Текст книги "Lady de Montmorency (СИ)"
Автор книги: EliVibez
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)
Дар судьбы
Солнечные лучи с трудом пробивались сквозь тяжёлые, бархатные портьеры, будто и они боялись потревожить её покой. Тусклый свет ложился мягкими бликами на стены спальни, но не приносил утешения. Мари лежала, облокотившись на подушки, чувствуя, как голова всё ещё кружится, словно остатки кошмара не желали её отпускать. Горничная, с привычной молчаливой заботой, поставила поднос с завтраком, сообщила о визите лекаря и поспешила исчезнуть. Лишь её шаги, удаляясь по коридору, наполнили тишину, напоминающую затишье перед бурей.
Вскоре появился лекарь. Его лицо было привычно спокойным, но взгляд… Глаза выдавали тревогу, которую он явно старался скрыть. Он проверил пульс, прикоснувшись к её запястью холодными пальцами, задал несколько вопросов о недавних приступах слабости. Мари отвечала отрывисто, почти рассеянно, чувствуя, как с каждой минутой волнение сжимает её грудь всё сильнее. Затем он немного помедлил, словно подбирая слова, и наконец произнёс:
– Ваше Величество, с Вами все в порядке. Вы ждете ребенка.
Эти слова разорвали её мир на две половины. В комнате стало до странности тихо, даже не слышно было шума ветра за окнами. Всё застыло – и время, и воздух, и даже её сердце, которое замерло на миг, прежде чем заколотиться так, что заложило уши.
– Жду ребенка?.. – спросила она едва слышно, словно это слово было чужим, незнакомым ей.
Лекарь кивнул, и его голос, спокойный, но настойчивый, прорезал вязкую тишину:
– Это радостное известие, госпожа. Но… вам нужно беречь себя. Любое перенапряжение или стресс могут причинить вред.
Он продолжал говорить, произносил что-то о режиме, отдыхе, правильном питании, но слова разбивались о глухую стену её сознания. Мария кивала машинально, но в её голове звенело одно-единственное слово, неумолимо повторяясь: беременна.
Она не чувствовала радости. Страх разливался тягучим, ледяным потоком по венам, парализуя её изнутри. Этот ребёнок… Он не был частью её планов, не был частью её беспокойной, хрупкой жизни. Где-то в глубине сознания зарождалась паника. Она вспомнила шёпот при дворе, завистливые улыбки, готовые разорвать её, как хищные птицы.
– «Что я скажу им? Что я скажу ему?» – мысли метались хаотично, ударяя одна о другую, как разбитые осколки зеркала.
Слёзы подступили к глазам, но она заставила себя улыбнуться. Это была слабая, горькая улыбка человека, пытающегося скрыть, что внутри него разворачивается буря. Лекарь не заметил, или сделал вид, что не заметил, поклонился и вышел, оставив её в одиночестве.
Мария закрыла глаза и провела ладонью по животу, всё ещё плоскому, ещё не выдавшему её тайну. И всё же где-то там, в этой хрупкой оболочке, уже билось крохотное сердце. Её сердце, его сердце… Сердце, которое перевернёт её жизнь.
Но будет ли это благословением или проклятием?
Мария знала правду. Она знала это с той самой минуты, как услышала слова лекаря. Этот ребёнок не был от короля. Редкие, холодные ночи, проведённые с Аурелианом, не могли дать жизни новой душе. Их близость была скорее формальностью, долгом, который она исполняла без радости. Нет, сердце знало истину. Ребёнок принадлежал Фридриху – её запретной любви, её слабости, её единственному настоящему счастью в мире лжи и условностей.
Она встала к окну, вцепившись в его раму, словно та могла удержать её от падения в бездну паники. В груди всё горело: страх и боль сливались в удушающий ком. Если это станет известно… Она представила себе гнев короля, ледяной и беспощадный, подобно зимнему ветру. Позор – это был бы наименьший из её страхов. Изгнание или смерть – вот что ожидало её и ребёнка, если правда всплывёт. Король, каким бы снисходительным он ни был в государственных делах, не прощал личного предательства.
