в два движения перемахнула на другую сторону. Определенно, аврорский полигон с Гарри каждую неделю послужил хорошую службу.

– Чего стоишь? Хочешь нарваться на охранника или не любишь нарушать правила?

Том опасливо огляделся и осторожно залез наверх. Прыгать он не спешил.

– Тут два метра всего. Не расшибешься.

Он выдохнул и приземлился не настолько грациозно, как она. На территории школы было удручающе темно и слишком пусто. Том шел за ней, отставая на два шага.

– О, они вынесли старые парты, – сказала Гермиона. Она попробовала одну из них на прочность и залезла. С такой высоты даже обычная магловская школа казалась более волшебной, чем была на самом деле. – О, капитан, мой капитан!

Том склонил голову к плечу, а потом, фыркнув, отвернулся. Она перешагнула с одной парты на другую, покачнувшись.

– Из какой книги это?

– Это фильм такой, «Общество мертвых поэтов» называется, – ответила Гермиона. Том осмотрелся по сторонам и тоже залез на парту возле пристройки. Она подошла ближе, чтобы заглянуть на крышу, но ничего не разглядела. – А в фильм они это из стиха Уолта Уитмена взяли.

– Как все сложно! – сказал Том и, опершись руками на пристройку, попробовал подтянуться, потом пару раз подпрыгнул на месте, и парта с треском раскололась посередине. Он быстро соскочил на землю, путаясь в ногах, и Гермиона случайно успела разглядеть его лицо в этот момент – и тоже улыбнулась.

Том подал ей руку, и она спустилась. Перелезли обратно уже быстрее, но Том все равно застрял на заборе, рассказывая ей о своем единственном походе в кино еще в далеком 1941 году.

Легкость, которая коснулась ее еще на выходе из Министерства, так и сопровождала ее до самого конца дня.

***

– Я так устал, – сказал Том за обедом в субботу. Он, кажется, изо всех сил старался сдержать эмоцию. – Можно, я сегодня не пойду?..

– Ты уверен? – спросил Рон, и Гермиона уже знала, что он разрешит.

– Ты пойдешь.

– Но если Том не хочет, зачем его заставлять?

– А если в следующий раз он тоже не захочет? – грозно спросила Гермиона. Ей не нравилось спорить с Роном.

Том медленно положил в рот кусочек пирога и через силу его проглотил.

– Ладно, я пойду. Все нормально.

Когда он это говорил, то выглядел настолько несчастным, что Гермиона уже чуть не забрала свои слова обратно.

Обуваясь, он долго сидел с развязанными шнурками и смотрел в одну точку. Может, ему вправду нужен был небольшой отдых. Она вздохнула и перед выходом поправила воротник его свитера.

– Как ты провел это время? – спросила Франческа, и Том монотонно перечислял свой небольшой список дел за пару дней. Так Гермиона узнала, что за трое суток он посмотрел шесть сезонов «Офиса» и ему не понравилось. Потом, как выяснила Франческа, все же понравилось, и эта новость почему-то подняла Гермионе настроение.

– И мне все еще очень плохо, – сказал Том. – У меня как будто сжимается желудок. Мне ничего не помогает. Я так больше не могу.

Она подумала, что все же стоило оставить его дома. Если он сегодня заплачет, то она тоже не сможет сдержать слез.

– Во время терапии может становиться хуже, Том, – мягко сказала Франческа.

– Но как мне поможет знание того, почему мне плохо? Все равно я остаюсь ни с чем.

– Ты не думал, что ты слишком акцентируешь внимание на обладании этим ничем?

Том нахмурился и подпер голову рукой.

– Как этим можно обладать? Это же по сути ничего.

– А это ты мне скажи.

– Просто мне не дает покоя, что я не добьюсь этого. Да, возможно, бессмертие это как сублимация желания быть… любимым, – Том словно подавился на этом слове, но продолжил: – А вдруг бы меня отпустило? Ну даже если без этих политических переворотов жить вечно – прекрасно. Это бесконечное количество времени.