Текст книги "Беззвёздная дорога (СИ)"
Автор книги: emilyenrose
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)
Однако эта дорога шла дальше, через Море, и озаряли её мерцающие алые огни, которые парили над тёмной водой. Фингон крепко сжал кулаки; ногти впились в его ладони. Множество, множество ран исцелилось в Валиноре, и казалось, что каждая из них снова разорвалась. Он бросился в несправедливую битву, не задумываясь, когда Маэдрос рассмеялся и назвал его по имени, и его всё-таки предали и бросили на тёмном берегу.
– Но ведь я уже простил его, – сказал он, сам не понимая, с кем разговаривает. Но всё же ему показалось, что кто-то – или что-то – задало ему вопрос.
Что бы это ни было, оно ушло, хотя и не совсем. Затем Фингон сделал ошибку, посмотрев вниз, и на мгновение у него закружилась голова. Он думал, что стоит на дороге через Море, но теперь ему казалось, что он находится просто на паутинке, натянутой над бездонной пропастью, и там, внизу, в безбрежной тьме шевелятся чешуйчатые твари Пустоты.
Но всё-таки красные огни слабо освещали его путь, и серая дорога всегда была видна. Фингон пошёл дальше, через пропасть.
***
Путь оказался долгим. Дорога уже не поворачивала, не извивалась, но шла прямо, между мерцающими огненными столпами злого света, которыми перемежалась эта жуткая тьма. Пропасть под ним была такой же, что и над ним, и вскоре Фингон начал думать, что на самом деле между ними нет разницы. Это не был тот мир, где Море и Небо были двумя разными мирами – это была Пустота, и в ней была только дорога и ничто за её пределами. Фингон дорого бы дал, чтобы увидеть хотя бы одну звезду. Ему почти хотелось скорее добраться до огненных столпов, которыми была усыпана эта ночь; по крайней мере, хотелось, пока он не подходил к ним, но каждый раз, когда он приближался к одному из них, при этом болезненном красном полусвете он замечал где-то на краю своего поля зрения какой-то призрак движения и снова вспоминал, сколько же жадных, ползучих теневых тварей ждут и следят за ним из Ничто, которое окружало его.
Наконец, совсем-совсем далеко, он увидел огни, и они вздымались уже как высокая алая башня, достигавшая небес, а не мерцающая веха во тьме. Дорога вела прямо к ним. Фингон пошёл быстрее и вскоре он увидел, что из чёрного моря поднимается берег, и устье залива Дренгист, спускавшегося с гор. И там, в основании башни алого пламени были лебединые корабли тэлери; все они превратились в пылающие чёрные скелеты, которые огненная буря не могла поглотить. Дорога вела прямо в пламя, и Фингон с ужасом подумал, что ему придётся пройти прямо через него.
Но в самый последний момент она свернула в сторону, и, хотя он чувствовал жар пламени у себя на лице, оно не коснулась его. Вместо этого серая дорога пошла вдоль берега, чуть в сторону и вверх, на холм. Здесь стоял в одиночестве Маэдрос, повернувшись спиной к пламени, глядя в море; и на лице его отражалось огромное волнение.
Фингон сказал с удовлетворением тому, кто, как кажется, продолжал задавать ему какой-то вопрос: «Ну посмотри же, он в этом раскаивается. Я был прав, что простил его!».
Казалось, Маэдрос не может его увидеть, ибо хотя серая дорога проходила прямо у его ног и Фингон остановился прямо рядом с ним, он не обернулся. Фингон смотрел, как Маэдрос смотрит на тёмную воду и чувство у него при этом было такое, словно что-то, что в его сердце давило и крутило уже давным-давно, начало отпускать. Он, конечно, слышал историю про то, как Маэдрос осмелился перечить своему отцу в Лосгаре, а потом отошёл в сторону, и по тому, как рассказывал её Маглор, он даже произнёс имя Фингона. Но Маглор прекрасно умел рассказывать истории, и Фингон знал, что иногда он мог и исказить правду, чтобы история выглядела лучше. И в «Нолдолантэ» рассказывалось о сожжении кораблей в Лосгаре и о спасении с Тангородрима в одной и той же песне, и эти истории уравновешивали друг друга.
