Текст книги "Вопросы воспитания (СИ)"

Автор книги: Darr Vader

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

– Мы все для нее купили: миски, лежанку, ошейник. Для прививок она еще маленькая, но я уже записала ее на плановый осмотр к ветеринару.

– Кстати, о животных и врачах, – Альсина бросила беглый взгляд на мужа, – у тебя на следующей неделе поход к стоматологу.

– Нихера: у меня командировка. На месяц, – бросил Гейзенберг и стремительным шагом направился за падчерицей и ее парнем, – и чтобы я ее у нас в постели не видел. Мне там и так места мало, болтаюсь с краю, так еще и этот корм для блох будет мне свою шерстяную жопу на лицо укладывать.

– А против моей ты не возражаешь, – заметила Альсина ему вслед и рассмеялась, услышав сердитое, глухое бормотание Карла. Погладив Маришку по белой, шелковистой шейке, женщина нежно улыбнулась: она как-нибудь сама разберется, у кого будет место в ее кровати, а у кого – нет. Особенно, если этот кто-то уже третий раз пропускает визит к стоматологу.

========== Normal!AU VII ==========

– Ты куда собрался?

Голос Альсины догнал Гейзенберга уже на пороге; затылком чувствуя надвигающуюся грозу, Карл скрипнул зубами: по-тихому свалить не получилось, однако он был не из тех, кто легко сдается, поэтому бесстрашно повернулся к женщине с самым невозмутимым выражением лица. Леди Димитреску казалась спокойной, держала на руках изрядно подросшую и распушившуюся Маришку, блаженно растекшуюся по ее груди, и смотрела на Гейзенберга с затаенной претензией. Пальцы с длинными ногтями зарывались в белую шерсть ангоры, и урчание Маришки звучало на весь холл. Когда Карл заговорил, кошка нехотя приоткрыла глаза, мутные, зеленые, цвета воды в заболоченном пруду.

– По делам. Скоро вернусь, – Гейзенберг неопределенно махнул рукой, не собираясь распинаться о своих планах. Аккуратно, боком, он придвигался к двери, готовый выскочить в любой момент; осталось только дождаться, пока Альсина отвлечется или хотя бы моргнет – Карлу хватит и доли секунды, чтобы сбежать от своей боевой женушки, неумолимой и решительной, будто кельтская воительница. Иногда Гейзенберга заводил крутой нрав леди Димитреску: жить с такой бабой все равно, что черпать жидкий металл голыми руками, но иногда она бесила до зубной боли. Совсем не давала мужику расслабиться, так и пыталась покрепче ухватить его за яйца, забив на личное пространство. А Гейзенбергу нужна была свобода! Он не подкаблучник какой, чтобы сидеть безвылазно под задницей своей жены; даже если жопа у нее такая, что закачаешься.

– Я недолго. Если что – позвоню, – Гейзенберг, попятившись, положил руку на дверную ручку, стараясь не смеяться и не дергать плечами под взглядом Альсины. Лукавить перед ней было сложно: женушка, натренировавшись на своих вертлявых дочурках, раскалывала Карла как заправский агент КГБ. Да и сам Гейзенберг не умел ей врать; изворачиваться, выкручиваться, проталкивать нужные сделки – сколько угодно, акционеры и заграничные партнеры жадно глотали все, что он им предлагал, однако леди Димитреску будто бы видела Карла насквозь, и от этого становилось так смешно, что мужчина не мог сдержаться. А двухметровая стерва в шелках хоть бы моргала, но нет же, таращила на него свои желтые, как у упыря, глазищи и дышала, дразня сдобной ложбинкой между дебелых грудей, на которых так вольготно расположилась кошка.

– Ну, я пойду, да? Не хочу опоздать, а то сейчас такие пробки…

– Стоять, – одного слова леди Димитреску было достаточно, чтобы Карл застыл, взволнованно облизывая губы. Знал же, что нужно валить через окно или хотя бы через черный ход! – Позволь спросить: какие же срочные дела у тебя появились?

– По работе, – неохотно процедил Гейзенберг, стараясь не встречаться с женой взглядом, – нужна моя подпись.

