Текст книги "Фрустрация (СИ)"
Автор книги: dashays
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)
День сто двадцать седьмой
Каждый божий день Донхёка проходит в постели, сил вставать и хоть как-то функционировать совсем нет. Это утро не стало исключением за последние четыре дня. Донхёк проснулся от головной боли, звенящей в висках и затылке, намеревался перевернуться на другой бок и снова постараться заснуть, но взгляд падает на небольшую записку, лежащую на тумбочке возле кровати. Юноша тянется рукой к заветной бумажке, уже заранее зная, что там написано, но это стало неким ежедневным ритуалом, о котором ни в коем случае нельзя забыть. Он читает маленькую просьбу, написанную черной пастой на белом листе, а потом кладет запись на место, приподнимаясь на кровати. Парень достает из ящика тумбочки свою заветную коробку, о которой сказано в записке, и, сдерживая слезы на глазах, снова ее открывает. Ни единый день парня не начинался без этого ритуала, который он начал исполнять на протяжении уже почти двух недель. Донхёк проходится рукой по гладкой крышке коробки, медленными, нерешительными движениями открывает ее и заглядывает внутрь, где с этой стороны крышки виднеется запись.
«Только не забудь. Только не забудь его. Кого угодно, но только не его.»
Юноша вытягивает каждую вещь, читает каждую записку, прикрепленную к содержимому, открывает свой дневник, пробегает все записи глазами и заносит, дрожащую от слез, руку над очередной из них. Самая главная цель на сегодня, как и на все предыдущие дни, не забыть самого важного для Донхёка человека по имени Ли Минхён.
День сто тридцатый
Марк, у которого был сегодня выходной, весь день провел с Донхёком, валяясь с ним в обнимку в постели, целуя так много, сколько только способен. Это был его самый ленивый, самый желанный и самый домашний выходной в больничных стенах. Донхёк сегодня в очередной раз мучился от головной боли и небольшой тошноты, вызванной лекарствами, которых стало даже немного больше. Время нещадно бежало вперед, совсем не заботясь о тех, кто так жаждет его сохранить, удержать на одно мгновение и больше его никуда не отпускать, запереть глубоко внутри себя и хранить, если не вечность, то всю жизнь точно.
– Салют всем влюбленным в радиусе километра, – усмехается Джемин, вваливаясь в палату под толчки в спину от Ренджуна.
Марк тут же приподнимается на кровати и шикает на них, веля быть тише, и парни понимающе утихают. Они подходят ближе к кровати, опускают пакет с яблоками на тумбочку возле нее же, а потом тихим шепотом приветствуют друга, который, услышав, что в палату кто-то вошел, открывает глаза. От того, что уже несколько часов Хёк лежал зажмурившись, у него все сначала рябит темными вспышками, но спустя пару секунд глаза привыкают, и он упирается взглядом в двух парней, что с легкими улыбками на губах стоят рядом. Ребят не было уже несколько дней, которые они проводили за сдачей своих экзаменов, хотя Джемин так ни один и не сдал. Несколько мгновений Донхёк рассматривает их, пытаясь понять, что это за странное чувство внутри него, но все безуспешно. Он не помнит. Он не понимает.
– Извините, но вы кто? – наконец спрашивает парень, понимая, что Марк не собирается представлять ему незнакомцев.
Лица всех трех оставшихся парней, словно по мановению волшебной палочки, меняются с радостных на обескураженные. Джемин с Ренджуном переглядываются, а после оба вновь оборачиваются к другу с немым вопросом, который вслух высказывает уже Марк.
– Ты их не помнишь?
Донхёк хочет спросить, откуда он должен помнить их, но слова почему-то так и не раздаются, застревают в голове между очередными болевыми вспышками, от которых юноша сдавленно стонет и ближе прижимается к старшему. Джемин хочет уже было о чем-то спросить, как Ренджун его толкает в бок, одними губами говоря помолчать. Оба парня еще несколько секунд смотрят на Марка, мягко гладящего Донхёка по голове и оставляющего несколько поцелуев. Поняв, что Хёку легче не становится, парни выходят из палаты, решая дать другу время отдохнуть и немного прийти в себя.
