Текст книги "Фрустрация (СИ)"
Автор книги: dashays
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)
Комментарий к 2.5
* Джордж Мередит – английский писатель; Маргарет Тэтчер – первая женщина, ставшая премьер-министром Великобритании; Фредди Меркьюри – британский певец, солист группы Queen.
** Висячий мост – одна из достопримечательностей Ванкувера.
На Ниагарский Водопад можно смотреть как со стороны США, так и со стороны Канады (Онтарио).
========== часть третья: реминисценция ==========
День сто десятый
Джемин неторопливо расхаживал вокруг ворот чужого дома из стороны в сторону и, если бы кто-то взглянул на него, то сразу бы решил, что юноша этими действиями пытается подогнать собственные мысли к верному ответу. Он словно где-то в закромах сознания считал, что с помощью размашистых шагов по асфальту быстрее сможет решить, но все было тщетно. С серьезным выражением лица Джемин в очередной раз пытался построить предстоящий с Ренджуном разговор, но постоянно что-то было не так, то слишком серьезно, то слишком грустно, то слишком резко.
– Извини, что пришлось ждать, – Ренджун появляется перед парнем ровно в тот момент, когда он уже подумывает уйти и подумать над всем еще раз, но уже дома, – прогуляемся?
Прогуляемся. У Джемина от этого слова сердце защемляет в самом буквальном смысле. Еще в детстве, с коего парни и были знакомы, они всегда гуляли вместе и именно эта фраза стала для них некой личной святыней, проповедь которой понимали лишь они двое. Хуан переехал в Сеул в возрасте шести лет из-за развода родителей, общение со сверстниками у него как-то не задалось, коллектив в классе попался самый отвратительный, полный задир, драчунов и безразличных ко всем и всему детей. Ренджун таким не был, а потому сразу же стал всеобщим объектом насмешек, которые вытерпеть для шестилетнего юнца была крайне сложно. В школу ходить не хотелось от слова совсем, хотя еще год назад мальчишка горел этой идеей, одноклассников видеть он был согласен разве что под дулом пистолета, но каждый день приходилось. И вот в один из таких тусклых и мрачных понедельников, Джун неожиданно для себя заметил, что в параллельном классе все иначе, не так, как у него. Там дети дружные, подшучивают друг над другом, делятся молоком с обеда и конкретно одна троица всегда держится вместе, как семья. Мать Ренджуна, знавшая обо всех неприятностях сына, без возражений согласилась перевести его в параллельный класс, в котором мальчишка нашел самое важное, что на данный момент у него было – дружбу. Когда он впервые переступил порог чужого кабинета, то его с ног до головы обдал и жар, и холод одновременно, ручки дрожали из-за волнения и скрыть это совсем не получалось даже под партой. Джемин был первым, кто заговорил с мальчишкой, и какой бы странной ни была фраза, но она звучала: «Давай прогуляемся после уроков».
– Да, – На слегка кивает и первым делает шаг от дома Ренджуна в сторону парка, – прогуляемся.
Парни идут в неловкой тишине минут десять, и это так давит на них обоих, что терпеть уже, кажется, невозможно. Джун первым не выдерживает такого сильного напряжения, витающего в морозном воздухе, и спрашивает, о чем младший хотел с ним поговорить.
– Я просто… – Джемин запинается и мысленно корит себя за то, что так и не успел подготовить речь, – просто хотел попросить тебя не вмешивать Донхёка. Ты же помнишь слова его врача? Ему не стоит волноваться, ведь время все бежит.
– Профессор Чхве сказал, что он не доживет до апреля, – выдыхает Джун, каждый раз, когда речь заходит об остатке жизни Хёка, у Хуана внутри что-то надламывается и обратно уже никогда не склеивается.
Они медленными, размеренными шагами доходят до ближайшей скамьи, которая, конечно же, обжигающе холодна, но это парней не останавливает, поэтому оба присаживаются под голыми ветками высокого клена.
– Думаю, нам не стоит этот месяц показывать наших…эм…разногласий.
– Может быть тогда их стоит прояснить? – Ренджун немного поджимает губы, когда слышит, каким словом младший описал его чувства.
– Я не уверен, что могу это сейчас сделать, – честно признается Джемин, прикусив губу, – все слишком сложно, я не могу с этим справиться сейчас, мне нужно время.