– Почему контракты не отправят по факсу? – въедливо продолжала леди Димитреску, почесывая шейку блаженствующей Маришки. – Или не передадут с курьером? Зачем тебе вдруг понабилось в офис в субботу? Сегодня выходной, там никого нет.

– Я… там кое-что забыл, – выдавил Карл, чувствуя себя альпинистом, у которого рвалась страховка. Вот он еще держится над бездной, однако от неминуемого падения его отделяло лишь несколько секунд. Альсина вздохнула, трепеща крыльями носа, опустила ресницы, расслабившись лицом, от чего черты женщины смягчились, однако Гейзенберг достаточно хорошо ее знал, чтобы понимать, что это нихера не значило. Пусть сейчас леди Димитреску казалась умиротворенной, через минуту она могла так схватить его за жопу, что не вырвешься.

– И что же ты там забыл, мой дорогой? – сладко пропела женщина, улыбнувшись. – Уж не свою ли совесть?

– А… чего? – опешил Гейзенберг; он, конечно, ждал претензий, но не таких. Мужчина думал, что Альсина начнет упрекать его в невнимании, в том, что на работе он бывает чаще, чем дома, а свободное время предпочитает проводить не с семьей, а в пабе или в клубе за игрой в бильярд, что, разумеется, было полной туфтой. Просто Карлу иногда тоже хотелось немного отдохнуть. Гейзенберг же не предъявлял благоверной, что она по вечерам иногда уходила на какие-то мутные выставки и поэтические вечера, в театр вместе с Гандонной Беневиенто или, прихватив дочерей, отправлялась на целый день по магазинам. Карл тоже мог бы возмутиться, однако молчал, терпеливо ожидал супружницу, прямо как старый пес, а самого, как ту же псину, и за порог не пускали! Мужчина нахмурился, дернул шеей, мысленно готовясь к ссоре. Без боя сдаваться он не собирался! Дома и так женщины обложили Гейзенберга со всех сторон, сынок – его опора, наследник, – еще слишком мал, чтобы выдерживать их натиск наравне с батей, а Альсина слишком привыкла командовать, но Карл не прогнется. Если он решил, что пойдет сегодня в бар, значит, он идет сегодня в бар!

– Ты что, все забыл? – ужаснулась леди Димитреску, и у мужчины вмиг пересохло в горле. Так, о чем он мог забыть? Чей-то день рождения? Их годовщина? Нет, список дат хранился у секретарши, которая всегда своевременно напоминала боссу о важных семейных мероприятиях. Тогда что? Гейзенберг сморщился, на лбу у него выступили, покраснев, вены от напряжения, но в голове было пусто, и только где-то в районе гипофиза билась мысль, что приятели ждут его в баре, наливаются темным пенным элем и играют в дартс и настольный футбол, пока Карл тут распинается перед своей женой.

– О чем это я забыл? – мужчина нахально повел плечами, сунув руки в карманы. – Я все прекрасно помню.

– Тогда куда же ты собрался в таком случае? – ласково осведомилась Альсина, недобро прищурившись.

– Я же сказал: дела! Срочные, мать твою! Я же потом вернусь.

– Когда это – потом?! – женщина повысила голос на несколько октав, начиная свирепеть. Карл, замявшись, почесал в затылке.

– Ну… например, завтра. Вот завтра я точно буду свободен, а сегодня – извини, моя котлетка, я должен идти.

– Ты обещал, ненаглядный мой, – прогрохотала леди Димитреску, и Гейзенберг, скрипнув зубами, замер на пороге.

– Язва моя, чума, боеголовка моя ядерная, я ни в коем случае не отказываюсь от своих слов…

– В таком случае иди и помоги Бэле и Даниэле с репетицией! – отчеканила Альсина, грозно потрясая Маришкой. – Ты обещал моим девочкам, милый, а премьера уже через неделю.

– Так впереди еще целая неделя! Куда торопиться?! – Гейзенберг предпринял последнюю попытку улизнуть от жены, заранее зная, что она обречена на провал; леди Димитреску всегда шла напролом, как чертов танк, рвалась вперед с мощью авианосца, и проще было послушаться, чем выстоять против такой громады. Тем более, мужчина действительно начал вспоминать, что, кажется, говорил девочкам, что поможет им репетировать спектакль, который ставили в любительском театре при местном дамском клубе, в котором состояла Альсина. Сам бы Гейзенберг в жизни до такого не додумался, наверняка это придумала его благоверная.

