Текст книги "Беззвёздная дорога (СИ)"
Автор книги: emilyenrose
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
– Мне кажется, ты говорила, что это его дорога, – сказал Фингон.
Да какая разница? – поспешно ответила паучиха.
Фингон понял, что она пытается обмануть его. В нём уже закипал гнев; к нему присоединилась решимость. Даже если она говорит правду – даже если их не пустят обратно в мир – это было зло, которого он вынести не мог. Вынести, что такое чудовище будет нависать над тем, что осталось от Маэдроса – и смеяться!
– Ты не получишь меня, и ты больше не получишь его, – сказал он. – Тебе заплатили сполна, тварь. Даже Унголианте не было дозволено поглотить всё. – Он внимательно присмотрелся к тому месту, где были глаза паучихи, и поставил звёздный фиал к своим ногам. Он ждал, что тот потускнеет, когда его выпустят из рук, но круг белого света всё ещё отважно сиял, а бездвижная фигура под паутиной испустила тихий стон.
Ах, эта? – сказала паучиха. – Вы там вокруг неё такой шум подняли! Ничего в ней не было особенного. Нас ведь миллионы; нас больше чем звёзд в вашем небе.
– И если ты его сейчас не отпустишь, – сказал Фингон и положил стрелу на тетиву, – одной станет меньше.
Не осмелишься, – сказала паучиха.
Фингон выстрелил. Стрела попала в цель. Огромные паучьи глаза были заметной мишенью.
Ой! Больно же! – взвизгнула она.
Фингон мрачно послал ещё одну стрелу ей в глаз – рядом с первой. Тогда случилось нечто странное: как только стрела слетела с тетивы, свет звёздного фиала, казалось, перелетел на её наконечник, и она оставила в воздухе белый след на несколько мгновений, пока летела. Паук зашипел. Третья стрела Фингона стала дротиком из белого огня, и когда она попала в паучиху, та завизжала и быстро поползла вверх, обратно в тень у него над головой. Но бледный след стрел следовал за нею, и Фингон всё ещё продолжал видеть свою цель – светлое пятнышко в мерзкой тьме. У него осталось три стрелы. Он быстро послал их в цель одну за другой, и свет звёздного фиала сиял на каждой; и последняя стрела пролетела, как восходящая звезда; послышался запах горелого и визг твари, когда стрела попала в цель.
Стрелы не убили её. Она даже не сильно пострадала. Но это была трусливая старая тварь, и раньше она никогда не сталкивалась ни с чем, что осмелилось бы сопротивляться ей. В ярости, полуслепая, она отползла обратно, в тени наверху. Там были тайные проходы, куда она могла бежать. Ей неинтересна была добыча, которая сопротивлялась.
Ох, ладно, ладно! Но подожди! – клацнула она, убегая. – Однажды мы заполучим тебя, маленькая мошка. Мы съедим твои звёзды. Всё съедим. Ты только подожди!
И потом она ушла. Облако злобы, в котором она обитала, ушло вместе с ней. Теперь здесь царили лишь тишина и молчание, пустота Пустоты; и здесь был Маэдрос, лежавший, скрючившись, на железном троне. Ему удалось двинуться под паутиной – совсем чуть-чуть. Он отвернулся от света.
Фингон упал на колени рядом с ним. Кинжала у него не было. Голыми руками он разорвал тонкие, липкие нити паутины, которые покрывали его друга.
– Маэдрос! – воскликнул он.
Но Маэдрос ничего не сказал. Фингон увидел, что он отдёрнулся от блеска звёздного фиала и осторожно положил его. Ему не хотелось совсем откладывать его в таком злом месте. Он отодвинул самые отвратительные куски паучьей ловушки, и они распались в его руках, оставив липкие следы. Там было множество слоёв, и часть их была разорвана, как будто бы когда-то Маэдрос пытался бороться: но верхние слои были нетронуты.
