Текст книги "Фрустрация (СИ)"
Автор книги: dashays
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)
Марк: «Даже если завтра мы не увидимся, сегодня я тебя спасу».
День шестьдесят второй
Джэхён считает, что настойчивость Марка сейчас играет против него. Он упорно твердит другу уже на протяжении четырех часов, что Донхёку нужно время, ему нужно отдохнуть, переосмыслить все и прийти к верному для него самого решению. Марк не согласен.
– Я боюсь, что он придет не к тому, что нужно, – Ли сидит на краю дивана, зарываясь руками в копну своих иссиня черных, как крыло ворона, волос, – Я так боюсь потерять его.
Марк поднимает взгляд на друга, произносит последнюю фразу почти шепотом, как будто боится в этом признаваться даже самому себе. И он действительно боится, именно боится, ведь причина его определенна. Донхёк говорит, что бояться плохо, но Марк ничего не может с этим поделать, как бы сильно этого не хотел.
– Марк… – этот тон, эта интонация, в них чувствуется целый океан сожаления и сочувствия, который юноше совершенно сейчас не нужен. Нужен только Донхёк с его шутками и улыбками, с его серьезными и не очень разговорами и… просто нужен Донхёк.
– Я знаю, Джэ, я знаю. Я его потерял еще до того, как успел обрести, – парень откидывается на мягкую спинку дивана, обращая взор к потолку, вспоминая, что у Донхёка в палате он белее, чище, роднее, – но если бы я мог вернуться в день нашего с ним знакомства, я бы все равно не ушел, я бы все равно выбрал его.
– Никогда не думал, что за два месяца можно так сильно полюбить человека, – бормочет Чон, поднимаясь, чтобы покурить.
Полюбить? Он любит Донхёка? Невозможно. Марк всегда был тем человеком разума, опровергающий все теории влюбленности с первого взгляда, жеста, разговора. По мнению Минхёна для любви нужно время, для истинной и неподдельной нужны года, нужна проверка и уверенность, но почему с Донхёком все иначе? С Донхёком кажется, что ничего и не нужно, он сам для Марка олицетворение уверенности, олицетворение истинного и неподдельного. С Донхёком хочется только времени, неумолимо ускользающего.
– Ты думаешь, что я его люблю?
Джэхён оборачивается к другу, зажимая сигарету в руках, сложно сказать, о чем юноша думал, но Марк такого Джэхёна еще никогда не видел, сам Джэ вполне мог бы точно так же выразиться о младшем. Чон кидает пачку сигарет Марку, который тут же ловит, но открывать не спешит, вертит в руках и ждет ответа, который где-то в подкорке сознания уже знает.
– А как ты сам чувствуешь? – щелчок зажигалкой и квартира наполняется едким дымом, несмотря на то, что они договорились не курить в доме.
Сложный вопрос. Марк и сам не знает, разобраться в чувствах ведь крайне сложно, особенно для такого, как он. Марк по сути ведь никогда и никого не любил, чтоб прям действительно и в полной мере, но в последнее время кажется, что он вполне мог бы полюбить Донхёка. С Донхёком все по-другому, не как со всеми, с Донхёком как будто весь мир стоит на паузе и продолжает проигрываться только их кино. Хочет ли Марк продолжать его смотреть? Нет. Хочет ли сниматься в нем? Безусловно.
– Я поехал, – парень поднимается с дивана и бросает сигареты обратно другу, который согласно кивает.
– Вот ты и нашел для себя ответ, – бормочет Чон, выдыхая облачко дыма уже в пустую квартиру.
***
Донхёк ни с кем не разговаривает, но не потому, что нет настроения или еще какая-нибудь глупая, как считает юноша, причина. Просто Джиён, стремящаяся поднять ему настроение не Марк, Ренджун, строчащий сообщения в перерывах между парами, не Марк, мама, звонящая зачем-то каждый час, не Марк. Они все не он. Говорить хочется с Марком, говорить обо всем на свете, как они всегда делали. Хочется спорить с ним о чем-то банальном и несущественном, поднимать высокие темы, где мнения у них, конечно же, разойдутся, мечтать о, казалось бы несбыточном, и сдерживать слезы, когда Марк это несбыточное выполняет. Донхёк уже ненавидел себя, правда ненавидел, потому что ему казалось, что-то гнетущее, поглощающее чувство внутри него в разы слабее, чем у Марка. Донхёк сказал, что принадлежит Марку и не соврал, но если не уйти сейчас, то потом ведь может быть поздно? Время слишком относительное понятие: Хёк считает, что два месяца это ужасно много, но два месяца с Марком слишком мало. А Марк считает, что сколько бы там ни оставалось, он все хочет провести с Донхёком, независимо от того, насколько болезненным будет исход.