Мария обессиленно опустилась на кресло, сцепив пальцы так, что они побелели. Её мысли метались, как птицы, попавшие в клетку. Фридрих… Их украденные мгновения счастья, их ночи, наполненные шёпотами, обещаниями, которые она никогда не сможет сдержать. Всё это теперь стало цепью, тяжёлой и неразрывной. Она вспомнила его глаза – глубокие, полные нежности, когда он смотрел на неё, как на весь мир. Но эта нежность теперь причиняла боль. Она не могла больше позволить себе слабость.
– Это должно закончиться, – прошептала она хрипло, едва различая свой голос среди шума своих мыслей.
Слёзы подступили к глазам, но она стиснула зубы, заставляя себя оставаться сильной. Её ребёнок… этот крохотный, ещё не родившийся человек, которого она носит под сердцем, заслуживает лучшего. Не страха, не позора, не угрозы гибели. Он заслуживает жизни. И ради этой жизни она сохранит тайну любой ценой. Даже если ради этого придётся разорвать связь с единственным человеком, который дарил ей ощущение свободы и любви.
Она поднялась с кресла, чувствуя, как внутри поднимается новый, непривычный огонь. Не слабости, не паники, а решимости. Руки дрожали, когда она провела ладонью по животу.
– «Я не подведу тебя», – подумала она, словно говоря своему нерождённому ребёнку.
Фридрих должен уйти из её жизни. Их встречи, их взгляды, их обещания – всё должно остаться в прошлом. Она должна сказать ему об этом, как только представится возможность. И, возможно, это разобьёт её сердце, но другого пути не было.
Тяжёлый вздох сорвался с её губ. Она подошла к зеркалу, увидев в нём женщину с усталым, но решительным взглядом. Ей предстояло многое. Она будет бороться с этим одиночеством, с этим грузом. Для неё самой не осталось пути назад. Теперь была лишь одна цель: защитить ребёнка.
Склонив голову, она прошептала:
– Прощай, Фридрих. Ты всегда будешь в моём сердце. Но теперь я должна стать сильной не ради тебя, а ради него.
Эти слова были как удар кинжалом, оставляя после себя боль, которая ещё долго будет жечь её изнутри. Но Мари знала: она должна вынести это. Ради жизни, которая теперь значила для неё всё.
***
Прошло восемь месяцев, и мир вокруг Мари изменился. Она чувствовала, как с каждым днём на её сердце ложится всё больше тяжести, а внутри растёт неутолённая боль. Но по крайней мере на поверхности всё казалось спокойным. Заговорщики, те придворные, что так тщательно плели интриги, угрожая разоблачением её тайной связи с Фридрихом, создавали фальшивые документы и другие, были отосланы из дворца. Они исчезли из её жизни, как тени, и теперь в королевских залах не шептались о её неверности. Но она знала: они всё ещё скрыто наблюдают, готовые нанести удар в любой момент.
Король, наконец, заявил, что не потерпит оскорблений в адрес своей королевы. Его поступки стали более уверенными, он защищал её с такой решимостью, что даже самые смелые языки замолкли. Королева больше не была объектом слухов, но её душа была уязвима, как никогда прежде. Король не позволял никому осуждать её, но он и не мог угадать, что происходит в её сердце. Он не знал, что её мысли, её боль, её несбывшиеся мечты прячутся за королевской маской. Он не знал, что её любовь уже давно покинула его, но в её сердце всё ещё горела память о другой.
Фридрих не переставал бороться за неё. Он был скрытым, почти невидимым, но его усилия были отчаянными и беспомощными. Он пытался вернуться в её жизнь, как призрак, оставивший свой след в её прошлом. Он посылал ей письма, их встреч не было, но в каждом слове, в каждом взгляде, в каждом жесте скрывалась надежда. Он знал, что она избегает его, что её сердце закрыто, но отчаяние толкало его на новые шаги.
