Текст книги "Фрустрация (СИ)"
Автор книги: dashays
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)
– В каком смысле не получается? – юноша устало потирает глаза, внимательно слушая говорившего на том конце, – я сейчас подъеду, будьте добры приготовить к этому времени замену. Это крайне важно! – все не могло сорваться сейчас, Донхёк должен был это увидеть, он был обязан.
– Марк, ты уезжаешь? – Джиён, как раз подошедшая к палате с очередными лекарствами, замечает отходящего парня, – ему хуже, может, ты останешься? – с некой неуверенностью в том, что она вообще имеет право просить о таком, произносит девушка.
– Я быстро, Джи, присмотри за ним, – Марк просит Джиён позвонить ему в случае чего и на всех парах выбегает из больницы, чтобы привезти салюты самостоятельно. Время клонилось к шести вечера, а значит он должен успеть вернуться к восьми, даже, наверное, чуточку раньше.
***
Донхёк вяло переворачивается с правого бока на спину и неожиданно для себя замечает Джиён, сидящую рядом с ним. Девушка никогда так долго не оставалась у его кровати, особенно, если он не бодрствовал, но сейчас, видя ее подавленность и мокрые глаза, он понимает, что-то тревожное ощущение в груди не только у него. Донхёк сразу же вспоминает свой давний разговор с профессором Чхве, который произошел в тот день, когда Хёк впервые попал в эту больницу, когда только-только обо всем узнал.
– А умирать – это больно? – юноша, не отрываясь, прожигает взглядом кафельный пол в светлом кабинете. Ему даже совсем не стыдно, что он так оборвал разговор матери и врача, который несколько минут назад подтвердил страшный диагноз.
– Я не знаю, Донхёк, – мужчина оборачивается к парню и честно признается, – я думаю, что ты почувствуешь, когда это начнет происходить.
– Какое сегодня число? – с трудом бормочет Хёк, в горле было суше, чем в Сахаре, и Джиён, заметив эту хрипотцу, протягивает парню стакан с водой, помогая отпить.
– Восьмое апреля, – отвечает девушка, ставя стакан на тумбочку, – Марк уже приходил к тебе, но убежал куда-то по делам, он скоро придет. Не волнуйся.
Донхёк слабо кивает, упираясь взглядом в стену. Он уже давно понял, что каждый раз, когда дает Джи понять о своих провалах в памяти, девушка расстраивается до горьких слез, что недостаточно хорошо пытается от него скрыть. Вот и сейчас юноша просто кивает, мол он понял, хотя на самом деле ни черта. О ком говорит медсестра? Почему Донхёк должен об этом переживать? Кто такой этот Марк, что уже к нему приходил? Он был важен для Донхёка? Наверное, да. При упоминании этого имени даже в собственных мыслях все стучало, ломилось в железные двери, запертые на засов, и кричало немым криком, но парень так и не может разобрать, что именно глубины сознания пытаются донести. Он даже не подозревает, что где-то внутри часть него все еще помнит о данном три дня назад обещании, которое не удалось сдержать. Он обещал не забывать Марка, он обещал его не бросать.
– Мне кажется, я умираю, Джиён, – бормочет юноша, стараясь взглянуть на девушку, – мне кажется, я не доживу до завтра, – он слегка тянется к медсестре, которая, заметив этот жест, тут же перехватывает холодную руку парня. – Мне страшно, Джиён…
– Все будет хорошо, Хёк, – она крепко сжимает его ладошку в своей, стараясь внушить в парня веру в лучшее, но горячие слезы обжигают щеки, а горло дерет от невозможности закричать, – я рядом с тобой, он тоже сейчас приедет, уже скоро приедет и все будет хорошо.
– Мне холодно… – Джиён поправляет свободной рукой одеяло, подтыкая каждый уголочек, – я замерзаю, Джи.
