Текст книги "Lady de Montmorency (СИ)"
Автор книги: EliVibez
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)
Последняя игра
Два года… два долгих, но одновременно стремительных года прошли с того момента, как Мари приняла решение закрыть дверь перед Фридрихом навсегда. Эти два года стали для неё временем болезненных размышлений и попыток смириться с утратой. Она научилась жить с тенью любви, которая не оставляла её, несмотря на всё её стремление избавиться от этого чувства. Генрих подрос, стал живым и любопытным мальчиком, с теми же яркими глазами, что были у матери, но в его взгляде не было тяжести, которую она несла в себе. Он был её гордостью, её смыслом, источником радости и утешения, его присутствие всегда было светом в самые тёмные моменты её жизни.
Сегодняшнее утро было особенным. Король Аурелиан вернулся с годичного похода с победой, и его триумф принес новые земли в королевство, расширив границы. Этот успех был его личной гордостью, и он намеревался отпраздновать его с размахом. Завтрашним вечером во дворце должен был состояться бал в честь его возвращения, что превращало этот день в важнейший момент для всей страны и для самой Мари.
Мари стояла у окна, наблюдая, как служанки готовят двор для приёма. Бал был не просто важным событием для королевства, это была её личная проверка. Она знала, что среди приглашённых будут и они – Фридрих с отцом, королём Англии. Мари ощущала, как его присутствие будет давить на неё, но не могла позволить себе слабость. Она должна была оставаться сильной – ради Генриха, ради её народа. Она постаралась собрать силы, скрыть всё, что пряталось в её душе, и сохранять внешнее спокойствие, несмотря на бурю, которая бушевала внутри неё.
Звуки колесниц, подъезжающих ко дворцу, вывели её из раздумий. Это был Аурелиан. Мари встретила его у дверей с улыбкой, которую она носила как маску – уже не пытаясь скрыть, но и не позволяя себе проявить ни малейшей слабости. Он шагал с уверенностью победителя, величественно, с лёгким блеском в глазах, как человек, который одержал не одну, а десятки побед. Он был королём, а она – королевой. Но чем больше она пыталась улыбаться ему, тем сильнее ощущала, как её сердце сжимается.
– Моя дорогая, – сказал Аурелиан, обнимая её. Его руки холодные, как всегда. – Мы прошли долгий путь, и завтра отпразднуем очередную победу.
Мари едва заметно кивнула, скрывая за маской вежливости ту горечь, которая сжимала её сердце. Она не могла ответить иначе. В глубине души она чувствовала усталость, почти физическую боль от этого постоянного притворства.
Аурелиан прошёл в зал, где их сын, Генрих, сидел на ковре и играл с игрушками. Когда мальчик заметил его, он вдруг поднял глаза, и их взгляды встретились. В его глазах не было ни страха, ни любви, только чистое любопытство, словно он только начал открывать этот огромный мир. Аурелиан замер на мгновение, наблюдая за сыном.
Мари, стоя у дверей, следила за каждым их движением. Генрих подскочил к «отцу» и протянул ему свою игрушку с детским восторгом. Аурелиан взял её, но его взгляд не отрывался от лица сына. Мари ощутила, как в комнате стало невыносимо тяжело. Воздух, казалось, сжался вокруг неё, и каждое движение Аурелиана было словно тяжёлым грузом на её плечах.
Это был тот самый момент, когда её душа замерла. Он догадался.
Генрих был ужасно похож на Фридриха. Не только внешне, но и взглядом, тем, как он двигался. Лёгкость, с которой он играл, напоминающая о том, как Фридрих когда-то держал её за руку, как его глаза всегда искали ответы в этом мире. И, несмотря на то что Аурелиан ничего не сказал, девушка почувствовала, как его взгляд стал настойчивым. Он догадывался, что-то знал, но ещё не решался озвучить свои подозрения. Этот молчаливый вопрос висел в воздухе, и она знала, что скоро он станет слишком громким, чтобы его игнорировать.