– Что это значит? – вздыхает Джемин, падая в кресло рядом с дверью в палату.
– Это один из симптомов, – всхлипывает Джун, уже не пытаясь сдерживать свои слезы, что подступили к глазам пару минут назад, – у него пробелы в памяти, он начинает нас забывать…
– Пробелы? – На сдавленно выдыхает, внезапно осознавая кое-что, – то есть, он может забыть кого угодно? – Джун кивает в ответ, вытирая нежеланные слезы, – он может забыть его?
– Да, – Ренджун кивает несколько раз подряд, прекрасно понимая, к чему клонит младший, – он может умереть, забыв Марка.
Дверь в палату открывается и сам предмет разговора появляется в коридоре. Минхён тихо затворяет за собой, оповещая ребят, что Донхёк уснул и его лучше сейчас не тревожить. Юноша садится в кресло рядом с Джемином и, откинувшись к стене, тяжко вздыхает, что ему нужно срочно покурить.
– Бросай курить, Марк, – Джун старается мягко улыбнуться, но получается как-то уж слишком грустно.
– Он вас вспомнит, – Ли смотрит в светлый потолок и произносит эту фразу очень серьезно, как будто внушает эту мысль сам себе, а не Джемину с Ренджуном.
– Ты знал? – Нана оборачивает взгляд на старшего, пытаясь по выражению его лица понять хоть что-то, но Марк не выражает абсолютно ничего.
Старший слегка отрицательно качает головой, а потом добавляет, что только догадывался, ведь Донхёк все чаще и чаще упускал какие-то детали, спрашивал о случившемся и многие мелочи забывал. Но он еще никогда не забывал Марка, друзей или же медсестер, он еще никогда не упускал этого. То, что произошло сегодня могло значить только одно – конец близок.
День сто тридцать пятый
Воспоминания – это анемометр человека, позволяющий узнать о его поступках и о нем самом гораздо больше, чем слова. За всеми действиями в настоящем стоят причины из прошлого, из-за которых настоящее складывается именно таким, каким его люди видят сейчас. Зачастую именно в прошлом хранятся ответы на вопросы настоящего, а потому искать нужно в своей памяти, заглядывать в ее глубины, выдвигать ящик за ящиком, перебирать все старые образы, мысли и чувства, складывать в единую композицию и получать ответ. Донхёк каждый день задается вопросами, на которые ответом могут служить только воспоминания, которые он день за днем теряет, да еще и так неожиданно, что даже сам не успевает понять, что они когда-то вообще были.
– Какое твое самое яркое воспоминание из детства? – Донхёк бродит своими пальцами по раскрытой ладони Марка, изучает каждую линию, каждую связку и каждое переплетение, а в голове мелькают образы те дней, когда они только со старшим познакомились.
Марк задумывается, старательно пытаясь вспомнить что-нибудь яркое и броское, что есть у каждого: поездка на море всей семьей, игры тихими домашними вечерами, приготовление вкусного ужина. Но ничего в голову совсем не лезет, отец парня всегда больше времени уделял работе, а не семье, раньше Марк очень на это обижался, но сейчас, ступив на эту тропу, начинает понимать отца. Все детство юноша провел с матерью, а потому ничего такого именно семейного, где были бы отец, мать, старший брат и он сам, в его памяти не было. Разве что один единственный раз, когда они все вместе пошли гулять в город.
– Однажды утром мама разбудила меня не в школу, а просто погулять. Мне разрешили пропустить занятия и мы всей семьей пошли в центр города. Это была теплая весна, уже почти лето, помню, что на улице было нестерпимо жарко, отец захотел посидеть и перекусить, а потому мы зашли в первый попавшийся ресторанчик, который оказался итальянским. Я ел пасту с морепродуктами, которые мне не понравились, так я это, собственно, и узнал, – Марк улыбается, вспоминая тот далекий день из детства, и гладит Донхёка по мягким волосам свободной рукой. – После обеда мы пошли в парк, где брат играл со мной в догонялки, брызгался водой из фонтана, а я, конечно же, отвечал ему тем же. Мы играли друг с другом, пока родители сидели в тени раскидистого дуба и тихо о чем-то переговаривались, потом нам с братом купили по рожку мороженого и сладкую вату, которую подворовывала мама, – Донхёк и сам начинает улыбаться, слушая такой теплый рассказ.
