Текст книги "Вопросы воспитания (СИ)"

Автор книги: Darr Vader

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

– Роза, иди к нам! Давай с тобой играть!

Розмари стеснительно улыбнулась, глядя на мальчика сквозь ресницы, и в груди Альсины потеплело: малышка была такой милой, но леди Димитреску не хотелось, чтобы Кассандра воспитывала чужого ребенка. Женщина сама приняла решение удочерить Бэлу, Даниэлу и Кассандру, это был ее сознательный выбор, а Розмари оказалась в их семье случайно, у нее был отец, а мать, бывшая жена Уинтерса, продолжала участвовать в жизни девочки, и Альсина опасалась, что из-за этого могут возникнуть сложности. Она не хотела, чтобы Кассандре причинили боль, ее девочка не должна была страдать из-за того, что первый брак Уинтерса развалился. Если что-то пойдет не так, леди Димитреску раздавит и Итана, и его бывшую жену; им всем не поздоровится, если из-за их семьи сердце Кассандры будет разбито.

Альсина вздрогнула, ощутив теплое прикосновение к своей руке: Розмари успела подобраться к ней и положила свою теплую лапку ей на пальцы; девочка вся была одета в розовое, когда ее только принесли, на ее головке красовалась смешная красная шапочка с зеленым хвостиком на макушке, имитирующим стебелек клубники. Безвкусная вещица; наверное, ее купила бывшая жена Уинтерса.

– Иди сюда, дорогая, – Альсина усадила девочку к себе на колени, разомлев, когда Роза прижалась к ней, а Карл обнял мать за руку, перекинутую через оградку манежа. Она не хотела сильно привязываться к девочке, потому что ничего не гарантировало того, что у Кассандры с ее отцом все сложится благополучно, но и относиться к Розе холодно не получалось. Разве ребенок виноват в том, что ее отец не дотягивал до высоких стандартов леди Димитреску? У Альсины так же были вопросы к первой жене Уинтерса, но при этом она немного брезговала бывшей миссис Уинтерс как стаканом со следами чужой помады. Пусть у нее не сложилось с Итаном, но почему она не забрала ребенка? Как можно было оставить дочь? Альсина не за что бы ни бросила своих дочерей и Карла; она не сомневалась, что Кассандра будет добра к девочке, но ведь они с Итаном наверняка запланируют своих детей. Женщина качнула головой; видимо, без леди Димитреску им совсем не обойтись.

Розмари, уютно устроившись под боком у Альсины, положила руку ей на живот. Карл прижался ладошкой с другой стороны, улыбаясь во весь рот.

– Там моя сестренка, – заявил он гордо, и женщина едва не прослезилась от накатившей на нее сентиментальности. Наклонившись, Альсина поцеловала сына в макушку, а после чмокнула и Розмари, чтобы девочка не чувствовала себя обделенной. Хорошее настроение заиграло радугой после дождя, леди Димитреску покрепче обняла Розу, напомнившую ей Бэлу, когда старшая дочь была совсем крошкой – такая же белокурая очаровашка. Наверное, их дочь с Гейзенбергом тоже будет похожей на Альсину; только бы характером она пошла не в отца – с двумя маленькими гуннами сладить будет совсем не просто.

========== Gender switch!AU I ==========

Карлина прикурила от спички; руки у нее были грязные, все в черных масляных разводах мазута, и она периодически вытирала пальцы о плащ, попыхивая сигаретой. Зажав ее в зубах, она выдыхала дым через уголок рта, затягиваясь через каждый вздох. Молот стоял у нее между ног, по-мужски широко расставленных, в расхристанном вороте рубашки виднелась не стесненная бюстгальтером грудь, а волосы, собранные в небрежный узел, Карлина спрятала под сдвинутой на затылок шляпой. Она постоянно шмыгала носом – сломанная в 1943 году носовая перегородка до сих пор давала о себе знать, – постукивала носками потертых сапог и, подслеповато щурясь, смотрела на Альцина сквозь клубы сизого, как туман над болотами, дыма. Он тоже курил; манерный до тошноты, весь такой прилизанный и отутюженный, лорд Димитреску держал мундштук, отставив мизинец, сидел, закинув ногу на ногу, покачивая стопой, обутой в лакированный ботинок размером с небольшое каноэ. Пятно света скользило по носку, играло на бриллиантовых запонках и хрустальном циферблате наручных часов, а платиновый зажим для галстука украшал черный агат; стрелки на брюках Альцина были идеально прямыми и длинными, словно рельсы, воротник рубашки расходился острым клином, как крылья чайки, а в петлице сидели три черных цветка, напоминавшие Карлине траурный букет. Шляпа лорда Димитреску, широкополая, похожая на зонт, одиноко висела на спинке пустующего соседнего стула, который должен был занимать Моро, но мерзкий уродец предпочитал жаться поближе к Миранде, поэтому секотил возле мраморного постамента, который обычно занимала белобрысая сука. Миранде, этой спятившей тщеславной твари, напичканной мутамицелием по самые гланды, нравилось изображать из себя сраную богиню, хотя все ее лорды знали, что она – такой же мутант, выродок, как и они, только свои патологии Матерь Миранда возвела в абсолют, и теперь простые люди казались ей несовершенными. Карлина Гейзенберг запрокинула голову, вдыхая дым через нос; еще при первой встрече она поняла, что у Миранды с головой не все в порядке, а сейчас ее вагонетка неслась в далекие дали, оставив Миранду и дальше барахтаться в своем безумии, как свинья в грязи.