***
Марк нервно постукивает правой ногой, глядя на образовавшуюся пробку всего за две остановки до больницы. Парень нетерпеливо вертит в руках телефон, все время поглядывая на время, хотя сам не знает для чего. За окном уже начало смеркаться, солнечные лучи практически скрылись за бесконечной линией горизонта, а чувство беспокойства все никак не покидало.
– Извините, а там побыстрее никак нельзя? – нетерпеливо спрашивает Марк, наклоняясь к водителю, – я очень тороплюсь.
– Там авария какая-то, не могу ничего сделать, – мужчина средних лет пожимает плечами, кивая на лобовое стекло, и Марк действительно замечает какой-то слабый дым, как от затухающего огня.
Телефон начинает звенеть и, когда Марк бросает взгляд на дисплей, то сердце сильно сжимается. Чон Джиён. С Донхёком что-то случилось, с Донхёком что-то произошло.
– Что с ним? – тут же спрашивает юноша, принимая вызов.
– Он плачет, Марк, он плачет, что ему холодно, – хнычет в трубку девушка, – профессор сказал, что, скорее всего, он не переживет эту ночь, приезжай, Марк, пожалуйста, приезжай!
– Езжайте к больнице, я выйду здесь, – бросает парень водителю и вылетает из машины, даже не удосуживаясь закрыть за собой дверь.
Он напрочь забывает обо всем на свете, в голове только одна мысль, одна истошно вопящая мысль успеть к Донхёку. Только бы успеть, только бы не опоздать. Юноша бежит со всех сил, совершенно не обращая внимания на идущих навстречу людей, на холодные лужи, капли которых пачкают одежду, на все еще прохладный воздух, хлещущий лицо и адскую, пламенем горящую, боль внутри грудной клетки и правого бока живота. Сейчас ничего не имеет значения, ведь Донхёк замерзает.
«А я думаю, что когда умираешь – замерзаешь»
Парень добегает к больнице за нетерпимо длинные пятнадцать минут, что пришлось стоять на долгих светофорах, пропуская десятки машин, которым не нужно было так спешить, которые не должны были так стараться куда-то успеть, у которых не было Донхёка, у которых он не умирал. Лифт ждать нет времени, Марк со всех ног несется по нескончаемым длинным лестницам на далекий седьмой этаж, падает, спотыкаясь об ступеньки, два раза стесывает ладони об острые края в кровь, а потом встает и бежит дальше, ведь внутри все окутано таким необъятным страхом, который подавить ничто не могло. Парень толкает массивные двери, влетает в нужное отделение весь вспотевший, уставший и перепуганный, бежит к знакомой восьмой палате, дверь в которую почему-то открыта.
– Ли Донхёк, понедельник, восьмое апреля дветысячи девятнадцатый года, время смерти восемь часов двенадцать минут по Сеулу, – доносится до Марка знакомый голос профессора, заставляющий застыть на месте, заставляющий остановиться в нерешимости зайти в палату.
Он опоздал, он не был рядом, хотя обещал. Марк обещал согреть его ладошки, он обещал быть рядом, когда Донхёк будет замерзать. Любить – это значит сдерживать данные обещания, ведь так? Марк любил Донхёка? Любит, он Донхёка любит, но почему же свое обещание он так и не выполнил? Почему позволил любимому человеку столкнуться с самым страшным в одиночку, почему оставил его одного сражаться в этой битве.
Умирать – это больно? Наверное, да. А умирать в одиночестве? Еще больнее. Марк так ничего и не успел, не успел самого важного, самого ценного и того, что действительно имеет значение. Он не успел показать Донхёку США, он не успел приготовить с ним банальную пасту, он не успел почистить, созревший в горшке с фиалкой, мандарин, он не успел поцеловать перед вечностью, чтобы снились сладкие сны, он не успел показать ему красные фейерверки, он не успел сказать прощай. Он так и не успел сказать, что он будет любить его, что он будет любить даже после его ухода, что он помнит и не забудет. Не успел сказать, что он всегда будет принадлежать Ли Донхёку. Марк совсем ничего не успел.