– Ближе к вечеру, когда уже начало смеркаться, мы решили пешком пройтись до дома, хотя идти было прилично. Мы вышли на одну из главных улиц города, где находился огромный книжный магазин, в который мы с братом затащили родителей, нам тогда купили по две книги, которые мы захотели. Вечером, когда вернулись домой, мы с ним оба в запой принялись читать, пока мама затеяла испечь творожную запеканку, а отец снова уехал на свою работу. Это был единственный раз, когда он с нами гулял и уделял столько своего внимания, наверное, поэтому для меня так ценен тот день.
Донхёк укладывает их руки на грудь к Марку, двигается еще чуть-чуть ближе к нему, щекоча шею своими мягкими волосами, а потом говорит, что это прекрасное воспоминание. Парень очень мало знал о семье Марка, потому что это была единственная тема, которую он не очень любил обсуждать, а сегодня, рассказав о ней Донхёку, он, наверное, позволил младшему узнать еще одну свою сторону.
– Мое воспоминание не из лета, а из осени, – улыбается Хёк, начиная ответный рассказ, – мы тогда с мамой пошли на фестиваль фейерверков, потому что я с детства очень люблю салюты. Я с предвкушением ждал того дня, постоянно спрашивал, когда уже мы пойдем и когда уже небо озарят красные вспышки, почему-то красные салюты я любил больше всех остальных. Но в тот вечер все пошло наперекосяк, возникли какие-то проблемы с зажиганием и в итоге взлетел ввысь только один, но он был красным и, хотя, я ожидал больше, я был доволен. На небе, несмотря ни на что, появился свет, которого я так долго ждал, так что я не был огорчен, но мама думала иначе, поэтому купила мне мороженое, которое запрещала есть в октябре, ведь я мог заболеть. В тот вечер мне было позволено все, – Донхёк кротко смеется, а у Марка по телу идут легкие вибрации от его яркого смеха.
– Фестиваль фейерверков очень красивый, – замечает старший, глядя на начинающие сверкать на потолке, звезды. За окном уже стемнело, хотя казалось, что они только-только легли в кровать.
– Я бы хотел взглянуть на него еще разок, – отвечает Донхёк, закрывая уставшие глаза, но голос его неприятно дрогнул, заставив Марка крепче прижать к себе парня.
Донхёк не доживет до октября, ему уже не увидеть фестиваль, ему уже не посмотреть на сияющие в небе огни в окружении толпы людей, где может быть такой же маленький мальчик, как и он, любящий красные салюты больше других. У Марка от осознания этого сердце сжимается слишком сильно, чем должно, и не отпускает еще очень долго, ведь это единственное, что юноша действительно не мог сделать для Донхёка – он не мог перенести фестиваль на март месяц, и эта невозможность его убивала.
День сто сорок первый
Марк вчера не успел заметить, как уснул в кровати Хёка, по обыкновению, позволив ему лежать на своей груди. Проснулись они почти в той же позе, что и засыпали: Марк, занявший большую часть подушки и Донхёк, свернувшийся клубочком под боком, словно эта поза эмбриона облегчает его головную боль. Все тело Марка ныло, кости ломились, а дышать было почему-то нечем, в комнате было слишком душно. Юноша попытался осторожно вылезти из-под одеяла и встать с кровати, не потревожив при этом своими действиями все еще спящего Хёка, но стоило ему сделать одно движение, как младший ближе подвинулся к Марку, цепляясь пальчиками за его смятую футболку. Донхёк тихо простонал от боли, вновь стрельнувшей в голове от движений, и обессиленно отпустил ткань одежды. Марк, быстро оценив ситуацию, нажимает на красную кнопку вызова медсестры, искренне надеясь, что войдет Джиён, а не какая-нибудь новенькая молоденькая, которая недавно поступила на работу. К счастью парня, в палату действительно прибежала знакомая девушка, заранее захватившая с собой коричневый пузырек с обезболивающими таблетками, которые призваны были помогать Донхёку, но ни капли этого не делали. Джиён с легким характерным хлопком открывает лекарство, высыпая в протянутую ладонь Марка две маленькие круглые таблетки желтого цвета, а потом, кивнув на стоящий на тумбе графин с водой, выходит, оставляя парней наедине. Марку было интересно, как много за четыре года работы девушка повидала смертей? Много ли она видела таких пар, как Марк с Донхёком? Запомнит ли она их? Спустя несколько лет, когда так же, как и сейчас, прибежав в палату и увидев двух людей, что отчаянно цепляются за жизнь, вспомнит ли она двух парней, что любили друг друга сильнее всего на свете?