Еще немного – и она спятит окончательно; и тогда Карлине не составит труда с ней расправиться.

Выплюнув окурок, женщина задавила его каблуком, после чего, шумно облизнув зубы, принялась чесать мизинцем в ухе. Альцин, гладко причесанный, благоухающий лавандой и горьким апельсином, нахмурился; его кожа была бледной, словно присыпанной пудрой, и Карлина ухмыльнулась; она бы совершенно не удивилась бы, узнав, что этот фат пудрил свои щеки и подрисовывал брови.

– Мисс Гейзенберг, – начал лорд Димитреску церемонно, словно они оба были на светском рауте, – я понимаю, что для вас слишком сложно соблюдать элементарные правила приличия, однако не могу не заметить, что для дамы ваше поведение совершенно не допустимо. Не могли бы вы проявить немного уважения и вспомнить о манерах хотя бы в присутствии Матери Миранды и прочих лордов?

Карлина прищелкнула языком, недовольно сведя брови над переносицей; рукоять молота она поглаживала вверх-вниз с весьма двусмысленным видом, и усмехнулась, поняв, что волчье-желтый взгляд Альцина неотрывно следит за ее рукой.

– А нахер бы тебе не пойти, щегол? – бросила Гейзенберг, глядя на лорда Димитреску исподлобья. – Своих щенят воспитывай, а меня не надо. Поздновато уже.

– Отнюдь, – Альцин картинно выпустил ровное колечко дыма и одарил женщину ублюдской улыбкой. – Учиться никогда не поздно.

– Вот и учись пасть держать закрытой, – посоветовала Карлина, зло дернув верхней губой; безобразная кукла, сидящая на коленях у Донны Беневиенто, радостно задрыгала ножонками.

– Кто-то сердится, сердится, сердится, – заверещала она, вращая стеклянными глазами; Моро, косясь на Гейзенберг, отошел, нервно заламывая покрытые волдырями и кожистыми наростами пальцы. Альцин Димитреску склонил набок голову со скорбным выражением лица; тонкие выпендрежные усики над его верхней губой будили в Карлине желание взяться за бритву и срезать их к чертям вместе с половиной его смазливой физиономии.

– Как грубо. Вам это совершенно не идет.

– Сказать, куда ты пойдешь, если не заткнешься? – воздух вокруг правой руки Карлины задрожал, потрескивая от напряжения, молот прыгнул в ее ладонь, будто живой, и каменные плиты треснули, когда женщина, размахнувшись, опустила набалдашник на пол. Энджи зашлась визгливым мерзким смехом, пока Донна изображала истукана в вуали, Моро шарахнулся в угол, а зараженные, прячущиеся по углам и в щелях, как крысы, отозвались воем и рычанием, которые, сливаясь единым гулом, заполнили полуразрушенную залу собора. Карлина мятежно взглянула на Альцина, готовая колотить его до тех пор, пока молот не пробьет ему грудную клетку; уже за одни его намеки и шуточки лорд Димитреску заслуживал, чтобы ему выбили нахер все зубы.

Рев, вой и тявканье доносились со всех сторон, но перешли в подобострастный скулеж, когда Альцин звонко щелкнул каблуками, поставив обе ноги на пол; ликаны и зомби поджимали при нем хвосты, как шакалы перед тигром, однако Карлина, может, и проигрывала слегка в размерах, но вполне могла уложить этого гренадера на лопатки. Или хотя бы слегка взлохматить ему волосы. Или сбить галстук. Испачкать пиджак, порвать брюки, плюнуть на начищенные до блеска ботинки; что угодно, лишь бы Альцин стал похож на обычного живого мужика, а не на картинку из модного журнала тридцатых годов.

– Откуда в тебе столько злости, девочка? – лорд Димитреску говорил ласково, вкрадчиво, будто с ребенком, зная, как подобное обращение выводило из себя Карлину. – Мы же семья.