Ренджун всегда был слишком внимательным к людям, всегда старался больше отдавать, чем получать и всегда стремился забрать боль людей себе. Любил ли он людей? Как знать. Но почему-то кто бы ни оказывался в его окружении, выходили они из него с мыслью о том, что теряют нечто важное, и это так и было. Если бы Джемина попросили назвать самого лучшего человека в мире, то он бы тут же произнес имя Ренджуна, потому что он был единственным, в ком недостатков парень то ли не замечал, то ли их и вовсе не было.
– Я рядом, Нана, рядом, – старший аккуратно касается чужого плеча, все же в душе таится боязнь того, что Джемин его оттолкнет, но тот этого даже и не думает делать. – Я тоже боюсь… Тоже боюсь его терять.
– Я разговаривал с Марком, – вздыхает На, решая рассказать другу о том разговоре, – когда мы столкнулись у Хёка.
– О чем?
– Сначала о тебе, – парень откидывается на спинку скамьи, а потом добавляет, – он сказал мне дать шанс чувствам, если они есть, потому что времени у нас может не быть.
Ренджуну бы сейчас очень хотелось спросить, есть ли у Джемина к нему эти самые чувства, даст ли он им шанс, осмелится ли, но было кое-что, что имело гораздо более важное значение.
– Он говорил о Донхёке, да? – легкий утвердительный кивок, Джемин выпускает облачко теплого дыхания в морозный воздух, и у Джуна от этого подтверждения даже слезы на глаза наворачиваются, – Мы должны быть с ним рядом.
– Да, именно поэтому я и хочу отложить наши проблемы на потом, – соглашается младший, радуясь тому, что они с Хуаном, как и в детстве, понимают друг друга, – Ему так тяжело сейчас, что я даже не могу себе вообразить эту ношу. В тот вечер он старался поддерживать меня, давать совет и помочь понять хоть что-то, и хотя он никогда не показывает этого, он не справляется.
– Нет, справляется, – Ренджун отрицательно качает головой, – если бы не справлялся, то он бы сбежал, давно бы уже сбежал от Хёка.
***
Весь день Донхёк провел в палате, мучаясь от невыносимых головных болей, терпеть которые с каждым днем становилось все сложнее и сложнее. А что такое вообще сложность, есть ли какой-то предел у людей? Донхёк всегда думал, что есть, но сейчас почему-то начинает казаться, что границ, как и говорил Марк, на самом деле нет. Вот и сейчас Хёк буквально стирает все пределы своего тела, пытаясь еще хотя бы день, хотя бы час или жалкую минуту выдержать то, что терпеть кажется невозможным.
– Сегодня совсем плохо? – Джиён приносит очередной укол обезболивающего, но вряд ли оно поможет.
– Сколько время? – Донхёк немного приоткрывает уставшие глаза, поспать сегодня ночью не удалось и четырех часов.
– Еще два часа до окончания его рабочего дня, – девушка мягко улыбается, выпуская воздух из шприца, – потерпи немного, он уже скоро придет.
Донхёк хотел бы попытаться улыбнуться, но выходит не особо похоже, поэтому он только немного морщит нос, почувствовав иглу, которую Джиён аккуратно ввела в вену. Сейчас бы очень хотелось вновь вернуться в квартиру к Марку, играть с ним с города, лежа на кровати и просто мечтать. Мечтать – это вообще хорошо или плохо? Донхёк бы сказал, что палка о двух концах, ведь с одной стороны ради мечты можно горы свернуть, а с другой – что делать тем, у кого нет на это возможности? Донхёк за всю свою жизнь много о чем мечтал, все грезы были далеко идущими, тяжело обратимыми в реальность, но сейчас все совсем не так, сейчас юноша желает всего самого простого и банального, но все равно ничего не получает. Все равно не сбудется. Джиён говорит Хёку, что лекарства скоро подействуют, но он уже совсем не верит, ни от одних препаратов легче не становилось ни на мгновение. Донхёк даже сравнивал это с медленной, мучительной казнью, и это даже не было приукрашиванием, ведь конец ждет один. Единственное, что интересовало парня, насколько сильно он должен был согрешить, чтобы его приговорили к такому?