– Давай, малыш, – Марк аккуратно пытается приподнять Донхёка, который все еще отзывается сдавленным стоном и слезами в глазах, – тебе нужно это выпить.
Младший поднимается усилием воли, слепо тычется в плечо парня, искренне желая в этой боли утонуть, сгореть, затеряться, но только не жить. Только не жить. Минхён протягивает парню две таблетки, которые тот все же закидывает в рот, а после запивает несколькими глотками воды. Донхёк откидывается на подушку, сильно жмурит глаза и тихо вздыхает, когда чувствует легкий поцелуй Марка в свой висок.
– Отдохни, я побуду рядом, – послышался тихий шепот, в ответ на который парень только переплел свои пальцы с чужими, крепко сжимая руку.
День сто сорок четвертый
Марк появляется на пороге палаты Донхёка ровно в восемь вечера, когда заканчивает со всеми пациентами, бумажной волокитой и никому ненужным семинаром. Юноша весь день порывался сбежать с рабочей текучки к Хёку, который его не мог не ждать, а потому сейчас, осматривая пустую палату, Марк не мог понять, куда Донхёк делся, ведь процедуры давно окончились. Марк подходит к двери в ванную комнату, из которой доносятся тихие всхлипы, а потом тут же отрывисто стучится, веля Донхёку открыть ему.
– Я не могу, – слышится родной голос за дверью, – я не могу встать.
Марк резко дергает ручку, но та, конечно же, не поддается. Донхёк не перестает всхлипывать, от чего у старшего внутри все разрывается, он просит не волноваться, просит не плакать, говорит, что сейчас откроет дверь, правда пока еще он и сам не знает, как ему это сделать, ведь запирается она исключительно изнутри.
– Где ты сидишь? – спрашивает Марк, понимая, что единственным вариантом будет выбивать преграду.
– Я на полу, – хнычет младший, – я на полу под дверью.
– Хёк, я не могу ее открыть, – вздыхает Марк, от чего младший заходится в еще большем плаче, – если я сейчас ее выбью, то тебя может задеть, ты же понимаешь, да?
Донхёк что-то невнятно бормочет, на что Марк продолжает дальше говорить, отвлекая его от захлебывающих эмоций, которые тяжелой водой оседают в легких и удушают.
– Постарайся дотянуться до замка, малыш, – его голос звучит уверенно и спокойно, словно ничего не происходит, словно Донхёк не плачет в истерике не в силах выбраться из ванной комнаты, словно сам Марк может туда легко попасть, – давай, солнце, всего пара движений.
– Я не могу, Марк, не могу! – голос младшего срывается на крик, – мое тело… Оно меня не слушается, я не могу…
– Послушай меня, – Марк старается подавить захлестывающее его волнение, ведь один из них должен оставаться спокойным, – ты меня слышишь? – Донхёк бормочет, что да, не прекращая при этом всхлипывать.
– Ты все можешь, Донхёк, это твое тело и оно будет слушать тебя, – старший опускается по двери на пол, вытягивает ноги и уже тише, еще более успокаивающе, продолжает, – просто протяни руку, всего одно движение, всего один щелчок и тогда я смогу зайти к тебе.
Голос Марка всегда звучал для Донхёка успокаивающе, вселял веру в лучшее и заставлял доверяться ему, вот и сейчас Донхёк верил Марку. Марк зайдет к нему, вытащит его отсюда, как и всегда, подхватив в свои руки, Марк ему поможет, Марк будет рядом, как и всегда, как и всегда. Юноша старается подтянуться на ослабших руках к двери, старается коснуться нужного замочка, который кажется таким близким, но почему же далек.
