Текст книги "Не дай ему разлучить нас (СИ)"

Автор книги: Эффи Тринкет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Ну что за цирк, ах да, это ведь – Капитолий.

В белом кресле сидим Сноу, а в противоположном ему…Китнисс?

Не цепей, ни оков, охраны тоже нет, но мы в ловушке.

Котяра решил поиграть с мышками перед тем, как проглотить их. Китнисс смотрит на меня немного взволнованно, но как только наши взгляды встречаются, она немного расслабляется.

Теперь мы тоже непрочь поиграть.

Минута, две, три, сколько длиться молчание, я уже сам начинаю паниковать, знаю, что если сейчас не начну разговор, то крохотный шансик на её спасение пропадет.

Сноу в упор смотрит на меня, его лицо ничего не выражает, но вот глаза! Могу поклясться, он уже обо всем догадался.

Сглатываю горький комок, внезапно образовавшийся в горле.

Из оцепенения меня выдергивает насмешливый голос президента.

– О, нет,– притворно ласковый тон, но даже сейчас я будто ощущаю, как по моей спине пробежал мороз, – неужели я увидел страх и жалость в глазах мучителя, неужели между вами двоими возникла привязанность, или даже нечто большее?

Это скорее утверждение чем вопрос, ведь вы, президент, знаете правду.

Я молчу, хотя знаю, что нужно действовать, сейчас или никогда.

– Ну что же вы молчите, Мистер Мелларк, неужто я угадал?– он встает с кресла и подходит ближе к Китнисс, внутри у меня буквально все сжимается, но та смотрит в пол, и лишь её пальцы, судорожно сжимающие подлокотники могут выдать её волнение.

– Я не понимаю, о чем вы, президент,– кажеться мне не удалось скрыть дрожь в голосе, ну и плевать.

– Да неужели, – он хищно улыбается мне и склоняется к самому уху Китнисс. – Мисс Эвердин, я предоставляю вам слово, – тишина. – Я бы на вашем месте хорошо подумал, – шипит он.

Китнисс поднимает на меня глаза.

“Молчи” – шепчу я одними губами.

Ведь каждое сказанное ею слово, Сноу обернет против нее.

Он смотрит на нее долго, кажется целую вечность, а потом резко хватает её за шиворот и буквально кидает у моих ног.

Глухой удар тела об пол, и во мне начинает подниматься ярость, застилающая глаза, я чувствую неприятное клокотание внутри.

Приступ.

Нет. Только не сейчас, самое важное – это контроль, а я его лишаюсь.

– Значит тебе абсолютно плевать на неё, – Сноу тычит пальцем в Китнисс, и ядовито ухмыляется.

– Абсолютно, – с ненавистью выплевываю я, по больше степени я сейчас зол на себя, но это играет мне на руку, и выходит довольно убедительно.

– А что если завтра она будет болтаться со свои дружком на главной площади! – Сноу распаляется ещё больше.

– Как вам угодно, президент, мне больше не нужна эта дрянь, – сердце сжимается от того, что я говорю, но по другому нельзя.

Я бросаю на Китнисс беглый взгляд, она смотрит в стену, а на её глазах собираются градины слез готовых вот-вот сорваться вниз, надеюсь от того, что она сильно ушиблась при падении, а не от того, что поверила в мои слова, она ведь не глупа, должна догадаться.

“Посмотри на меня, Китнисс, посмотри мне в глаза – мы играем!” – эта чертова мысль вертиться у меня в голове.

Я опускаюсь перед ней на колени и поднимаю её лицо за подбородок.

– Милая, ты ведь не думала, что это красивая история любви? – издевательски произношу я. – Ты ничтожна, – шепчем зверюга внутри, он снова в моей голове и требует власти, контроля.

“Прости меня” – эта мысль как птица бьется в голове, но что теперь толку, когда я ничего не могу сделать, а глаза застилает пелена ненависти к той, которую я не смогу уже спасти.

Сноу повторяет мое движение, и теперь его лицо рядом с её. Близко.

– Не хотите ли вы сказать ему, то о чем знаем лишь мы с вами, – Китнисс резко вздрагивает, а потом плюет ему прямо в лицо.

– Проклинаю, – шипит она, как змея.

Сноу лишь улыбается, стираю слюну с лица, а потом подходит ко мне и говорит.