– Донхёк, – Джиён осторожно заглядывает в палату, – он пришел.
Сердце как будто в бездну падает, но когда же приземлится, когда уже ударится об камень?
– Не пускайте его, пускай уходит, – дверь за девушкой закрывается, и Донхёк переворачивается на другой бок, вспоминая, что обычно на этой половине кровати всегда лежал не он.
«Я не смог спастись от тебя, но ты еще можешь спастись от меня. Так будет лучше, Марк»
За дверью слышатся приглушенные разговоры, а спустя пару секунд на телефоне Хёка высвечивается очередное сообщение, которое он не будет читать.
Марк:«Я все равно тебя не брошу.»
Донхёк засыпает спустя какое-то время, но только благодаря лекарствам. Он впервые рад пить их, они заставляют его спать и, пускай на малую долю, но избавляют от потока мыслей в голове. Марка в его жизни стало слишком много, но в мыслях еще больше. Кажется, что этот парень повсюду, он за каких-то жалких два месяца стал неотъемлемой частью жизни Донхёка, который привык, что интерн каждый день приходит к нему в палату, вытворяет странные, но смешные вещи, говорит полнейшую нелепицу, но в ней всегда таится какой-то неведомый Хёку смысл. Он привык к Марку, привязался к Марку, влюбился в Марка, но только не полюбил. Не полюбил, точно не полюбил, полюбил Марка.
– Ты стал выглядеть еще слабее, – тихий шепот пронизывает комнату и доносится до сознания Хёка сквозь сон, – мне жаль, что это я сделал с тобой.
Донхёк открывает глаза, поднимается на кровати и оглядывается вокруг, но все так же, как и было. Марк ему уже, наверное, даже снится.
«От тебя нигде не укрыться и нигде не спастись»
День шестьдесят шестой
Для Донхёка дни тянулись дольше обычного, все шло по четкому расписанию: подъем, лекарства, завтрак, немного фильмов, процедуры, дневной сон, обед, лекарства и никакого Марка. Ну, или почти никакого. Донхёк достает свой черный блокнот, который стал вести с того момента, когда столкнулся с Минхёном у лифта два месяца назад. Подумать только, столько всего успело между ними произойти за этот срок, что даже и не верится. Сон наяву. Хёк берет в руки черную ручку, заносит ее над страницей и медленно, вдумчиво начинает писать. Так становится легче, действительно легче, ведь он как будто разговаривает с самим Марком, голос которого снова слышится за дверью палаты.
«К черту приветствия, к черту формальности, я этого не люблю. Не люблю здороваться с людьми, не люблю слышать их приветствия. Если ты слышишь «привет», то обязательно когда-нибудь услышишь и «пока». Я не хочу его слышать, не хочу слышать твое прощание, поэтому никогда больше меня не приветствуй, ладно?
Я слышу, как ты ссоришься с Джиён за дверью и, боже мой, знал бы ты, как сильно я хочу сейчас выбежать и увидеть твое сердитое, нахмуренное лицо. Хочу увидеть, как ты морщишься, вздыхаешь так тяжело, словно несешь на своих плечах груз всего мира; хочу увидеть тебя. Не кричи так, пожалуйста, это ведь я виноват, а не Джиён. Она хорошая, знаешь, она недавно спрашивала у меня, что между нами. Она милая, всегда приносит мне мармелад после капельниц и узнает, как наши дела. Наши. Когда я впервые услышал это, то сразу подумал о тебе, правда, но переспросил ее. Она сказала, что мы очень сблизились в последнее время, что в больнице поговаривают, мол ты в моей палате больше времени, чем в своем отделении проводишь. Это так? Я буду рад, если да, но, пожалуйста, лучше заботься о своих пациентах. Трать время на тех, кого еще можно спасти.