– Давай, малыш, еще немного, – Марк, услышав движение по ту сторону, не прекращает подбадривать младшего, который уже почти дотянулся.
Глаза Донхёка застилают слезы, когда он наконец из последних сил поворачивает щеколду, обессиленно падает на кафельный пол, в очередной раз заходясь в рыданиях. Марк, услышав, что дверь отворилась, тут же ее распахивает, залетая в маленькую комнатку, где, распластавшись на полу, лежит Донхёк. Юноша тут же притягивает парня к себе, крепко сжимает в своих объятьях и слегка покачивая, как маленького ребенка, успокаивает, говоря, что все будет хорошо, ведь он уже рядом. Донхёк старается объяснить старшему, что случилось, но тот только целует в макушку и уверенно твердит, что он все знает, что он понимает. И он действительно понимает, что тело Донхёка с каждым проходящим днем все слабее и слабее, что мозг не может уже все контролировать, что тело постепенно отказывает все сильнее и сильнее, что Донхёк с каждым вздохом все ближе и ближе к смерти.
– Я такой беспомощный, – плачет парень, утыкаясь носом в белый халат Марка, – я хотел принять душ, – он пытается успокоиться, в чем старший помогает, утирая его слезы, – но даже этого не смог, так и упал ничком на пол.
– Идем, – вздыхает Марк, помогая парню подняться, поддерживая его на шатающих ногах, – пойдем, я помогу тебе, – он помогает Донхёку стянуть одежду, любуясь аккуратными изгибами тела младшего.
– Я похудел, – тихо вздыхает Хёк, опуская взгляд в пол, чтобы не столкнуться с Марком.
– Ты все еще самый красивый, – бормочет старший, оставляя легкий поцелуй, от которого все тело Донхёка покрывается мурашками, на худом плече, где не так давно начали показываться очертания костей.
Марк легко подхватывает парня и опускает в холодную узкую ванну, а затем открывает кран, настраивая теплую воду под чутким руководством Донхёка, который не отрываясь смотрел на старшего.
– Спасибо тебе, – бормочет юноша, глядя в спину Минхёна.
– За что?
– За то, что рядом.
Марк оборачивается через плечо к парню, видит его серьезный взгляд, наполненный искренней благодарностью, и кладет душ в ванну к ногам Донхёка. Он присаживается на корточки, чтобы их глаза были на одном уровне, мягко поворачивает лицо парня к себе и с той же серьезностью в голосе отвечает, что всегда будет рядом, пока он нужен. Донхёк кивает, не решаясь ответить, что нужен он будет всегда, независимо ни от каких обстоятельств, а Марк тянется к жесткой мочалке и выдавливает на нее немного геля для душа с запахом любимых яблок Донхёка. Он аккуратно ведет по телу младшего, размазывает образовавшуюся пену, стараясь не упустить ни одного участка кожи, мягко оглаживает руки и плечи так нежно, как умеет, наверное, только он. Вырисовывает незамысловатые рисунки на чужом теле и целует в макушку, любуясь младшим и его красотой, которая несмотря на худобу, все еще была сравнима с ангельской. Донхёк сам этого еще не понимает, но для Марка он уже навсегда останется самым красивым, самым возвышенно прекрасным человеком, которого ему только довелось встречать.
Комментарий к 3.1
Это очень печально – когда забывают друзей.
Антуан-де-Сент Экзюпери
========== 3.2 ==========
День сто сорок седьмой
Джемин с Ренджуном каждый день приходят к Донхёку, не желая больше упускать ускользающие мгновения. Они сидят с парнем по несколько часов в день, иногда рассказывают ему что-то интересное, а иногда просто молчат, крепко держа за руку, когда тот в очередной раз сжимается в комочек на своей кровати. Сегодня ребята застали Донхёка в уже таком непривычном бодром состоянии, его голова болела не так сильно, а потому он даже улыбнулся, увидев друзей.