Мари не хотела слышать его. Она закрывала глаза на его попытки, не позволяла себе даже ответить. Но чувства не угасали. В каждом его письме, в каждом взгляде её сердце сжималось. Это было мучительно. Она не могла забыть, не могла избавиться от этого горького, но неизбежного чувства. Но она была решительна. Она знала, что не может больше позволить себе быть слабой. Они не могли быть вместе. Они не могли вернуть то, что утратили. Она была королевой, а он – её запретной любовью, той, что принесёт только боль.
Девушку терзало чувство вины. Любовь к Фридриху, хоть и невыносимо сильная, была невозможной. Она могла разрушить всё, ради чего она боролась. Мари не могла предать короля, не могла предать того, что ей было даровано. И в этих мучительных терзаниях, когда её душа отчаянно кричала о том, что её любовь не может быть забыта, она села и написала стих, который была готова хранить в глубине своего сердца, спрятать от всех, даже от себя.
В саду осеннем, где кружил листок,
Воспеть мне жизнь, увы, не стало силы.
Я в тишине встречаюсь с холодком —
И вижу вас, как дар среди могилы.
О, принц, как тесен мне дворцовый плен,
Как холодны те залы, что блистают!
Венец мне дан, но сердце мне взамен
Жизнь в темницу золотую заточает.
Ах, если б знали, как жду рассвет,
Когда исчезнут маски лжи и долга.
Но, Боже, я ваш взгляд поймала в след,
И вновь душа горит – хоть ей так сильно больно.
Скажи мне, принц, зачем ты здесь возник,
Как лунный свет сквозь ветви непокорных?
Ты – мой покой и мой последний крик,
Ты – рана, что судьбой оставлен в ссорах.
Слова дрожат, но он молчит в ответ,
И сад молчанием вновь нас окружает.
Лишь ветер шепчет: счастья больше нет,
Где тайная любовь себя сжигает.
Мария не могла удержаться от слёз, читая свои слова, которые шептала, как заклинание, чтобы унять боль. Словно прощание, словно последнее признание. Но она знала, что этот стих никогда не покинет её души. Всё, что осталось от их любви, теперь было заключено в этих словах, как в гробнице.
С тяжелой ношей в груди, с болью, которая с каждым часом становилась всё глубже, Мари опустилась на постель. Её тело было измождено не только физическим усталостью, но и душевной борьбой, которая не отпускала её ни на миг. Слова, которые она только что написала, ещё эхом отдавались в её голове, как резкие удары молота по металлу. Она знала, что не сможет уйти от этой боли, и она не могла поверить в то, что ей предстоит сделать. Но всё было решено. Она должна была быть сильной.
Тихо закрыв глаза, девушка попыталась найти покой, но внутренний хаос не отпускал её. В груди оставалась тяжесть, как если бы на ней лежал целый мир, полный невысказанных слов, нерешённых судьб. Она пыталась унять страх, не позволяя ему охватить её целиком, но в этом омуте не было ни света, ни выхода.
Она притянула одеяло к себе, как будто пытаясь найти в нём хоть малейшее утешение. Но вместо тепла её обнимала лишь пустота. Мария закрыла глаза, вдыхая запах ночи и покоя, который, увы, был не для неё. Все её усилия оставаться сильной вдруг исчезли, когда она поняла, что не может бороться с самой собой.
Её мысли кружились, и, несмотря на усталость, она не могла уснуть. Она лежала в темноте, чувствуя, как сердце болит, как невыносимо тяжело отпускать все свои мечты и надежды. Её тело было в постели, но душа ещё оставалась где-то далеко, теряясь в воспоминаниях о Фридрихе, в его взгляде, в их молчаливых прощаниях.
С тяжёлым вздохом она пыталась заснуть, но всё, что ей оставалось – это биться в своей внутренней темноте, поглощённой тем, что она знала – её любовь ушла навсегда.
Завеса лжи
Ночь тянулась бесконечно. Она казалась столь тяжёлой и удушающей, как если бы весь мир навалился на её плечи. Мари лежала на своей постели, в одиночестве, окружённая тишиной, в которой, казалось, никто не слышал её страха. Слёзы давно высохли, но боль в груди не отпускала. Время ползло медленно, и её мысли, беспокойные и рассеянные, снова и снова возвращались к неизбежному.
