Текст книги "Per creperum (СИ)"

Автор книги: Elle D.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Per creperum*

Я люблю Сиану. Мне нравятся её узкие, запруженные людьми улочки, цветочные гирлянды, свешивающиеся из окон, дети и собаки, с шумом носящиеся по переулкам. Я люблю шум, движение, скопления людей. Иногда, конечно, слегка устаю от всего этого, но любить от этого не перестаю.

Поэтому обедать я предпочитаю не в своём особняке в квартале Роз, а в "Трёх желудях". Это таверна на перекрестье Торгового и Гранатового переулков, на углу рыночной площади. Отличная таверна, хозяина я знаю сто лет, он никогда не подсунет мне на сдачу фальшивую монету и не разбавит вино сильнее положенного. Здесь многие наши обедают, преимущественно офицеры – для рядовых в "Трёх желудях" дороговато. Для меня, говоря по правде, тоже, но мэтр Пеппино, хозяин, открыл для меня бессрочный кредит. Я стараюсь им не слишком злоупотреблять.

– Поздновато вы сегодня, сир, – заметил он, оправляя скатерть. – Я уж думал, не придёте.

– Поздновато и ненадолго, старина. Дел по горло.

– Ну да, ну да, служба – дело такое... Как там ваш отпуск? Скоро ли нас покинете?

– Хотелось бы поскорее, – ответил я, улыбнувшись. – Ничего личного.

– Да уж, ваше личное – оно не ко мне, – хохотнул Пеппино. – Когда думаете возвратиться?

– Не знаю, как повезёт. Надеюсь, что не раньше весны.

Трактирщик разочарованно цокнул языком. Я знаю, это не притворство – он в самом деле славный малый. Иногда вечерком, когда мало посетителей, мы с ним садимся за столик у камина и выпиваем вместе кружку эля. За мой счёт, разумеется.

– Как обычно, да? Нынче особенно удался молочный поросёнок.

– Давай его сюда. Погоди! Вина сегодня не надо. Дай простой воды.

Взгляд Пеппино становится понимающим – хотя ничего он, конечно, не понимает. Но вопросов никогда не задаёт. Не в последнюю очередь поэтому я и люблю его заведение.

Пока готовится мой заказ, я откидываюсь на спинку стула, вытянув ноги под столом, и оглядываю зал. Народу сегодня немного, и всё знакомцы: компания офицеров из мушкетёрского полка (они всегда здесь обедают); группа молодчиков, недавно появившаяся при дворе и ещё не облазившая все сианские забегаловки; мэтр Боско, ростовщик, которому должны они все. Я ему не должен, поэтому мило ему улыбаюсь, и он возвращает улыбку несколько натянутой. Вечер выдался промозглый и пасмурный, воздух набух влагой, в зале душно, несмотря на раскрытые окна, парит и клонит в сон. Я лениво оглядываю посетителей за соседними столами, размышляя, к кому бы из них напроситься в компанию. Нет настроения ужинать одному.

– Леон! Леон Сильване! Гром меня разрази!

Всё началось тогда, в тот пасмурный, набухший влагой вечер, ничем не отличавшийся от всех прочих.

Я обернулся на голос, не узнавая его. И того, кто меня окликнул и теперь шёл к моему столу быстрым, размашистым шагом, я тоже сперва не узнал. Рослый, смуглый мужчина в мундире времён Шимранской кампании, но с отнюдь не военной стрижкой – чёрные волосы не по уставу взлохмачены и отросли так сильно, что спадают на шею. Он оказался напротив меня, а я всё сидел, глядя на него в удивлении. И только когда белозубая улыбка сверкнула на тёмном от загара лице, я вскочил, едва не перевернув стул, и воскликнул:

– Господи боже! Этьен! Это и вправду ты?!

"Три жёлудя" – приличное заведение, вопли и толкотня тут большая редкость, если только офицеры не празднуют чьё-нибудь повышение. Поэтому десяток любопытных глаз следит за тем, как мы обмениваемся рукопожатием, порывисто обнимаемся и снова трясём друг другу ладони, изумлённо смеясь, и я даже не знаю, кто из нас двоих удивлён сильнее – он или я.