***
Следующий день. Фридрих с отцом прибыли ближе к началу бала, и их появление было, как всегда, заметным. Он вошёл в зал с той же уверенностью, что и два года назад, его присутствие заполняло пространство, требуя внимания. Мари почувствовала, как её дыхание сбилось, едва их взгляды встретились. Она пыталась сохранить самообладание, но всё внутри неё дрогнуло, как хрупкий стеклянный сосуд. Он остался таким же, каким она его запомнила, – воплощением силы, источником её боли и страха, но и неизбежной любви. На мгновение Мари закрыла глаза, будто это могло помочь ей справиться с чувствами, которые снова оживали в её сердце, поднимаясь со дна, где она пыталась их похоронить.
Бал начался. Музыка заполнила зал, пары кружились в танце, но Мари не могла сосредоточиться на празднике. Её мысли блуждали, словно тени, между прошлым и настоящим, между тем, что она должна была делать, и тем, что чувствовала. Её взгляд время от времени цеплялся за Фридриха, а он, словно чувствуя её внимание, бросал на неё короткие, но проникновенные взгляды. Эти моменты были мимолётными, но наполняли её душу тревогой и мучительным восторгом.
Аурелиан находился рядом, его взгляд, как обычно, был жёстким, цепким. Он внимательно наблюдал за происходящим, но больше всего его интересовали трое: Мари, Фридрих и маленький Генрих. Чем больше он смотрел на мальчика, тем сильнее его уверенность превращалась в чёткое подозрение. Генрих был слишком похож на англичанина – не только чертами лица, но и манерой двигаться, выражением глаз, даже тем, как он улыбался.
Когда Аурелиан заметил мимолётный обмен взглядами между Мари и Фридрихом, его сердце сжалось, как будто в нём затеплился ледяной осколок. Он не был дураком. Он понимал. Все кусочки головоломки встали на свои места. Это открытие было, как удар, которого он ждал, но который всё равно застал его врасплох. Его сын, его наследник… был не его.
Аурелиан не позволил эмоциям проявиться на лице. Он был королём, и это значило, что он должен сохранять контроль в любой ситуации. Но внутри него начинал вызревать план. Он видел, как его супруга избегает его взгляда, как Фридрих временами позволяет себе задерживаться в стороне, не приближаясь к ним, но всегда находясь в поле её зрения. Это было больше, чем могло казаться на первый взгляд.
Аурелиан решил действовать. Он не был человеком, который оставляет вещи недосказанными. Сегодня он ничего не скажет, но эта ночь станет началом его игры. Он наблюдал за ними, словно хищник за своей добычей, анализируя каждую мелочь, каждый жест, каждое слово.
Король отошел в сторону, к своему верному помощнику и доверенному лицу. Немного наклонившись, он сказах тихим хриплым голосом, даже ниже шепота:
– Обыщи покои королевы.
Мужчина кивнул и незаметно удалился, а король подошел к жене и, приобняв девушку за талию, взял бокал вина с подноса и сделал глоток.
Лицо истины
Бал подошёл к концу. Последние звуки музыки растворились в ночной тишине, голоса гостей стихли, и дворец окутала спокойная, но обманчивая тишина. Мари, крепко держа Генриха за руку, медленно шла в свои покои. Мальчик был утомлён событиями вечера, его голос звучал тихо и немного сонно. Он шептал матери о музыке, ярких огнях и шелесте тканей, которые заполнили зал. Мари улыбалась, слушая его, но её мысли витали далеко, где-то в тени её собственного беспокойства.
Когда они вошли в комнату, слуги быстро помогли раздеть Генриха, заботливо расстелив его постель. Мари села рядом, расчесывая мягкие волосы мальчика, чтобы они не путались во сне. Генрих был её отрадой, её смыслом, её светом. Она тихо напевала ему колыбельную, а его глаза постепенно закрывались. Его лицо было спокойным, таким чистым и невинным, что в груди у Мари поднималась волна нежности.