За стеной стало тише, ты, видимо, ушел обратно к себе. Так лучше, намного лучше. Слышать твой голос, но не видеть тебя – мой персональный ад. Я пытаюсь тебя спасти, Марк, пытаюсь спасти от себя. Я знаю, все знаю. Ты в меня влюбился, идиот, боже, ты такой идиот. Как ты мог полюбить меня, зная, сколько мне осталось, зная, что мы никогда не будем вместе? Как я мог полюбить тебя, зная ответы на те же вопросы. Это безумие какое-то, правда безумие. Я настолько к тебе привык, что кажется будто ты часть меня самого. Когда тебя нет в сером кресле напротив моей кровати, мне кажется, что чего-то не хватает, чего-то важного. Ты словно въелся в меня самого, я везде чувствую твой запах, этот порошок, которым постоянно пахнет твоя одежда, я серьезно с ума схожу.
И ради всего святого, прекрати слать мне сообщения, я не буду их читать. Знаешь, почему? Потому что, если прочту, то мой эгоизм победит, я побегу к тебе и наплюю на то, как больно тебе будет, если я буду вести себя так, словно у нас еще десятки годов, хотя по факту нет и трех месяцев.»
========== 2.2 ==========
Комментарий к 2.2
Любовь – это когда кто-то может вернуть человеку самого себя.
Р. Брэдбери
День шестьдесят седьмой
«Сегодня от тебя снова непрочитанное сообщение на экране телефона мелькает, ты никогда не сдаешься, Марк. Уже неделя прошла, как мы не виделись и не разговаривали, хотя, честно признаюсь, когда я слышу твой голос за стеной, то невольно к нему прислушиваюсь. Ты больше не шумишь под дверью, как первые три дня, теперь просто сидишь какое-то время возле палаты и мне так сильно хочется выйти отсюда, ты бы знал. Я мучаю нас обоих? Возможно. Но лучше будет так, лучше мы перенесем это вместе, чем потом ты будешь страдать один. Однажды тебе надоест, однажды ты перестанешь приходить и тогда уже уйду я. Только, прости, вернуться, как ты, я уже не смогу.
Я сейчас очень много сплю, голова от переживаний раскалывается, кажется, что мой череп вот-вот лопнет. Джиён стала приносить больше таблеток, я из-за них вообще ничего не могу делать: лежу овощем, вспоминаю тебя и проваливаюсь в сон. Это такие последние дни мне суждены? Все из-за тебя, Марк, ты виноват. Почему ты не выходишь у меня из головы? Я уже устал думать о тебе, но прекращать не хочется. Ты постоянно в моих мыслях, я думаю о тебе так часто и много, что не понимаю, откуда у меня берется время на все остальное. Может быть, это потому, что все остальное – это тоже ты? Зови меня мазохистом, но когда я вспоминаю о тебе и засыпаю после очередных лекарств, то кажется словно ты рядом. Я как будто чувствую прикосновение твоих теплых рук, как будто слышу твой тихий шепот и, пускай звучит глупо, но кажется, что чувствую, как ты меня во сне целуешь. Пускай я буду глупым влюбленным идиотом, но я не хочу выбираться из этого сна. Я чувствую себя счастливым в нем, в моем сне мы зовемся Ли Минхёном и Ли Хэчаном. Хочу остаться в нем навсегда, но каждый раз просыпаюсь в пустой и холодной палате, где тебя уже неделю не было.»