– Докажи.

Как в тумане обнаруживаю перед собой черный футляр, так и не поняв, что от меня хотят, я откидываю крышку, и как только моя рука касается черной теплой кожи хлыста, я понимаю, чего он хочет.

Докажи.

Пальцы сжимают ручку, и мой взгляд падает на неё. Такая потерянная, такая беззащитная.

Как же захотелось заставить её страдать.

“Ударь” – шепчет Он мне. – “Причини боль, пусть кричит”

Я заношу руку для удара, но тут комнату пронзает её крик.

– Я беременна!

Хлыст со свистом рассекает воздух и падает в нескольких сантиметрах от неё, и комната заполняется мерзких смехом старика

========== Глава 11 ==========

POV Китнисс

«Я беременна» – мои собственные слова десятками раз проносятся в голове. Мысли, словно потревоженный рой диких ос, жужжат в голове. Я не могу собрать их воедино. Боль – душевная, физическая, кажется, она заполнила каждую частичку моего тела, сознания. Я боюсь посмотреть на него. Это выше моих сил. Слишком трудно поднять взгляд и встретиться с его холодными голубыми глазами, в которых плескается безудержная злость, ярость и презрение ко мне, к себе, к нам. Я не могу понять где правда, а где его игра. Жестокая и грубая. Но так надо.

«Помни, что бы я не сказал, не верь мне, – ласковое прикосновение любимых губ к моему виску и нежные объятия».

Воспоминание накрывает меня с головой, придавая сил и уверенности. Я поднимаю голову, готовясь принять все, что произойдет здесь и сейчас. Следующее мгновение проходит, как в замедленной съемке.

Его глаза удивленно расширяются. В них совершенно незнакомое мне чувство. Я не могу понять, что он чувствует, о чем думает. Из его рук выпадет хлыст и с глухим ударом падает на кафель. Этот звук кажется мне оглушающим.

«Ну скажи мне что-нибудь, подай знак» – молю я про себя.

Это всего мгновение, но оно длится целую вечность.

Секундная тишина, но ее разрывает смех старика. Это конец.

Перед глазами начинают мигать разноцветные огни. Нет, я не могу сдаться! Хватаюсь за голову, которую разрывает напополам от сильной боли. Это неправда, это игра, это ложь.

«Ты все еще пытаешься защитить меня. Правда или ложь? – шепчет Пит.

– Правда, – отвечаю я, хотя, думается, он ждет более развернутого ответа. – Такие уж мы с тобой – вечно защищаем друг друга».

Двери с тяжелым грохотом открываются, ударяясь о стены; тяжелый топот солдатских ботинок по полу приносит моему воспаленному мозгу еще большую боль, но я смотрю в глаза моему мальчику с хлебом, и, кажется, в них я вижу свое отражение. Мне даже видится, что еще миг, и он сорвется с места, ко мне. Наш зрительный контакт разрывается, и меня подхватывает пара рук, облаченных в перчатки.

«Нет!»

– Нет! Пит! Стойте, – кричу я, изворачиваясь всем телом, кусаюсь, царапаюсь. – Отпустите меня, – молю из последних сил, но меня уже волокут к выходу, и я бросаю последний взгляд на него.

Пит кидается мне вслед. В глазах боль; губы застыли в безмолвном крике; рука вытянута вперед. Он пытается удержать меня. Помочь. Еще пара сантиметров и наши руки соприкоснутся. Я почувствую его тепло. Еще секунда.

Но он хватает лишь пустоту.

Двери закрываются, а я проваливаюсь в небытие.