День сто пятнадцатый
Сегодня что-то шло не так, совсем не так, как раньше. Донхёк весь день провел словно в прострации, вроде бы с утра к нему заглянул Марк, потом убежал работать, а потом что? Что было дальше? Донхёк не знает, вроде бы он спал, или не спал? Джемин с Ренджуном сегодня, кажется, тоже заглядывали или это было вчера? Все в голове перемешалось, сплошная каша, которую есть совсем не хотелось. Хёк жмет на кнопку вызова медсестры и, несмотря на то, что сейчас двенадцать часов ночи, ему не жаль дергать Джиён. Ему нужны ответы, они необходимы, потому что неизвестность страшит парня сильнее всего.
– Что случилось, Донхёк? – девушка заходит в палату, бросая взволнованный взгляд на пациента, – тебе плохо? – голова сегодня не так сильно болела, а потому парень мягко улыбается и отвечает, что плохо ему почти всегда.
– Я хотел спросить у тебя, – Хёк поправляет руками одеяло, приглашая девушку присесть, что она и делает, – сегодня ведь вторник, да? Почему ты тогда здесь, у тебя же выходной.
У Джиён в горле ком встает, когда она слышит этот вопрос. Ли Донхёк стал для нее первым постоянным пациентом, которого она опекала так долго. Этот парень с самой первой их встречи светился ярким солнцем, когда он только попал в эту больницу, то устраивал мини концерты в общей комнате отдыха пациентов, пел для стариков и детей, он играл с взрослыми в шахматы и учил малышей рисовать красками, но чем дольше юноша тут оставался, чем меньше становилось шансов на выздоровление, тем сильнее он стал замыкаться. Прятался в своей палате, словно в коконе, читал книжки и очень редко выходил ко всем остальным пациентам. Три месяца назад все изменилось, Донхёк как будто снова начал жить и радоваться, как будто снова вернулся в прошлое и стал самим собой. Джиён, наблюдавшая за всеми этими стадиями, не могла не радоваться за парня, она в нем видела своего брата, да и относилась к нему, наверное, соответственно. Он стал для нее гораздо больше, чем просто пациент, который лежит в их отделении. Он стал маленькой семьей, которой у девушки-сироты никогда не было. А потому видеть, как ему становится хуже, как ночами он стонет от боли в палате, как старается улыбаться на процедурах, хотя внутри все очень болит, как он старательно пьет лекарства, перестающие давать эффект, становится для Джиён невыносимо.
– Сегодня воскресенье, Донхёк, – она старается улыбаться мягко, но парень все равно замечает океан грусти в ее глазах, – ты, наверное, тут совсем счет времени потерял.
Донхёк был уверен, что сегодня вторник, никак не воскресенье. Но Джиён говорит обратное и не верить ей причин нет, а значит это может означать только одно. Юноша слегка хмурит брови, а потом задает еще один вопрос.
– Это ведь началось, да? – на глазах девушки показываются слезы, но врать она не имеет права, поэтому отвечает легким кивком головы.
Парень притягивает к себе медсестру, обнимает ее так крепко, как только ослабшее тело позволяет и просит не плакать, что она правда старается делать, но не получается. Они сидят в полумраке донхёковой палаты, обнявшись и безмолвно поддерживая друг друга, потому что оба понимают, что сейчас наступает финишная прямая и Донхёк слишком быстро несется по ней к неизбежному. Джиён уходит спустя несколько минут, потому что пейджер ее начинает пищать, оповещая, что она понадобилась и другому пациенту. Как только дверь за ней закрывается, Донхёк выбирается из-под теплого одеяла, касается босыми ступнями холодного пола, но старается не обращать на это внимание, к холоду нужно привыкать. Парень достает из-под кровати небольшую коробочку, в которой Ренджун ему когда-то принес подарок, и добрую долю секунд крутит ее в руках. Вроде бы непримечательная, обычная светлая коробочка с нарисованными на ней большими бутонами красных роз. Чем-то похоже на Марка, как думает Хёк, сначала кажется, что ничего особенного, но внутри находится то, что скрывается только в нем одном.
– Ладно, пожалуй, пора, – юноша забирается обратно в постель, тянется к маленькой пачке печенья орео и кладет внутрь коробки.