– Ну и ну! А говорят, что Сиана – большой город, – смеясь, проговорил Этьен, всё ещё не выпуская моей руки из крепкой ладони. – Такой большой, что в первом же кабаке я встречаю старого друга.

– Ты только приехал? Садись! Эй, Пеппино, ещё один стул! И заказ мой удвоить.

– Утроить! – расхохотался Этьен. – У меня с утра в желудке ни крохи, и я хочу сожрать чего-нибудь поосновательней, чем три жёлудя.

Смеётся он всё так же: открыто и громко, привлекая всеобщее внимание. В остальном он переменился довольно сильно – так, что я едва узнал человека, ближе которого у меня долгое время не было никого.

Мы одного роста и возраста, но Этьен выглядит старше и крупнее меня. Я его помню совсем мальчишкой – мы вместе учились в военном пансионе, куда, заботясь о дальнейшей нашей карьере, отправили нас отцы. Сперва казалось, что у нас нет ничего общего: я с запада, из Ритонда, он – южанин. Я всегда любил компанию, он всегда дичился. Мне нравились науки, балы, салонные разговоры – он предпочитал охоту, поединки и кулачные бои. В кулачном бою его никто не мог одолеть, я в своё время выиграл немало денег, ставя на него в школьных соревнованиях. А вот в поединке на шпагах он не мог меня победить. Мало кто мог. Хотя и никто не знал, почему.

Мы не походили друг на друга, но мне с ним было хорошо, как ни с кем. И ему, похоже, было так же комфортно рядом со мной.

Когда наше обучение кончилось и учебный полк расформировали, мы потеряли друг друга из виду. Мой отец имел связи в столице, тогда ещё при дворе старого императора Вильема, и пробил мне довольно тёплое местечко. Что сталось с Этьеном, я не знал: мы обменялись парой писем, но он всегда говорил, что терпеть не может эпистолярный жанр, и переписка быстро заглохла. Я успел вызнать только, что он стал морским офицером и собирался плыть за море на одном из новых судов. Это было девять лет назад. Судя по его нынешнему загару и обветренному, ещё более жёсткому, чем прежде, лицу, он и впрямь немало времени провёл в море. Но походка его не была походкой моряка, отвыкшего от суши. Его шаг, осанка, взгляд выдавали всё ту же решительность и упрямство, которые восхищали меня в детстве. Я мечтал быть таким, как он. В шестнадцать лет кажется, что для упрямых и стойких открыт весь мир.

– Так когда ты приехал? – спросил я, когда сладко дымящиеся блюда наконец заполнили стол, а старина Пеппино принялся откупоривать бутылки.

– Да вот только что, этим утром, – ответил Этьен, отбирая у трактирщика бутылку. – Дай сюда, болван, разве так наливают офицерам?

Он с размаху треснул горлышком бутылки о край стола. Осколки стекла брызнули в стороны, красный поток, пенясь, хлынул на скатерть. На глазах у оторопевшего трактирщика Этьен вскинул руку с бутылкой; вино хлестало из отбитого горлышка, заливая его манжет.

– За встречу, друг Леон!

Я не собирался сегодня пить, но отказать ему не мог. Он всегда был немножко сумасшедшим, Этьен Эрдайра... Я взял вторую бутылку и, мельком бросив на Пеппино виноватый взгляд, обрушил её на край стола. Этьен захохотал, и мы шумно чокнулись битым стеклом.

– Ох уж эти господа вояки, – проворчал трактирщик, отходя. – Вот скатерть теперь менять.

– Потом сменишь, – бросил ему Этьен и, отставив бутылку, взглянул на меня. – Проклятье, а ты словно совсем не изменился. Я тебя сразу узнал, с порога. Ну надо же, чёрт побери, чтоб такое совпадение!

– Мы бы в любом случае встретились, – возразил я. – Ты ведь приехал ко двору?

Он приподнял брови – они, кажется, стали за эти годы ещё чернее и гуще. Потом усмехнулся.

– А, ты про мой мундир. Да, я был в Шимране.

– Я тоже. В каком ты состоял полку?

– Вряд ли в том же, в котором ты. Но погоди обо мне, расскажи про себя. Я же ни черта о тебе не слышал с тех пор, как ты умотал в свою Сиану.