Она пыталась заснуть, но ни тьма, ни её усталость не могли унести её в мир безмятежных снов. И вот, спустя долгие часы, когда, казалось, всё уже должно было сойти на нет, внезапная боль прорезала её сознание, пробудив от сна. Грудь сжалась от невыносимого ощущения, а в животе вспыхнула резкая боль, заставившая её вскочить.
Она схватилась за живот, её руки дрожали, а дыхание сбивалось, как если бы мир рушился вокруг неё. Боль усиливалась, и Мария, собрав последние силы, поднялась на локти, пытаясь отдышаться. Но, когда она опустила взгляд вниз, её глаза расширились от ужаса. Под ногами расползалась тёмная мокрота – это было начало.
«Роды… Роды начались», – подумала она, и холодный пот выступил на лбу. В ту секунду все её силы, казалось, покинули её. Её тело не слушалось, боль была невыносимой, а паника сжимала горло.
Скрипя зубами, она позвала стражу, и едва они услышали её голос, ворвавшись в комнату, поспешно позвали акушерку. Время казалось застывшим, всё происходило слишком быстро, и Мария не могла до конца осознать происходящее. Её разум был оттянут между болью и отчаянием, а всё остальное уходило на второй план.
Когда акушерка пришла, она немедленно взялась за дело, успокаивая Марию и не давая ей времени на размышления. Родовые боли становились всё сильнее, и в груди Марии всё сжалось, как если бы в её жизни не было другого более страшного момента.
***
Наконец, спустя долгие мучительные минуты, в её руках оказался ребёнок. Мальчик. Крохотное, слабое создание, но живое. Мария едва успела рассмотреть его, прежде чем её взгляд потерял фокус от усталости и боли. Его кожа была бледной, а дыхание – слабым, но он был здоров. Трудно было сказать, на кого он похож.
С каждым вдохом её сердце сжималось. Как теперь быть? Что делать с этим чудом, которое возникло из её запретной любви? Она почувствовала, как поднимется волна ответственности, как груз лжи снова упадёт на её плечи.
Аурелиан, который посреди ночи был в покоях Мари, подошёл к младенцу, и, казалось, весь его мир сосредоточился на этом малом теле. Он нежно взял сына на руки, не позволяя никому подойти, и с глубокой благодарностью и гордостью произнёс:
– Генрих. Его имя – Генрих.
Звучание его имени повисло в воздухе, как заклинание. Мари затаила дыхание, ощущая, как всё вокруг утопает в тяжёлых эмоциях. Этот мальчик, её сын, родился в этот мир под покровом лжи. Лжи, которую она плела с каждым днём, скрывая свою истинную любовь. И, несмотря на всё, этот мальчик был для неё чем-то гораздо большим, чем просто плод случайного происшествия. Он был связующим звеном между двумя мирами: между её долгом и её мечтой, между тем, что было дозволено, и тем, что оставалось невозможным.
Аурелиан держал его на руках, гордясь, но его жена не могла избавиться от чувства, что она по-прежнему заперта в ловушке, которую сама же и создала. Её сердце было тяжёлым, её мысли неслись в мрак, и единственное, что оставалось – это скрывать эту тайну до конца. Скрывать, пока жизнь не заставит её сделать выбор, который она не была готова сделать.
Она почувствовала, как руки её подрагивают, когда она смотрела на сына. Этот момент был одновременно самым прекрасным и самым трагичным в её жизни. И если бы она могла повернуть время вспять, она бы сделала всё, чтобы этот малыш родился в другом месте, в другой реальности, где её любовь не была бы преступлением, а счастье – простым и естественным. Но теперь было поздно. Завеса лжи опустилась, и её жизнь уже не будет прежней.