– Почему вы без яблок, эй, где мои яблоки? – тут же нахмурившись бросает он, но после с широкой улыбкой на губах говорит парням, что очень рад их видеть.
– Ты сегодня выглядишь лучше, – замечает Джун, присаживаясь в кресло, пока Джемин ворчит что-то про слишком много требующего друга.
– Мне остались считанные дни, вы же в курсе? – Донхёк старается говорить с улыбкой на губах, но она выходит слишком печальной, не такой, как он хотел, – в общем, я хочу сказать вам, чтобы вы не ссорились, никогда не ссорьтесь друг с другом, потому что вы не знаете, что может случиться.
Парни переглядываются между собой, мысленно решая, стоит ли им говорить Донхёку, что они не вместе, но несмотря на то, что ответы у них в голове разные, Джемин все же озвучмвает мысль другу.
– Я знаю, – слегка кивает Ли, – я и так это знаю, но после моей смерти это уже не будет иметь значение, вы останетесь вдвоем, вы должны быть друг у друга несмотря ни на что.
Ренджун смахивает слезы, катящиеся по щекам, а Джемин старается сдерживаться, старается подавить тот ком, что встал в горле после слов Донхёка. Оба парня понимали, что дни уже сочтены, что они в любой день могут прийти и уже не обнаружить лучшего друга в этой палате, что они могут не обнаруживать его уже нигде. И хотя каждый это осознавал, никто не мог признать, что время уже почти подошло, что уже вот-вот случится это неизбежное.
– Хэч, я… – Джемин хочет было уже сказать, что он всегда будет рядом с Ренджуном, что он всегда будет его поддерживать, как это делали Донхёк и Джено, но внезапно горячие слезы все же скатываются по лицу, – черт, – юноша тут же отворачивается, утирая их рукавом белой водолазки.
– Я прошу у вас двоих только беречь друг друга, – добавляет Донхёк, часто моргая и стараясь подавить тот поток, что растет внутри него, – помните, что этого хотели мы с Джено, мы всегда будем рядом с вами, будем оберегать вас оттуда.
Ренджун поднимается с кресла и тянется к другу, крепко сжимая его сильно исхудавшее тело в своих руках. Капли скатываются по щекам вниз, заставляя немного намокнуть белую футболку Донхёка, которую тот забрал у Марка, Ренджун так сильно не хотел терять Донхёка, так отчаянно держался за него, как за спасительный круг, который волнами от него уносило, что выпустить из объятий он его не мог, боялся. Боялся, что потеряет уже навсегда, если хотя бы на секунду отпустит. Джемин поднимается вслед за Хуаном, окольцовывает обоих парней руками, давая волю своим эмоциям и позволяя слезам, которые всегда сдерживал, вылиться в это крепкое, последнее объятье.
– Я так сильно люблю вас, – всхлипывает Донхёк, утыкаясь носом в плечи друзей, вдыхая их запах и стараясь навсегда запомнить его, пронести в себе сквозь все миры, – я невыносимо сильно вас люблю, ребята, спасибо, что вы были рядом со мной, спасибо.
– Мы всегда будем с тобой, Хэчан, всегда, – бормочет Ренджун, всхлипывая.
– Мы будем рядом до самого конца, – подтверждает Джемин, крепче сжимая хрупкое тело.
– Я люблю вас, чтобы ни случилось, чтобы в ваших жизнях ни было, я всегда буду вас любить.
День сто пятьдесят первый
Автобус Марка резко тормозит, приводя юношу в мысли, когда тот как раз падает в пучину своих дум слишком глубоко. Юноша спрыгивает со ступенек и быстрыми размашистыми шагами направляется к больнице, где Донхёк уже, наверное, его заждался. Он в считанные минуты преодолевает расстояние между остановкой и нужным зданием, стремясь поскорее добраться до пункта назначения, как внезапно его кто-то хватает за рукав весеннего пальто. Марк оборачивается немного назад, замечая уже знакомую девушку, которая, как и в прошлый раз, была заплаканная и с букетом белых чайных роз. Джи Сохён.
– Вы ведь Марк, да? – девушка отпускает рукав Марка, – это ведь Вы?