От кого-нибудь другого это могло бы прозвучать как упрёк. Я всегда знал, что Этьену заказан тот путь, который столь приветливо стелился передо мной. Его дед, Раймон Эрдайра, имел когда-то неосторожность поспорить с императором Вильемом, тогда ещё юным, но уже вспыльчивым и гневливым, больше всего на свете ненавидящим непокорность. Результат не заставил себя ждать: Эрдайрам было отказано от двора, и весь их род обратился в изгоев. Императора Вильема уже четыре года не было в живых, однако его наследник, Аугусто Первый, не спешил снимать с Эрдайры опалу. Может быть, если бы Этьен проявил покорность и попросил прощения за деда, его бы охотно и милостиво простили. Но, увы, упрямство и гордость – фамильная черта Эрдайры.

Я всегда чувствовал себя от этого слегка виноватым, потому и теперь смущённо усмехнулся.

– Да ты сам знаешь, как у меня... Всё, как задумывалось. Вступил в мушкетёрский полк, дотолкался до лейтенанта... Служу теперь в личной гвардии его величества.

Этьен присвистнул.

– А ты ловок! Личная гвардия императора – это тебе не грязь мордой в окопе месить, а?

Я пожал плечами. Этьен говорит без злости и зависти то, что я за последние три года привык слышать чуть ли не ежедневно, притом от особ, настроенных ко мне куда менее доброжелательно. Да, я первый за последние полвека человек, ставший в двадцать три года офицером личной охраны императора. Я, разумеется, дворянин, но не столь знатного рода и не столь внушительных связей, чтобы это могло объяснить мой стремительный карьерный взлёт. Я привык отшучиваться в ответ на подобные замечания. Больше мне ответить на них нечем... даже если бы я и хотел ответить – как, например, сейчас Этьену.

– Юный, красивый, высокопоставленный офицер, – протянул Этьен, хитро прищурясь. – Дамы должны быть от тебя без ума.

– Должны, – согласился я. – Скажи им об этом при случае.

– Да брось! Сколько у тебя сейчас любовниц? Ты их всех помнишь по именам?

Я с улыбкой покачал головой.

– Это позади, Этьен. Я остепенился.

Он снова присвистнул и пристально посмотрел на меня. Мне вдруг стало странно неловко от этого взгляда – так, словно я сам не зная чем обидел его.

– Не говори мне... Только не говори...

– Ты её должен помнить, – смущённо усмехнулся я. – По-моему, ты застал моё тогдашнее безумие.

– Господь всемогущий, – проговорил Этьен и щёлкнул пальцами, припоминая. – Погоди-погоди, я сам... Элишка... Элишка Лиерте, верно?

– Верно. Странно, что ты помнишь – уж ты-то точно не в силах упомнить имён всех своих портовых жён.

Он расхохотался – оглушительно и дерзко. Люди, долго жившие при дворе, приучиваются смеяться, почти не разжимая губ, от чего смех выходит негромким и каким-то гаденьким. Этьен смеялся открыто и искренне. Я понемногу вспоминал, почему когда-то так восхищался им.

– Ну как же, Элишку Лиерте забыть невозможно – ты мне ею чуть мозг не вынул. Только о ней и мог говорить последние полгода, после того треклятого бала в Киндаре. Но погоди, ты же вроде писал, что её опекун против вашего брака? Что, дескать, она чересчур хороша для тебя?

– Так и было. Но когда его императорское величество зачислил меня в свою гвардию, сир Лиерте изволил переменить мнение.

– Чёрт подери тебя, проходимца. Не удивлюсь, если ты добивался этой должности только ради своей малышки – с тебя станется!

Я снова пожал плечами. Девять лет прошло, а этот парень всё так же видит меня насквозь. Это радовало меня, потому что сулило возобновление старой дружбы, но, с другой стороны, немного тревожило. Тогда я думал – это от того, как изменилось с годами его лицо. У меня было чувство, словно я сижу с незнакомым человеком, который, меж тем, знает меня лучше, чем я сам.

– Так она теперь...

– Элишка Сильване, – закончил я. Господи, как мне нравилось говорить это, снова и снова. Уже почти год, а я всё никак не могу распробовать вкус этих божественных слов. Элишка Сильване. Моя Элишка. Этьен смотрел на меня, и внезапно я сказал то, что не успел сказать ещё почти никому: – К весне у нас будет первенец.