***
– Как ты себя чувствуешь? – профессор Чхве заходит в палату для ежедневного осмотра.
– Сегодня получше, даже голова не болит, – улыбается Донхёк, ведь боли и правда нет.
– Это хорошо, – кивает врач, записывая слова парня, – Марк к тебе уже приходил?
Донхёк невольно всматривается в лицо мужчины, отмечая глубокие морщины на лице, устало бегающие по написанному тексту, глаза, на которых покоятся очки в прямоугольной оправе. Худощавое, но жилистое телосложение, которое можно даже назвать отличными для мужчины, который перешагнул порог пятого десятка, добрая улыбка и седеющие волосы. Интересно, а Марк станет таким же хорошим врачом? Будет ли выглядеть так спустя года? Будет ли у него такой же пациент, как Донхёк у профессора?
– Нет еще, а что такое? – Хёк поднимается на кровати чуть выше, принимая сидячее положение, раньше мужчина никогда не спрашивал о Марке.
– Он заглядывал ко мне с утра, спрашивал разрешения вытащить тебя на пару часов в город, – профессор достает свой неизменный фонарик, клацая включателем.
– Вы разрешили? – у Донхёка в голосе так и слышится надежда на положительный ответ, но врач отрицательно качает головой, принимаясь разглядывать зрачки, – мне ведь лучше!
– Нет, Донхёк, мы не можем сейчас так рисковать, – с некоторым сожалением в голосе вздыхает врач, выключая прибор.
Хёк понимает, правда понимает, но так хочется провести время с Марком вне стен больницы, что смириться с невозможностью даже такой мелочи для парня крайне трудно. Профессор уходит из палаты, говоря, что раз Донхёку сегодня лучше, то можно не вводить морфин, но парень его уже слушает в пол уха, ведь на экране телефона появляется сообщение от Марка с просьбой выглянуть на улицу. Донхёк подрывается с кровати и несется к подоконнику и открывает окно, откуда парню в лицо тут же прилетает свежий, но еще холодный, ветерок. Под окнами стоит Марк, размахивая каким-то огромным пакетом, рядом с ним по правую руку расположились Джемин с Ренджуном, которые держали несколько коробок пиццы, а по левую Джэхён с Тэёном, активно жестикулирующие руками в приветственных жестах.
– Что вы тут все делаете? – кричит парень, высунувшись в окно, с нескрываемой улыбкой на лице.
– Залезь обратно, так ведь и упасть можно! – слышится недовольный крик Марка в ответ, на который Донхёк только шире улыбается, но окно все же закрывает, наблюдая, как компания заходит в здание больницы.
Не проходит и десяти минут, как вся увиденная на улице толпа, вваливается в палату с громкими воплями приветствий, из-за которых Марк на всех возмущается, ведь у Донхёка может и так болеть голова.
– Все в порядке, сегодня не болит, – улыбается младший Ли, когда все успокаиваются и рассаживаются кто где.
– Сегодня мы хотели вытащить тебя погулять, но у нас не вышло, поэтому мы пришли гулять в твою больницу, – улыбается Джэхён, доставая из пакета кегли для игры в детский боулинг.
– Боулинг? – Донхёк выгибает бровь, наблюдая за движениями парня, – детский?
– Взрослого в магазине не было, – пожимает плечами Ренджун, привлекая к себе внимание друга.
Они с Джемином сидели рядом и со стороны даже казалось, что между этими двумя ничего не происходит, от чего Хёк невольно улыбнулся, ведь друзья, видимо, наконец-то все прояснили между собой. Джэхён при помощи Тэёна, нога которого благополучно зажила, пытался выстроить кегли наиболее удобным способом, но те все равно падали от любого дуновения. Марк, притянувшийся сидящего в постели Донхёка, смеялся над возмущениями старших парней, а затем предложил пока открыть пиццу, а то остынет и будет уже не такой вкусной. Сейчас, сидя в объятьях Марка, удобно устроившего свою голову на чужом плече, наблюдая за их друзьями, которые пришли к Донхёку, искренне желая провести с ним время, Хёк действительно осознавал весь смысл слов наслаждаться мгновением.
– Они забавные, да? – Марк приподнимает голову с плеча младшего и тихим шепотом обдает его ухо, от которого у парня по телу пробегает дрожь.