– Иди и помоги моим девочкам. Не может же тебе быть так сложно провести время с нашими дочерьми, – леди Димитреску сделала особое ударение на последние слова, и Карл понуро опустил плечи. Такого смачного облома с ним не случалось с тех пор, как у него сорвалась крупная поставка оборудования в Румынию; тогда Гейзенберга прижали конкуренты в лице одной бледной, напыщенной суки, однако ему удалось все решить почти без проволочек, а сейчас придется остаться и изображать полоумного мужика в кружевном воротнике из пьесы, в которой собирались участвовать Бэла и Даниэла.

И нахера им сдался вообще этот театр?! Кассандра прекрасно жила без него и ничего; правда, мошка увлекалась фотографией и шитьем, но Карла к этому приплести не пыталась, а по полной использовала своего парня. Почему бы Бэле и Даниэле не поступить так же? Обе ведь с кем-то встречались, однако берегли этих чертей, не рисковали знакомить их с родителями. Паршивки. Вот и воспитывай детей после этого!

Что будет, когда Элоиза, его сахарочек, начнет интересоваться парнями, Гейзенберг даже думать не хотел. Прихлопнет же любого, каждого, как сраного клопа, кто посмеет позариться на Элоизу, любимую батину тефтельку.

Губы Альсины тронула благостная улыбка, взгляд прояснился и потеплел, когда Карл, обреченно подволакивая ноги, побрел в сторону холла; поймав мужа за плечо, леди Димитреску прижалась к нему, потираясь щекой о его висок. Гейзенберг глухо заворчал, отворачиваясь, но сбивчиво вдохнул, стоило женщине прижаться губами к его шее, колючей от проклюнувшейся щетины.

– Спасибо, родной. Хорошо, что ты все-таки решил остаться – для девочек очень важно проводить с тобой время.

– Конечно! Как же без бати-то? Без бати никак, – буркнул Карл, старательно игнорируя ощущение того, что его крупно развели. Нет, он был совсем не против побыть с Бэлой и Даниэлой, однако немного выводило из себя, что им вертели, как хотели. Как Донна управляла своими марионетками, так Альсина распоряжалась мужем, как чертовой куклой! Туда не ходи, это сделай, а то не делай; совсем раскомандовалась, вздохнуть свободно лишний раз не дает.

Однако Гейзенберг сам на это подписался; вот же… блять! Только немного потеряешь бдительность с этими бабами, и все, пустят в оборот.

– Сегодня на ужин будут стейки, – искушающе проворковала леди Димитреску; Гейзенберг, все еще пребывавший в мрачном расположении духа, заинтересованно встрепенулся. Мясо он любил, поджаристое снаружи и сочное, кровавое внутри, но Альсина пичкала его до омерзения полезной рыбой, овощами и диетической курицей, потому что в последнее время мужчину мучила изжога и тяжесть в желудке; а сегодня – смотрите-ка! – стейки! Ух, холера, знала, чем его зацепить!

– Я бы предпочел другое мясцо, – Карл, положив ладонь на бедро Альсины, с удовольствием сжал пальцы, а после – слегка шлепнул женщину по крепкой ягодице. Леди Димитреску кокетливо охнула, хлопая ресницами, и Гейзенберг усмехнулся, уже не так сильно жалея, что остался дома. В конце концов, чего Карл там не видел, в этом баре? Что, сложно порепетировать с девицами, которые ему практически родные? Да и Альсина довольна, а это тоже многого стоит.

– Изголодался, мой хороший? – леди Димитреску погладила Гейзенберга по щеке, огибая пальцами его скулу и линию подбородка, и кончиками ногтей пощекотала мужскую шею; Маришка, своенравно помахивая белым пушистым хвостом, осоловело косилась на Карла. Острые кошачьи ушки подрагивали, словно она прислушивалась к разговору.

– Еще как! Так что я рассчитываю к концу дня быть сытым и усталым.

– О, я тебя накормлю, дорогой. А потом – как следует уложу в постель, – пообещала Альсина и рассмеялась, почувствовав руку мужу на своем бедре; Гейзенберг тискал, мял и гладил, от чего женщина раскраснелась, дико блестя глазами, однако вскоре она отстранилась, силясь выровнить дыхание, и деловито поправила чуть сбившееся декольте, по-прежнему удерживая Маришку на руках.