Но за пределами этой комнаты её мир уже начинал рушиться.
В другом конце дворца, в своём кабинете, Аурелиан сидел за массивным дубовым столом. Перед ним лежал пергамент, потускневший от времени, но сохранивший слова, от которых его душу переполняла буря. Он перечитывал письмо, снова и снова проверяя каждую строку. Почерк был слишком знакомым – это была рука Мари. Он видел её подпись на документах, в записках, но эти строки были другими. Они были полны чувства, которое давно исчезло из их брака.
Слова на пожелтевшем листе подтверждали то, чего он боялся и что уже начал подозревать. Генрих… ребёнок, которого он называл своим сыном, был плодом чужой любви. И хотя внутри него всё кипело от ярости и унижения, Аурелиан сохранял внешнее спокойствие. Его лицо оставалось непроницаемым, словно каменная маска. Он знал, что спешка может привести к ошибке. Нужно было выжидать, собирать доказательства, готовиться к тому, чтобы обрушить правду на Мари в самый подходящий момент.
Он сжал письмо в руке так сильно, что его края начали рваться, но рука вскоре расслабилась. Не время для открытого гнева.
Тем временем в своих покоях Мари укрыла Генриха мягким одеялом и осталась сидеть рядом, глядя, как он спокойно спит. Его дыхание было ровным, безмятежным, словно весь мир для него был безопасным. Она проводила пальцами по его щеке, пытаясь ощутить хотя бы крупицу того покоя, который излучал её сын.
Тишину комнаты нарушил едва слышный скрип двери. Мари вздрогнула и обернулась. На пороге, в полутьме, стоял Фридрих. Его лицо было скрыто в тени, но глаза блестели, отражая свет ночника. В его взгляде были боль и любовь, смешанные в мучительной гармонии.
– Ты не должен быть здесь, – прошептала она, стараясь, чтобы её голос не дрогнул. Она боялась разбудить сына и ещё больше боялась собственного сердца.
– Я знаю, – ответил он тихо, его голос был наполнен мягкостью и горечью. Он медленно подошёл к кровати и, сев на край, осторожно взял в руку маленькую ладошку Генриха.
Мари наблюдала за ним, и ком в горле мешал ей дышать. Она видела, как его пальцы бережно касаются руки мальчика, как его взгляд становился мягче, пока он смотрел на спящего сына. В этой сцене было столько любви, что её сердце, казалось, разрывалось на части.
– Так подрос, – сказал Фридрих, улыбнувшись, но его улыбка быстро угасла. – Он похож на тебя…
– Фридрих, пожалуйста, не надо. Это ничего не изменит.
Он посмотрел на неё, и его глаза были полны боли.
– Разве ты не понимаешь, Мари? Я не могу просто смотреть на него и притворяться, что он не мой.
– Ты должен, – ответила она, её голос дрожал. – Ради него. Ради его будущего.
Фридрих закрыл глаза, пытаясь подавить чувства, которые переполняли его.
– Мне больно. Каждый раз, когда я вижу его, я чувствую, что теряю часть себя. Ты просишь меня забыть его, забыть тебя. Но это невозможно.
Мари с трудом сдерживала слёзы.
– Ты думаешь, мне легко? Каждый раз, когда я смотрю на него, я вижу тебя.
Фридрих потянулся к ней, но она отступила, вставая с кровати.
– Фридрих, ты должен уйти. Это всё, что я могу попросить у тебя.
Он посмотрел на неё ещё раз, потом на сына, спящего в постели. Ему было больно, как будто он терял всё самое дорогое.
– Я не могу жить без вас… Я ждал два чертовых года. И вот теперь, когда передо мной спит родной сын, которого я не видел два года, ты просишь меня уйти?