На сей раз Этьен не улыбнулся, и мне опять почудилось, что я, не желая того, что-то сказал или сделал не так. В его глазах мелькнуло что-то странное, что-то чересчур жёсткое. Не будь я уверен в нём – решил бы, что он сам был влюблён в мою жену и теперь внутренне сходит с ума, слушая, как я хвастаюсь перед ним своим счастьем.

А потом он вдруг схватил бутылку и хрястнул ею по столу напротив моей.

– За сиру Сильване и вашего мальчугана. Чтобы мальчуган был, слышишь? Смотри у меня!

Он опять улыбался – и как мне было не выпить с ним за такое?

– Лиерте, ну надо же, – оторвавшись от вина, сказал Этьен. – У них ведь до хрена денег, а? Не говоря уж о том, что они в родстве с императором.

– Не так уж до хрена и не в таком уж родстве. Четвероюродные кузены, что-то вроде того...

– Да ладно, не прибедняйся. Я чертовски рад, что ты так удачно женился.

– Удачно, – искренне согласился я. – Очень удачно, Этьен.

Он отёр верхнюю губу изящно-небрежным жестом.

– Ну а ты-то как? Ходил за море?

– Ходил. Аж до самой Луссианы.

Я присвистнул.

– Далековато занесло.

– Ещё и не так далековато. Алаксанья, Белонна, Руван. Помотался изрядно, нигде особенно не засиживался.

– А в Сиану тебя теперь как занесло?

Этьен загадочно улыбнулся. Когда он улыбался, в уголках его обветренного, жёсткого лица появлялись ямки, мгновенно превращавшие его в мальчишку, с которым я учился вместе вечность назад. Он усилил это ощущение, когда приставил ладони ко рту и сказал громким, трагичным шепотом:

– Меня привела любовь.

Влюблённый Этьен Эрдайра – это что-то вроде метели, зарядившей в разгар лета. За время нашей учёбы я влюблялся раз семь или восемь (до Элишки, конечно). Он – ни разу, и жестоко высмеивал меня, когда я со всем пылом экзальтированной юности изнывал от сердечных мук.

Но он ведь переменился, так? Может быть, не только внешне. Я потребовал подробностей.

– Ни слова – боюсь сглазить, – заявил Этьен, лукаво блестя глазами. – Одно тебе скажу: я своего точно не упущу.

– За будущую сиру Эрдайру? – предложил я, и Этьен, расхохотавшись, поддержал тост.

Всё, сказал я себе, прижимаясь губами к битому стеклу импровизированного бокала, это последняя. Больше мне сегодня нельзя никак. Император может прислать за мной в любую минуту.

– А откуда ты сейчас прибыл? – спросил я, когда Этьен вспомнил наконец о том, что с утра, по его словам, ничего не ел, и накинулся на молочного поросёнка. – Тебе есть где остановиться? У меня в особняке девять спален, а мне, честно, одной больше чем достаточно.

– Благодарю, я уже снял комнату. А приехал я из Зертаны, – небрежно, как ни в чём не бывало, ничуть не понизив голоса ответил Этьен.

Полдюжины голов немедленно повернулись к нам.

С минуту над столом висела тишина. Этьен уплетал ужин, я ему не мешал. Потом сказал тихо:

– Здесь, в Сиане, тебе не стоит кричать об этом так громко, Этьен.

– Правда? – он удивлённо вскинул брови, промакивая рот салфеткой. – Это ещё почему?

– Потому что тебя могут неправильно понять. Сейчас сказать, что ты побывал в Зертане – это всё равно что признаться, будто служишь графу Агилойе.

– А если и так? – спросил он небрежно, отбрасывая салфетку и откидываясь на спинку кресла. – Если и так, мой друг, что тогда? Донесёшь на меня?

Он смотрел мне прямо в глаза, насмешливо и сурово.

Он не шутил.