Раз, два. Удар молотка по дереву. Ещё удар, и еще один гвоздь без труда входит в податливую древесину. Это последний. Крышка надежно прибита, я не выберусь. Глухой удар гроба об сырую землю – меня опустили в свежевырытую могилу. Мою могилу. Я ничего не вижу. Слышать – вот мой единственный выход. И я слышу рыдания матери, переходящие в стоны раненной волчицы. Слышу их так громко, будто она стонет прямо перед моим лицом, а не на высоте нескольких метров. Странно, но они меня совершенно не трогают. Эта женщина после смерти отца вызывала у меня презрение, смешанное с жалостью, она сдалась, бросила нас. И даже сейчас она не может сдержать своих стонов. Хочется встать, дать ей пощечину и крикнуть в лицо, чтобы та собрала остатки своего сознания и держалась ради Прим. Я уверена, что она тоже наверху, прижалась к матери и беззвучно сотрясается в рыданиях. Не люблю слезы. Это проявление слабости, а мой утенок должен быть сильным. Хочется обнять ее, сказать, что все хорошо, но я не могу кричать, не могу двигаться, не могу видеть, но я чувствую запах. Запах сырой земли и древесины. Он для меня не нов. Я любила лес, я ходила туда после дождя. Этот запах напоминает мне о тех временах, когда я была еще свободна. Этот запах успокаивает, как бы это странно не звучало, но я спокойно приму это. Я спокойна, я мертва. Плачь матери. Первая горсть земли, а за ней ещё и ещё. Меня закапывают. Я знаю, как это будет. Через несколько минут у меня начнется паника, дыхание участится, легкие начнут вбирать в себя с каждым разом все больше и больше кислорода, выпуская наружу углекислый газ. Но пока я спокойна.

Сколько я здесь? Может минуту, а может и час. Игра слишком затянулась. Надо выбираться, но почему-то я не предприняла попыток сделать этого раньше. До того, как меня закопали заживо в заколоченном гробу. Почему?

Все очень просто – я умерла. Но я все чувствую. Это не справедливо. Почему все так? Я думала, что меня ждет спокойствие и умиротворение, а не потные ладони на глубине нескольких метров под землей. А где же небеса и ангелы с золотистыми крыльями? Что я должна сделать?

Вдох. Выдох.

Панические атаки. Нет, стоп, спокойствие. Да какое к черту спокойствие, я погребена заживо. Или все-таки нет?

Вдох. Выдох.

Дышать становиться все труднее и труднее. Кислорода почти не осталось. Я трогаю гроб руками, ладони беспомощно скользят по гладко отшлифованной поверхности.

«Смирись».

В висках стучит отчаянная мысль . Да, это конец. И тут я чувствую резкую боль. Да, я чувствую. Она все сильнее и сильнее. Я дергаюсь в конвульсиях, прося остановить этот ад. И тут я заметила, как холодные гладкие стены сменяются чем-то приятным на ощупь.

Открываю глаза, тяжело дыша. Яркий свет ударяет в глаза, здесь прохладно и пахнет… розами. Резко сажусь, но боль снова охватывает мое изнеможенное тело. Боль – моя верная подруга. Не предаст и, видимо, уже никогда не покинет. Из меня вырывается нервный смешок. Руки автоматически тянуться к животу, но что-то нет так.

Пустота.

Нет, Господи, нет. Я беспомощно шарю руками по животу. Он не посмеет отнять у меня его. Мой ребенок. Но уже поздно, я опустошена, как морально, так и физически. Поджимаю ноги к животу и рыдаю, вою, скулю.

– Ну, полно, Мисс Эвердин, как много сожаления. Неужели вы действительно так расстроены? – он осматривает меня с ног до головы, скрестив руки в замок.

– Старая сволочь, – выплевываю я сквозь слезы, сотрясаясь всем телом.

Как же я ненавижу этого человека. Нет, это даже не человек. У него нет души, нет сердца.

– Я думаю, вы должны быть мне благодарны, – он растягивает каждое слово, смакуя его на языке. Его слова, словно яд, впрыскиваются мне в кровь.

– Ребенок – это обуза, – я резко вздрагиваю и оборачиваюсь. Мерзкий старик сидит напротив и смотрит на меня. Внимательно, изучающим взглядом. Кажется, упиваясь моей болью и беспомощностью. Он встает, поправляя белые манжеты, и направляется к двери. То ли, передумав, то ли забыв что-то, он останавливается, и, не оборачиваясь, произносит. Громко, властно.

– Это обуза для Пита. И вы тоже. От вас нужно избавится. И я на полпути к этому. Осталась самая малость, – мои губы дрожат, а ладони беспомощно сжимают простыню.

– Отдыхайте, Мисс Эвердин, – он выходит, оставляя после себя пустоту.

Боли нет, как и слез. Я просто лежу, свернувшись калачиком. Я никогда не хотела становиться матерью, но потерять свое неродившееся дитя… это больно. Даже для такой, как я. Черствой и сухой, недостойной стать матерью и быть любимой.