Он поднялся, медленно и осторожно, словно боясь разбудить этот хрупкий мир. Его пальцы скользнули по краю покрывала, которое укрывало сына, и задержались на мгновение, как прощание. Он смотрел на Генриха, а затем перевёл взгляд на Мари – взгляд полный боли, любви и обещания.
Сделав шаг назад, он ещё раз оглядел их. Её лицо, бледное от долгих сомнений, её плечи, хрупкие, но сильные, и сына, в котором был весь его мир. Каждый из них был частью его, и оставить их сейчас казалось невыносимым, но необходимым.
Он повернулся к двери, его шаги были мягкими, почти бесшумными, но в каждом из них звучала невидимая тяжесть. Его рука коснулась дверной рамы, задержалась там на мгновение, как будто он хотел оставить свой след. Это была только одна ночь, он знал. Один раз он уйдёт, но лишь для того, чтобы снова найти дорогу к ним.
Фридрих исчез в тени коридоров, оставив за собой пространство, наполненное невыразимой тишиной. Но в его сердце горело твёрдое обещание. Он уйдёт сейчас, но не навсегда. Он никогда больше не оставит их. Даже если весь мир будет против, он найдет путь обратно.
Но только он не знал, что через несколько минут мир рухнет окончательно. В руках Аурелиана было письмо, и в его глазах уже горел огонь мести.
Ночь медленно уступала место рассвету, и первые бледные лучи пробивались сквозь тяжёлые шторы. Мари спала на краю кровати, её ладонь покоилась на плече маленького Генриха. Её сон был чутким, полным тревожных образов, но он всё же был её единственным убежищем в эти часы.
Резкий звук открывшейся двери нарушил хрупкий покой. Мари вздрогнула и мгновенно проснулась. Она поднялась, её взгляд упал на тёмные фигуры у порога. Двое стражников в кожаной форме стояли неподвижно, их лица были бесстрастными, словно высеченными из камня.
– Что происходит? – прошептала она, но ответа не последовало.
Один из мужчин сделал шаг вперёд и протянул руку. В ней не было угрозы, только холодная решимость.
Мари вскочила с постели, её взгляд метнулся к Генриху, который продолжал спать, прижав к себе уголок одеяла.
– Объясните, что вы делаете? – её голос стал твёрже, но дрожал от страха.
Стражники молчали. Они подошли ближе, а затем, не дожидаясь её сопротивления, схватили её за руки. Она попыталась вырваться, но их железные пальцы были беспощадны.
– Подождите! – в отчаянии прошептала она, но её слова утонули в глухом звуке шагов.
Мари бросила взгляд на Генриха. Его лицо было спокойным, невинным, он ничего не подозревал. Она чувствовала, как сердце разрывается на части, но она не закричала – не могла позволить себе разбудить его.
Её потащили к двери, не давая времени на прощание. Тяжёлый плащ стражников задел кровать, но Генрих даже не пошевелился. Дверь за ними закрылась с глухим скрипом, оставив мальчика в безмятежном сне, который не ведал о мраке, поглотившем его мать.
Шаги в коридоре гулко отдавались в каменных стенах. Мари вела борьбу с безысходностью внутри себя. Она не знала, что ждёт её впереди, но была уверена в одном: это неслучайно. И это могло разрушить всё, что она так отчаянно пыталась защитить.
Ее бросили в холодную сырую темницу, закрыв дверь на замок. Девушка ничего не понимала… Хотя, сомнительное осознание все-таки начало проникать в голову. Вдруг Аурелиан обо всем догадался?
Она рухнула на каменный пол, дрожа от холода и страха, и села в угол. Словно пытаясь спрятаться от реальности, она зарылась руками в волосы. Её пальцы дрожали, спутывая пряди, а из глаз катились слёзы. Они стекали по её щекам, оставляя мокрые дорожки, и падали на пол, словно капли разбитой надежды.
В её голове крутилась только одна мысль: это конец. Всё было кончено. Аурелиан узнал. Её тайна, её ложь, её попытка сохранить мир рухнули в один миг.