День шестьдесят восьмой
«Ты знаешь, как важны привычки для человека? Они жизненно необходимы, они как опознавательный знак, что все хорошо, все так, как и должно быть. Некоторые из них действительно должны оставаться неизменны: застилать постель сразу после пробуждения, шнуровать правый кроссовок первым, пить по утрам растворимый кофе без сахара, возвращаться домой одной и той же дорогой и покупать на обеде кока-колу лайт. Это все незначительные вещи, которым никто не придает значения, но на самом деле, если не соблюдать их, то все пойдет иначе, не так, как планировалось. Все изменится, и не факт, что в лучшую сторону. Ты – результат моей не соблюденной привычки, Марк. В тот день нашего знакомства, когда ты вел себя, как последняя задница, я начал читать «Великого Гэтсби», хотя у меня лежал недочитанный «Мартин Иден». Я никогда не начинаю новых книг, пока не закончу старую. Но в тот день почему-то рука сама потянулась к знакомому томику, просто захотелось перечитать шедевр Фицджеральда, который нас с тобой и свел. Удивительно, правда? Ты можешь считать это глупым, но я верю, что из-за моего отклонения от привычного в мой мир попал ты, тоже не вписывающийся в рамки нормальности в моем понимании. Я же говорил тебе, что ты странный? Тебя сложно понять, хотя кажется, что ты мыслишь очень просто и посредственно. На самом деле в тебе таятся такие глубины, которые мне никогда не постичь, что, конечно же, меня расстраивает. Я завел этот разговор о привычках, чтобы сказать тебе о том, что теперь моей привычкой, кажется, стал ты сам. Слышать тебя, видеть тебя, чувствовать твое присутствие, иметь возможность прикоснуться к тебе – все эти мельчайшие ритуалы стали для меня ежедневными привычками, которые я выполнял день изо дня, а теперь кажется, что все идет не так, что все рушится. Мне необходимо снова все это делать. Мне необходимо слышать тебя, видеть, чувствовать твое присутствие, прикасаться к тебе. Мне необходим ты.
Я слышу тебя, ты снова пришел ко мне. Ты упрямый, знаешь ведь это? Спасибо, что остаешься рядом, когда я тебя прогоняю. Я довольно противоречивый, верно? Гоню тебя, хотя хочу, чтоб ты остался. Но это все ради тебя, только ради тебя одного. Больше всего на свете я хочу спасти тебя от себя самого. Мне становится хуже, Марк, я чувствую это, доктора это видят. Сегодня профессор Чхве сказал, что мои дни сочтены, мои 160 вполне могут превратиться в 150, 140, 100. Я ухожу раньше, чем планировалось, но это ведь не из-за не соблюденной привычки, правда? Хотя, даже если из-за нее, то я не жалею. Я узнал тебя в тот день, познакомился с парнем своей мечты Ли Минхёном. Никогда тебе лично в этом не признаюсь, но, да, Марк Ли, ты – парень моей мечты. А теперь, пожалуйста, прекрати так громко разговаривать с Джиён о моем здоровье, я хочу уснуть, но твой голос мешает. Помолчи, иначе я снова сяду слушать тебя вместо сна.»
День шестьдесят девятый
«Ты не перестаешь поражать, серьезно. Сколько ты уже сидишь под дверью моей палаты со своей гитарой? Кстати, я не знал, что ты так хорошо играешь. Джено тоже любит играть, вы с ним чем-то похожи, оба скучные, не смешные, играете на гитаре и невыносимые идиоты. Я скучаю по вам обоим. Скучаю так сильно, что против воли слезы катятся по щекам. Это невозможно терпеть. Вчера попросил Джиён удвоить дозу успокоительных, но оказалось, что мне и так вводят двойную. Вообще не чувствуется, бракованные, что ли, или это моя боль сильнее, чем действие морфина? Думаю, что должен тебе сказать, моя опухоль все растет, наверное, в той же прогрессии, что и чувства к тебе – стремительно быстро. С утра был на МРТ, но лучше бы не был, правда. Профессор Чхве сказал, что я не доживу до апреля. А я вообще-то лето люблю, знаешь? Хотел бы провести с тобой лето: покупаться в море, облиться арбузным соком (ты говорил, что любишь арбуз, я помню), закопать тебя в песке, прятаться от палящего солнца в тени раскидистых деревьев, отправиться в путешествие в Канаду (ты же давно там не был, верно?), мы могли бы брызгаться в фонтане в парке, сходить в океанариум, я бы сказал, что самая мерзкая рыба похожа на тебя и даже бы не соврал! Я так много еще хочу сделать с тобой, Марк, что, клянусь, если завтра ты снова придешь, то я не выдержу и сделаю шаг тебе навстречу.