***
Первые два месяца жизни Генриха прошли для девушки в темпе, который был сродни неустанной борьбе. Каждое утро, каждое пробуждение было поглощено заботой о ребёнке, о том, чтобы он чувствовал себя в безопасности и любви, несмотря на всё, что скрывалось за её благополучным обликом. Она отдавала себя полностью, не замечая усталости, не обращая внимания на боль, которая оставалась с ней как тень. Ребёнок был её светом в этом мире лжи, и каждый его взгляд, каждый жест наполнял её жизнью и смыслом.
Генрих был слабым, как и многие новорождённые, и каждый день требовал от Марии не только физической, но и эмоциональной отдачи. Она следила за каждым его дыханием, трогала его маленькие ручки и морщила лоб, когда он беспокойно вздыхал. Время шло, и каждый момент с ним становился для неё одновременно источником утешения и неизбежной тревоги. Она думала о том, как скрыть правду, как не дать никому заметить, что этот ребёнок – не от короля, а от Фридриха, её запретной любви.
Внешне Генрих был больше похож на неё, и королева с облегчением замечала это. Его глаза, волосы, его маленькие ладошки – всё было её, всё говорило о том, что он – её сын. Но как только она смотрела на его лицо в моменты тишины, когда он засыпал у неё на руках, она начинала ощущать, как её сердце сжимается. Носик, губы, подбородок – всё это было не её, не Аурелиана. Это были черты, которые она хорошо помнила, которые принадлежали Фридриху. Даже не зная, что он его отец, Фридрих остался в этом ребёнке, и эти черты на его лице не оставляли ей покоя.
Как же скрывать эту правду? Как объяснить самой себе, что её любовь дала жизнь этому малышу, а она теперь должна скрывать это от всех, особенно от Аурелиана? Он не подозревал ничего, его радость и гордость за сына были искренними. Он приходил каждый день, заботился о Генрихе, следил за его развитием, но что-то подсказывало Мари, что эта идиллия не может длиться вечно. Всё, что она делала, было направлено на то, чтобы не раскрыться. Она строила стену между собой и реальностью, утопая в заботах о малыше, чтобы не думать о том, что она держит в руках жизнь, которая могла бы разрушить всё, что ей дорого.
Аурелиан ни о чём не догадывался. Он верил в их совместное счастье, в их семью, в их будущее. Он радовался, как любящий отец, а Мари заставляла себя смотреть в его глаза и улыбаться, зная, что ни одна из её улыбок не была истинной. Она лгала, даже когда принимала его помощь, даже когда он целовал её на прощание. Это было её жертвенное молчание, её скрытое страдание. Она видела, как он гордился своим сыном, и ей было тяжело от мысли, что её мир, её любовь, её грех скрыт от всех, в том числе и от самого Аурелиана.
Каждый день, проведённый с Генрихом, был наполнен борьбой – борьбой за то, чтобы сохранить эту жизнь, не дать ей быть разрушенной. Но как долго она сможет скрывать правду? Как долго она сможет смотреть на лицо сына, зная, чьи черты на нём спрятаны? И как долго ей удастся скрывать от Аурелиана, что Генрих – это не его сын, а результат ее другой, настоящей и запретной любви.
Голос совести
День выдался морозным, но ясным, и яркое солнце щедро рассыпало свои лучи по мраморным стенам дворца, заставляя их искриться, словно покрытые алмазной пылью. В покоях, где царила тёплая полутьма, Мари сидела в большом кресле, прижимая к себе крошечного Генриха. Ему было всего два месяца, но уже сейчас в нём угадывалось нечто большее, чем просто детская безмятежность. Его светлые, проницательные глаза с интересом следили за движением света на стенах, а крохотные пальчики цепко держали уголок мягкого покрывала.
Она могла бесконечно любоваться своим сыном. Казалось, время вокруг останавливалось, растворяясь в этих мгновениях единения. Генрих был её радостью, её светом и смыслом жизни. Но чем больше росла её любовь к нему, тем глубже становилась тень, притаившаяся в её сердце. Она не могла не замечать, как Аурелиан всё чаще задерживал взгляд на младенце, как придворные задавали вопросы, полные скрытого интереса. Каждый их шёпот, каждый косой взгляд будто опаляли её душу, оставляя за собой шрамы сомнений.