Генрих. Она представляла его лицо, его невинный взгляд, как он проснётся в пустой комнате, не найдя её рядом. Она не могла сдержать рыдания, которые вырывались из её груди, глухие, подавленные, словно боялась, что даже в этой тьме её услышат.
Мари опустила голову на колени, сжимая себя в кольцо рук, будто пытаясь удержать то, что оставалось от её внутренней силы. Но даже она знала – теперь у неё не осталось ничего. Всё разрушено. Всё потеряно.
Часть V: Падение. Суд любви
Темница, где томилась Мари, напоминала могильный склеп. Воздух был пропитан сыростью, стены из грубо отёсанного камня покрывала плесень, и время от времени с потолка падали капли, нарушая вязкую тишину. Едва заметный луч света пробивался сквозь крохотное оконце под самым потолком, но он был слишком слаб, чтобы разогнать густую тьму. Она сидела на грубо сколоченной деревянной скамье, привалившись спиной к ледяному камню. Её руки дрожали, обхватывая колени, а взгляд был устремлён в никуда – словно она пыталась отыскать проблеск надежды среди этого беспросветного мрака.
Внезапно тяжёлая дверь скрипнула, заполняя камеру жутким, протяжным звуком, похожим на стон. Мари вздрогнула и подняла голову, её волосы упали на плечи мягкими волнами. Перед ней появилась фигура, силуэт которой показался ей вначале призраком. Но в тусклом свете она узнала Изабеллу – свою фрейлину и самую преданную спутницу. На её лице читались боль и страх, глаза покраснели от слёз, а движения выдавали нервное напряжение.
Изабелла несмело приблизилась, её шаги эхом отдавались от влажного камня. Она остановилась в нескольких шагах, словно боясь окончательно разрушить то хрупкое равновесие, которое ещё держало Мари. Её пальцы невольно сжались в кулак, а в груди клокотало отчаяние. Перед ней была не просто её королева, а женщина, которая всегда излучала мягкость и силу, но теперь она казалась слабой, изломанной судьбой.
– Ваше Величество, – произнесла Белла, стараясь сохранить тон ровным, хотя губы дрожали.
– Ты пришла… – тихо ответила Мари, ее голос звучал как шепот. Она попыталась улыбнуться, но она вышла слабой и наигранной.
Изабелла подошла ближе, её шаги были лёгкими, почти бесшумными, как у тени, но внутри неё бушевал ураган эмоций. Она опустилась на колени перед своей госпожой, глядя на неё снизу вверх. Её дрожащие пальцы невольно вцепились в складки длинной юбки, как будто это могло хоть как-то удержать её от безмолвного крика боли. Глаза, покрасневшие от бессонных ночей и слёз, теперь наполнились новой влагой, но она старалась сдержаться.
Перед ней была Мари – её нежная и благородная королева, всегда спокойная и излучающая достоинство, даже теперь, когда судьба бросила её в грязь и мрак. Оковы суда, напоказ изображающего справедливость, обернулись петлёй на её шее, но даже это не сломило её внутренней силы. Мари смотрела на свою верную фрейлину с теплотой, словно желая утешить, а не искать утешения.
– Изабелла, – Когда Мари произнесла имя Изабеллы, её голос был тихим, почти как шёпот. Она протянула руку, её холодные пальцы коснулись руки фрейлины, вызвав у той непроизвольную дрожь. Изабелла почувствовала, как её сердце сжимается от горечи и бессилия, а на щеках заструились новые слёзы. – Я знаю, что меня ждет. Завтра меня осудят и это неизбежно. Но я прошу тебя об одном…
Мари говорила спокойно, но в каждом её слове чувствовалась неизбежность и тяжесть. Её голос звучал как из другого мира, где страх и боль уступили место какому-то горькому примирению.