Как будто бы отвечая на мысль Фингона, Маглор в ту же минуту быстрыми шагами поднялся вверх, на холм.
– А ты порадовался? – невыразительным голосом спросил Маэдрос.
– Может быть, это и к лучшему, – сказал Маглор. – Если они теперь повернут назад, я полагаю, что им всё-таки позволят вернуться домой; а те из нас, кто находятся здесь теперь, теперь здесь уже всем сердцем. Нам не нужно больше волноваться о том, что мы перессоримся.
Маэдрос тихо рассмеялся.
– Вот ты как думаешь!
– С ними всё будет в порядке! – сказал Маглор. – Со всеми нашими двоюродными братьями, и с Фингоном тоже. Да не смотри ты на меня так! Я говорю совершенно искренне. Знаешь ли, ты не единственный, у кого есть друзья. В любом случае, я хочу тебя спросить совсем про другое. Амрод здесь? Или, может быть, он сюда пошёл? Я не могу его найти.
– Я его не видел, – сказал Маэдрос. Затем внезапно он замер, и на его лице появилось выражение великого ужаса. Наконец, он повернулся и посмотрел на пылающие корабли.
Маглор тоже посмотрел туда. Потом он побледнел.
– Нет! – воскликнул Маглор и тут же побежал обратно, вниз по холму, к огням. Но Маэдрос не сдвинулся с места. Алый столп пламени всё ещё яростно грыз почерневшие остовы кораблей, но теперь он почти уже поглотил их. Сейчас, когда Фингон посмотрел туда, последние обугленные балки распадались в пепел, в ничто, рушились, и огонь вырывался наружу, как будто бы поглощая сам себя. Всё было темно на берегу, и сильный запах дыма и огня был рассеян в воздухе. Затем запах переменился, он стал более отвратительной, влажной вонью, и в тенях на краю океана, как показалось Фингону, зашевелились пауки.
Он снова взглянул на Маэдроса, – но того уже не было. Фингон остался один на холме над Лосгаром; один на узкой серой дороге.
***
И он пошёл по ней. Что ему ещё оставалось? И он шёл вверх, через холмы, мимо одной горной цепи и затем через другую – ибо это был Белерианд и всё же не Белерианд, и связь времени и пространства была не такой, какой должна бы была быть. Фингон лишь мельком увидел Хитлум, когда дорога проходила мимо него, и то, что он увидел, выглядело для него странно. А теперь он подошёл к Эйтель Сирион в Горах Тени. И тут, впереди, он увидел полукруг из шести замерших фигур – это были шесть оставшихся сыновей Феанора; все они привстали на одно колено, а отец их был среди них, но встать он не мог.
И Фингон замер – ибо даже память эльдар не может выразить и вместить, так, как это было при жизни, могучей силы духа Феанора. Фингон никогда не питал большой любви к своему дяде, но сердце его всё ещё волновалось при одном воспоминании о страшной речи, которую некогда произнёс Феанор в Тирионе, речи, которая призвала сердце Фингона к свободе, и из которой проистекло так много зла. И теперь здесь лежал, умирая, величайший из всех нолдор – хотя и не мудрейший – и даже смертельно раненый, внушал он великий ужас и излучал великий свет. Фингон не мог видеть его лица, однако он слышал, как тот говорит и как три раза налагает великое проклятие на имя Моргота, и затрепетал при этом.
Затем Феанор, не глядя по сторонам, протянул руки, и Куруфин взял левую, а Маэдрос – правую. Лица у обоих были страшно бледны, но они не плакали; то же было и с другими братьями.
– Узрите, как это свершается, – сказал Феанор, – и свершите моё отмщение над ним!
– Свершим! – Фингон подумал, что он услышал, как говорит это один из них, но не видел, кто именно – и в любом случае их отец уже не слышал. Ибо как только он замолк, внезапно великое пламя охватило его всего, столь же алое и жуткое, как огни Лосгара, и сыновья его, которые держали его руки, должны были отпустить их, и отпрянуть, и отвратить свои лица. Уход духа Феанора сотворил могучий погребальный костёр из его собственной плоти, и пламя устремилось к небесам жуткой вспышкой – и исчезло. Шесть братьев теперь склонились вокруг пустого места и смотрели друг на друга; а Фингон чуть прошёл вперёд, и увидел, что и Маглор, и Келегорм, и Карантир плачут, а Амрас смотрит в сторону; но лицо Куруфина исказилось в страшном приступе гнева, а лицо Маэдроса сперва совсем ничего не выражало.