И в тот самый момент, когда её тревожные мысли начинали уносить её всё дальше, дверь в гостиную тихо приоткрылась. Она не успела заметить, как вошёл Фридрих. Его шаги были настолько бесшумными, что только его присутствие, словно неожиданная волна, заставило воздух в комнате густеть. Мари подняла взгляд и встретилась с его серо-голубыми глазами. Эти глаза, такие знакомые и близкие, в которых сейчас отразилась вся бездна его эмоций, удерживали её словно магнетизм.
В его взгляде смешались тоска, сдерживаемая боль и нечто большее, неуловимое, будто не существующее в мире слов. Она напряглась, крепче прижимая Генриха к себе, как будто этот маленький комочек тепла был её единственным щитом. Молчание тянулось долго, как натянутая струна, готовая вот-вот порваться.
– Говорят, у вас родился сын, – произнёс он негромко, но его голос звучал так, будто слова отдавались эхом в самой глубине её души. Он сделал ещё шаг вперёд, и Мари, сидевшая в кресле, почувствовала, как невольно напряглось всё её тело.
– Да. Его зовут Генрих, – ответила она, стараясь сохранить спокойствие, но её голос выдал лёгкую дрожь. Она осторожно поднялась и бережно уложила ребёнка в колыбель, словно надеялась спрятать его от пристального взгляда мужчины. – Он растёт здоровым.
Фридрих подошёл ближе, так что между ними осталась всего пара шагов. Его взгляд остановился на младенце, сначала простой, даже немного отстранённый, но постепенно становящийся всё более внимательным. Он рассматривал крохотное личико, светлую кожу, мягкие очертания черт и глаза, которые казались невыразимо знакомыми. Что-то щёлкнуло в его сознании, словно забытая деталь вдруг встала на своё место.
– Он похож на тебя, – тихо произнёс он, и в его голосе слышалось нечто большее, чем просто удивление.
Мари напряглась ещё сильнее. Её руки машинально потянулись к краю колыбели, словно она хотела закрыть ребёнка от его взгляда. Внутри неё всё перевернулось, но она сделала над собой усилие, чтобы выглядеть холодной и уверенной.
– Ты видишь то, что хочешь увидеть, – сказала она резко, не глядя на него.
Но он уже знал. Всё, что прежде было покрыто дымкой сомнений, теперь предстало перед ним с пугающей ясностью. Каждая деталь, каждая мелочь кричала об одной истине, от которой невозможно было отмахнуться.
– Это мой сын, – прошептал он, будто боялся произнести эти слова громче.
Мари резко обернулась, её глаза пылали смесью боли и гнева.
– Замолчи, Фридрих! Ты не понимаешь, что говоришь, – её голос дрожал, но не от страха, а от подавляемой ярости.
– Я знаю, о чём говорю, Мари, – его голос стал твёрже, решительнее. Он шагнул ещё ближе, и в его глазах горела какая-то непоколебимая уверенность. – Я вижу это. Он мой. Ты не можешь это отрицать.
Мари сжала кулаки до белизны, её плечи напряглись. Всё в её теле кричало, чтобы она выгнала его за дверь, но она чувствовала, как её мир, который она тщательно строила, начинает рушиться под тяжестью этих слов.
– И что ты хочешь, Фридрих? – её голос был резким, как лезвие. – Чтобы я всё оставила, сбежала с тобой и обрекла своего сына на вечное изгнание? На жизнь, полную бегства и страха?
– Да! – ответил он без колебаний, его лицо стало твёрдым. – Я заберу вас обоих. Мы начнём новую жизнь, далеко отсюда, где никто нас не найдёт. Ты не должна жить в страхе, скрывать свою любовь!
Мари отвела взгляд, её дыхание сбилось. Внутри неё всё кричало, что это невозможно, но в его словах была такая уверенность, что они проникали в её душу, сжигая остатки её стойкости.