– В моей шкатулке, в покоях, есть брошь. Серебряная, с камнями. Ее подарил мне Фридрих. Я хочу, чтобы ты нашла украшение и отдала его Генриху, когда он подрастет. – Когда она упомянула о шкатулке и броши, Изабелла невольно вспомнила, как её госпожа однажды с улыбкой рассматривала этот драгоценный подарок, держа его на ладони. Теперь этот небольшой предмет казался последней связью между жизнью и памятью о Мари.
Слова Мари о Генрихе заставили сердце Изабеллы сжаться ещё сильнее. Она не могла говорить, слишком велик был ком в горле, слишком тяжёлой стала эта просьба. Но она кивала, отчаянно и часто, словно кивком могла доказать свою преданность. Мари продолжала, и в её голосе звучала одновременно и просьба, и завещание. Беречь ребёнка, быть рядом с ним, напоминать о матери – это был долг, который Изабелла приняла без колебаний, хотя её душа кричала от ужаса перед будущим.
– И еще, – продолжила Мари, – береги его. Если сможешь, оставайся с ним. Он будет нуждаться в поддержки и любви. Он очень мягкосердечный мальчик…
Изабелла сжала плечи королевы.
– Я сделаю все, что смогу, Мари. Но, пожалуйста, не теряй надежду. Может быть, Аурелиан…
– Нет, – перебила она ее. – Он уже все решил. Я для него предательница.
***
Светало. Холодное солнце медленно поднималось над горизонтом, его бледные лучи пробивались сквозь тяжёлые тучи, будто бы само небо оплакивало грядущий день. Слабый рассвет окутал дворец ледяным сиянием, делая его похожим на застывший в вечности монумент скорби. Над башнями висел звон колоколов, их гулкое эхо разносилось по улицам столицы, возвещая о начале суда. Народ, толпами стоявший у ворот, молчал, будто боялся нарушить священную тишину.
Внутри дворца всё было иначе. Высокий зал, украшенный гербами и флагами Элдерии, казался гнетущим, как каменная ловушка. Обычно величественное убранство с золотыми подсвечниками и массивными резными колоннами теперь выглядело мрачно. Гербы словно судили с высоты, безучастно взирая на человеческие страдания. Собравшиеся в зале дворяне, священники, послы и приближённые не скрывали своего любопытства. Шёпоты раздавались повсюду, их тонкое жужжание походило на жужжание мух над павшей добычей.
Мари ввели под звуки цепей, которые глухо звякали при каждом её шаге. Она шла медленно, но её спина оставалась прямой, а подбородок гордо вздёрнут. Казалось, она вовсе не замечала ни толпы, ни оценивающих взглядов, направленных на неё. На её лице не было ни слёз, ни мольбы, лишь безмолвная решимость и странное спокойствие. Но каждый её шаг отозвался болью в сердцах тех, кто всё ещё верил в её невиновность.
На возвышении, словно каменный идол, сидел Аурелиан и судья. Его черты были неподвижны, как высеченные из гранита, но в глазах вспыхивал холодный огонь. От него веяло ледяной беспристрастностью, будто перед ним была не женщина, которая долгие годы делила с ним трон, а преступница, заслуживающая лишь осуждения.
Фридрих стоял в стороне. Его юное лицо, обычно полное спокойной гордости, теперь отразило борьбу – гнев, отчаяние, и даже толику бессилия. Руки он крепко сцепил за спиной, чтобы не показать, как дрожат его пальцы. Его взгляд был прикован к Мари, и только она могла заметить в этом взгляде не осуждение, а боль.
Тишину зала разорвал тяжёлый голос обвинителя. Он шагнул вперёд, мантия цвета ночи струилась за ним, будто тьма сама сопровождала его. Его слова эхом отразились от каменных стен, и с каждым произнесённым обвинением напряжение в зале росло, словно воздух пропитывался ядом.
– Мари, королева Элдерии, – начал он, его голос был резким, как удар молота, – обвиняется в измене своему королю, в незаконной связи с другим мужчиной, в рождении бастарда и в угрозе святому союзу между Элдерией и Англией!