– Сохён? – с неким сомнением в голосе спрашивает юноша, а та, услышав свое имя, облегченно выдыхает, что не ошиблась.
– Я…Простите, но Вы ведь знаете Донхёка, да? Я слышала от Джиён, что он дружит с неким Марком…
Марк, все еще непонимающий, неуверенно кивает. Его сейчас очень интересует, откуда эта девушка знает его Донхёка, почему она спрашивает о нем и почему она снова с букетом этих цветов. Но внезапное воспоминание с их первой встречи окатывает парня
с головой, от чего картинка начинает складываться. В тот вечер, когда они с Донхёком столкнулись около лифта, младший не случайно к нему подошел, не случайно спросил о цветах и не случайно проявил к нему такой интерес. Донхёк подошел к Марку именно из-за того букета, который подарила ему Сохён. Донхёк подошел к Марку, потому что узнал эти цветы.
– Вы знаете его?
– Я люблю его, – тихо выдыхает девушка, – и я знаю, что Вы тоже, вижу по Вашим глазам.
Марк буквально несколько мгновений обдумывает услышанное, а после внезапно понимает, о чем говорит эта девушка. Он тоже видит в ее глазах ту плещущуюся боль, которая присуща только тем, кто Донхёка действительно любит. Он тоже чувствует ее ломку, тоже слышит немой крик, потому что все это так же находит отголосок в нем самом. Юноша мягко притягивает девушку к себе, позволяя, как и в первый раз, опереться на свое плечо и заплакать. Но в первый раз это было простое желание помочь, а в этот осознание всей ее боли, ведь он как никто другой эту боль понимает. Только Марк был способен понять Сохён и только Марк был способен ее поддержать, ведь только он так же, как и она, знал, что такое любить Ли Донхёка.
День сто пятьдесят пятый
Минхён пришел к Донхёку в тот момент, когда стрелки часов только-только перескочили отметку два. Он старался заходить тихо и бесшумно на тот случай, если Хёк спал или у него снова сильно болела голова. Позади Марка по кафельному полу катился детский поезд на дальнем управлении и сейчас этот поезд был как никогда кстати, ведь почему-то глядя на него, юноша верил в лучшее. Этот поезд был символом веры, такой непоколебимой и сильной, какая только может быть, ведь она, как и этот поезд, ни за что не сошла бы с рельс.
– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает Марк, замечая сидящего в постели с телефоном Донхёка.
– Немного лучше, голова сегодня не так сильно болит, – отвечает парень, отвлекаясь от экрана на Марка.
Марк снимает пальто и кладет на свое кресло, после чего вновь возвращает свой взгляд к Хёку, что слишком уж внимательно наблюдал за его действиями.
– Что не так, Донхёк? – младший выглядит слишком задумчивым, не таким как обычно, что Марка почему-то настораживает.
– Ты выглядишь очень знакомым, да и ведешь себя так, словно мы очень близки, – у Марка внутри все разбивается на мелкие частички, – но почему же я тебя не помню?
Марк правда хотел выдавить из себя улыбку, сказать, что все нормально, но слова не проходят, застревают где-то в горле, опускаясь вниз тяжелым комом. Нельзя сказать, что юноша не знал, что такое произойдет, скорее, наоборот, он даже готовился к этому. Он старался принять такой расклад, чтобы не напугать парня, старался сделать все возможное, чтобы Донхёк не чувствовал себя виноватым. Сейчас даже хотелось парню соврать, сказать, что он просто ошибся палатой, чтобы Хёк не чувствовал то, что его настигнет, когда он вспомнит, но это означает отказаться от него. Марк не мог. Не мог отказаться от Донхёка даже тогда, когда тот его не узнает, не мог бросить его одного. Пускай младший видит в нем чужого, видит незнакомца и не знает, как много их связывает, главное, что знает Марк. Он все еще может хранить их чувства за них двоих, он все еще может с этим справиться.
– Я…– парень пытается выдавить из себя хоть что-то, ведь Донхёк так и не сводит с него взгляда своих карих глаз, – У тебя есть кое-что обо мне, – Хёк непонимающе выгибает бровь, а Марк внезапно для себя радуется, что однажды увидел эту священную коробочку в тумбочке, когда искал для Донхёка орео.