Сильные порывы шквального ветра. Стекло жалобно дребезжит в оконной раме. Плевать. Пусть хоть вылетит и разлетится по полу на тысячи осколков. Я даже буду рада. Возможно, я даже пройдусь по ним, чтобы в мои голые ступни вонзилось битое стекло; чтобы я ощутила, как острие пронзает мою плоть, как только что пронзили мою душу и оставили захлебываться собственным отчаянием. Тонкое одеяло не греет, но дарит лишь ложное ощущение защищенности. Я укутываюсь в него с головой, но руки мои все такие же холодные. Мне больше никто не нужен. Я хочу просто отдохнуть. Я измучена. А в моем случае лучший отдых – это смерть.

Могу ли я ответить на вопрос, когда это все началось? Когда я перестала подчиняться самой себе? Да, могу. Когда Эффи вытянула листок с именем моей сестры на жатве 74-х Голодных Игр.

========== Глава 12 ==========

POV Пит

Уютный дом, большая семья, любимая жена. Я думаю, что это – мечта каждого мужчины. Это было и моей мечтой. Я знал, что моей мечте сбыться не суждено. Китнисс была для меня всегда, как птица. Свободная, красивая и такая недоступная.

Запретный плод всегда так сладок.

Свою жизнь я хотел связать только с ней, любить её, быть любимым ею. Возможно, я бы сказал Играм спасибо за то, что они свели нас ближе друг к другу, подарили мне надежду, которая умерла сегодня ночью, на моих глазах. Умерла в том самый момент, когда Китнисс сказала, что ждет ребенка.

Она носит под сердцем мое дитя, плод нашей любви. Любви… мистическое слово из нескольких букв.

Любовь ли это?

Я люблю её, но и зверь внутри, что-то испытывает к ней, и это что-то меня пугает и настораживает.

Я не знаю, что мне делать, я не знаю, где Китнисс, что с ней. Слезы застилают глаза, я резким движением утираю их и встаю с кровати.

Беспомощность – довольно гадкое чувство. Ты осознаешь, что что-то происходит не так, как ты задумал, не так, как планировал, но ничего не можешь предпринять и изменить!

Распахиваю дверь в мастерскую.

Полотна. Везде эти чертовы полотна.

Меня одолевает дикая ярость. Рушу все что создал, все летит на пол, краски, кисти, мои картины. Одна за другой, на них только Китнисс. Трибут, победитель, Символ восстания, переродок, все мои мысли, переживания и страхи летят к чертям. Ей никогда не нравились мои картины, слишком тяжело ей было смотреть на них. Я воскрешал то, что она пыталась забыть.

Мой взгляд падает на полотно, укрытое тканью, от посторонних глаз, хоть сюда никто и не заходит, я прячу его, скорее от самого себя.

Осторожно подхожу и аккуратно тяну ткань вниз, на глаза вновь наворачиваются слезы, протягиваю руку, провожу рукой по шершавой поверхности картины и, кажется, ощущаю тепло под пальцами, исходящее от полотна.

На ней моя заветная мечта, моя семья. Я старался не тешить себя надеждами, не мечтать, но теперь, когда она так близко, я могу ее потерять. Беру картину в руки и прижимаю к груди, оседая на пол. Мне страшно за Китнисс, за ребенка.

Сноу. Безумный старик, он все знал.

«Не хотите ли вы сказать ему то, о чем знаем лишь мы с вами?»

Прижимаю картину крепче и поглаживаю края.

Китнисс никогда не родит ребенка, не станет моей женой, мы не будем счастливы. Мы для него игрушки. Забавно тыкать в жука веточкой, и смотреть, как он пытается отползти, спастись бегством, но ты сильнее. Так и с нами.

Сноу не даст нам спокойной жизни. Эти мысли вертятся в моей голове, образуя безумный вихрь. Поворачиваю голову, в паре метров от меня на полу образовалось большая лужа красной краски, как кровь. Эта мысли приводит меня в чувство, теперь в опасности мы трое, я ответственный за жизнь двух человек.