Слова впились в сердце каждого, кто их слышал. Они висели в воздухе. Взгляды людей в зале метались между обвинителем и королевой. Кто-то смотрел с презрением, кто-то с жадным ожиданием развязки, а кто-то – с тихой скорбью. Но Мари стояла, не дрогнув. Только те, кто находился ближе всех, могли заметить, как её пальцы едва заметно сжались, словно она пыталась удержать хрупкие остатки сил.
Гул прокатился по залу, словно нарастающий рёв далёкого шторма. Люди шептались, их голоса сливались в удушающий шум, который заполнял каждый угол этого холодного зала. Взгляды присутствующих были полны злобы и жадного любопытства, как у хищников, почуявших добычу.
Обвинитель снова выступил вперёд. Его мантия, тёмная, как беззвёздная ночь, скользила по каменному полу. В руках он держал свитки и письма – оружие, которое должно было окончательно уничтожить Мари.
– Ваше Величество, – начал он, повернувшись к Аурелиану, – все доказательства представлены. Вот письмо, написанное её рукой любовнику. Вот свидетели, клятвенно заверяющие, что видели её с ним. А вот ребёнок, который…
– Довольно! – голос Аурелиана, хриплый и надломленный, но всё же громкий, прервал его. Он ударил рукой по подлокотнику трона, и зал застыл в напряжённой тишине. – Мне всё ясно.
Мари подняла голову, её взгляд остановился на нём. В этом взгляде не было ни гнева, ни мольбы, лишь бездонная, тихая боль, которая казалась сильнее, чем слова.
– Что вы скажете в своё оправдание? – холодно спросил он, каждое его слово звучало, как удар кнута.
Мари вдохнула медленно, как будто собирала последние крохи силы. Её голос был ровным, но в его глубине звучала трещина – не от страха, а от печали:
– Я любила. И за это меня судят.
Её слова упали, как камень в глубокий колодец. На мгновение зал застыл, а затем разразился взрывом шёпотов и возмущённых выкриков. Кто-то смеялся, кто-то осуждал, а кто-то не мог отвести взгляда от этой женщины, которая стояла перед ними, не пытаясь оправдываться, не склоняя головы.
– Тишина! – рявкнул Аурелиан. Его голос эхом отразился от каменных стен, заставив людей замолчать.
Но тишина не принесла облегчения. Мари знала, что её слова ничего не изменят. Они были лишь её правдой, единственным, что у неё осталось.
– Решение принято, – медленно произнёс Аурелиан, поднимаясь со своего места. Его фигура была величественной, но лицо выдавало внутреннюю борьбу. – Королева Мари признаётся виновной в предательстве и измене. Её приговаривают к смертной казни.
Эти слова ударили, как гром. По залу прошёл волной ужас, но никто не осмелился заговорить.
– Ребёнок королевы и Фридрих, сын короля Англии, будут изгнаны, – продолжал Аурелиан, словно его голос звучал не от имени человека, а от лица самого закона. – Договор между Элдерией и Англией разрывается.
Мари опустила голову. Она не дрогнула, её лицо оставалось безмолвным, но внутри всё оборвалось. Она знала, что это конец. Она приняла его ещё до того, как ступила в этот зал.
В этот момент Фридрих, до сих пор стоявший в стороне, рванулся вперёд. Его лицо, юное, но уже испещрённое болью, пылало гневом.
– Это несправедливо! – крикнул он, его голос прозвучал резко и отчаянно. – Она не заслуживает этого! Она…
– Уведите его! – приказал Аурелиан, не поднимая глаз.
Стражники поспешили к юноше, но он вырвался из их рук. Его взгляд метался, пока не встретился с глазами Мари. Она смотрела на него так, словно хотела передать всё, что не могла сказать вслух.
– Я не оставлю тебя, – прошептал он, но она покачала головой.