Есть люди, которые отличаются от всех остальных. Они другие, они способны менять, способны учить, они оставляют в душе неизгладимый след после себя, который никуда и никогда уже не деть. Они впечатываются в сердце, не собираясь его покидать, они пробуждают от вечного сна, в который все с детства погружены, и они определенно самые потрясающие из всех. Где-то в глубине души Марк знал, что Донхёк был этим человеком, где-то все в той же глубине он знал, что всю свою жизнь ждал именно его, что он в какой-то момент забыл, как жил до него. Теперь вся жизнь поделилась только на два этапа: до Донхёка и с Донхёком, но есть ли третий – без Донхёка? Донхёк был идеальным, он был невозможным, он точно не был из этого мира. Он был из другого, он был из лучшего, и сейчас он к нему вернулся. Только вот почему он не мог остаться, почему не мог выбрать, пускай и не самую лучшую жизнь, но с Марком? Самое ужасное в таких людях, как Донхёк, это то, что если они уходят, то уже навсегда. Они уже не вернутся, и тогда нужно внезапно осознавать, что третий этап наступил прямо сейчас, но что делать, если Марк даже не уверен в его существовании?
В голове Марка все в какой-то момент застыло, это как короткое замыкание, мгновение – свет гаснет, титры проходят и шоу окончено, следующее мгновение – все возвращается в начало, свет загорается и начинается новый спектакль. Но сейчас он не начинался, сейчас в голове юноши все замерло на одном единственном моменте – занавесе. Мысли из серии «он не мог» быстрыми кадрами фотопленки сменялись на «как он мог уйти». На какое-то мимолетное мгновение Марк все еще видел его, все еще слышал теплое дыхание возле своего уха, слышал его мягкий голос и чувствовал его губы на своих, на какое-то мимолетное мгновение все еще казалось, что он здесь, он рядом и никуда не ушел. Но это мгновение улетело так же быстро, как и появилось, выбивая тем самым почву из-под ног юноши.
– Минхён, – профессор Чхве выходит из палаты и замечает интерна, все еще в ступоре стоящего перед дверью, – Мне жаль.
Мне жаль. Мне очень жаль. Это те слова, которые каждый боится услышать, потому что знает, что за ними следует. Марк должен был оказаться по другую сторону, он должен был быть тем, кто говорит их, но почему же прямо сейчас слышит? Юноша на негнущихся ногах разворачивается и бредет, пока еще сам не зная куда, оставляя врача без ответа и даже взгляда. Марк не знает, куда он идет, не знает зачем и, самое главное, не знает к кому.
– Марк, – Джиён кричит ему вслед, наивно надеясь остановить его, но Марку абсолютно все равно. Он идет дальше, даже не обернувшись, идет по светлому коридору, даже не сразу осознавая, что плачет.
– Марк! – девушка оббегает его со спины и останавливается перед ним, загораживая дорогу собой, – он просил передать, – всхлипывая, бормочет она.
Минхён упирается в нее безразличным взглядом, не сразу понимая, кто это и что она от него вообще хочет. Но, когда сказанные слова начинают все же доходить до нужного центра, юноша непонимающе бормочет:
– Что?
– Вот, – Марк заторможено переводит взгляд на дрожащую руку девушки, сжимающую конверт. Это прощальное письмо, прощальное письмо Донхёка. Марк не может, он не может его прочесть.
Парень сдавленно выдыхает, отодвигает рукой Джиён со своего пути и уже собирается продолжить свой бесцельный путь, как девушка вкладывает письмо в его руку, заставляя взглянуть.
– Это тебе, – девушка, утирая рукавом халата, слезы, позволяет парню уйти, что он и делает с белым конвертом в руках.