***

Белый цвет символизирует чистоту, незапятнанность, невинность, добродетель, радость. Он ассоциируется с дневным светом, а также с производящей силой, которая воплощена в молоке и яйце. С белизной связано представление о явном, общепринятом, законным, истинном. Но только не в случае с нашим президентом, даже не знаю, что его так привлекает в нем. По мне так лучше красный. Кровь, вражда, месть. Отлично отражает всю суть управления государством.

Он сидит напротив, спокоен, как всегда. Мне стоит больших усилий не перегрызть ему глотку, но если я сейчас сорвусь, весь план разрушится. Все, что я так усердно готовил последний месяц, последний удар. И, если все удастся, нас оставят в покое. Может, мы построим новую жизнь на руинах прошлого, такого болезненного для нас с Китнисс.

– Я доволен тобой, мальчик, – нарушает он тишину, внутри все начинает клокотать.

Нет, нужно держаться. Это лишь слова. Слова, режущие по живому. Сжимаю кулаки с такой силой, что костяшки пальцев белеют. Мне кажется, его взгляд прожигает меня насквозь. От него ничего не скрыть, и он знает обо всем, что творится у меня внутри. Отгоняю прочь эти мысли.

«Не подавай вида» твержу я себе.

– Я уже стал сомневаться в тебе, но ты доказал, что эта девчонка ничего для тебя не значит, – он смотрит в упор, а я продолжаю молчать. – И за твою преданность мне и государству, я сделал тебе маленький презент, избавил от одной грязной работы.

Вихрь мыслей проноситься в голове. Что это еще значит? Внутри меня мгновенно зарождается паника, переходящая в животный страх. Он не мог причинить вреда Китнисс и ребенку в её чреве.

– В каком смысле? – пытаюсь придать голосу стальные нотки, но у меня плохо получается скрыть тревогу.

Старик игнорирует мой вопрос, продолжая сверлить взглядом и, когда я уже не надеюсь услышать ответа, говорит.

– Она в медицинском блоке, – мне кажется, или я уловил в его голосе сочувствие? Нет, этот человек не испытывал этого никогда.

Я резко встаю и направляюсь к двери.

– Будьте аккуратнее, – произносит он мне вслед, – в следующий раз.

Коридоры сменяются один за другим, я мчусь, не разбирая дороги к ней. Я знаю, что сделал этот старый ублюдок, он отплатит сполна. Он отнял у меня самое дорогое.

– Где Китнисс Эвердин? – перепуганная медсестра указывает на самую дальнюю дверь, и я бегу к ней.

К Огненной Китнисс, чей огонь давно затушили.

Я тихо открываю дверь и захожу внутрь, сердце пропускает несколько ударов. Когда я вижу ее, сердце болезненно сжимается в груди.

Она знает, что я здесь, даже не поворачивает головы в мою сторону. Секунда, ещё одна. Молчание давит на меня, я стою на месте, не зная, как быть.

– Это ты убил его,– шепчет она бесцветным голосом. Голос ее настолько хриплый, что едва можно разобрать, что она говорит.

Но я разобрал.

Делаю шаг вперед, к ней, но она тут же останавливает меня.

– Нет! Не подходи ко мне! – кричит она. Жутко, надрывно, выставив руку вперед и отползая на кровати дальше, дальше от меня.

Ужасно больно видеть это, зная, что причина ее мучений – я.

Я пытаюсь быть спокойным, но мне тоже плохо, черт возьми, это и мой ребенок, и мы оба его лишились, мы должны пережить это вместе. Хочется сказать ей все это, даже прокричать, встряхнув при этом за плечи, но я лишь произношу.

– Послушай меня, – шепчу я сквозь слезы, подступившие к лицу, ее слова ранят не хуже ножа. Я просто хотел спасти ее, я не мог поступить иначе. Я тоже хотел детей, наших с ней, общих, но её обвинения сводят меня с ума.

– Я знаю все, что ты сейчас скажешь, что ты притворялся, играл, – кричит она. – Чтобы Сноу не догадался, но это слишком тяжело для меня, и последствия игры обернулись смертью нашего, – она тяжело сглатывает, – нашего неродившегося ребенка, Пит, в тебе яд, который отравляет окружающих тебя людей. Он отравляет меня, – шепчет она, утирая одинокую слезу тыльной стороной ладони.

– Лучше сразу прикончи меня, потому что я устала играть, – такие родные серые глаза на миг стали чужими.