Маэдрос всё ещё не отвечал – ни на прикосновения Фингона, ни на звук его голоса, ни на своё собственное имя. Фингон думал, что он может быть без сознания. Но когда он сорвал самые мерзкие куски паутины с лица Маэдроса, он увидел, что глаза его открыты. Но что-то было чудовищно не так: глаза его были сплошная тьма. В его глазах была ночь – так же, как у близнецов; у близнецов, которые сказали, что их уже нельзя спасти. Фингон закричал от горя. Он потянулся к звёздному фиалу, надеясь, что это лишь игра теней. Когда он поднял его над лицом Маэдроса, то увидел, что это не так. В глазах Маэдроса действительно была тьма. Однако надежда ещё была: ибо хотя в них и не было света, Фингон только что, когда Маэдрос заморгал и снова попытался отвернуться, увидел, что его глаза ещё не растворились в Пустоте. В них была тень, но ему показалось, что он всё ещё видит там намёк на зрачок и радужную оболочку. Он облегчённо вздохнул.
– Прости, – сказал он. – Мне надо было проверить. Смотри, – он положил звёздный фиал на пол, – вот, я его убрал.
Но Маэдрос всё ещё молчал. Он лежал, тихо дыша, точно так же свернувшись клубочком, как он был в паутине; его здоровая рука была плотно прижата к груди. Фингон даже не был уверен, понимает ли он, что здесь кто-то есть. Он положил руку на плечо Маэдроса и снова позвал его по имени – и снова, ещё мягче. Он нервно оглянулся на тени, в которых исчезла паучья королева. Сейчас ему удалось отпугнуть её, но он не сомневался, что в конце концов она вернётся, особенно если они так и будут здесь сидеть.
– Маэдрос! – позвал он снова, ещё безнадёжнее, но всё было бесполезно. Маэдрос не слышал его.
Фингон сел рядом с ним, скрестив ноги. Он нервно сглотнул.
И взял свою арфу.
Он даже не знал, что играть. Он начал со старой песни о Валиноре неомрачённом – может быть, Маэдрос вспомнит, как слышал её в тёмном месте, которое не слишком-то отличалось от этого. Сейчас, как и тогда, в горах, она звучала совсем беспомощно, но Фингон всё равно пел её. И затем он спел другие, похожие на неё песни – песни об их юности в далёкой прекрасной стране, а потом – песни Средиземья, не только гимны изгнанников, но и песни повеселее, которые помнились ему, те, что играли в залах Химринга или у берегов озера Митрим в праздничные ночи; песни вызова и радости среди тьмы, которые так долго были ему не нужны. Это были песни старой радости. Ибо там была радость – была!
И после этого он почувствовал, как его сердце и голос естественным образом обращаются к более поздним мелодиям – песням прощения и исцеления, к песням о восходе новой звезды, песням Возвращения изгнанников. Но ничто не могло тронуть недвижно лежавшую там фигуру. Фингон закрыл глаза и продолжал петь, – сейчас он пел не только для Маэдроса, но и для себя, чтобы напомнить себе, что вне этой тьмы всё-таки существует мир. И наконец, даже не собираясь этого делать, он стал вдруг петь ту самую песню на вестроне, которая появилась в Средиземье долгое время после того, как сам он погиб и оставил его навеки; песню, которую никогда никто не узнал бы в Валиноре, если бы её не принёс туда хоббит. Это была простая мелодия с простыми словами. В ней воздавалась хвала Солнцу и звёздам.
Он спел её до конца, и потом снял пальцы со струн, и вздохнул, и открыл глаза.
Маэдрос смотрел на него.
Он почти не двинулся. Лишь повернул голову. Но его глаза больше не глядели пустым взглядом. Маэдрос смотрел на него. Сердце Фингона подпрыгнуло.
– Маэдрос! – сказал он. – Теперь ты меня слышишь?
– Фингон, – прошептал Маэдрос голосом сухим, как сухой камыш. – Нет. – Он снова закрыл глаза. – Нет, нет, – сказал он, и хотя в этом слабом голосе едва ли можно было услышать какое-то чувство, Фингон видел по его напрягшемуся лицу, что ему как будто бы больно. – Не здесь, – сказал он, – нет, пожалуйста – только не ты!
========== Глава 7 ==========
– Это я, – сказал Фингон. – Я пришёл, чтобы отвести тебя домой. Нам нельзя здесь оставаться. Паук вернётся. Пойдём!
Он знал, что Маэдрос его слышит, ибо тот задрожал. Но он ничего не ответил, и не двигался больше, и не открывал глаза. Фингон осторожно положил руку Маэдросу на плечо. Касаться его было неприятно. Его кожа была холодной и влажной, и было трудно сказать, где липкие остатки паучьей ткани, а где – рваные обрывки потерявших цвет одежд, которые он когда-то носил. Все мышцы у него на спине выпирали. Он слишком исхудал, грустно подумал Фингон. Под кожей чувствовались кости.