Затем он встал и начал тихо говорить. И по мере того, как он говорил, один за одним его братья также быстро вставали и присоединяли свои голоса к его голосу, и их распев становился всё громче, пока этот крик не зазвенел вызывающе с вершины:
Будь он друг или враг, будь он скверен иль чист,
Отродье Моргота или светлый Вала,
Эльда, или майа, иль Позже Пришедший,
Ни закон, ни любовь, ни союз мечей,
Ни страх, ни опасность, ни сама Судьба,
От Фэанаро, от родни его кровной не смогут спасти,
Того, кто скрывает, хранит или в длань свою примет
И обретши укроет иль прочь отринет
Сильмарилл. В этом все мы клянёмся,
Смерть ему причиним до конца Дня,
И горе до конца мира. Услышь наше слово,
О Всеотец Эру! И к вечной
Тьме осуди нас, коль не свершим мы то дело.
На священной горе свидетели, слышьте
И обет наш запомните,
Манвэ и Варда!
Но лицо Маэдроса оставалось лишённым всякого выражения. И он обернулся и посмотрел, наконец, обратно, на Запад, и тогда Фингон увидел в его глазах жуткое пламя, отблеск огней Убийства родичей, огней Лосгара и Эйтель Сириона: огонь, в котором сгорел его отец.
Фингон видел этот огонь в нём и раньше. Поистине веками он не видел Маэдроса без этого огня. Но он всегда думал, что пламя вспыхнуло в нём из-за мук Тангородрима.
– Маэдрос! .. – сказал он.
Но Маэдрос не слышал его; и теперь он снова смотрел прочь, на Север.
Комментарий к Глава 2
Бета-ридеры перевода – Janew Daens и ilman lintu.
========== Глава 3 ==========
Итак, серая дорога шла вперёд, и Фингон думал, что знает, куда она ведёт: ему казалось, что он проходит через годы и деяния Первой эпохи, и, если это так, тогда дальше для Маэдроса должна последовать его мука на Тангородриме. И действительно, дорога из Эйтель Сириона, казалось, поворачивала туда. Фингон собрал всё своё мужество. Это было очень страшное место, и он не хотел видеть, как страдает Маэдрос. Однако он был не совсем несчастен, поскольку он хотя бы знал, что то страдание кончилось, и знал, как именно это случится. У него с собой были его лук, и кинжал, и арфа, и если бы его собственный призрак – или воспоминание о нём – не явилось бы, как было должно, то Фингон мог бы и с радостью освободил бы Маэдроса сам.
Но дорога, узкая и серая, змеилась в темноте, и жутких скал совсем не было видно. На самом деле всё было тихо, и вскоре очертания призрачного Белерианда исчезли, и вокруг него вновь сомкнулась тьма. Тьма эта не казалась такой густой и жадной, как раньше. Пауков не было видно. Но не было и звёзд. Именно этого Фингон и ожидал от Пустоты: полное отсутствие всего, бесконечное молчание. Он казался себе таким маленьким, потерянной в этой великой и холодной ночи. И страшная дорога, казалось, никуда не вела.
Наконец он, как бы издалека, услышал звуки труб. В тишине прокатилось дерзкое и радостное эхо их зова. Фингон изумился и почувствовал воодушевление.
Затем он внезапно вспомнил, где он. Конечно же! Это же восточная дорога через Ард-гален, по которой он путешествовал столько раз, не боясь ни орков, ни какого-либо зла от Моргота: поскольку осада Ангбанда держалась, и, кроме того, Ангрод и Аэгнор стерегли горы справа от него. И сам Фингон, облачённый в синие и серебряные одежды, на добром коне, был всё ближе и ближе к тому месту, куда он направлялся, и солнце палило своими лучами его и всю радостную молодую зелень на весенних долинах Севера. Он крикнул, и его лошадь пустилась в галоп; она, как и сам Фингон, радовалась скорости и хорошей погоде – и он радовался прямой серой дороге, которая вела мимо предгорий и потом заворачивала на юго-восток, вокруг скалистых отрогов Дортониона в Химринг.