Минхён под пристальным взором подходит к прикроватной тумбе, жестом спрашивает разрешения ее открыть и, получив его, вынимает уже знакомый увесистый предмет. Донхёк немного двигается на кровати, позволяя старшему присесть на ее край, а потом заглядывает внутрь, ведь Марк уже аккуратно снял крышку.
– Мы познакомились с тобой первого ноября, – выдыхает парень, вынимая на свет маленькую фотографию того мальчика, что врезался в него, – этот мальчик разлил на мои белые брюки грязную воду и я его отчитывал, а ты вмешался в это, – Донхёк внимательно слушает, понимая, что Марк не читает то, что приклеено на стикере к фотографии, он рассказывает то, что помнит сам.
– Вторая наша встреча случилась в коридоре этого отделения, я ждал своего пациента, когда нашел твою книгу, – старший достает нужное произведение и дает в руки Хёку, который мягко, даже слишком, проходится пальцами по названию, – тогда ты сказал, что я из той серии людей, что не разделяют орео на две половинки, кстати, так и есть, – парень протягивает маленькую синюю пачку, когда младший откладывает книгу в сторону.
– Этот цветок называется чайная роза, – выдыхает Марк, разглядывая бутон, – в третий раз мы столкнулись у лифта, когда я держал в руках эти цветы, ты тогда хотел сбежать из больницы, но у тебя не получилось, – юноша невольно улыбается, вспоминая те далекие дни.
– Марк, – внезапно тихо выдыхает Донхёк, оборачиваясь к парню, – боже, Марк, прости меня, прости, – парень тут же скидывает коробку с чужих коленей и притягивает к себе старшего, заключая в объятья и продолжая шептать извинения.
Минхён сильно жмурится, стараясь сдерживать слезы в глазах, крепко сжимает парня в ответ и кивает, кивает, что простил, что все в порядке. Но это было чересчур даже для него, даже внутри него что-то сломалось в момент, когда Донхёк его не узнал, когда Марк рассказывал ему, что между ними происходило словно чужому человеку.
– Все в порядке, Хёк, все хорошо.
Донхёк выбирается из-под одеяла, сопровождая свои действия тихим шелестом постели, спускается босыми ногами на холодный пол и залезает к Марку на колени, берет чужое лицо в свои ладошки, как всегда делал с ним Марк, и тихим, слышным лишь им одним, шепотом, произносит:
– Я тебя не бросал, слышишь? Я никогда тебя не бросал, – старший кивает, но слезы в глазах предательски блестят, – Я больше никогда себе не позволю тебя забыть, запомни, я никогда тебя не забуду, – Хёк мягко гладит чужие щеки, убирая пару слез, что все же скатились вниз.
– Я знаю, я верю тебе, – так же тихо бормочет Марк в ответ, опуская голову на плечо младшего и крепче сжимая его в своих руках.
День сто пятьдесят восьмой
Этим утром Марк понимает, что он не может больше ждать, больше некуда. В груди с самого момента пробуждения бьется навязчивое чувство тревоги, которое никуда не собирается исчезать. Юноша, взяв на работе отгул, мотается по городу, старательно организовывая для Донхёка его последнее желание, пускай не в полной его мере, но хотя бы частично. Марк приезжает в больницу, забегает в палату Донхёка, который полностью ослабший лежит в смятой постели, погруженный в сон. Юноша хотел рассказать Хёку, что сегодня его ждет сюрприз, хотел бы увидеть заинтересованный огонек в глазах, хотел бы послушать, как младший уговаривает его проболтаться о подготовленном подарке и хотел бы убедиться в том, что Донхёк все еще помнит обо всем. В итоге Минхён только любуется парнем добрую половину часа, надеясь дождаться его пробуждения, но в какую-то минуту телефон в кармане брюк начинает вибрировать, заставляя переключить все внимание на него. Марк тихо выходит из палаты, закрывая за собой белую дверь, чтобы не тревожить шумом сон Донхёка, и принимает вызов.