– Маэдрос! – сказал он. – Пойдём отсюда!
Но Маэдрос остался недвижим. Фингон рискнул чуть потрясти его – никакого результата. Он нервно посмотрел вверх, в пустые тени. Он не чувствовал там ядовитого облака зла. Что если она может скрыть своё присутствие? Почувствует ли он, если она вернётся? Может быть, она затаится там, где её не видно, и выпрыгнет на них из тьмы? Как же он ненавидел этот гнусный тронный зал! И они сидели здесь прямо на исполинском троне Моргота – лёгкая добыча, на самом виду. В любом случае это было не самое подходящее место для пары эльфов. Фингон вспомнил смех паучьей королевы, как близнецы, когда охраняли врата, предупреждали его; пауки, конечно, лгут… но всё-таки это была тюрьма, которую создал сам Маэдрос. Фингон нахмурился, глядя на недвижное тело рядом.
– Ну ладно! Неужели? – сказал он. – Мне уже давно пора забрать тебя домой. Вставай! Почему же ты всегда такой упрямый?
Ничего. Но Фингон почувствовал себя чуть лучше, вспомнив, как же упрям Маэдрос. Он всегда был упрямым, и видимо, все издевательства паучьей королевы не уменьшили этого упрямства.
– Ну хорошо же, – сказал он. – Как хочешь! Мы всё равно уходим.
Он подобрал звёздный фиал и с большим сожалением опустил его в карман. На них немедленно обрушилась тьма, но всё же в ней была чётко видна серая дорога, которая вела обратно, прямо к жутким дверям. Паучья королева перехитрила сама себя. Они могли идти по дороге как туда, так и обратно. Фингон закинул арфу и лук на спину. Маэдрос всё ещё не двигался. От него остались лишь кожа да кости; он не казался тяжёлым, но всё же было неудобно, что он так высок. Идти ведь недалеко – сказал сам себе Фингон. Вверх, к дверям, вверх по туннелю к злым воротам, затем – провал, верёвка, дорога; разбить стену, найти близнецов – и дом. Он подозревал, что ему не надо будет нести Маэдроса всё время. Его кузен был упрямым – но он был и гордым. Практически это было одно и тоже. Рано или поздно – и скорее рано – ему станет неудобно, и он будет вынужден идти.
Сначала – выбраться из этого жуткого места!
Фингон дотащил Маэдроса до края огромного трона. Спустить его вниз было трудновато, раз Маэдрос не готов был ему помочь, но по крайней мере, надо было двигаться вниз, а не вверх. Тащить его вверх было бы невозможно. Фингон легко соскочил на покрытый паутиной помост и стащил Маэдроса за собой. Он едва не рассмеялся, когда глаза Маэдроса открылись на мгновение, и на его лице отразилась тень удивления – пока он не вспомнил, какой он упрямец, и не сполз самым жалким образом к подножию трона.
Сама мысль о смехе, казалось, оскорбляла тьму в этом зале. Но это было абсурдно. Абсурдно. Всё это было абсурдно – и то, что Фингон вообще сюда пришёл, что ему удалось отпугнуть паучью королеву шестью сверкающими стрелами, которые едва могли ей повредить, и что Маэдрос выбрал из всех моментов именно этот, чтобы повести себя, как уставший и обиженный ребёнок. По крайней мере, сейчас он хоть сидел, а не лежал. Но сидел он так же скорчившись, так далеко наклонив голову вниз, что лица его Фингон не видел, а здоровая рука была сжата в кулак и прижата к груди. Паучья королева пока не возвращалась.
– Пойдём же! – сказал Фингон.
Ему удалось поставить Маэдроса на ноги, и закинуть его руку себе на плечи. Каким же он стал лёгким! Но встав, он не пытался уже снова сесть. Может быть, ему казалось, что на сопротивление уходит слишком много сил; но задача Фингона облегчилась. Он боялся, что ему придётся тащить Маэдроса на спине. Он посмотрел на конец дороги. Недалеко, сказал он себе. Совсем недалеко.