******
В холодном дворе наверху Фингон спрыгнул с коня почти прямо в объятия Маэдроса. Маэдрос рассмеялся, увидев его, и потом сказал:
– Но что это мне такое про тебя рассказали? Огненный змий!
– Да, огненный змий! Ну, по крайней мере, мы его так назвали, поскольку наш северный сосед не удосужился послать нам весточку по поводу своего последнего изобретения, и мы не знали, как он хотел бы, чтобы мы именовали сию тварь.
Маэдрос печально покачал головой.
– Он всегда был плохо воспитанным.
Фингон расхохотался.
– Ну да ладно, как бы его там не звали, теперь его можно называть нафаршированным стрелами – поскольку так это и было, и он побежал обратно в Ангбанд так быстро, как только могли нести его корявые лапы. И у всех остальных уже была возможность меня похвалить, так что я решил, что мне лучше приехать и повидаться с тобой. Я не хотел бы, чтобы ты в этом отношении уступил другим.
– Но я действительно чувствую, что меня обогнали, – сказал Маэдрос, – ведь я последний!
– Это всё потому что я такой хитрый, – сказал Фингон. – Раз уж ты последний, то мне никуда не надо спешить. То есть я могу некоторое время тут побыть – если, конечно, ты мне рад, – а у тебя будет время подумать, как же лучше всего меня превознести за эту победу.
– Можно послать весточку Маглору, – сказал Маэдрос, – он споёт об этом песню.
– Очень хорошо: но я хочу твоей похвалы, а не его!
– Мне редко удаётся сочинить такие красивые слова для моих похвал. Но я действительно очень рад видеть тебя здесь – столько, сколько ты захочешь тут пробыть – и у меня действительно будет время подумать!
И они вместе вошли в дом, и Фингона приветствовало и восхваляло огромное множество приближённых Маэдроса; они спрашивали, где остальные спутники Фингона.
– Они приедут, да, приедут; я поехал вперёд, – сказал Фингон, и многие рассмеялись. В большом зале были угощения и музыка. Маэдрос председательствовал на пиру и был чуть веселее, чем обычно; ибо выражение его лица было торжественным, но глаза смеялись. И Фингону это нравилось столько же – или даже больше – чем все восхищение и внимание, которые были обращены на него.
Время, кажется, несколько смешалось; наверное, пир продолжался так долго, как всегда продолжаются такие пиры, но Фингону показалось, что он как-то пропустил большую его часть. Теперь было уже поздно, и он шёл один вдоль знакомых залов, останавливаясь то тут, то там, когда его радостно приветствовали, как наследного принца и первого полководца нолдор – пока он не пришёл в частные покои Маэдроса. Сюда никто и никогда, кроме повелителя Химринга, не входил без приглашения – даже чтобы подмести полы и развести огонь; но Фингон не постучал.
Маэдрос что-то писал – быстро, небрежными, корявыми буквами; обращаться мечом левой рукой он выучился прекрасно, но если он хотел писать быстро, алфавит его отца ставил перед ним трудную задачу. Он поднял глаза, когда Фингон вошёл.
– Огненный змий, Фингон! – сказал он.
– Ну не смотри на меня так! На мне ни царапины, – сказал Фингон.
– Когда-нибудь будут!
– Может быть, и будут. Но всё-таки это лучше, чем малодушно бежать от зла Моргота.
– И правда, – сказал Маэдрос. – Прости меня; есть некий дух робости, который время от времени проникает в моё сердце – когда я устал и когда я чувствую страх за тебя. Но я воистину радуюсь твоей отваге. Хотя хвалы тебе я ещё не придумал.
– Я и без неё обойдусь, – сказал Фингон. Он взял перо из руки Маэдроса, и, не глядя, отложил его в сторону.
– Фингон, на моих записях клякса, – сказал Маэдрос.
– Я проделал весь этот путь сюда, и всё, что ты можешь сказать – «на моих записях клякса»?