– Но сначала – репетиция. Бэли и Дани тебя ждут.

– О, я их так отрепетирую, что мало не покажется! Пьеса от зубов отскакивать будет! – самодовольно заявил Гейзенберг, вдохновленный, решительный, готовый уже выйти на сцену и отстрелять все роли без суфлера. Вот это женщина: сначала в бараний рог скрутила, а потом так зарядит, что лететь и гореть будешь ярче фейерверка. На прощание шлепнув жену по смачному, налитому заду, Карл направился в библиотеку: голоса Бэлы и Даниэлы доносились оттуда; однако, чем ближе мужчина подходил к приоткрытой двери, тем яснее становилось, что репетиции, скорее всего, не будет. В комнате звенели девичьи голоса: разъяренный, возмущенный крик Бэлы и истеричный, полный слез и затаенного гнева визг Даниэлы. Гейзенберг сбавил шаг, прислушиваясь; входить и вмешиваться не хотелось, для здоровья куда безопаснее не вставать между этими двумя фуриями. Мужчина уже планировал вернуться к Альсине, чтобы она сама утихомирила распалившихся дочерей, когда Даниэла выпалила:

– …Неудачник! Ты встречаешься с полным неудачником и завидуешь, потому что мой парень уже многого добился в жизни!

– Серьезно?! То есть, этот лопоухий тролль – действительно твой парень?! – Бэла едко рассмеялась. – Великолепно, Дани, ты просто превзошла саму себя!

– Он не лопоухий! – взвилась Даниэла, на что ее старшая сестра презрительно фыркнула:

– Его ушами можно заменить спутниковые тарелки. И вообще… разве он не живет до сих пор с родителями?

– Мы, знаешь ли, тоже живем с родителями!

– Я могу съехать в любой день, – самодовольно изрекла Бэла, – просто не хочу оставлять маму. А вот ты думаешь только о себе. Эгоистка!

– Дура! – не осталась в долгу Даниэла. – Что ты ко мне привязалась?! Меня все устраивает!

– Не устраивает, раз ты начала этот разговор.

– Я просто не понимаю, что ты нашла в этом лузере! Позавидовала Кассандре и взяла первого встречного?

– Тогда ты своего нашла на свалке! Хотя нет… на болоте! Он ведь там вырос, среди аллигаторов, которые этого страшилу приняли за своего.

Гейзенберг присвистнул: вот это поворот! Кажется, скандал достиг критической точки, еще немного – и девчонки вцепятся друг другу в волосы. По-хорошему с этим разбираться стоило леди Димитреску, однако Карл, как-никак, глава семьи, хозяин дома, так что нечего тут устраивать хер пойми что!

Элоизе так ссориться будет не с кем; не порядок! Может, намекнуть Альсине на еще одного ребенка? Мошки ведь скоро совсем разлетятся, а Гейзенберг привык, что у них полный дом детей. Вот бы была еще одна дочка, их имбирный пряничек; похер, что скоро внуки пойдут, старым Карл Гейзенберг себя не чувствовал.

Поэтому он резво влетел в библиотеку, где друг напротив друга стояли бледные от злости девушки, встрепанные, с горящими, словно у ведьм, глазами, и гаркнул во всю силу голосовых связок, от чего Бэла и Даниэла пугливо шарахнулись в стороны:

– А ну, тихо! Устроили тут, понимаешь, грызню!

– Она первая начала, – захныкала Даниэла, указывая пальцем на сестру, – она не хочет, чтобы я была счастлива!

– Неправда! – Бэла негодующе топнула ногой. – Это все Даниэла! Как она начала встречаться с этим типом, так стала вести себя… просто невозможно!

– Как будто тебе принц достался, – девушка скривилась, манерно поправляя свои рыжие локоны; ее белокурая сестра набрала полную грудь воздуха, готовясь вновь разразиться яростной тирадой, но Гейзенберг опередил пышущую буйством Бэлу:

– Хватит, девочки, не ссорьтесь. Нашли из-за чего ругаться. Я уверен, что оба ваши парня – те еще доходяги и стоят друг друга.