Кстати, ты все еще мне снишься, все еще каждый день по два раза: обеденный сон и ночной. Ночью я даже иногда думаю, что ты лежишь рядом со мной, как и раньше. Повсюду этот твой запах, повсюду ты. Я правда схожу без тебя с ума. Это безумие – любить тебя так сильно. Я не говорил тебе этого никогда, но я люблю тебя. Люблю так сильно, как никого и никогда не любил, и именно от этого становится еще тяжелее. Любовь – это дар? Вовсе нет. Любовь – это проклятье. Ты мой личный грех, за который я и проклят.
Слишком пафосно говорю, но это ты виноват, как и всегда. Зачем ты играешь эти песни возле моей палаты? И еще, ты так красиво поешь. Я бы хотел засыпать под твой голос каждый день, как и тогда, когда позвонил тебе ночью. Если хочешь знать, то именно, когда ты запел, я понял, что пропал.»
День семидесятый
Марка не было слышно и видно в онкологическом отделении Донхёка весь день, который к слову близился к концу. Стрелки часов неумолимо клонились к одиннадцати вечера, а Донхёк все ждал, не прекращая надеяться, что Марк придет к нему и сегодня, заставит Донхёка сдаться ему и тогда уже будет наплевать. Да, Хёк живет одним днем, живет мгновениями, потому что для него завтра может не быть. Но для Марка все иначе, у Марка великолепное будущее с потрясающей карьерой, лучшими друзьями и обязательно любимым человеком. Один день Донхёка не должен забирать последующие годы Минхёна, младший Ли был в этом уверен. Но сегодня все с самого утра шло не так, сегодня Марк ему не снился, его запаха не было слышно и это пугало. Неужели конец правда наступил?
– Время принимать лекарства, – Джиён заходит с улыбкой в палату и Донхёк решает спросить у девушки, хотя и сам знает ответ.
– Марк приходил сегодня? – удивленный взгляд, а потом отрицательное мотание головой из стороны в сторону. Он так и знал. Донхёк так и знал.
– Наконец-то этот упрямец сдался и не будет вам больше хлопот приносить, – он выдавливает из себя улыбку и принимает таблетки от девушки, которая делает вид, что не замечает взволнованности на лице младшего.
– Я сейчас раздам пациентам лекарства и схожу в хирургическое отделение, – Джиён снисходительно улыбается и треплет Хёка по коротким волосам, – не беспокойся, я все узнаю.
Юноша поднимает взгляд полный благодарности на медсестру, бормочет тихое спасибо и глотает принесенные таблетки. Если Марк действительно сдался, то Донхёк должен знать об этом. Джиён выходит из палаты, тихо прикрыв за собой дверь, а Хёк вылезает из-под своего огромного одеяла и идет к розетке, где заряжается телефон. Если Марк действительно сдался, то и ежедневного сообщения тоже не будет. Руки почему-то трясутся, когда парень снимает блокировку экрана, в голове все как-то стучит громче обычного, сердце бьется быстрее нужного, а в глазах мутно, как будто Донхёк смотрит через стоящую пелену слез.
Марк:«Даже если завтра мы не увидимся, сегодня я тебя спасу» 31.12.2018
Марк:«Я все равно тебя не брошу» 01.01.2018
Марк:«Чон Джиён снова меня прогоняет. Я еще вернусь» 02.01.2018
Марк:«Эй, Ли Донхёк! Впусти меня в палату, пока Джиён не пришла!» 03.01.2018
Марк:«Я скучаю. Очень.» 04.01.2018
Марк:«Мне не хватает тебя. Не забирай себя у меня» 05.01.2018
Марк:«Пожалуйста» 05.01.2018
Марк:«Я знаю, что не могу спасти тебя, но дай мне возможность попытаться» 06.01.2018
Перед глазами у Донхёка текст начинает растекаться, буквы расшатываются и все вокруг начинает кружиться, как в огромном водовороте. Юноша отчаянно старается ухватиться за край стоящего рядом комода, чтобы удержаться на ногах, но не получается, рука проходит мимо, словно комода в комнате и вовсе нет, лишь плод больной фантазии Донхёка. Земля из-под ног улетает, глаза непроизвольно закрываются и все, что следует дальше – непроглядная темнота.