– Всё остальное, что я мог бы сказать, ты уже знаешь, – сказал Маэдрос, – кроме похвалы тебе, а ты говоришь, что можешь без неё обойтись. – Он встал. На его губах была улыбка.
Фингон закатил глаза.
– Я не знаю, почему я тебя люблю, – сказал он. Маэдрос рассмеялся; и потом Фингон бросился в его объятия.
***
Потом, раскинувшись среди тканых одеял с яркими узорами, Маэдрос сказал:
– А на самом деле – сколько ты можешь тут пробыть?
– Ну… неделю, месяц. Полгода. Десять лет, – сказал Фингон, и положил голову Маэдросу на грудь. – Или сто лет. Или – на самом деле – навсегда. Можно только иногда вставать, чтобы перебить отряд или два орков. – Рука Маэдроса была в его волосах. Он уже раньше начал расплетать его косы – ему это всегда нравилось; а Фингону удалось его отвлечь до того, как он закончил – потому что это нравилось ему; так что теперь, конечно, косы и ленточки совсем перепутались. Фингону было всё равно.
– Не навсегда, Фингон, – сказал Маэдрос.
– Нет – но я останусь столько, сколько могу!
– Твой отец решит, что я тебя похитил.
– Да, так нельзя, конечно, – сказал Фингон. – Напиши ему письмо. Сообщи, что ты на мне женился.
– О да! – тихо сказал Маэдрос. Фингон чувствовал, что его трясёт от смеха. – Вот это, конечно, его успокоит!
– По крайней мере, он почувствует, что наконец кое-что понял, – пробормотал Фингон. – Тише! Ну не надо так громко смеяться. Я победил огненного змия, проделал очень долгий путь, и множество народу меня восхваляло, а теперь кажется, меня похитили, так что самое меньшее, что ты можешь сделать – это позволить мне отдохнуть.
Маэдрос снова провёл рукой по его волосам.
– Конечно же! – сказал он.
На некоторое время Фингон задремал. Однако он заснул не настолько глубоко, чтобы не услышать, как Маэдрос тихо говорит: «Если бы я мог…». После этого он некоторое время молчал и потом, наконец, он добавил – очень-очень тихо – Любимый! И Фингону показалось, что Маэдрос возложил на него это имя, – словно роскошную мантию ему на плечи, или драгоценный самоцвет на его чело. Однако голос у него был испуганный.
Фингон проснулся бы, если бы мог, и назвал его так же, и обратился бы к нему с другими словами любви; но он так устал… И было невероятно приятно лежать здесь, и слышать, как бьётся сердце Маэдроса, чувствовать его дыхание, и более того, понимать, что пока он, Фингон, покоится на его груди, то Маэдрос волей-неволей тоже должен был обрести покой, – а это так редко ему удавалось в другое время, когда оборона Севера выедала его силы днями и ночами. В конечном счёте, это пребывание в Химринге продлилось полгода – пока Фингон не поехал домой как раз перед началом зимы; и это было прекрасное воспоминание. Такими же прекрасными были и воспоминания о других таких визитах в течение Долгого Мира – то месяц, то два, то полгода, то тут, то там, пока каждый из них не возвращался к назначенному ему делу: Фингон к объезду границ, а Маэдрос – к обороне. Наверное, кто-то мог и догадаться, что с ними происходит;, а кто-то знал точно – Маглор (так думал Фингон), который всегда был любимым братом Маэдроса; и он почти не сомневался, что мудрые глаза Финрода видят, как всё обстоит на самом деле. Всё это было неотъемлемой частью безумия, которое охватило их в Средиземье. Ничто в те дни не казалось невозможным, и одно нарушение обычая – таким же нормальным, как другое; и Маэдрос приветствовал его снова и снова, и, казалось, огонь в нём горел уже не так страшно, когда они были вместе. Несмотря ни на что, это были радостные дни – через скорбь, подумал Фингон, найти радость, или хотя бы свободу, и они, безусловно, были свободны —
Затем он внезапно вскочил в постели.