***
Крыша обдувается ветром со всех сторон, но от него почему-то совсем не холодно, даже как-то странно от этого, словно в одно мгновение Марк перестал чувствовать, словно Донхёк все забрал с собой. Темное, безоблачное небо ночного Сеула открывает отличный взгляд на звезды, к которым Минхён и поднимает свой взор, находя нужное созвездие. Они с Донхёком должны были сейчас смотреть на него вместе, он должен был подождать еще немного, еще чуть-чуть, а Марк должен был успеть, успеть прибежать хотя бы на минуту раньше, хотя бы на секунду. Юноша вздыхает, утирая уже высохшие от ветра, слезы и распечатывает конверт Донхёка, с замиранием сердца вынимая сложенный вдвое белый, разлинованный лист бумаги.
«Привет, мой Ма… Минхён, давно я тебя так не называл, правда? Это даже навевает воспоминания о тех днях, когда мы друг друга еще не знали, когда даже не подозревали о том, насколько важной частью моей жизни ты станешь. Стал ли я такой же частью твоей?»
Марк прерывается, всего на пару секунд отводит взгляд в сторону, обводит им крыши зданий в округе, сглатывает ком в горле и смахивает выступающие слезы рукавом пальто. Он старается игнорировать эту ноющую, тянуще-убивающую боль в груди, но не получается, она разъедает все внутри него.
«Ты стал огромной частью моей жизни. Самой важной её частью, настолько важной, что мне кажется, я умираю без тебя»
«Моя рука дрожит, почерк выходит очень корявым и практически нечитабельным, но ты разберешь, я уверен. Ты, наверное, знаешь, что сейчас я улыбаюсь, пока пишу это тебе. Ты не можешь не знать этого, ведь ты часть меня, Марк, самая лучшая часть.
Я долго и много думал, что хочу тебе сказать, но так в общем-то ни к чему и не пришел. Сейчас 4:16 утра и это как раз то время, когда я должен признаться тебе в том, что чертовски сильно в тебя влюбился. Даже не так, я до безумия сильно люблю тебя, Марк Ли.»
В темном небе неожиданно вспыхивает огонек света, сопровождаемый громким выстрелом, что заставил Марка вздрогнуть. Он поднимает голову к небу и замечает первый салют, взлетевший на воздух. Джэхён с Тэёном уже здесь, еще ничего не знают и, как и планировали, запускают фейерверки для Донхёка в честь Донхёка.
«В моем животе нет никаких порхающих бабочек, но, знаешь, когда я вижу тебя, то в груди очень сильно сдавливает, как будто кто-то огромный сжимает мои легкие в кулак, как будто кто-то не пропускает кислород. И в такие моменты я понимаю, насколько сильно тебя люблю. Глупо, правда? Любить до невозможности дышать, любить так сильно, что готов в любую минуту отказаться от возможности вдыхать глоток воздуха, лишь бы продолжать чувствовать то, что разливается в груди. Никогда не думал, что смогу так, стоит мне увидеть твою улыбку, и я забываю, что еще что-то есть в этом мире, ведь на тот момент ты и есть весь мой мир. Звучит слишком приторно, слишком романтично, словно я герой дешевого романа, но я не герой и далеко не романа. Я глупый мечтатель, который грезит о том, чему сбыться не суждено. Я знаю, что мы никогда не сможем залезть на крышу Эмпайр Стейт Билдингс, чтобы взглянуть на звёзды; что мы не объездим все города, на которые попало моё имя; что мы не разменяем двадцатку долларов в заправочной на обочине по дороге в Иллинойс; знаю, что никогда не почищу тебе яблоки от кожуры и никогда не смогу приготовить на день рождения праздничный торт с орео; я знаю, что у нас никогда не будет Мередит, Маргарет и Меркьюри; что мы никогда не украсим вместе рождественскую ёлку и я никогда не смогу положить в новогодний носок письмо, в котором будет всего одна фраза: «Прекрати быть таким скучным», мы никогда… я знаю. Я никогда не смогу быть больше твоим Донхёком, но ты навсегда останешься моим Минхёном.»