– Эй! – ощетинилась Даниэла, а Бэла, мгновенно позабыв о разногласиях с младшей сестрой, строптиво поджала губы.

– Не говори так! Ты их совсем не знаешь.

– И знать не хочу, мне плесени Кассандры хватает по самые гланды.

– Лукас не плесень, – обиженно вставила Даниэла, и мужчина ехидно оскалился:

– Да, он не плесень. Он – черт лопоухий. Верно, солнышко? – обратился он к захихикавшей Бэле, пока Даниэла, красная, будто цветок гибискуса, топала ногами.

– Вы ужасны! Я все маме расскажу! Только она меня понимает!

– О да, – серьезно кивнул Гейзенберг, – иди и расскажи ей, что у тебя отношения с каким-то парнем, которого даже твоя сестра считает пугалом.

– Главное: каким я его считаю. А для меня он замечательный. Самый лучший, ясно?! – Даниэла смерила сестру и отчима гордым взглядом, и Карл примирительно поднял руки.

– Все с тобой понятно, малышка. Раз так – не буду спорить, сама разберешься. Тебя это тоже касается, – мужчина искоса взглянул на Бэлу, – лезть не буду, пока сами не попросите. И с матерью вам самим поговорить придется. Но если надо будет, я прикрою.

Даниэла, счастливо хлопнув в ладоши, звонко рассмеялась, а Бэла налетела на Гейзенберга, повисла на нем, обвив руками шею, и крякнувшего Карла повело в сторону; рыжая, вцепившаяся в мужчину с другого бока, помогла вернуть ему равновесие, но под весом девушек Гейзенберг шатался и только щурился, пока они благодарно зацеловывали его щеки.

– Ты лучше всех! – прощебетала Даниэла ему прямо в ухо, едва не оглушив. – Хорошо, что ты у нас есть. Без тебя наша семья была бы совсем не такой счастливой.

– Это все потому, что в детстве я съел четырехлистный клевер и закусил кроличьей лапкой, – просипел Карл, донельзя польщенный и растроганный, прижимая к себе девушек. Хорошие у него все-таки дети; только парни у дочек все какие-то… охламоны.

========== Normal!AU VIII ==========

Комментарий к Normal!AU VIII

Небольшой эксперимент в рамках Normal!AU, раскрывающий часть предыстории леди Димитреску и ее отношения с семьей. Родственники Альсины и Карла являются оригинальными авторскими персонажами автора и созданы с целью дополнить образы и заполнить пробелы в истории альтернативной вселенной.

У леди Димитреску были весьма напряженные отношения с родителями: требовательная чопорная мать и суровый, исполненный высокомерия отец редко бывали ею довольны. Появление в семье трех приемных внучек их не слишком обрадовало, брак с Гейзенбергом они окрестили мезальянсом, даже внешность Альсины считали состоящей из сплошных изъянов, хотя она была поразительно похожа на лорда Димитреску – мужчину рослого, статного и крайне гордого, однако то, что у него принимали за достоинства, в его дочери принимались как недостатки. Это было обидно; в юности замечания родителей, их едкие комментария и упреки воспринимались очень болезненно, но именно такое хлесткое обращение закалило леди Димитреску, научило идти к своей цели, не сворачивая с курса. Сердце Альсины отчаянно жаждало похвалы отца или ласки матери, но леди Звенислава надменно поджимала губы и, изящно взмахнув шелковым веером, говорила, что белое платье с оборками дочери не идет и выглядит она в нем как разряженный ледоруб, а отец советовал не так сильно расправлять плечи и при возможности сгибать колени, чтобы казаться ниже ростом, ведь мужчины любят миниатюрных, нежных леди, а не девиц с тяжелой поступью кавалериста и руками, которые способны гнуть подковы.

И не важно, что эти самые руки Альсина унаследовала именно от батюшки, порицали именно лели Димитреску, тогда совсем юную девушку, словно в этом была ее вина.