– Очень, – таким же тихим голосом, чтобы услышал только Минхён, отвечает Донхёк, глядя на уже начинающих ссориться джэёнов.
Марк шикает на возмущающегося Джэ, который во всех падениях кеглей винит своего парня. Джемин ярко смеется с новых знакомых, пока Ренджун старательно распаковывает всю еду и разливает напитки, тоже посмеиваясь с двух старших ребят.
– Я тебе точно врежу! – Тэён, упорно продолжающий расстановку, бросает гневный взгляд на Чона, у которого от такого вида парня смех наружу так и рвется.
– Смею заметить, что в прошлый после этих слов ты сломал ногу, – смеясь, подмечает Марк, а у Донхёка все внутри дрожит, когда он спиной чувствует легкие вибрации тела старшего.
Марк до невозможности теплый, домашний и уютный, такой, с каким любое место будет казаться тебе родным домом. Донхёк и Джено раньше часто спорили о том, что такое этот самый дом, если смотреть ограниченно на такие простые вещи, как скажем Джемин, который никогда не понимал высоких философствований друзей, то дом – это просто здание, в котором ты живешь. Ренджун считал, что домом можно назвать только то место, в котором ты вырос, которое хранит воспоминания детства и яркость улетевших дней, и вот его позицию Джемин еще понимал. Донхёк упорно твердил, что в широком взгляде на вещи дому вообще вряд ли можно придавать какое-либо значение. Людям свойственно продавать недвижимость, переезжать в другие домá, менять страны и города, значит ли это, что дóма в принципе не существует, ведь он в любой миг может затеряться в будущих днях. Джено, сидевший обычно на стуле, опираясь руками на его спинку, всегда отрицательно качал головой на эти заявления Донхёка. Парень всегда утверждал, что дом – это не место, дом – это люди. Не важно, где ты живешь, главное – с кем. Те, кто тебя окружают, создают то тепло и уют, которым всегда описывают обитель, это не появляется само по себе, все это заслуга твоего окружения. Ренджун, испытавший в детстве на себе, что такое переезд, не мог не согласиться с ним, ведь эта до невозможности разная, шумная троица парней, заставила его считать Сеул своим родным городом. Сейчас, сидя в объятьях Марка, в окружении всех этих прекрасных людей, Донхёк наконец понимает слова Джено. Дом и правда существует и его действительно создают люди.
Вся компания парней устраивает целое соревнование в боулинге, поделившись на команды по два человека. Ради честности все ребята распределились с помощью жребия, который подготовил Ренджун, написав на бумажках имена всех присутствующих. В конце концов Джемин попал в одну команду с Тэёном, буквально горевшим идеей обыграть Джэхёна, который уж слишком много себе сегодня позволял, сам Джэ был в команде с Донхёком, а оставшиеся двое мало проявляли интерес к игре, зато увлеченно наблюдали за игроками.
– Страйк! – кричит на всю палату Джэ, подпрыгивая на месте от радости, а потом поворачивается к своего партнеру, чтобы дать ему пять.
– Да вам просто повезло, – усмехается Джемин, за что получает довольную гордую улыбку Тэёна, словно кричащую «это мой игрок, это я его так обучил».
Марк с Ренджуном на пару расположились в креслах, поглощая пиццу, про которую увлеченные игроки благополучно забыли. Оба парня не сводили взглядов конкретно с двух игроков и оба замечали эти взгляды за собой, от чего периодически снисходительно друг другу улыбались так, что понимали только они одни. Игра закончилась ничьей между командами Тэ и Джэ, но второй упорно твердил, что они с Донхёком по-любому выиграли, ведь иначе и быть не могло.
– Да Марк вам просто постоянно поддавался, – фыркает Джемин, – если бы он не промазал четыре раза, то вы бы вообще были последними.
Донхёк бросает взгляд на Минхёна, который даже не пытается отрицать слова Наны, и в который раз для себя понимает, что какие бы ни были ситуации, Марк всегда продолжает уступать Донхёку, всегда и во всем, даже не задумываясь о том, что это приносит ему самому.
– Я пойду покурю, а то вы такие шумные, – вздыхает Марк, а потом встает с кресла, кивая Донхёку идти с ним.