Он пошёл. Маэдроса пришлось тащить. Он не столько шёл, сколько спотыкался; три раза он падал и отказывался вставать. Но каждый раз Фингон поднимал его, закидывал его руку к себе на плечи и шёл дальше. Шёл по дороге. Здесь был подъём, которого Фингон не заметил, спускаясь сюда: подходя к железному трону, дорога очень постепенно, но опускалась, и теперь им пришлось идти в гору. Он не заметил бы этого, если бы был один, но благодаря Маэдросу подъём стал очень трудным. Он был более лёгким бременем, чем должен был бы быть – но всё же он был бременем.
Наконец они добрались до дверей, и здесь Фингону нужно было отдохнуть. Маэдрос привалился к нему, а он снова смотрел на половину изображения безликого повелителя зла. Моргота даже здесь не было. Искалеченный, он был скован где-то в Пустоте и жалел себя – если верить паучьей королеве – и выпускал в Пустоту своих драконов. Но здесь его не было никогда. Это была тюрьма Маэдроса, которую он создал себе сам. Фингон крепче прижал его к себе.
– Ты многого можешь стыдиться, – прошептал он. – Но мне кажется, Маэдрос, ты несколько себя переоцениваешь. Ты ведь не совсем Моргот. Начать с того, что ростом ты всё-таки не вышел…
Маэдрос ничего не сказал. Он него дурно пахло. Паучиха не соврала: затхлый запах отчаяния прилип к нему. Но они уже уходили. Фингон посмотрел на большой красный зал под сферой зловонного огня в железной чаше, и на туннель за ним, который вёл вверх, к воротам. Он даже и не думал попытаться проникнуть в лабиринты Ангбанда. Он полагал, что здесь нет никого, кроме пауков, а пауки найдут их везде. Таясь, они ничего не выиграют. Здесь ведь недалеко – сказал он сам себе опять. Дороги тут не было, и пол был неровным. Но тут было недалеко.
И они пошли дальше. Теперь то, что Маэдрос фактически отказывался идти или смотреть, куда он идёт, начинало раздражать, а потом и бесить Фингона. Пол уже был совсем разбит, и Фингон должен был смотреть, куда ступает сам. Было очень трудно одновременно делать это и следить за тем, как идёт Маэдрос, и нет ли на его пути чего-то, за что он мог бы запнуться; и, если он запинался, он падал, а когда он падал, Фингону приходилось останавливаться и снова поднимать его. Не раз Маэдрос терял равновесие настолько зрелищно, что в итоге утаскивал Фингона на пол за собой, и Фингону приходилось восстанавливать дыхание, отряхивать с одежды пыль и кривиться из-за царапин на руках, а потом уже идти дальше. Но он шёл дальше. Они оба шли дальше. Когда они добрались до особенно сильно разрушенной части туннеля, Фингон задумался в нерешительности. Может быть, было бы легче оставить здесь Маэдроса на минутку и пойти вперёд, разведать удобную тропу для них обоих. Потом можно за ним вернуться.
Он уже готов был так поступить, но, когда он снял руку Маэдроса со своего плеча, его сердце отчаянно дрогнуло. Он не затем искал Маэдроса всё это время, чтобы оставить его тут одного, скорчившегося, в таком месте – нет, даже на минутку. Он немного боялся, что паучья королева приползёт по стенам у них за спиной, или что Маэдрос сам может встать, повернуть, и пойти обратно, вниз, во тьму – Фингону совсем не хотелось ещё раз проходить через эти чёрные двери.
Тогда – вместе. Пусть Маэдрос бесит его сколько угодно. Фингон тоже может быть упрямым. Они шли через руины, и Фингон смотрел на босые ноги Маэдроса вместо своих, и отводил его от торчащих осколков камня и обрывков липкой паутины, которыми был усыпан пол туннеля. Это означало, что теперь сам Фингон спотыкался и задерживал их – на самом деле много раз – но он понял, что так ему самому спокойнее.
Им потребовалось много времени, чтобы таким образом дойти до ворот – но они дошли. Фингон боялся, что увидит здесь пауков, которые ждут их в своей паутине, но никого не было. Только зияли чёрные проходы, которые они сделали в покрытом заклёпками железе. С этой стороны всё не казалось таким ужасным – может быть, потому, что на сей раз это был выход. Фингон толкнул Маэдроса к самому широкому отверстию. Висевшие в нём паутины выглядели более тяжёлыми и липкими, чем раньше. Но всё-таки это был выход.
– Пойдём! – сказал он.