Альсина старалась, очень старалась быть примерной дочерью, слушалась мать и отца, пока не поняла, что их советы с ней не работали. Надежда снискать их расположение еще была, а вот терпение после совершеннолетия стремительно иссякало; помимо ширины плеч и поистине рыцарской выправки, леди Димитреску переняла от родителей также решительность, упрямство и целеустремленность. У леди Звениславы и ее благородного супруга никак не могло получиться тихой покорной дочери, и в один прекрасный день Альсина устала бороться с предубеждениями и родительской враждебностью и предпочла просто быть собой. А почему нет? Матушка и отец и так были ею всегда недовольны, так к чему стараться, превращая свою жизнь в гонку за недостижимым идеалом? Лучше Альсина Димитреску сама станет тем образцом, к которому все будут тянуться, но ни один не сможет достичь тех же высот, что и она.

Первым вызовом стало курение, затем – уроки вокала; туфли на каблуках, делавшие ее еще выше и внушительнее, фасоны платьев, подчеркивающие грудь и бедра, украшения, шляпы, темная помада, вызывающе смотревшаяся на молодой девушке… Отец демонстрировал свое неодобрение, запираясь в кабинете и не разговаривая с дочерью месяцами, мать прямо заявляла, что ей стыдно появляться в обществе вместе с Альсиной, которая в ответ только улыбалась. Сквозь обиду, досаду и разочарование изображала равнодушие к словам леди Звениславы и наряжалась в ярко-красное атласное платье с черными перчатками, а прическу украшала перьями, и в таком виде выступала на сцене, не как наследница аристократичного рода, а как женщина, которой нравилось петь.

Хотя, по заверениям леди Звениславы, у нее не было ни толики таланта.

Против удочерения родители выступали единым фронтом, Альсине пришлось в одиночку выдержать целую бурю, однако она стояла на своем. Она уже обожала своих девочек, и слова родителей о том, что теперь ни один мужчина не ней не женится, ничуть не тронули леди Димитреску. Можно подумать, она пойдет замуж за первого встречного! Нет, ее мужем станет только тот, кто полюбит и саму Альсину, и ее дочерей, трех малюток, с первого мгновения покоривших сердце женщины. Бэлу, Даниэлу и Кассандру невозможно было не любить; Альсина никогда не воспринимала девочек как сирот, которых она осчастливила. Нет, это были ее дети, ее дочери, без них леди Димитреску не представляла своей жизни и хотела стать для девочек самой лучшей матерью; не такой, какой была требовательная, скупая на нежности леди Звенислава. Альсина забрала Бэлу, Кассандру и Даниэлу, готовясь к тому, что родители окончательно отвернутся от непокорной, своевольной дочери, однако лорд и леди Димитреску отнеслись к приемным внучкам прохладно, но без открытой враждебности, с удивительным спокойствием приняли их присутствие в фамильном замке, чтобы через какие-то несколько месяцев превратиться в любящих бабушку и дедушку, готовых дни напролет проводить рядом с девочками. Альсина даже немного ревновала, глядя, как лорд Димитреску катает на плечах Даниэлу или разбирает бумаги, пока Бэла рисует, сидя рядом с ним за письменным столом. Кассандра была любимицей леди Звениславы: женщина часто брала ее с собой на прогулки, читала девочке сказки на ночь и вместе с ней ходила на уроки живописи, чтобы резвой, неусидчивой Кассандре было не так скучно; любовь, которую лорд и леди Димитреску экономили для собственной дочери, они щедро дарили ее приемным девочкам, и это было… несправедливо. Нечестно. Как будто Альсина не заслуживала заботы, сочувствия и тепла. Однако теперь у нее были ее дочки; ее было кому любить, поэтому холодность родителей ранила не так сильно. Было еще больно, но уже не резало, как по живому, а слегка саднило, покалывало, как при судороге. Разве что теперь леди Димитреску из неугодной дочери становилась еще и никудышной матерью, не способной справиться с тремя дочерьми, которых оказалась не в состоянии родить, вот только Бэла, Кассандра и Даниэла обожали ее такой, несовершенной, недостойной, не достаточно талантливой и красивой.

А потом появился Гейзенберг, мужчина, который умел смотреть так, что Альсина под его взглядом чувствовала себя голой и единственной женщиной на Земле. Стоило ли говорить, что совсем не такого зятя хотели лорд и леди Димитреску?