Слезы вовсю скатываются вниз, оставляя на щеках влажные дорожки, напоминающие горные ручейки. Руки мелко дрожат, читать дальше не хочется, совсем не хочется. Марк не хочет, не может, он не готов. Донхёк для Марка навсегда останется его Донхёком и никак иначе. Он без него никто, он без него ничто. Без него ничего не хочется, без него ничего не нужно. Донхёк всегда будет принадлежать Марку, а Марк всегда будет принадлежать Донхёку, это ничего не изменит.
«Прости за то, что я не смогу держать твою руку, когда тебе будет сложно. Прости за то, что я не смогу поцеловать тебя и успокоить в моменты, когда грусть нахлынет. Прости за то, что я не смогу быть рядом с тобой, хотя очень этого хочу. Прости за то, что заставил тебя через все это проходить. Прости меня, Марк. Я так сильно старался оставаться живым для тебя, прости за то, что я не справился даже с этим. Прости за то, что я ушел туда, откуда нет пути обратно, но, знай, в конце этой дороги я жду тебя. Я всегда буду здесь для тебя.
Но ты не торопись ко мне, ладно? Не нужно. Ты живи долго и счастливо за нас обоих, ешь вкусную еду, спи крепким сном по выходным, лечи грипп и помни, что где бы ты ни был, я всегда рядом: в сквозняке, бродящем по твоей квартире, в смятых белых простынях, в соленой воде моря, в мелодичной трели птиц, в шуршании листьев под ногами, в репликах сопливых мелодрам, в горечи утреннего кофе и в запахе мандаринов, я повсюду для тебя и я повсюду с тобой. Не думай, что я бросил тебя, ведь даже если я ушел – я всегда с тобой.
Я рядом, как бы далеко ни казался, я всегда здесь, всегда неощутимо держу тебя за руку и всегда безгранично сильно люблю тебя.
Я никого так никогда не любил, как тебя, и никого никогда так не полюблю. Если я вдруг тебя забуду, знай, я все равно тебя люблю, люблю до самого конца. То, что мое сердце остановилось не значит, что я прекратил тебя любить, я всегда буду к тебе возвращаться, я всегда буду с тобой. Давай расстанемся сегодня так, словно завтра мы встретимся вновь.»
Взлетает очередной салют, последний. Последний салют, который Донхёк должен был увидеть несмотря ни на что. На небе на долю секунды появилось красное сердце из маленьких огней, которые искрами летели вниз к земле, складываясь в три необходимых слова, которые Марк так и не сказал. Марк так и не успел сказать Донхёку, что он его любит, что он любит его до безумия сильно, что он всегда будет его любить, несмотря ни на что всегда будет хранить в себе воспоминания о нем, что он, как и негласно обещал, будет беречь их любовь за двоих.
«И даже после смерти, навсегда твой, Ли Хэчан.»
Комментарий к 3.2
Мы никогда друг друга не забудем, но никогда друг друга не вернем.
– Э. М. Ремарк
========== эпилог: звезды ==========
У меня всегда в голове был какой-то навязчивый инстинкт свободы, какая-то звенящая колоколом мысль, что я ни должен никому подчиняться, я не должен был ручным. Я считал себя ветром, который летает там, где ему угодно, который никто не может поймать и никто не может обуздать. А потом в моей жизни появился огонь, который, как ни странно, заставил направлять всю мою силу только на него, заставил делать его сильнее, теряя при этом часть своей энергии. Но я ни капли не жалел, я наоборот был даже рад видеть, что мой ветер не дает углям дотлеть. Ты стал этим огнем, Донхёк, ты стал тем, ради кого я променял свободу на вечное рабство. Спасибо тебе за то, что позволил мне быть рядом и отдавать тебе все то, что я так долго в себе хранил, видимо, для тебя одного.