Я почти физически почувствовал, как краска сползает с моих щёк. Этьен – человек Агилойи?.. Мятежного графа Зертанского, родного дяди императора Аугусто, который вот уже четыре года, с самого дня помазания на престол, оспаривает у императора его право на трон Вальены? Будь это даже шуткой, за такую шутку можно было загреметь в каземат. Но если это правда, то признаваться в таком среди бела дня, в людном месте, при толпе свидетелей – чистое самоубийство. Наш владыка Аугусто – человек мудрый, спокойный и великодушный, но всем известна его лютая ненависть к дяде, публично называвшем его незаконнорожденным ублюдком ещё до коронации. История там в самом деле запутанная и непростая: император Вильем, отчаявшись получить потомство от своей первой супруги, потребовал у святой церкви расторжения брака. Простому смертному в этом было бы, конечно, отказано; но императору необходимо потомство, и повод был достаточно веский. К сожалению, императрица Аурелия имела немалое влияние на епископат; говаривали, что за лояльность она платила церковникам не только поддержкой, но и собственным телом, даром что бесплодным, но всё же весьма привлекательным. Рассмотрение дела тянулось годами, даже отстранение императрицы от двора, осуждённое церковью, не помогло. В конце концов Аурелия умерла при довольно странных обстоятельствах – и тогда обнаружилось, что у императора уже есть наследник, сын Аугусто, рождённый от одной из его фавориток. На этой же фаворитке Вильем немедленно женился, презрев традиционный траурный год, полагавшийся вдовцу, сына признал и повелел считать наследником. Ход оказался более чем разумный, потому что больше сыновей у Вильема так и не родилось. Аугусто, родившийся бастардом, но ещё при жизни отца получивший законный статус, оказался первым в очереди на престол.

Первым, но наиболее законным ли – этот предмет и поныне, после коронации Аугусто, вызывал оживлённые споры.

Мой отец и дед служили императору Вильему, прозванному после всего этого скандала Двоеженцем. Сам я застал последний год его правления и стоял в уличном карауле, когда Аугусто помазывали на престол. Всем, чем обладали мои предки, они были обязаны правящей династии в той же мере, в какой и собственной доблести и отваге. Да, я знаю, что Вальена уже не та, что прежде. Могучая империя, созданная императором Рикардо Великим двести лет назад, всё глубже погрязает в склоках, смутах и мятежах. Восстания и сепаратистские настроения в провинциях вспыхивают всё чаще – особенно в Руване, который никогда не удавалось покорить до конца. Все двести лет, прошедшие с того для, как Рикардо Великий объявил о рождении Вальенской Империи, эту империю расшатывали, подтачивали, грызли изнутри. Я без ложной скромности могу сказать, что лишь благодаря таким, как род Сильване, Империя всё ещё стоит на ногах, вопреки проискам врагов. И пока в Сиане сидит человек, которому достаёт мужества и хватки держать поводья в сжатом кулаке – кони не понесут, сколько бы не взбрыкивали. Я успел неплохо узнать императора Аугусто: я уверен, что он как никто близок к тому, чтобы не только успокоить брожение в провинциях, но и вернуть Вальене былое величие.

Граф Зертанский этого сделать не сможет.

Он ещё до коронации оспаривал права Аугусто на престол. Будучи младшим братом императора Вильема, Родриго Агилойя, которому традиционно принадлежала провинция Зертан с прилегающими к ней землями, после смерти императора объявил себя единственным законным претендентом на престол. Хуже всего то, что его поддерживала церковь – та самая церковь, которая много лет не давала Вильему развода с бесплодной женой. Разумеется, он платил епископам, чтобы они вносили беспокойство в народ, а средства для взяток находил в грабежах и смутах, на которые был большой мастак. Большинство волнений, вспыхивавших в последние годы то в одной, то в другой провинции Империи, так или иначе носили отпечаток его руки. Агилойе была выгодна война – она расшатывала положение Аугусто, и без того сомнительное, и мешала ему сделать то, что упрочило бы Вальену как Империю, а с нею и императорский престол. Граф Агилойя был мятежником и смутьяном, предателем, одержимым лишь жаждой личной власти. Он набирал свои армии из наёмников, собирая безродное отребье не только по всей Вальене, но и по всему миру. Говорили, что он хорошо им платит.