Это была не просто ссора, когда родители вдвоем нападали на Альсину, словно пара слепней на несчастную, измученную Ио, грянул самый настоящий скандал. Альсину нарекли и предательницей семьи, беспутной девкой, бесстыдницей и развратницей, которая совсем не думала о детях. Отец грозил, что откажется от нее, что ему не нужна дочь, которая постоянно его позорит, а мать предпочитала молчать, но от ее горделивой позы, царственного поворота головы и презрительного взгляда веяло арктическим холодом, и Альсина замерзала, казалась себе маленькой, беспомощной, ребенком, который остро нуждался в любви и ласке, а получала лишь пощечины.

Странно вышло: люди, которые должны были любить Альсину, беспрестанно демонстрировали свое пренебрежение и недовольство, а чужие дети, которым леди Димитреску заменила мать, и Карл Гейзенберг, мужлан, грубиян и циник, любили ее, любили так сильно, что с ними Альсина отогревалась, оживала и расцветала. Ощущение внутреннего спокойствия и уверенности стоило того, чтобы оставить фамильный замок Димитреску, все эти годы бывший таким негостеприимным для единственной наследницы рода.

Леди Звенислава не хотела отпускать девочек с Альсиной, но Даниэла, Кассандра и Бэла сами не захотели расставаться с матерью, что очень обидело леди Димитреску; мать была уверена, что девочки решат остаться с приемными бабушкой и дедушкой, не рассчитывала, что дети привяжутся к Гейзенбергу, которого считала невоспитанным, шумным и грязным иммигрантом. Разве годился такой мужчина в мужья дочери лорда Димитреску?

Однако именно он заменил Кассандре, Бэле и Даниэле отца, чего леди Звенислава никак не могла простить Альсине.

– Из всех глупостей, что приходила тебе в голову, эта самая вопиющая, – высказывала мать на прощание Альсине; отец, по обыкновению, закрылся в кабинете и не собирался даже проводить девочек. – Связать свою жизнь с таким человеком… если уж тебе нет дела до своей жизни и собственных родителей, то, может, пожалеешь хотя бы своих детей? Что будет с девочками, когда он тебя бросит?

– Ах, мама, ты всегда знала, как меня поддержать, – медово улыбнулась Альсина; она не могла показать, как сильно ранили ее слова леди Звениславы; рядом были дочки, которые с радостью предвкушали поездку, а Карл ждал их внизу. Обстановка накалилась настолько, что леди Димитреску была готова сбежать без вещей, поскорее оказаться подальше от пышущей возмущением и негодованием матери, но чувство собственного достоинства, которое ее родители так часто использовали как мишень, не позволили Альсине дрогнуть перед леди Звениславой, безжалостной, холодной, словно зима.

– Напоминаю, что я в первую очередь всегда думала только о твоем благе, – когда леди Звенислава взмахнула рукой, варварски великолепный браслет из бриллиантов и рубинов рассыпал снопы искр, отражая свет гранями камней. – Если бы ты побольше прислушивалась к любящим тебя родителям, то давно устроила бы свою жизнь должным образом, а не уходила к мужчине, не имеющем представления о манерах. Я понимаю, ты уже далеко не девушка, но нельзя же так отчаиваться!

Альсина молчала; когда-то она еще пыталась убеждать, уговаривать мать, но со временем поняла, что это бесполезно. Для леди Звениславы Димитреску существовало только ее, истинно верное мнение; все остальные, включая ее собственную дочь, были не правы и совсем не разбирались в жизни.

– Отец не простит твой отъезд, – визгливо возвещала леди Звенислава, следуя за Альсиной, которая с чемоданом и дочерьми спускалась вниз по мраморной лестнице. Каблуки звонко били по полированному золотисто-кремовому мрамору, тяжесть чемодана оттягивала руку, а девочки прыгали по ступенькам, считая все игрой; Гейзенберг ждал их внизу и курил; в просторном холле сизый дым повис пеленой, как туман, и леди Звенислава принялась лихорадочно обмахиваться веером. Когда Кассандра, отпустив ладошку Бэлы, бросилась к Карлу, женщина совсем не аристократично кинулась за приемной внучкой.