Нет, она все та же заплаканная девочка со сломанной, покалеченной судьбой, как и я, но что-то в ней меня отталкивает. Может быть ее слова, только то, что она говорит – правда.

Шарахаюсь, как от удара, пячусь назад.

Я выхожу из её палаты и, хватаясь за голову, сползаю по стене. Она права, черт возьми, права. Я чудовище, убийца.

Я плачу.

Посреди коридора, сидя на полу у палаты Сойки, которую я должен ненавидеть. Но я её люблю и я отомщу за неё и наше неродившееся дитя. В глазах на мгновенье темнеет, и, готов поспорить, из-за расширенных зрачков не видно радужки глаз.

Приступ.

Я, шатаясь, встаю и иду прочь от неё. От них всех. Зверь недовольно рычит, он хочет крови, он хочет смерти, и именно это я сейчас и собираюсь ему предоставить. Ноги сами несут меня к Нему. У дверей стоят миротворцы, но для меня это давно уже не проблема, нужно отдышаться, привести себя в порядок, или они могут догадаться. Минута, две, три, и вот я иду прямо к ним уверенным шагом и с безразличным выражением лица. Завидев меня, они расступаются, я ухмыляюсь. Им и в голову не может прийти, что съехавший с катушек преемник может убить президента, заявившись к нему посреди ночи.

Тупицы.

Я бесшумно закрываю за собой дверь, которая не выдаст его, а может и моих криков сегодня. На кровати передо мной лежит беспомощный старик, в руку которого воткнуты игры от капельниц. Он умирает, медленно гниет изнутри, и эти трубочки не спасут его, они лишь продлят его ужасное существование. Ему осталось от силы месяца три, но я решил сократить его срок. Иду к нему, нарочно громко стуча ботинками по полу, он должен проснуться, он должен посмотреть в глаза смерти. Морщины на лице, седые волосы – это только оболочка, под которой скрывается черная душа.

Последний раз подошва моих ботинок ударяется о пол, и старик открывает глаза. В его глазах буквально море эмоций: от удивления, тихой злости, до полного непонимания, испуга.

Страх.

Но это лишь мгновенье, а потом на его лице расползается усталая ухмылка.

Мне кажется, или он улыбается? Сноу понял, зачем я здесь, и он хочет уйти с достоинством, не показав страха перед каким-то мальчишкой.

– Я должен был догадаться,– хрипит он. – Не могло быть все так гладко, но посмотри на кого ты стал похож. Ты монстр, – он заходиться в кашле, жутком, раздирающим его горло изнутри.

– Ты причинил ей там много боли, сломал её, захочет ли она провести свою жизнь с человеком, который в любой момент может сорваться и убить её, – произносит он, пока его рука медленно тянется к экстренной кнопке.

Прибежит охрана, спасет его, повяжет меня. А потом меня казнят. Тихо без шума, чтобы никто не узнал, что гениальный план по перевоплощению сумасшедшего мальчишки в управляющего страной провалился. Но нам ведь этого не нужно. Я резко подаюсь вперед и буквально стаскиваю его с постели, прижимая к стене.

– Что ты собираешься сделать, мальчик? Убить меня? – и он жутко смеется, постепенно смех переходит в кашель, но он продолжает насмехаться надо мной.

Ярость.

Ненавижу его.

Наношу удар.

Ещё.

Удар за ударом.

Этого хватит, он слишком слаб, и мне пора остановиться.

Ярость затуманила сознание, и, кажется, я все ещё слышу его злорадный смех, пробирающийся под кожу, под кости, в самое нутро. Но старик молчит, не в силах выговорить ни слова, но его сердце бьется громко, заглушая гудение сердечного аппарата, заглушая шум улицы, доносящийся из открытого окна и его тяжелое дыхание, этот звук эхом отдается в моей голове, все больше и больше раздражая мой воспаленный мозг. Смотрю на него, Сноу беспомощен сейчас, я напал на беззащитного старика, чем я лучше него?

Но тут я вспоминаю мокрую дорожку, оставленную слезой, затерявшейся в её волосах. Пока она лежала на койке, смотря в потолок. сломанная, слабая, беззащитная.

– Не можешь, – хрипит он из последних сил. – Слабак, – выплевывает Сноу.

Снова смех.