– Я с тобой пойду, воздухом подышу, – улыбается он, хватая куртку Джемина, чтобы не доставать из шкафа свою.
– Знаем мы, каким вы воздухом дышите, – усмехается Джэ, падая в освободившиеся от Марка кресло.
Донхёк бросает на Чона недоумевающий взгляд, а потом все же решается спросить, каким же воздухом они с Марком дышат.
– Свежим, Хёк, свежим, – вздыхает Джун, выпроваживая друга из палаты, – идите уже.
Марк с довольной улыбкой на губах тянет Хёка к выходу, который без сопротивлений поддается. Парни покидают палату, оставляя уже вновь начавших шуметь, друзей одних. Марк спрашивает, как Донхёк себя чувствует и не разболелась ли его голова, на что юноша с улыбкой отвечает, что сейчас он себя чувствует, как Ли Хэчан.
День сто восемнадцатый
Искать нужно своего человека, а не половинку. Вы будете похожи, несмотря на то, какие разные.
Мы настолько привыкли вглядываться вдаль, что зачастую забываем замечать вещи, которые рядом с нами. Люди постоянно куда-то бегут, постоянно спешат, поддаваясь ритму больших городов, но так ли это необходимо? С самого детства они смотрят только в будущее, и это, возможно, отчасти правильно, только вот в большей или меньшей части? Марк никогда не хотел становиться врачом, это была единственная профессия, в которой парень себя не видел никак и никогда. Врач – это не просто работа, это талант, отдача и судьба. Парень всегда боялся ответственности, возложенной на плечи должностью, всегда боялся, что от его действий может зависеть самое ценное – жизнь. Но, несмотря на нежелание, сколько себя помнил, Минхён смотрел только вперед, не оглядываясь по сторонам, все время шел к нежеланному из-за требований и давления семьи, все время боялся остановиться и задуматься о том, что нужно ему самому, к чему он сам стремится. Только недавно юноша смог отыскать для себя ответ, единственное, чем хочется заниматься – музыка – чистая, искренняя и настоящая музыка, которая послужит вдохновением для каждого, кто ее услышит, которая сможет спасти. Обнаружил это Марк, к сожалению, поздновато для него самого, когда все же смог остановить бешеный ритм жизни, когда познакомился с Донхёком и внезапно для себя осознал, что будущего может и не быть, что жить надо прямо сейчас.
– Минхён, ты меня слушаешь? – мужчина уже второй раз окликает задумавшегося сына, – Ты уверен, что хочешь это сделать? Будет много волокиты, придется многое пройти.
– Я знаю, – юноша кивает, придвигаясь к краю кресла и опираясь локтями в свои колени, – но я хочу этого.
Они сидят в просторном кабинете главного врача за журнальным столиком и, как-то даже по семейному, пьют красный чай, обсуждая дальнейшую судьбу интерна. Сам юноша уже давно обдумывал это, изучал много литературы, пока Донхёк спал у него на груди и много разговаривал с профессорами больницы в свободные минуты. Если уж и идти дальше по этому пути, то избрав именно такую узкую тропинку.
– Онкология это довольно серьезно, а ты, насколько я помню, не очень-то и горишь врачебным делом, – вздыхает отец Минхёна, снимая с переносицы очки и потирая уставшие глаза.
– Все изменилось, я хочу спасти столько людей, сколько смогу.
– Это ведь из-за того юноши, да? – мужчина поднимает взор своих карих глаз, которые у Марка от него, – и до меня слухи долетели о вашей дружбе.
– Он меняет мир, – Марк с легкой улыбкой ставит чашку с теплым чаем, который отпил несколькими секундами раннее, а потом поднимает взгляд на отца. – Он меняет меня.
***
Джиён заходит в палату Донхёка с яркой улыбкой, выпроваживает засидевшегося там Ренджуна и объявляет, что анализы у Хёка стали лучше, чем на прошлой неделе.