Маэдрос лежал рядом с ним и ровно дышал. Что-то было чудовищно не так. Фингон не был тут веками. Нет, эта знакомая ему крепость лежала в руинах давным-давно. Это было лишь воспоминание, сон, эхо в Пустоте; это было не более реально, чем свет от призрака Тельпериона. Как же он забыл? Фингон оглянулся, и его всё больше и больше охватывала паника. Неужели он потерял дорогу?
Но она была здесь, узкая и серая. Она вела от самой постели к двери спальни. Сердце Фингона всё ещё колотилось, но он молил самого себя успокоиться. Он ещё не проиграл. Ещё нет. Дорога была здесь. И здесь была его арфа, и лук, и кинжал, и остальная его одежда – на полу; и верёвка свисала со столбика кровати, и звездный фиал – Фингон потянулся за одеждой – да, он всё ещё был в кармане.
Он встал и оделся, убедившись в том, что обе его ноги прочно стоят на серой тропе. Но одевшись, он остановился, и снова сел на постель. Дорога всё ещё была у него под ногами, но он ещё не взял ни одну из вещей, которые должен был унести с собой, и когда он потянулся за свёрнутой верёвкой, он увидел, что вместо этого его рука зависла в воздухе – и потом опустилась на плечо Маэдроса. Фингон долго смотрел на него. Время от времени они были счастливы. Счастливы. Маэдрос лежал, положив голову на свою правую руку, и Фингон видел то место, где его собственный клинок искалечил его. Но всё-таки они были счастливы!
Его рука сползла с плеча Маэдроса. Маэдрос пошевелился.
– Фингон? – сказал он. Он заметил, как одет Фингон и сказал:
– Так скоро? .. – но потом тут же добавил, – Ну хорошо! Берегись огненных змиев!
Фингон ничего не ответил. Маэдрос смотрел на него, и он увидел, куда смотрит Фингон, и нахмурился:
– Ты всё ещё об этом думаешь? Не надо! – сказал он. – У меня есть шрамы, которых я не люблю, – но этот – люблю.
Фингон остановился – он не помнил, чтобы Маэдрос говорил ему такое. Маэдрос не говорил с ним, когда эта ночь была там, в их мире.
– Как же ты можешь его любить? – сказал он.
Маэдрос сел в постели. Он потянулся к руке Фингона и возложил её на то, что осталось от его правой руки, там, где от полосы кожи, зашитой через обрубок, тянулись белые шрамы.
– Когда я его вижу, я вспоминаю, что я жив, – сказал он. – Он мог бы меня убить, но не убил. Вместо этого он решил позабавиться пытками, и так его собственное зло предало его; ибо я всё пережил – и я жив. Если бы ты меня не спас тогда, когда ты меня спас, то я думаю, что нолдор бы так и не закончили свои старые споры, и теперь из-за своей собственной жестокости Моргот забился в свою крепость, боясь нашего союза против него. Однажды он заплатит за всё то, что мне должен, и долг его ещё больше, чем был: я не забыл того, что мне пришлось вынести. И я жив! Я живу, потому что ты меня любил, хотя ты едва ли мог тогда думать, что я достоин твоей любви; и потому что ты – Отважный. Как же я могу жалеть о том, что помню это?
Фингон сглотнул.
– А какие же шрамы ты не любишь? – сказал он.
С минуту они молчали. Тогда Маэдрос подвёл его руку к длинному, жесткому шраму, который вился по его боку.
– Это плётка, – сказал он. – И вот это, – он показал на пять белых полос на предплечье, – огненные отпечатки пальцев слуг Моргота. И у них есть предводитель балрогов, который носит ожерелье из зубов. Два из них мои, и я ещё заставлю его за это заплатить. Если ты хочешь потрогать те шрамы, то мне придётся замолчать – они сзади.
Вместо этого Фингон покачал головой и поцеловал его; однако его ноги всё ещё были на тропе. Маэдрос тихо рассмеялся, когда они расставались.
– Нужно как-то с этим справляться, – сказал он. Он всё ещё держал Фингона за руку. Через какое-то мгновение его лицо стало серьёзным, и он подвёл его руку к ещё одному, последнему шраму: тонкой белой линии на щеке, почти невидимой – шрам, который он получил в Алквалондэ.