Я смотрел на Этьена, сцепившего руки на затылке и с ленивой усмешкой глядящего в моё лицо, на котором, боюсь, не было особенного восторга и одобрения. Счастье, что в "Трёх желудях" сейчас нет соглядатаев тайной канцелярии – всех присутствующих сегодня посетителей я знал если не по имени, то хотя бы в лицо, и потому мог быть более-менее спокоен за безопасность Этьена. Впрочем, если он продолжит в таком духе, то безопасность эта окажется под угрозой очень скоро.

Внезапно я снова, будто впервые обратил внимание на его мундир – и вспомнил, как Этьен ухмыльнулся, когда я спросил про Шимран. Мне наконец всё стало ясно.

– В Шимране ты выступал на стороне Агилойи, – сказал я очень тихо, не привлекая внимания соседей. – Так ведь?

– Ты всегда был смышлёным парнем, Леон, – Этьен подмигнул мне и подёргал лацкан своего мундира. И вправду, в таких тогда ходили и императорские солдаты, и люди графа, поддержавшего вспыхнувший в провинции мятеж. Я помнил этот поход хорошо, слишком хорошо. Агилойя разбил нас в пух и прах. Впрочем, потерь могло быть ещё больше, но об этом мало кто знал.

– Забавно было бы, если бы мы встретились на поле боя, – продолжал Этьен. – Впрочем, это вряд ли. Ты ведь служил в мушкетёрском полку? А я в пехоте. Ты мог пристрелить старого друга, Леон, и даже не узнать об этом. – Он засмеялся своим резким, громким смехом, но теперь этот смех показался мне уже не таким приятным, как прежде. – Что, осуждаешь меня?

– Ты служишь мятежнику, Этьен.

– А ты – узурпатору. Попытаемся переубедить друг друга?

Я покачал головой. Его беспечность и сквозящая сквозь неё презрительность действительно меня тревожили.

– Здесь в любом случае не место для этого разговора. Послушай, приходи ко мне завтра... или... чёрт, сам не знаю. Я надеюсь уехать из Сианы со дня на день.

– Далеко?

– Домой.

Мы замолчали. Этьен молча доел своего поросёнка. Я к еде едва притронулся, отчего-то у меня пропал аппетит. Не то чтобы я был удивлён или особенно расстроен – в конце концов, мы не виделись много лет, и я ничего не знал о причинах, побудивших Этьена сделать такой выбор. Но обсуждать это стоило, если вообще стоило, и впрямь не здесь.

– Предлагаю выпить за императорскую фамилию, – предложил Этьен, поднимая бутылку. – Полагаю, вполне нейтральная формулировка, которая устроит нас обоих, а?

– Прости... я не буду больше пить.

Его лицо окаменело. Казалось, я смертельно его оскорбил. Мне даже почудилось, что сейчас его рука потянется к шпаге.

– Зазорно пить с мятежником, сир лейтенант императорской гвардии? – сухо спросил он, и я быстро покачал головой.

– Не в том дело! Просто...

От необходимости объяснять меня спас Пеппино, торопливо подошедший и тронувший меня за плечо.

– Сир Сильване, простите великодушно, там вас спрашивают... из дворца, – добавил он полушепотом, и я, поднявшись, отставил стул.

– Прости, – повторил я. Этьен, чуть прищурясь, глядел на меня снизу вверх. – Я ждал вызова. Сегодня у меня не самый свободный вечер. Приходи ко мне завтра днём, хорошо? Я живу в квартале Роз, спросишь мой особняк, найдёшь без труда. Тогда и поговорим как следует. Я рад тебя видеть, правда, – улыбнулся я наконец, пытаясь загладить возникшую между нами неловкость, и Этьен, смягчившись, улыбнулся тоже.

– Ладно, беги уж. Казённый человек – себе не хозяин, – отмахнулся он. Я протянул руку, его пальцы – всё такие же сильные – сомкнулись вокруг неё. И он добавил, глядя мне в глаза: – Потому-то я и выбрал хозяина, который не держит меня за цепного пса.

Я удержал улыбку на губах. Не то чтобы это было очень легко, и не то чтобы пожатие Этьена в этот миг доставило мне много приятности. Но когда-то мы в самом деле были дружны, к тому же я всё ещё чувствовал, хотя и совсем смутно, эту странную тревогу вокруг него, в нём, с той самой минуты, как он вошёл в "Три жёлудя" и окликнул меня. Может быть, подумалось мне, ему есть что рассказать.