Если нежелание Маэдроса хоть как-то помочь самому себе выводило его из себя на протяжении всего пути через туннель, у ворот оно стало просто невыносимым. Они были так близки к спасению! Но всё-таки он так и не хотел ничего делать, и было гораздо труднее тащить и толкать его, когда здесь было так мало места, чтобы повернуться, а кругом висела паутина. Фингон едва не заплакал от отчаяния. Но всё-таки он не сдавался, хотя не раз осознавал, что занимается бесполезными уговорами, и он потратил столько времени, снимая с Маэдроса паутину, что совсем уже перестал беспокоиться о себе, а один раз почти безнадёжно запутался.
У них ушло много времени, чтобы одолеть ворота. Но у них получилось, и теперь они оказались на другой стороне – они, наконец, выбрались из Ангбанда, и оказались на открытом месте в тени пиков Тангородрима. Маэдрос немедленно соскользнул на землю, спиной к воротам. Фингон сел рядом с ним. Серая дорога снова началась там, перед ними. Фингон с радостью бы пошёл прямо по ней, если бы только у него были силы, но он был измучен, весь покрыт паутиной и ему снова пришлось бы тащить Маэдроса за собой. Минутный перерыв. Затем – дорога и пропасть. Он откинул голову назад и несколько раз глубоко вздохнул.
– Ты просто невозможен, – сказал он. – Я не знаю, почему я люблю тебя.
Затем он замолчал потому, что в голову ему пришли сразу две вещи.
Первое – это воспоминание; воспоминание, которое недавно ожило в нём: вечер в Химринге во время Долгого мира, старые подначки и старое счастье, Я не знаю, почему я тебя люблю – и Маэдрос, который, смеясь, раскрывает ему объятия. Другое было настоящим откровением – он испытал удивление, ликование, облегчение: это был ответ на вопрос близнецов там, на дороге. «Ты его всё ещё любишь?». Фингон осмелился проникнуть в Ангбанд, вошёл в тронный зал, встретился лицом к лицу с тем пауком – всё ради жалости. Но нечто большее, чем жалость, заставило его протащить Маэдроса всю дорогу вверх по туннелю и через врата.
Он был так рад, что понял это, что ему было просто необходимо сказать это вслух.
– Но я тебя люблю, – сказал он. – Люблю!
– Фингон, – сказал Маэдрос.
Фингон посмотрел на него. Его глаза были открыты. Он сел. Выражение его лица было очень печально – но по крайней мере, на его лице было выражение.
– Ну вот ты наконец, – сказал Фингон.
– Это действительно ты, – сказал Маэдрос несчастным голосом. – Зачем ты пришёл?
– Чтобы отвести тебя домой, – сказал Фингон и добавил, – потому что я тебя люблю.
Маэдрос сказал:
– Не надо было тебе этого делать.
– Но я всё равно это сделал.
– Когда же я заслуживал твоей любви?
Фингон подумал о давней дружбе в светлой стране, о минутах радости в очень тёмные времена. Но он сказал:
– Мне кажется, что дело совсем не в этом, правда.
– Фингон, – сказал Маэдрос. Он склонил голову. Тихим, яростным голосом он проговорил: – Я предпочёл бы вынести любое, ещё более жестокое наказание, которое только может придумать Пустота, чем увидеть тебя тут. Не надо было тебе приходить. Обратной дороги нет! Неужели ты должен оказаться здесь в ловушке ради меня! Фингон, обратного пути не существует.
– Путь есть! – сказал Фингон. – Если ты о пропасти, то я посоветовался со знатоком и принёс с собой верёвку; она оказалась очень полезна. Давай я попробую, Маэдрос! Я пришёл, чтобы отвести тебя домой, и я всё ещё хочу это сделать. Мы зашли так далеко, и ты не облегчил мой путь. Ты ведь пойдёшь дальше? Признаюсь, я был бы тебе благодарен – хотя я буду тебя тащить всю дорогу, если придётся.
Маэдрос молча взглянул на него. Фингону показалось, что в его затянутых тенью глазах он увидел искру старого огня.
– Я пойду, – наконец, ответил он. – Но пути назад нет.