Её взгляд остановил его. В нём была просьба, тихая и неизбежная: отпустить. Он стоял, пока стражники не увели его, а она продолжала смотреть ему вслед, словно прощалась навсегда.
Когда зал начал пустеть, Изабелла осталась стоять в стороне. Её тело дрожало, как осиновый лист, и она не могла заставить себя сделать шаг. Она видела, как Мари уводят, её хрупкая фигура исчезала за тяжёлыми дверями. В ушах Изабеллы звенел голос госпожи: «Береги Генриха».
Это был конец. Конец королевы. Конец любви. Конец надежды. Всё, что когда-то казалось вечным, рухнуло в этот один-единственный миг.
***
Мари опустилась на холодную скамью, чувствуя, как ледяной камень пробирается сквозь тонкую ткань платья. Её руки, скованные цепями, дрожали, но не от страха – от решимости. Подняв голову, она обратилась к одному из стражников:
– Принесите мне бумагу, перо и чернила.
Стражник удивлённо нахмурился, но, встретившись с её взглядом, полным спокойной власти, не посмел возразить.
Она знала, что ей осталось немного времени, но этого хватит. Её голос могли заглушить, её тело – уничтожить, но слова… Слова останутся. Слова станут искрой, которая однажды сожжёт до тла эту безумную систему, где любовь – преступление, а женщина – лишь тень мужчины.
Девушка села поудобнее и, взяв перо, начала писать:
«Когда меня вели обратно в камеру, шаги стражников звучали глухо, как удары сердца, которое должно было остановиться, но всё ещё билось. Мои ноги двигались сами, как чужие, цепи на запястьях звенели в такт, но я не чувствовала ни холода каменного пола, ни тяжести металла. Лишь тишина внутри. И в этой тишине – мой голос.
Я не жалею.
Я любила. Не притворялась, не подчинялась долгам или правилам. Я чувствовала жизнь каждой клеточкой своего тела, каждой нотой своей души. Любовь подарила мне крылья, которые однажды поднимали меня над всем этим – над ложью, над страхом, над пустотой этого мрачного дворца. Фридрих… с ним я была жива. По-настоящему. Не просто королевой, не просто женщиной, которой вечно диктовали, как дышать, что чувствовать. Он видел во мне человека, а не титул.
Да, теперь меня судят за это, но разве это преступление – чувствовать? Разве можно назвать грехом то, что однажды заставило меня смотреть на мир так, будто он полон света? Даже здесь, даже сейчас, когда эти стены сжимают меня, я всё ещё помню. Запах его волос, когда он склонялся ко мне. Тепло его рук, от которого я дрожала. Его голос, шёпотом зовущий меня по имени, а не по званию.
Я знала, что всё закончится. Любовь всегда заканчивается болью, не так ли? Но я готова переживать эту боль снова и снова, если это цена за то, чтобы любить.
Я не жалею.
Я подарила миру Генриха. Когда я впервые держала его в руках, я поняла, что в нём – моя вечность. Он маленький, он слабый, но в нём есть сила, которую я не смогла найти в себе. Он будет жить. Он будет помнить. Я надеюсь, что когда-нибудь он поймёт, что его мать была больше, чем просто тенью на троне.
Моя жизнь была короткой, но она была настоящей. Каждый момент, каждая улыбка, каждая слеза – они мои. Это то, чего не смогут отнять ни эти стены, ни приговор, ни даже смерть.
Стражники открывают дверь камеры, и холодный воздух обдаёт меня, как напоминание о том, что я уже не королева. Я захожу внутрь, тихо, не оглядываясь. Тёмный угол, сырая скамья – всё это теперь моё королевство.
Но внутри я сильнее, чем эти стены. Потому что внутри я всё ещё помню, как это – любить и быть любимой.
Я опускаюсь на скамью, и глаза закрываются сами собой. Нет, я не жалею. Я чувствовала, я жила, я любила.
И если мне нужно умереть за это, пусть будет так.»