– Так, значит, до завтра, – сказал я и направился к двери, где дожидался меня посыльный императора.

Я люблю вечера в Сиане даже больше, чем дни, а позднюю осень – больше, чем лето. Суета сменяется деловитостью, спавшая жара перестаёт сгонять людей под тенты, где они ворчат и пихаются локтями, толпа редеет. В прохладе и размеренности осенней Сианы хорошо шагать улицами, ещё не расплывшимися от дождей, пора которых придёт немного позже, вдыхать ветер, уже свежий, но ещё не пронизывающий, улыбаться и свистеть вслед девчонкам, уже набросившим мантильи, но ещё не закутавшимся в них настолько, чтобы нельзя было разглядеть их хорошенькие фигурки. Ранней осенью в Сиане я предпочитаю ходить до старого королевского замка пешком, если только нет никаких срочных дел.

На этот раз, увы, время не терпело. Мне подвели коня, и я помчался вверх по Виноградной улице во весь опор, так, что в ушах свистел ветер и плащ шумно хлопал за спиной, хлеща моего коня по крупу.

Император Аугусто не любит ждать, да я и не хочу причинять ему такое неудобство.

В тот день я был в официальном увольнении, а потому в штатском: рубашка, камзол, узкие брюки, заправленные в сапоги. Это вызвало заминку у ворот, где мне пришлось доказывать караульным свою личность. В конце концов пароль, который мне сообщил посыльный, удовлетворил их, и меня пропустили дальше. Обычно пароль во дворце меняется раз в сутки, но на сегодня это был уже третий. Я не знал, почему, но подозревал, что узнаю с минуты на минуту.

Я спешился возле лестницы на заднем дворе, как мне было велено, и сразу прошёл внутрь. Пока я ехал к замку, влага, которой набухал воздух с самого утра, наконец просочилась сквозь тучи и оросила землю мелким дождём. Шагая по дворцовым коридорам, я на ходу провёл ладонью в перчатке по лицу и волосам. На большее не было времени – да и, в конце концов я шёл не на аудиенцию. У входа в зал для заседаний меня встретил первый камергер его величества.

– Ну наконец-то, где вы пропадаете? – накинулся он на меня. – Его императорское величество ждёт.

Я пошёл за ним.

Император стоял в предпокое зала, нервно покачиваясь на носках. Я нечасто замечал у него этот жест – в последний раз, пожалуй, два года назад в Шимране, когда я сообщил ему то, что в итоге спасло ему хотя бы часть армии. На плечах у него была пурпурная мантия, на безупречно уложенных чёрных волосах – императорский венец. Услышав шаги, он повернул голову так резко, что венец едва не съехал на бок.

– Сильване! Проклятье, где тебя черти носили?

– Простите, сир, – сказал я, преклоняя колено. – Я получил ваш приказ и ехал так быстро, как...

– Ну довольно, – раздраженно бросил Аугусто, жестом веля мне подняться. – Слушай. Они здесь.

Я промолчал, ожидая продолжения – хотя у меня немедленно появилась довольно вероятная гипотеза о том, что он имеет в виду. Аугусто, однако, молчал, и я осмелился проговорить:

– Сир?

– Посланники Родриго, – словно раздосадованный моей недогадливостью, сказал император. – Мой драгоценный дядюшка с какого-то рожна решил попробовать договориться. Мне не нравится это, Леон, совсем не нравится.

Он был напудрен для официального приёма, и сейчас под слоем белил ясно выступил пот. Он боялся. Я никогда не видел, чтобы мой император боялся. У него сильное, волевое лицо, крепкий, даже тяжеловатый подбородок, который он никогда не прячет под бородой, крупный орлиный нос, безошибочно выдающий в нём кровь его династии – у Рикардо Великого, если верить парадным портретам, дошедшим до нашей эпохи, нос был точно такой же. Я знаю своего императора: он ходит с ножом на кабана, в бою несётся впереди всех со шпагой наголо, он заводит себе сильных и влиятельных врагов и никогда не откажется принять их вызов.

И вот сейчас ему страшно.

– Сир, – сказал я, – что вы хотите знать?

Он усмехнулся – скорее иронично, чем нервно.