Фингон встал, и Маэдрос с усилием встал на ноги. Он не взял предложенную ему руку Фингона. Правая его рука кончалась покрытым шрамами обрубком – точно так, же как было в их мире, хотя здесь они и не были в мире, и Фингон не думал, что кто-то из них находится здесь во плоти. В конце концов, он ведь знал, что стало с телом Маэдроса. Хотя он отчаянно пытался не думать об этом всё время, он вспоминал запах горелого мяса, который исходил от факелов в пустой крепости, что осталась у них за спиной. Но у Маэдроса всё равно были все его шрамы: не хватало руки, на щеках – белая полоса после Альквалондэ, следы плети на боку и отпечатки пальцев балрога на предплечье – и то, и другое было видно через покрытые паутиной тряпки, в которые он был одет. Казалось, его дух был привязан к ним. И свою здоровую руку он держал сжатой в кулак, как будто защищая её. Внезапно Фингон понял, что в руке он что-то держит.
Сильмарилл? Нет, не Сильмарилл: Маэдрос ведь вошёл в огонь, держа Сильмарилл в руке, но он не мог принести его сюда – не мог ведь? Нет! Фингон смог бы увидеть его. Даже гораздо более скудного света звёздного фиала в его руке было достаточно, чтобы тонкая кожа на его собственных пальцах стала прозрачной: как же Сильмарилл мог бы не озарить тьму тронного зала? Это было что-то другое, но что – он понять не мог. Он поднял глаза и увидел, что Маэдрос мрачно смотрит ему в лицо.
– Что такое? – сказал Фингон.
Маэдрос потряс головой.
Фингон хотел бы взять его за руку, но было ясно – Маэдрос ему не позволит. То, что он держал, было для него важно. Они шли рядом по серой дороге, не касаясь друг друга. Никто ничего не говорил. Догадка Фингона оказалась верна: теперь гордость Маэдроса снова пробудилась, и он решил идти сам. Он был ещё слаб, и часто останавливался. Фингон замедлил шаг, чтобы они могли идти рядом, и ждал, пока Маэдрос остановится и отдышится. Когда Маэдрос увидел это, он стал мрачен и заставил себя идти быстрее; но из-за этого он стал только запинаться, а потом, когда упал, не смог остановить падение – со своей обрубленной рукой и сжатым кулаком. Он закричал от боли и затем отстранился, когда Фингон попытался помочь ему встать.
– Я сам могу, – сказал он.
– Ну хорошо, – ответил Фингон. – Хорошо. – Он снова ждал, на этот раз дольше. Он не смотрел на Маэдроса, который так отчаянно не хотел, чтобы его видели в этом состоянии. Он смотрел вперёд, где было видно иссохшее дерево, которое будто сломанной рукой тянулось на краю пропасти там, вдали. Теперь уже недалеко – сказал он себе снова. Недалеко, недалеко. Обратно, до врат из слоновой кости, было ещё очень далеко – но если идти по дороге, делая по одному шагу, то путь должен когда-то закончиться.
Маэдрос снова побрёл вперёд. Фингон оставался рядом с ним. Недалеко, недалеко, опять подумал он – и кажется, его шаги звучали в едином ритме с мыслью. Иссохшее дерево становилось всё ближе и ближе. Совсем недалеко.
Но что-то было не так.
Сначала Фингон сказал себе, что его глаза обманывает тьма Пустоты. Когда они подошли ближе, он увидел, что это не так. Но он всё ещё шёл вперёд вместе с Маэдросом, прямо к краю пропасти, под иссохшее дерево, так далеко, как они только могли отойти от вершин Тангородрима и чёрных врат под ним; так далеко – но не дальше. Пути дальше не было. Здесь не было верёвки.
На этой стороне не было ни следа её, и скалы, где Фингон привязал этот конец моста и дважды проверил узлы, были пусты. Фингон напряг глаза; ему показалось, что он всё ещё видит другой конец верёвки, привязанный к выступающей скале на другом конце чёрной пропасти. Там верёвки тоже было немного. Казалось, будто кто-то распилил её, и на дороге блестело что-то – что-то, похожее на брошенный кинжал.
Кто же это сделал? Какой-нибудь паук, дракон, какая-то блуждающая, злобная тварь Пустоты, какой-то чужак во тьме. На мгновение Фингон даже вспомнил о близнецах, но отбросил эту мысль; он не верил, что они могли бы это сделать, и в любом случае он сомневался, что они отойдут так далеко от стены, которую охраняли. Неважно, кто это был. Верёвки не было. Без неё через пропасть было невозможно перебраться. Фингон в отчаянии смотрел на неё; он достал звёздный фиал, поднял его, чтобы лучше видеть, и лишь убедился в том, что на дороге на дальней стороне пропасти действительно лежит его собственный потерянный кинжал.