– Об этом я тоже сожалею, – сказал он. – Неправедно я получил эту рану; хотелось бы мне знать, – может быть, это тоже дело рук Моргота? .. Не нужны нам были эти корабли. Ты, твой отец, и весь ваш народ это доказал, когда вы перешли в Средиземье, и все должны почтить их. И у нас на юге были бы союзники получше, если бы мы не сделали того, что сделали – союзники, которые могут нам ещё понадобиться.
Фингон подумал о том, что он видел ещё так недавно: Маэдрос с окровавленными руками, страшно смеющийся, когда он призывал их на помощь на берегах Моря. И когда он думал об этом, он понял, что в его мыслях – какое-то странное раздвоение. Потому что теперь у него было два воспоминания об этом, и ему казалось, что в первый раз Маэдрос не был так страшен – хотя конечно же, он смеялся, и гнал их вперёд. Но разве при этом его глаза не блуждали, и он не выглядел испуганным? А Фингон что, был лучше – он, тот, кто не знал и должен был остановиться, чтобы спросить? Он подумал о таившихся во тьме пауках и внезапно почувствовал уверенность – где бы они ни были, он увидит в своей памяти самые плохие и самые отвратительные образы – потому что это было то, что их радовало.
Его дорога уже ждала его. Фингон с радостью остался бы дольше в этом мирном уголке, но он подозревал, что это было опасное желание. Он ведь искал не повелителя Химринга – как не искал и мальчика из Валинора. Он протянул руку, положил ладонь на щёку Маэдроса и поцеловал его в лоб.
– Я снова найду тебя! – сказал он.
– Желаю тебе безопасного пути! – сказал Маэдрос. – И берегись драконов – я серьёзно!
***
Драконов, внезапно подумал Фингон, лишь немного пройдя дальше по беззвёздной дороге. Их стали так называть лишь годы спустя после того, как Глаурунг первый раз вышел из Ангбанда. Он с сомнением оглянулся через плечо, вспоминая и того мальчика из Валинора, который, как теперь думал Фингон, хмурился в какие-то странные моменты, и, очевидно, знал о пауках больше, чем хотел бы. Чем же они были, эти воспоминания о Маэдросе? Неужели это были только видения? И если так – то чьи же?
Никто и ничто не отвечало ему, и обратный путь выглядел туманным. Фингон знал, что ему лучше идти дальше. Вскоре снова вокруг него не было ничего, кроме безмолвной и бесконечной пустоты. Не один раз он почти что готов был достать звёздный фиал – только, чтобы хоть чуть порадоваться, чтобы его сопровождало хоть немного света. Но он сдержался: он догадался, что это лишь привлечёт ещё больше пауков.
И затем снова, пока он шёл, ему показалось, что кто-то похлопал его по плечу и что-то спросил.
Сначала он не обращал на это внимания. Но вопрос был очень настойчивым.
– Я ведь любил его не без причины, – наконец ответил Фингон. – Может быть, в нём пылал огонь ярости, но это был ещё не весь он. Он глубоко мыслил и много раскаивался. Много зла было вокруг него, и он был постоянен.
Однако тот, кто спрашивал, остался не удовлетворён.
– Ах, что ты знаешь, ты, создание пустоты! – сказал Фингон. – Он ведь не был огненным змием; он был моим другом. Я любил его, и он любил меня. Разве этого недостаточно? Исчезни!
И ему показалось, что вопрошающий исчез. Он всё ещё не знал, что это такое было, и почему оно интересовалось им. Он надеялся, что оно не вернётся.
Он продолжал дальше идти по серой дороге. То тут, то там ему казалось, что он видел – или наполовину чувствовал – движение в тенях, но если это было и так, то, что там двигалось, было одиноким и не очень сильным, и не пыталось подобраться поближе. Фингон шёл дальше через бесконечную ночь, и через какое-то время его рука легла на рукоять кинжала. Ничто на него не нападало, но ему казалось, что молчание чего-то ждало.