«Я же еще не дочитал» – последняя мысль, скользнувшая в сознании парня перед падением на холодный пол.
***
После десятичасовой (первой серьезной) операции юноша спешит в нужное отделение к нужной палате к самому нужному человеку из всех. Марка сразу удивляет, что на входе нет никого из персонала, что за сестринской стойкой не Джиён, которая вечно его прогоняет, что дверь в палату немного приоткрыта. Марк тихо заходит внутрь, как делал на протяжении всех десяти дней, пока Донхёк спал, а Джиён отвлекалась, но внутри никого нет. Постель пуста, простыни холодные, в душе не слышно шума воды. Донхёка здесь уже нет.
– Марк! – Джиён показывается на пороге комнаты вся взлохмаченная и уж слишком взволнованная.
– Где Донхёк? – собственный голос звучит как-то отдаленно, еще никогда в своей жизни Марк так сильно не боялся услышать ответа.
«Ты не мог. Не мог. У нас еще есть время. Еще осталось девяносто дней. У нас еще девяносто чертовых дней, Донхёк.»
– Я искала тебя, – девушка вздыхает и Марк убеждается, что что-то точно случилось, – он тебя ждал.
========== 2.3 ==========
Комментарий к 2.3
я пообещал ответить тебе на заданный когда-то вопрос: есть ли лимит у счастья?
а ты пообещала мне запомнить мой ответ, так вот, нет, у счастья нет лимитов и нет пределов.
День семьдесят первый
Что есть свобода? В общепринятом понятии это наличие возможности выбора вариантов исхода события, соответственно, неимение этого равносильно неволе. Марк всегда считал свободу своим главным жизненным приоритетом, что может человек, скованный жизнью? Ничего, ведь как говорил Виктор Гюго: «человек создан не для того, чтобы влачить цепи, а для того, чтобы, расправив крылья, высоко парить над землей». Вот и Марк высоко парил в бескрайнем небе, пока однажды не встретил того, чьи неподъемные цепи хочется влачить. Ли Донхёк сам по себе являет неизбежность, он самый настоящий раб своей жизни, не имеющий права выбора. В то время как Марк наоборот хозяин, он в праве принимать решения и нести за них ответственность, но что, если хозяин жизни осознанно выберет стать ее рабом? Все пойдет совсем не так, как должно идти. Человек не должен выбирать неволю, когда имеет право на свободу. Донхёк, по-крайней мере, именно так и думает, в отличие от Марка, который хоть и считает свободу важнейшей ценностью жизни, сознательно от нее отказывается.
– Марк? – Голос Джемина звучит где-то вдалеке, словно из другого измерения доносится отголоском, взывающим вернуться в реальность. Юноша поднимает голову и встречается взглядом с взволнованной парой друзей Донхёка, только-только примчавшихся в больницу. – Что с ним?
Что с ним? Он умирает. Что с ним? Марк ничего не может сделать. Что с ним? Конец.
– Я не знаю, – голос как будто и не его вовсе, тусклый и еле слышный, – даже меня к нему не пускают.
Ренджун присаживается на соседнее кресло и мягко, как-то по-родному притягивает парня к себе. Его объятье теплое, насквозь пропитанное поддержкой и безмолвным криком «я рядом», которые так сейчас нужны каждому в этом больничном коридоре, его объятье забирает всю боль, всю тяжесть и весь груз вины, вызванный тем, что Марк сегодня не успел прийти. Он опоздал, когда был так нужен. Ренджун пахнет хвоей, его бирюзовый свитер немного колючий, а ладошки, как и у Хёка, холодные. В голове канадца проносится вихрь воспоминаний, связанный с Донхёком, ладошки которого всегда хочется согреть.
– С ним все будет хорошо, – тихий шепот в районе левого уха, который больше похож на самовнушение и спокойнее от которого совсем не становится, но Марк все равно кивает. Ренджуну и Джемину сейчас не легче, чем ему самому, и он это понимает.