Еще в детстве я услышал фразу, что люди должны уметь отпускать то, что причиняет нам боль, даже если с этим мы теряем часть сердца. Ты приносишь мне настолько сильную боль, что вот уже около месяца я не могу с ней жить. Мне так больно, что я не могу это описать. Вряд ли ты поймешь такую боль, твоя была физической, твоя была нестерпимой и подавляемой только самыми сильными обезболивающими на жалкие секунды. Мою же не может прекратить ничто, ни одни таблетки, ни один алкоголь, ни одни сигареты, даже если они с ментолом. Сейчас я не состою из боли, сейчас я и есть боль, живое ее воплощение, носящее имя Ли Минхён. Но я не собираюсь тебя отпускать, не собираюсь тебя забывать и идти дальше, пропуская этот этап жизни, с которым я, честно, не могу справиться. Я всегда буду с тобой, даже если мне каждый день оставшейся жизни придется проходить через этот ад. Я пройду, я смогу, потому что у меня просто напросто нет выбора. Точнее, он есть, но ты же помнишь, какие бы у меня ни были варианты, я всегда выберу тебя. Я выбираю тебя, мой пикачу.
С твоим уходом звезд на небе точно стало меньше, словно ты забрал большую часть ночных огней с собой, в неизвестную тьму. Сейчас, глядя на беззвездное небо из того планетария, куда хотел тебя привести, я понимаю, насколько без тебя пусто. Я как будто остался один в этом бескрайнем океане жизни, бесцельно дрейфую по волнам в ожидании, что однажды прибьюсь к берегу. А может быть и не стоит, может быть лучше нырнуть, позволить соленой воде заполнить легкие, опустить мое бренное тело на песчаное дно, закрыть глаза и увидеть светлую дорогу, в конце которой меня непременно будешь ждать ты. Ты обещал меня там ждать, сдержи свое обещание. Давай и в следующей жизни мы тоже будем вместе. У нас ведь есть следующая? Я думаю, у нас их бескрайнее множество, потому что мне тебя, и правда, всегда мало.
Я каждый день тебя вспоминаю. Я помню каждый сантиметр твоего дыхания, помню каждый взмах густых ресниц, каждое прикосновение парящих слов. В каждом моем сне я пою тебе колыбельные, сидя на берегу моря, несмотря на то, что ты находишься на другой стороне. Нас разделяет безграничный горизонт, я не могу тебя увидеть, но я вижу твои звезды. Единственное, во что я верю – звезды приведут меня к тебе и тогда наши горизонты сольются воедино.
Я так люблю тебя, Донхёк. Я так невыносимо сильно тебя люблю, и мысль о том, что ты так этого и не узнал, уничтожает меня. Я должен был успеть сказать тебе, я должен был успеть признаться в том, что ты самый удивительный, самый прекрасный и самый мой. Я люблю изгибы и неровности твоего тела, россыпь шрамов на карамельной коже, люблю все твои несовершенства так, словно они достоинства. Я люблю твой звонкий голос, люблю, когда ты поешь мне на ночь, рассказываешь глупые истории, упорно доказываешь какие-то странные, местами непонятные мне, вещи и я просто люблю тебя, всего и без остатка, от начала и до самого конца. Ты мой конец и мое начало, Хёк.
Сейчас последняя глава нашей книги дописалась именно так, но мы ведь всегда можем ее переписать, правда? Пока факт нами не признан, он не является таковым, ты ведь помнишь эти свои слова, которые крикнул мне, когда в очередной раз проиграл в камень-ножницы-бумага? Я готов все на свете отдать, лишь бы еще раз сыграть с тобой и услышать это, мне необходимо это услышать, Донхёк. Я перепишу нашу историю, она будет лучшей, она будет сказкой о принцессе, любящей клубничные капкейки и о принце, который их всегда привозит, этот принц будет еще и чудовищем, которое будет ругаться на принцессу по мелочам, и всеми-всеми, кто еще только может быть. В нашей сказке будем только мы вдвоем, в нашей сказке будет счастливый конец, как в детских книжках.
И жили они долго и счастливо.