– Я сдавал анализы? – парень задумчиво чешет рукой затылок, ведь он не помнит такого, но раз уж Джиён принесла результаты, значит, и правда сдавал. – Как-то из головы вылетело…
Девушка мягко улыбается, гладит Хёка по мягким взъерошенным волосам и добавляет, что видела Марка и он сказал, что скоро заглянет к Донхёку с парочкой вкусностей, которые парень и правда очень хотел. Иногда кажется, что если съесть шоколадку, то мир враз становится лучше и, на самом деле, так и есть. Люди могут думать, что это глупо, что съеденная тобой сладость ничего не меняет, но это большое заблуждение, ведь такая мелочь меняет тебя. Будь то купленный милый брелок, который заставил улыбнуться на улице с прилавками, где бабушки продают миленькие и такие ненужные вещи, будь зеленый мармеладный мишка, которого любишь больше красного или же какой-то человек – не важно, ведь все в этом мире меняет людей. Когда происходят изменения в одном, то цепочкой процесс перетекает в изменения в другом, все взаимосвязано, а значит, шоколадка, поднявшая настроение, может изменить взгляд человека на что-то, ведь и настрой изменился. Пускай это все незначительно, мало и, казалось бы, совсем не имеет никакого значения, но жизнь строится на мелочах и каждый сам выбирает за какие мелочи цепляться: за ворчащую в автобусе бабку или же за улыбку незнакомого малыша. Марк выбирает малыша, а Донхёк выбирает Марка.
– Я пойду, мне еще нужно к другим заглянуть, – девушка мягко улыбается, а потом внезапно кое-что вспоминает, – кстати, недавно Сохён приходила, но ты спал, так что она просто ушла, так и не заглянув.
Донхёку кажется, что он уже слышал это имя, возможно, у него даже была какая-то знакомая с таким. Но почему-то в голову ничего не лезет, все как-то мутно и непонятно, Донхёк не может вспомнить, знает ли кого-то с таким именем или же он просто его где-то слышал. Неприятное ощущение, опутывающее все сознание парня.
– Кто такая Сохён? – у Джиён после этих слов сердце, кажется, надламывается.
– Это… Она твоя подруга детства, – девушка целует парня в макушку, а потом спешит удалиться из палаты, пока он не заметил слез, блестящих в ее глазах.
Комментарий к часть третья: реминисценция
реминисценция – смутные воспоминания.
========== 3.1 ==========
День сто двадцатый третий
Когда-то давно в одной из книжек Джэхёна по психологии Марк вычитал, что искусство помогает людям чувствовать себя лучше, оно лечит душу и спасает от пучины депрессии, куда каждый неизлечимо больной падает. Эта терапия не звучит слишком уж глупо, а учитывая то, что парень сам довольно неравнодушен к творчеству, которое не раз спасало, он и вовсе в это верит, а потому появляется на пороге Донхёка с ватманом и красками в руках. Выглядит это весьма нелепо, ведь двух его рук явно мало для огромного количества маленьких коробок, что он старается в них уместить.
– Это еще что? Ты перепутал художественный кружок с моей палатой, – смеется младший, взирая на Марка, раскладывающего все на полу.
– Не язви и вылезай давай, ты там уже пролежни отлежал, наверное, – усмехается интерн.
Донхёк нехотя выбирается из своей тепленькой и мягонькой кровати, помогает Марку постелить на пол небольшой плед, чтобы сидеть было не так холодно и разглядывает все материалы, которые парень притащил для рисования. Донхёк пока еще не совсем понимал, что это значит и зачем это вообще, но выглядело довольно интересно, особенно, когда Марк что-то бормотал себе под нос, совершенно на Хёка внимания не обращая.
– Так, вроде бы ничего не забыл, – выдыхает старший, садясь по-турецки рядом с младшим.
– Для чего это вообще и где ты достал столько красок? – Хёк вертит в руках одну из коробочек с яркой гуашью, разглядывая красочную детскую упаковку.
– Одолжил у детей, – Марк улыбается и достает пару кисточек, смачивая обе, в уже налитой им, воде, – они довольны щедрые, сказали, что обидятся, если я не заберу все краски.
– Просто они меня любят, – смеется Донхёк, принимая одну из кистей и открывая попутно с этим желтую баночку.
На самом деле парень не знал, что ему следует нарисовать, но кисть все же макает, набирает немного цвета и принимается вырисовывать различные круги и квадраты, попеременно добавляя в свою абстракцию черные мазки. Минхён старается не отставать, окунает кисть в красный цвет и рисует в нижнем углу маленький цветочек, который, по идее, должен был быть маком, но с художествами у парня настолько плохо, что вместо мака в углу красовалась красная ромашка, коей ее обозвал Донхёк.