Стук его сердца и смех сливаются для меня в одну дьявольскую музыку. Она все громче и громче, и я наношу удар…

Приступ прошел, и я понял, что он больше не смеется, не дышит, а его сердце не бьется.

Президент мертв.

========== Глава 13 ==========

POV Пит

Круглый дубовый стол и 12 уставших, вымученных человек, собравшихся за ним.

Мы – повстанцы, люди, которые смогли из тлеющего уголька вновь разжечь пламя революции и победить. Эта победа далась нам нелегко, все выглядят устало, помято.

Жалко.

12 человек – все, что от нас осталось. Победители, военные деятели 13 Дистрикта и беженцы из Капитолия, давно переметнувшиеся к повстанцам.

Джоанна. Кажется я первый раз в жизни вижу эту девушку счастливой, уставшей, но по–настоящему счастливой. Финник и Энни, счастливые влюбленные, держатся за руки и улыбаются, если приглядеться, то можно заметить увеличившийся живот, который от посторонних глаз скрывает серое бесформенное платье Кресты. Ох, нет, Одейр. Бедная девушка, ей так много пришлось пережить, но судьба наградила ее за все страдания. У них будет малыш.

В груди неприятно кольнуло, но я тут же отогнал от себя эти мысли. Я рад за них, по-настоящему рад.

По правую руку от меня сидит Гейл, суровый взгляд, руки сцеплены в замок. Не знаю, когда именно мы стали приятелями, но я, кажется, знаю его тысячу лет. Он доволен, хоть и тщательно скрывает это.

Немного дальше сидят Битти и Плутарх, увлеченно беседуя.

Хеймитч, наш старый ментор, сидит и смотрит на свои руки, думает, видимо, о том, что после этого чертового собрания опустошит весь бар дворца Президента. Словно почувствовав мой взгляд, он поворачивается в мою сторону и одобрительно улыбается, я отвечаю ему тем же. Три незнакомых мне политических деятеля и, наконец, Президент Альма Койн.

Скупая на эмоции, серьезная, строгая женщина, глава подпольного Дистрикта, внушающая уважение, сейчас не может скрыть своих чувств, и, кажется, даже с некой лаской поглаживает лакированное покрытие столешницы. Я даже представить не могу сколько она грезила о месте Президента Панема, сколько ночей не спала, представляя себе огромные залы Капитолия и как все это будет лишь в ее власти.

Вот мы здесь. Жалкая горстка, тех, кто выжил.

Я не слышу их голосов, я словно в вакууме. Я слишком увлечен, разглядывая их, и своими мыслями о той, которая сейчас лежит в палате медицинского блока. Мыслями о той, которая больше всего бы радовалась окончанию этой кровопролитной, жестокой и страшной войне.

Китнисс не пришла, не разделила со всеми радости. Она не подпускает к себе никого, кроме сестры.

Маленькая Примроуз, я надеюсь, ты сможешь вытащить ее из цепких лап темноты и боли, в которые я собственноручно толкнул твою сестру.

Все встают и начинают расходиться. Видимо, собрание закончилось. Я и не заметил. Я немного задержусь, пусть все выйдут, не хочу разговоров.

Финник что-то спрашивает у меня, я лишь качаю головой, он окидывает меня сочувствующим взглядом и выходит, ведя жену за собой. В комнате лишь я и Койн, она выжидающе смотрит на меня, а потом все же решается на разговор.

– Пит, благодарю вас за оказанное содействие, вы проделали огромную работу. Примите мои соболезнования, мне жаль Китнисс, – ложь, вам не жаль ее, вы рады от нее избавиться. – Спасибо, – выдавливаю я.

– Разумеется, о должности преемника, не может быть и речи, но я готова рассмотреть вашу кандидатуру и предложить вам…

– Мне ничего не нужно, – перебиваю ее я.

Она заметно расслабляется, но тут же сжимает губы в тонкую полоску

– Что ж, мы еще вернемся к этому разговору, подумайте хорошенько, – она встает и уходит.

Сижу еще несколько минут и обдумываю ее слова. Эта женщина не даст нам спокойной жизни, видимо мои слова ее не убедили.

Встаю и выхожу за дверь. Прислонившись к стене, меня ждет Хеймитч.

– Ну, здравствуй, парень, – он подходит ближе и крепко обнимает меня, и сразу же отпускает, похлопывая по спине.