Он обернулся к Маэдросу.
Маэдрос уже сидел, скорчившись среди скал на краю. Он снова отвернулся от света.
– Я же говорил тебе, – сказал он, не поднимая глаз. – Пути назад нет.
– Мы можем обойти её и поискать другую переправу, – сказал Фингон. – Или поискать, где она кончается…
– Она здесь кругом, – сказал Маэдрос. – Наверно, можно туда прыгнуть. Я никогда не осмеливался. Можно посмотреть на то, что там внизу… на что-то из того, что там внизу. Наверно, в любом случае вернёшься сюда, наверх.
– Маэдрос…
– Обратного пути нет, – сказал Маэдрос и добавил бесцветным голосом, – Ничего злого нельзя вынести из Пустоты.
– Должен же быть путь.
Маэдрос покачал головой.
– Подумать только, я довёл тебя до такого! – сказал он. – Было время, когда я всё бы отдал, чтобы снова увидеть тебя – но не здесь! Здесь – никогда! Ты, тот, кого я любил – ты был лучшим, что было в моей жизни, – чтобы ты стал здесь пленником ради меня…
Он разрыдался.
Фингон сел рядом с ним; тот продолжал плакать. Камни за его спиной были холодными и неровными. Он поставил рядом с собой звёздный фиал – туда, где он не мешал бы Маэдросу, но всё-таки его самого этот свет успокаивал. Если ему больше не увидеть никакого другого света, то к чему было его беречь. Плечи Маэдроса вздрагивали от рыданий. Фингон подумал о доме: о Солнце, Луне и звёздах, о звуке волн, которые разбиваются о берега Эрессеа, о голосах певцов, которые поднимаются в ночи, о праздниках и танцах, о зелёной траве, о ветре в деревьях. Братья будут скорбеть по нему – и мать тоже, ведь она уже потеряла так много. И он подумал о вратах из слоновой кости; представил, как возвращается к ним вместе с Маэдросом – только для того, чтобы увидеть, что для одного из них путь заказан. Смог ли бы он это вынести? Смог ли бы он бросить Маэдроса, оставить его там – ради дома, ради неба под звёздами? Или всё-таки сам он решил бы остаться там и не бросать Маэдроса одного? Смог бы ли он в любом случае после этого жить в мире с собой?
Ему не придётся это узнать. Они здесь. Здесь они и останутся. И близнецы: не будет второго шанса попытаться их спасти. Фингон подумал, что в целом его больше всего печалит именно это. Всё-таки он так хотел попробовать. А что до остального… он снова положил руку на костлявое плечо Маэдроса. Он почувствовал, как тот весь дрожит от горя.
– Послушай, – сказал он. – Если я добрался сюда и у меня не получилось ничего, кроме как преподать урок этой паучихе, показав ей, каково это – получить стрелу в глаз, и заодно стащить тебя с этого трона – то я всё равно рад, что пришёл. – Маэдрос ничего не ответил. Теперь он плакал молча. Фингон подумал ещё кое о чём. – И я не думаю, что самое лучшее в твоей жизни – я, – сказал он. – Элронд Передэл ещё обитает в Валиноре – и я встретил Элроса, когда сбился с дороги. У него всё ещё тот самый меч, что ты дал ему.
Тогда Маэдрос поднял глаза.
– Элрос? – хрипло выговорил он. На его лице были слёзы. Липкие серые волокна остались у него в волосах; они так свалялись с его рыжими прядями, что казалось, что они растут здесь. И щёки у него ввалились, платье было изорвано, глаза тусклы и полны тени, кроме тех уголков, где ещё горели последние искры красного пламени – но в них не было столько тьмы, как думал Фингон. Там, в тронном зале, ему показалось, что всё слишком плохо – может, так, а может быть, самое худшее смыли эти слёзы.
– Ты его здесь видел? – сказал Маэдрос.
– Видел, – сказал Фингон, и потом он сообразил, что Маэдрос, может быть, не знает, что случилось, и объяснил: – Элрос выбрал участь Людей. Наверное, мы ведь находимся здесь за пределами этого мира! По-моему, его не слишком волновало всё, что ползает тут во тьме. Он убил дракона: если бы не он, то дракон бы убил меня.