– Довольно! Меня утомил этот фарс! Ты никуда не едешь с этим человеком, и девочки остаются! Это… это же просто смешно! Возмутительно! Немыслимо! Моя дочь, наследница семьи Димитреску – и с этим… этим…

– С этим со всех сторон охуенным мужиком, – закончил за нее Гейзенберг и расхохотался, держа на руках Кассандру; зажав в зубах тлеющую сигару и пыхтя, словно локомотив, клубами седого дыма, мужчина забрал чемодан из рук побледневшей под слоем пудры Альсины, – не задерживайся. Мы тебя на улице подождем.

– Не смейте распоряжаться в моем доме, – взвилась леди Звенислава, дрожа от негодования, – если вы соблазнили мою дочь с целью получить выгоду от нашей семьи, то ничего не выйдет! Милорд мне так и сказал: этот голодранец не получит и ломаного гроша, даже если…

– Отъебись, стрыга старая, – тихо попросил Гейзенберг, наклонившись к женщине; Звенислава Димитреску, не привыкшая к такому обращению, хапнула ртом воздух и резко замолчала, опешивше клацнув зубами. Карл внимательно посмотрел на нее поверх сползших на кончик носа очков и неприятно ухмыльнулся, вдохнул, крепко затягиваясь сигарой, пепел с которой осыпался на паркетный пол, блестящий ледяной гладью. Пользуясь временным затишьем, Альсина подхватила на руки Бэлу и Даниэлу и подошла к матери, которая стояла, будто оглушенная, осоловело хлопая ресницами. Чтобы поцеловать леди Звениславу, невысокую, элегантную, с узкими запястьями и тонкой шеей, Альсине пришлось нагнуться; от матери пахло перечной мятой, кипреем и розой, и этот аромат на мгновение вернул женщину в детство, заставляя ее вновь почувствовать себя маленькой и ни на что не годной.

Но Бэла обняла Альсину за шею, а Гейзенберг стоял и смотрел на нее так, что леди Димитреску начинала верить, что ей хватит сил раздвинуть горы голыми руками, поэтому она без сожаления переступила порог замка, ударив каблуком по каменным плитам крыльца, и вышла в прохладные, пахнущие лесом и дождем сумерки вслед за Гейзенбергом. Девочки махали приемной бабушке на прощание, Альсина шла вперед, не оборачиваясь; только перед тем, как сесть в машину, она посмотрела на стоящую в дверях мать и улыбнулась.

– Передай отцу, что я его люблю, – попросила Альсина; леди Звенислава поджала дрожащие губы и вскинула голову, похожая на королеву, которую возвели на эшафот.

– Если ты, как утверждаешь, любишь нас, своих родителей, которые всю жизнь пеклись о тебе и заботились, то никуда с девочками не поедешь.

– Я сейчас двигатель посажу, – сварливо напомнил сидящий на водительском сидении Гейзенберг, – поехали! Я хочу свалить отсюда до полуночи.

– А что будет в полночь? – спросила Даниэла, сидящая между Бэлой и Кассандрой; мужчина ухмыльнулся, поправляя зеркало заднего вида так, чтобы видеть сразу трех девочек.

– Ваша бабушка превратится в летучую мышь и отправится за нами в погоню. Поэтому мы поедем очень быстро, чтобы эта ведьма до нас не добралась.

– Не говори так о моей матери, – потребовала Альсина, занимая переднее пассажирское место; ее дочери, прижавшись друг к другу, азартно верещали, Гейзенберг курил и выдыхал половину дыма в салон, а леди Звенислава, будто не в силах поверить, что ее дочь все же уезжает, стояла в шелковой блузке на ветру, сжимая веер, пока ее муж наблюдал за покидающей территорию замка машиной из окна своего кабинета.

Альсина тогда плакала; тихо, чтобы не напугать дочек, искусав губы в кровь и пряча лицо в меховом воротнике пальто; Карл не лез с утешениями, позволил ей выплакаться и развлекал девочек, которые копошились на заднем сидении, как разыгравшиеся котята, только сунул леди Димитреску в руки плоскую фляжку с брэнди, которую Альсина осушила почти на половину. Леди Димитреску никогда не использовала алкоголь как лекарство от переживаний, но, уезжая все дальше и дальше от деспотичной матери и жесткого отца, она пила крупными глотками, как мужчина, то ли празднуя свое освобождения, то ли поминая связь с семьей, которую сама же и оборвала.