Джемин опускается в кресло рядом с Джуном и устало потирает красные, от бессонных ночей, глаза. Ему тоже хочется верить, что все будет хорошо, что Донхёк поправится и они снова будут счастливы еще хотя бы один день. Но это сложно, сложно тешить себя надеждой в будущее, когда точно знаешь, что его нет. Джемин так не умеет.
– Я боюсь, – бормочет На куда-то в пустоту светлого коридора и его голос эхом отзывается в сознании двух других парней, ведь каждый из них боится.
– Не надо, – Марк, отстранившись от Хуана, откидывается на спинку кресла, – боязнь определяет причину, а значит, ты признаешь факт его смерти.
Джемин поворачивается лицом к старшему, где-то в глубине души надеясь почерпнуть его неиссякаемой веры в Донхёка. Марк не признает скорую смерть парня, в отличие от всех остальных, и Джемин даже задумывается, что именно этой непоколебимой верой он смог вновь вдохнуть в Донхёка жизнь.
– Ты говоришь, как Донхёк, – Ренджун мягко улыбается, понимая, что именно Донхёк разглядел в Марке.
– А ты не признаешь тот факт, что он умирает? – Джемину бы тоже хотелось, как и Марк, верить только в лучшее, но не получается, правда не получается.
– Пока я это не признаю, для меня этого не произойдет, – старший пожимает плечами, продолжая цитировать Донхёка, – отрицание неизбежного не всегда хорошо, но сейчас я верю в него и верю, что он сможет выкарабкаться. Он не сдастся, потому что мы его здесь ждем.
Джено всегда говорил, что вера – это самое важное, что только может быть в жизни каждого человека. Джемин никогда не придерживался этого мнения, спорил при каждом удобном случае, доказывая, что вера ничего не значит и ничего не стоит, ведь ее нельзя увидеть, нельзя ощутить, а соответственно, она ничего не дает. Но сейчас юноша готов был поклясться, что в глазах интерна мерцала именно вера, вера в лучшее, вера в Донхёка, который для Марка и был воплощением этого самого лучшего. Марк верил и этим заставил Джемина проникнуться к себе уважением.
– Однажды один хороший человек сказал мне, что самая трудная вещь в мире – верить в кого-то безоговорочно сильно, верить до конца и без каких-либо оснований, – Джемин поднимается с кресла и останавливается напротив собеседника, пока Ренджун сдавленно выдыхает, вспоминая, чьи это слова. – Спасибо, что так сильно веришь в Донхёка.
На протягивает ладонь для рукопожатия, которую Ли тут же сжимает в своей. Наверное, самое сложное для Джемина было принять факт неизбежной потери друга, а сейчас, когда он справился с этой задачей, появляется некий Марк, уверенно заявляющий, что это ничего не значит. И Джемин подчиняется этой уверенности, потому что внезапно для себя осознает, что смерть действительно не имеет значения, пока человек жив. А Донхёк жив.
***
Первое, что слышит Донхёк, приходя в сознание – гул аппарата искусственной вентиляции легких, стоящий рядом с его кроватью. Глаза открываются с трудом, веки тяжелые, а свет от ярких ламп нещадно слепит. Сначала парню даже показалось, что он уже умер и этот свет исходит от ворот рая, но потом до него донесся голос лечащего врача, прерывая тем самым ошибочное представление о той стороне жизни.
– Донхёк? Ты меня видишь? – знакомый старческий голос профессора Чхве, который достает свой фонарик и тут же начинает светить в глаза парня. Донхёк пытается пробормотать, что да, но обнаруживает на себе кислородную маску, а врач тем временем делает пометку в своем планшете. – Насыщение мозга кислородом упало, сейчас все приходит в норму, но пару дней придется полежать в реанимации, – поясняет врач, продолжая писать, – твоя мама в коридоре, я позову ее, если хочешь.
Хёк слегка отрицательно качает головой, ему не хочется сейчас видеть мать, причитающую и плачущую, сейчас хочется только к Марку. Совсем недавно Донхёк внезапно понял для себя, что нет в этом мире ничего надежнее звука голоса читающего Марка, а сейчас Хёку как раз таки и нужна была надежность. Надежность не в светлом будущем, а в настоящем моменте, и подарить ее мог только один человек.