– Дракон! – сказал Маэдрос, и всхлипнул – это могло быть и рыдание, и смех. – Это на него похоже. Участь Людей? Правда? Да, он никогда не был высокого мнения об эльфах. – Маэдрос замолчал и потом добавил с мрачной насмешкой, – У него были на то свои причины.
– Он спас мне жизнь, – сказал Фингон. – Перед таким мечником любой дрогнет.
Взгляд Маэдроса был обращён в ничто.
– Я сказал, что они должны знать, – мягко заметил он. – Маглор не хотел учить их пользоваться оружием; давай, говорит, не будем растить их для войны; но я подумал обо всём, что видел в Средиземье, и сказал, что они должны знать. Не самые красивые уроки для детей. Меня они не любили – да и как они могли меня любить? Да я и не хотел этого. Неправильно было бы от них этого ждать – после того, как Эльвинг от меня бежала. Знаю, как они меня прозвали. Маглор о них заботился – а я только учил их искусству сражаться на мечах. Оба они учились быстро – Элронд был быстрее, а Элрос – яростнее. В конце концов, он превзошёл меня, и я отдал ему твой меч: храброе у него было сердце, и это казалось справедливым – и кроме того, он был так высок! Я надеялся, что никогда ему не придётся пользоваться им; а если уж будет, то пусть он вонзит его в меня, раз ему всё время в глубине души этого немного хотелось. Но такой возможности у него никогда не было. Дракон – дракон! Совсем как его отец раньше… И что, он был доволен собой, раз сразил его? Ах, нет, не говори: знаю, что доволен.
– Конечно, – сказал Фингон. – Он – достойный сын Эарендила! И тварь была немалая. Но ведь в жизни, Маэдрос, в жизни ему редко нужен был этот меч. Он стал самым могущественным из всех королей Людей и жил долго и счастливо во время мира.
– Хорошо, – сказал Маэдрос. Он посмотрел Фингону в глаза, слегка улыбаясь. Это выражение казалось таким странным на его измождённом лице. Он робко спросил: – А Элронд?
– Иногда твои уроки были нужны ему, – сказал Фингон. – Две Эпохи этого мира прожил он в Средиземье после того, как выбрал участь эльдар, а в Средиземье никогда надолго не воцарялся мир. Саурон недолго ждал: он встал на место своего древнего хозяина и ему удалось сделать много дурного. Но всё же он достиг меньшего, чем мог бы, ибо Элронд – и другие, столь же мудрые, как он – были на своём посту. Тёмный Властелин, наконец, был повержен окончательно, и этого могло бы не случиться, если бы не Дом Элронда в Туманных горах, если бы не покой и защита, которые он мог даровать на время тем, кто бежал от Тени. По крайней мере, так мне говорили!.. Меня там не было. Но из-за Моря к нам доходили рассказы об этом.
– А теперь он обитает в Валиноре, – сказал Маэдрос. – Как и ты?
– Да, я обитал там – на Тол Эрессеа, с большинством возвратившихся Изгнанников.
А потом, поскольку Маэдрос, кажется, боялся спрашивать, Фингон начал рассказывать ему разное – о всяких мелких делах, всякие семейные сплетни – про неприятности, в которые в последнее время попадал Аргон, про долгожданную свадьбу Финрода и Амариэ. Говорил он долго. Ему казалось, что ничего не надо утаивать. Истории о доме были чем-то вроде света звёздного фиала: они были всем, что могло поддержать их тут, и было бы глупо отмеривать их, как паёк. И ему казалось нечестным, чтобы у него, Фингона было всего настолько больше, чем у Маэдроса, раз уж они оказались тут вместе. И он делился пережитым, и делился, и делился, он говорил, пока почти не охрип – и он считал своей большой победой, что ему удалось заставить Маэдроса чуть-чуть рассмеяться, когда он рассказал ему историю про Тургона и хоббичью нору. Бесконечная ночь давила на них со всех сторон, и перед ними лежала бездонная пропасть, а сзади над ними нависала чёрная твердыня. Пути отсюда не было. Не было пути обратно. Горе укоренялось глубоко в сердце Фингона сейчас, когда он говорил о доме и о всех вещах, которые ему уже никогда не узнать снова. Но он выбрал этот путь прежде всего ради любви – и он отказывался сожалеть об этом.