Затем дорога внезапно пошла вниз и начала как будто бы спускаться вниз с крутого холма – хотя под ногами не было никакого холма, из-за которого дорога могла так измениться. Идти теперь стало трудно. Наклон дороги почти заставлял его бежать, и Фингон почувствовал, как чуть-чуть торопится идти дальше по серой тропе, хотя он и сдерживался как мог, поскольку боялся того, что лежало на дне этого склона. И он правильно боялся, поскольку как только он почувствовал, что дорога снова идёт по ровной поверхности, внезапно что-то огромное и жуткое вырвалось наружу – пламя – и не пламя, свет – и не свет. На мгновение покрывающая его тьма рассеялась, и её заменило нечто худшее, безжалостно светившее во все стороны, сияя холодом, который был страшнее, чем холод Хелькараксэ. Фингону показалось, что на фоне сияющей молнии он увидел множество чёрных многоногих ползучих тварей;, но среди них были жуткие очертания змея, облачённого в броню из блеска и сияния. Это был Глаурунг Золотой – или что-то очень на него похожее; и он не был таким, как когда Фингон и его всадники своими стрелами заставили его бежать и скрыться между ног своего хозяина, но таким, как он вышел в полной своей мощи, чтобы иссушить долины Ард-Галена при Дагор Браголлах.
Берегись драконов!
Затем тьма – тяжкая и тихая – пала на него снова, и он видел лишь дорогу. Фингон стоял, застыв и держа в руке кинжал. Он готов был посмеяться над собой. Что же можно сделать кинжалом против такого чудовища! И здесь было так много пауков; гораздо больше, чем он предполагал, и они сами были гораздо больше. Он теперь уже не видел, где они. Большинство были далеко от серого полотна дороги – большинство, но не все; и из того, где они были, ему было очевидно, что они знали, где проходит эта дорога. А дракон мог появиться в любой момент.
Но это была его дорога, и другой у него не было. Он чуть выпрямился. И пошёл дальше.
Вскоре он услышал звук, похожий на цокот копыт. Он полуобернулся – звук шёл справа, и в сиянии мерзостного явления чудища он не видел там ничего, кроме пауков. Но к нему скакал всадник, он яростно летел от тьмы ко тьме. Когда он подъехал к дороге, мышцы его коня сжались в комок, и он перепрыгнул через неё, словно через какое-то высокое препятствие. Фингон закричал. Это был Рохаллор, конь его отца;, а всадником был Финголфин, Верховный король, отец Фингона – и глаза его горели.
Но он уже снова исчез в ночи. Именно так он поскакал, чтобы бросить свой вызов перед вратами Моргота, и в отчаянии Фингон не смог его удержать. Уже давно Финголфин был полон решимости завершить войну своего брата и увидеть, как убийца его отца будет повержен, и, хотя верил он напрасно, гнев его был столь же истинен на своём пути, как пламя падающей звезды.
Фингон опустил голову и взглянул на серую дорогу у себя под ногами, и посмотрел туда, налево, где исчез его отец. Предупреждение Ирмо всплыло у него в памяти —, но он не хотел слушаться. Он пошёл ради одного, но было и другое дело, гораздо более важное. Как же ему не свернуть в сторону ради отца?
Он глубоко вздохнул. Во тьме было множество пауков. Где-то таился дракон.
– Я не боюсь, – сказал он.
И, тем не менее, в тот момент он прежде всего вспомнил слова короля Ольвэ. Дерзкий и торопливый; так он назвал Фингона, когда тот преклонил колени у ног короля, – назвал того, кого среди Изгнанников всегда восхваляли, как самого отважного командующего.
Дерзкий и торопливый.
В этом месте было множество теней. Фингон знал, что его отец никогда не оказывался в Пустоте. Дух его пребывал в чертогах Мандоса.
Кем бы ни был этот всадник – это не мог быть он.
Сердце Фингона тяжело скорбело, но всё-таки он опустил кинжал обратно в ножны. Снова он посмотрел на серую дорогу. Какой же она была однообразной и жалкой!
И он пошёл по ней дальше.
***
Ни пауки, ни драконы не беспокоили Фингона, пока он дальше шёл по дороге. Но он начал ощущать огромную усталость. Казалось, на него давила какая-то огромная тяжесть. Долгое время он не мог понять, что это могло бы быть. Затем он остановился и протянул руку и увидел, что на нём – серебряная корона.