– Невозможное, мой дорогой друг, невозможное... Я хочу знать, что в голове у моего любезного родственника. Помимо желания надрать мне задницу, само собой. Ещё летом мне доносили, что он собирает армию по всей Вальене, похоже, намереваясь выступить в поход на Сиану. – Император сухо засмеялся, подчёркивая абсурдность этой идеи. – А вот теперь присылает ко мне лизоблюдов с предложением вспомнить о нашей общей крови и поговорить по-доброму, по-родственному... Леон, скажи: я похож на дурака?

– Нет, сир, – совершенно честно ответил я. Император искоса посмотрел на меня.

– Ты один из немногих, в чей ответ такого рода мне вправду хочется верить. Я тоже так думаю, говоря по правде. И я не трус. Ведь не трус, не так ли, Леон?

– Нет, сир. Вы не трус.

Он кивнул скорее рассеянно, чем благодарно.

– И всё же я не хочу заходить туда, прежде чем... ну...

– Я понял вас, сир.

– Ты понял?

– Да.

– Скажи, Леон, – он вдруг поглядел на меня с любопытством – я давно привык к этому взгляду, но всякий раз слегка напрягаюсь, не зная, что он повлечёт за собой на сей раз, – а ты мог бы залезть в голову к моему дорогому дядюшке Родриго?

– Нет, сир.

– Нет?

– Нет. Вы же знаете, я не умею читать мысли, – слегка улыбнувшись, ответил я.

– А жаль, – вдохнул Аугусто. – Что ж, тогда давай сделаем то, что ты умеешь.

– Да, сир.

– Они там, – он кивнул на дверь зала заседаний. – Их шесть человек. Достаточно?

– Думаю, да.

– Я нарочно велел своей свите пока не входить, чтобы они не перебивали тебе... ну... – он не знал, какие слова подобрать, но я ничем не мог ему в этом помочь. Я и сам не знаю правильных слов.

– Это очень разумно с вашей стороны, ваше величество. Благодарю.

– Хорошо. Сейчас ты войдёшь и скажешь им, что император задерживается и просит его гостей чувствовать себя в покое и довольствии. Понимаешь?..

– Сир? – я приподнял бровь. – Должен ли император отчитываться перед послами за...

Он смотрит на меня, улыбаясь, и я осекаюсь, поняв свою глупость – и его ум. Конечно, посланники Агилойи там, за дверью, сидят сейчас в точно таком же неведении, как и мой император. Опаздывая на встречу, он дразнит их; извиняясь за опоздание, делает им честь. Они вольны выбрать, на какое из двух этих взаимоисключающих воздействий отвечать более явно – и это хотя бы отчасти приоткроет их истинные намерения.

– Да, сир, – говорю я, и он снова указывает мне на дверь.

Я иду выполнять его приказ.

Это легко. Их шестеро, и они, разумеется, напряжены – сколько же император заставил их прождать? При моём появлении в дверях их головы повернулись, как по команде. Они выслушали меня в явном удивлении и раздражении, но потом переглянулись между собой, и старший из них, рослый усатый мужчина преклонных лет, со спокойной гордостью сказал, что гостеприимство императора – великая честь для них, и, разумеется, они прождут столько, сколько его величество сочтёт нужным томить их ожиданием высочайшей аудиенции. Мы обменялись поклонами. Всё это заняло несколько минут, которых мне сполна хватило на то, чтобы ощутить – вернее, не ощутить – то, зачем я сюда пришёл.

Я вышел в предпокой – тот, из которого ждали выход императора. Аугусто нетерпеливо повернулся ко мне.

– Ну?

– Всё в порядке, сир.

– Ты уверен?

– Насколько это возможно. Вы ведь знаете, я никогда не могу дать никаких гарантий...

– И однако же ты никогда меня не подводил, – сказал император и сжал моё плечо. Я коротко кивнул, щёлкнул каблуками. Рука Аугусто сжалась чуть крепче, и когда я поднял на него глаза, то увидел, что он улыбается. Страх – или то, что я принял за страх – окончательно ушёл из него.

– Ты такой забавный, Леон Сильване. Такой верный... или кажешься верным. Всякий раз, доверяясь тебе, как сейчас, я думаю – когда же мне придётся заплатить за мою доверчивость?