Эти скупые объятия заменяют мне тысячи слов поддержки.

– Здравствуй, Хеймитч, – произношу я с улыбкой.

– Пойдем, прогуляемся, – говорит он.

Мы выходим из дворца и направляемся в сад, ноги тонут в давно нестриженом газоне.

– Знаешь, я не хочу сейчас слышать о том, что произошло между вами за это время, – наконец нарушает тишину он, – тебе будет слишком больно говорить, мне – слушать, но я вижу ты ведешь себя вполне адекватно, несмотря на то, что несколько часов назад убил человека, хотя, как человека… – он медлит. – Скажи мне, ты излечился?

– Думаю, что да… да, – более уверенно произношу я, решив пока скрыть то, что монстр в моей голове, все еще жив, хоть и слаб.

– Хорошо, – коротко бросает он.– Хочу сказать тебе, что ты поступил очень разумно, когда сразу связался со штабом тринадцатого, не стал еще больше марать руки. Тебе это ни к чему, ты и так играешь в этой суматохе большую роль, слишком большую.

– Ты был у нее? – еле выдавливаю я, во рту сразу же пересыхает.

Я надеюсь, что ещё не все потеряно.

– Нет, – Хеймитч мотает головой, – наша птичка закрылась в клетке и никого к себе не подпускает. Даже мать лишь стоит у палаты, у нее самой разрешено бывать только её младшей.

– Не знаю как, но эта девчушка имеет огромное влияние на нашу строптивую Китнисс, – он долго молчит подбирая слова. – Не отчаивайся, парень, все наладится. А теперь я пойду и опустошу все бутылки со спиртным. Эти сухие законы тринадцатого просто ужас, – на прощание он похлопывает меня по плечу и уходит.

“Все наладится”

Прошло три дня, ничем непримечательные три дня.

За это время я сбился со счета, сколько раз я был у палаты Китнисс, собирался с мыслями, но так и не решался зайти. Боялся быть отвергнутым, брошенным, но ещё больше боялся посмотреть ей в глаза.

И столкнуться с немым укором.

Я приходил глубоко ночью, чтобы меня никто не видел, не хотелось давать темы для обсуждений и сплетен. И вот снова, как по расписанию, я стою у её палаты. Дверь распахивается, и я вижу светлую макушку.

Прим.

Собираюсь спастись бегством, но уже слишком поздно.

– Пит! – окликает меня девочка.

Я останавливаюсь и оборачиваюсь. Она улыбается мне и кидается в объятия.

Она как солнышко, её невозможно не любить. Эта девочка способна обогреть своим теплом любого.

Даже такого, как я.

– Я так рада видеть тебя, –она начинает тараторить без умолку.

А я лишь киваю и улыбаюсь. Она действительно напоминает цветок, невинный, прекрасный, только-только распустившийся.

Примула.

– Почему ты молчишь? У тебя все хорошо? – интересуется она, склонив голову вбок, и проницательно смотрит на меня.

“Нет”

– Да, – говорю я, как можно более убедительнее.

– Прим, скажи, – собираю всю волю в кулак, – как Китнисс?

Она долго смотрит на меня, а потом, из её глаз начинают катиться слезы.

Я стал частым свидетелем женских слез.

Удивительно, как быстро произошла перемена, секунду назад она улыбалась, а теперь плачет.

Видимо это самая больная тема для нее.

Я просто идиот.

– Плохо, Пит, – всхлипывает она. – Китнисс почти не ест и не разговаривает. Никого не пускает кроме меня, и даже маму.

Снова поток слез, безумно больно смотреть на страдания маленькой девочки. Я крепко обнимаю её, пытаюсь дать понять, что она не одна, разделить с ней эти переживания.

– Она жутко кричит по ночам, – говорит девочка.

Я мог бы отгородить Китнисс от кошмаров, только вот она сама отгородила меня от себя.

Мы сидим так и молчит, мы думаем о человеке, который так дорог нам.

– Мы с мамой увезем её обратно домой, – она встает, утирая слезы и поправляя платье. – В 12 Дистрикт, для нее так будет лучше. Пока, Пит, – Прим уходит, оставляя меня одного.

Наедине со своим самым жутким кошмаром. Я останусь один. Без нее. Без Китнисс.