– Это невозможно, Фридрих, – её голос стал тихим, как шёпот. – Ты мечтаешь о том, чего никогда не будет. Ты не понимаешь.
Он сделал шаг вперёд, его глаза наполнились болью, а губы слегка дрогнули. Он не мог поверить, что она отказывается.
– Почему? – спросил он, не сдерживая эмоций. – Почему ты не хочешь быть со мной? Почему ты не веришь в наше счастье?
Она встала, отступив в сторону, и сжала пальцы на краю столика, пытаясь удержать себя от рыданий.
– Потому что счастье – это роскошь, которую я не могу себе позволить, – прошептала она, не в силах скрыть дрожь в голосе. – Ты не понимаешь, Фридрих. Моё место здесь. У меня есть долг перед сыном, перед народом. Это не просто выбор, это обязательство.
Он был рядом, его дыхание теплотой касалось её кожи, и он вдруг схватил её за руку, заставив её взглянуть в его глаза. Она почувствовала, как его пальцы сжались, как будто пытаясь удержать её от самого себя.
– А что с твоим долгом перед собой, Мари? – его слова звучали так, будто он готов был бороться за неё до конца. – Что с нами? Разве мы не заслуживаем быть счастливыми?
Её сердце сжалось, и в горле встала комок, который не пускал воздуха. Она вырвала руку, отбросив его прикосновение.
– Уходи, Фридрих, – она была почти спокойна, но её голос дрожал от внутренней борьбы. – Мы больше не можем быть вместе. Это не твоё место здесь. Я выбрала свой путь.
Он стоял, как камень, не в силах принять её слова. Он не двинулся с места, его глаза ещё несколько секунд искали в её лице хоть что-то, что могло бы изменить её решение. Но потом он медленно кивнул, будто всё внутри него рухнуло.
– Если это твой выбор, я приму его, – сказал он тихо, но в его голосе звучала горечь, которая ещё долго будет её преследовать. – Но знай, что я никогда не перестану любить тебя.
Он сделал шаг назад, повернулся и пошёл к двери. Каждый его шаг отдавался эхом в тишине. Мари стояла неподвижно, её глаза смотрели в пустоту, в которой оставались только его слова, словно тяжёлые камни, падающие на её сердце. Когда дверь закрылась, тишина заполнила комнату, становясь невыносимо гнетущей. Она осталась одна, как никогда прежде.
Мари долго стояла в той же позе, глядя на пустое место, где ещё несколько минут назад стоял Фридрих. Тихая боль сжала её грудь, и она ощущала, как её сердце словно отрывается от неё. Его слова эхом отзывались в её голове. «Я никогда не перестану любить тебя». Но что значила любовь в её жизни? Она, которая всегда была обязана всем, кроме себя, которая всё время жила ради других – ради народа, ради семьи. Не ради себя, не ради любви.
Она подошла к колыбели и снова посмотрела на своего сына, тихо дышащего в своём сне. Генрих был её последним и единственным смыслом жизни. Он был её всем: её будущим, её дорогой в этот мир, где ей не место для личного счастья. Она положила руку на его мягкие волосы и почувствовала, как тяжело стало дышать.
Мари знала, что каждый выбор, который она делала, был болезненным. Но отказать Фридриху было необходимо, ведь она понимала, что с этим человеком она могла бы обрести счастье, но его любовь слишком опасна. Он мог стать её разрушением, ведь если они уйдут, что останется от её жизни? Сомнения. Куда бы она ни пошла, как бы ни пыталась начать всё сначала, у неё не будет этого права. Она не может быть слабой. Не может позволить себе быть счастливой, потому что этот выбор сделает её уязвимой для всех – для врагов, для Аурелиана, для собственного народа.
Но несмотря на её решимость, мысли о Фридрихе не отпускали. Мари понимала, что эта любовь останется с ней всегда, несмотря на все усилия спрятать её в тени. Она видела его глазами, когда он держал её сына в руках, когда, казалось, каждое его слово было пронизано не только болью, но и невероятной нежностью. И всё же – это было невозможно.