– Художник из тебя, как из меня балерина, – вздыхает Донхёк, глядя на творение парня.
– Во-первых, из тебя бы получилась неплохая балерина, – усмехается Марк, уже представляя Донхёка, скачущего по сцене в пуантах, а потом добавляет, – во-вторых, чем твои круги да квадраты лучше.
Вся сторона Донхёка была изрисована желтыми фигурами и линиями, толстыми, тонкими, короткими и длинными, которые вряд ли можно было бы сплести в единое целое. Марк вот сколько ни смотрел, никак не мог понять, что «художник» пытался этим изобразить, но Донхёк настойчиво повторял, что это настоящее искусство, абстракционализм чистой воды, не то что красные ромашки Марка.
– Эй, это не ромашки! – старший пытается защищаться, но так плохо, что Хёк в этой защите видит только милого и забавного Марка, которого хочется целовать и обнимать двадцать четыре часа в сутки и, желательно, без перерывов на что-либо еще.
– А у меня вообще-то жизнь нарисована, как она есть, – усмехается Донхёк, вытягивает руки назад и откидывается, опираясь на них же, – круги символизируют года, когда я был счастлив, квадраты, когда год был плохим, а линии это мой личностный рост.
– Почему одни линии желтые, а другие черные? – Минхён внимательно изучает творение Донхёка и с радостью для себя обнаруживает, что кругов больше, чем квадратов.
– Желтые – это начальная точка, а черные – это те, к которым я пришел благодаря тебе, – улыбается Хёк, замечая удивление на лице старшего.
Марк действительно был обескуражен, а глядя на эти цвета он вспоминает тот далекий день, когда впервые пришел в палату Донхёка и узнал о нем чуточку больше. Сейчас им обоим казалось, что друг друга они знают и понимают даже лучше самого себя, и отчасти, наверное, и было.
Донхёк, так и не переборов желание внутри себя, слегка поддается вперед, склоняясь к чужим губам, но останавливается буквально в нескольких миллиметрах от цели, дразнясь. Он касается кончиком своего носа Марка, уголки его губ дрожат, сдерживая улыбку, а взгляд медленно опускается с глаз старшего на его губы. Минхён, не выдерживая этого томления, первым поддается вперед, притягивая Донхёка ближе к себе. Это нельзя назвать жадным или страстным поцелуем, скорее, наоборот, он медленный, тягучий и, наверное, самый долгий, что у них был. В нем отчетливо чувствовалась вся любовь, вся привязанность и вся боль, которую оба в него вложили. Донхёку больше всего хотелось иметь возможность каждый день своей жизни вот так вот дразнить старшего, получать незаслуженные поцелуи, чувствовать теплые руки на своей талии и перебирать длинными пальцами чужие темные волосы. Большего всего на свете хотелось жить с ним, разделять ужин на двоих, как это было, казалось, совсем недавно, засыпать в его футболках и переплетать ночами ноги, хотелось смотреть фильмы, учить звезды, ездить к морю и пить уже не детское шампанское. Донхёку хотелось такого маленького, незначительного счастья, которого получить он не мог и осознание этого сдавливало все внутренности, царапало ногтями грудную клетку, разрезало, разбивало и не позволяло воссоздать обратно. Реальность слишком жестока, слишком несправедлива и слишком не для Донхёка, на щеках которого уже сверкают мокрые дорожки слез. Марк первым разрывает поцелуй, мягко отстраняется и вытирает чужие щеки большими пальцами, по своему обыкновению, обхватив лицо парня в свои ладони. Он крепко прижимает ослабевшее тело к себе, чувствует каждый всхлип, каждую дрожь и каждую немую просьбу о помощи. Это было самым сложным для Марка, самым невозможным – видеть такого Донхёка без возможности ему помочь. Слезы невольно начинают блестеть и в его глазах, но он старательно пытается держаться, пытается забрать всю боль парня, не показав ему своей, которая, наверное, была еще больше, еще могущественнее и еще невыносимее. Донхёк умрет, канет в небытие и, возможно, даже не вспомнит такого парня, как Марк, который живет и должен будет жить дальше, всегда храня память о Ли Донхёке и Ли Минхёне за них обоих.