– Он тоже здесь, – профессор Чхве, как и большинство работников больницы, знавший о тесной дружбе одного из интернов и пациента, как бы вскользь это бросает. – Джиён рассказала мне, что вы слегка повздорили и, если хочешь знать, тебе лучше, когда он рядом, – мужчина присаживается в кресло рядом с кроватью и пристально смотрит в глаза юноши, – лекарства не могут помочь в каких-то случаях, но люди иногда лучше любой пилюли.
Донхёк бы хотел ответить, что он знает, что Марк, как бы глупо не звучало, его единственное спасение, в котором он находит утешение. Он его отдушина во всем этом мире, он, как купол посреди комнаты, заполненной ядовитым газом, единственный может укрыть от скорой смерти. Донхёку кажется, что только Марк способен придавать незначительным вещам такую жизненную необходимость, только его слова, только его голос оседает в подкорке сознания после каждого разговора. Марк для Донхёка был тем, кто посадит на кровать и возьмет его ступни к себе на колени, когда стоять будет уж слишком тяжело, кто успеет поймать еще до того, как Хёк упадет, кто сможет дать ему именно то, в чем тот нуждается, когда он сам не успеет это понять. Он был тем, кто может услышать Донхёка тогда, когда он сам и слова не проронит. Два жалких месяца могли так сильно привязать Хёка к Марку? Вряд ли. Но так и случилось, за этот незначительный срок Марк смог заменить юноше буквально весь мир, который младший в нем же и отыскал. Любовь, и правда, не подчиняется времени.
– Я позову его, но не надолго, – профессор Чхве поднимается с кресла и, слегка похлопав Донхёка по ноге, выходит из палаты.
Марка хотелось увидеть до безумия сильно, прошло десять дней с их последней встречи, вроде бы не так уж и много, но казалось совсем иначе. Предвкушение скорого свидания даже сердце биться чаще заставляло, это было приятное волнение, как от ожидания объявления результатов важного конкурса, когда уже заранее знаешь, что победил. В этой жизни Донхёк, может быть, и проиграл, но зато получил свой утешительный приз, который уж точно был лучше, чем золотая медаль.
– Выглядишь ты еще хуже, чем обычно, – интерн появляется на пороге комнаты с легкой ухмылкой на губах. Он подходит ближе к кровати, и все внутри Донхёка болезненно сжимается при виде парня.
Большие темные круги виднелись под уставшими карими глазами, цвет лица был слишком бледным для полностью здорового человека, а искусанные в кровь губы ясно говорили о том, как сильно Марк переживал. Донхёк не хотел его доводить до такого, он бы предпочел видеть того сияющего Марка, каким старший предстал перед ним в день их первой встречи, но вышло все так, как вышло. Как ни крути, но Хёк все делает только ради Марка, все во благо его спасения, ведь его еще можно спасти. Или уже нет?
– Я соскучился, – на мгновение Донхёку показалось, что с этими словами в комнате заиграла целая симфония из звуков печали, боли и тяжелой усталости, – я знаю, что ты меня видеть не желаешь, но я все равно побуду с тобой, даже без твоего разрешения.
Младший Ли пытается улыбнуться, но получается не очень понятно, поэтому он просто протягивает к Марку руку, который тут же ее перехватывает своей. Все такие же ледяные. Минхён присаживается на край кровати, не выпуская чужую ладошку, а Донхёк закрывает глаза, снова чувствуя сонливость, вызванную препаратами. Но перед тем, как в очередной раз провалиться в глубину сновидений, он чувствует теплую ладонь, поглаживающую его растрепанные волосы.
День семьдесят третий
– Мне эта больница уже осточертела, – бормочет Донхёк, пока Марк очищает яблоки от красной кожуры.
– Хочешь сбежать? – раньше бы старший никогда не согласился помогать с этим, но сейчас, как бы безрассудно это ни было, учитывая, что Хёк в реанимации, он действительно готов такое устроить.
Юноша уже успел выучить Минхёна и, конечно же, он знал, что тот на такое вряд ли пойдет без веских причин, а потому бросает на парня заинтересованный взгляд. Сбежать, конечно же, хотелось, но только с Марком и желательно без возвращения обратно.