– Мы – местное шоу уродцев, а ты – звезда нашего цирка! – подбросив молот, Гейзенберг легко поймала его другой рукой и вскочила, крутанувшись на каблуках. Полы ее потертого плаща взметнулись, шляпа едва не слетела, но женщина успела придержать ее рукой. – Дамы и господа! Мальчики и девочки! Только сегодня и только у нас выступает лорд Пиявка! Сколько бы крови он не хлебал – ему все мало!

– Мало! – вскинулась Энджи, размахивая тонкими ручками. – Нужно больше крови, больше!

– Проказница, – обронил Альцин, стряхивая пепел на пол, – если дитя ведет себя скверно, значит, жаждет внимания. Совсем не обязательно быть такой несносной, мисс Гейзенберг, чтобы я вас заметил. Трудно проглядеть ваши грязные руки или не услышать ваш запах, более подходящий портовому грузчику, нежели порядочной женщине.

– Ах ты сукин сын! – прорычала Карлина, и железные балки под потолком загудели, опасно накренившись; Моро попятился, булькая и икая, Донна Беневиенто поспешила прочь, прижимая к груди задорно визжавшую куклу, а лорд Димитреску продолжал сидеть, привольно развалившись на резном стуле, на котором могли уместиться разом несколько человек. Он растянул темные тонкие губы в широкой улыбке, сверкнув выступающими резцами, клацнул зубами, резко подавшись вперед, и плавно уклонился от молота, метящего ему прямо в висок. Карлина знала, что его череп с одного удара не пробить, однако стоять столбом не могла; клокочущая в крови злость толкала ее вперед, на Альцина, который держал мундштук, чуть отведя в сторону руку, словно позировал для камеры. Ноздри мужчины трепетали, он по-звериному подергивал носом, словно принюхиваясь, и Гейзенберг сама втянула носом воздух, пытаясь определить, как и чем от нее пахло. Не розами, конечно, но у нее и не было времени в ваннах разлеживаться; это лорду Здоровенному Херу нечего делать, вот он и развлекается в своем замке, Гэтсби недоделанный, а Карлина бездельничать не привыкла. Не ее проблема, что Альцин привык видеть женщин в шелковых платьях и с перьями в волосах; эти самые перья Гейзенберг скорее ему в задницу засунет да пощекочет так, что у этого кровососущего ублюдка глаза лопнут.

– Не нужно оскорблять мою матушку. Это была достойнейшая женщина. Вам, мисс Гейзенберг, до нее еще расти и расти.

– А ты кого перерасти пытаешься? Карпаты? Не нажрешь столько, скорее, лопнешь, – мрачно пообещала Карлина и едва не отступила, когда лорд Димитреску поднялся, выпрямившись во весь рост; Гейзенберг бесили слишком высокие мужики, она терпеть не могла смотреть на них снизу вверх, а, чтобы встретиться глазами с Альцином, приходилось запрокидывать голову. Карлине хотелось бы увидеть его на коленях. Или распластанным на полу, или вытянувшимся струной на цинковом столе в ее мастерской; уж она-то смогла бы найти применение такой здоровой туше. В концлагерях самых здоровых и сильных заключенных оставляли для особых нужд Рейха; если бы Карлина и Альцин встретились тогда… то этот зажравшийся комар-переросток прикончил бы фройлян Гейзенберг как куропатку. А сейчас он может сколько угодно клацать зубами, укусить все равно не посмеет, так же, как и Карлина не сможет размозжить ему затылок.

Матерь Миранда одинаково привязана ко всем своим детям, однако, если бы Гейзенберг по-настоящему захотела, ее бы не остановил даже гнев этой сумасшедшей ведьмы. То же самое касалось и Альцина; сучий мазохист! Если ему так нравилось, что его оскорбляли и поносили, мог бы просто попросить, тогда бы Карлина и вовсе не стеснялась в выражениях.

– Твоя забота очень трогательна, – сказал лорд Димитреску, не меняя своего светского тона; кончик сигареты вспыхнул рыжим огоньком, когда он затянулся, – но, право же, я не стою такого беспокойства. Лучше удели немного внимания себе. Или же позволь мне тебе помочь. Если захочешь, я сделаю из тебя настоящую леди, ту дочь, которой бы Матерь Миранда могла бы гордиться.

– Матери Миранде насрать, ношу ли я каблуки и брею ли подмышки и ноги, – рявкнула женщина с почерневшим от ярости лицом, – ее интересует моя работа, а не кружева, рюши и прочая бабская херота.

Альцин, недоверчиво наморщив лоб, оглядел воинственно настроенную Карлину с оттенком гадливости.

– Ты что же, не избавляешься от волос на теле? Как негигиенично. И неприлично обсуждать такое на публике. Дорогая, – судорожно затянувшись, лорд Димитреску выдохнул дым через плечо, – вы огорчаете меня до глубины души.

– Да и насрать, если честно, – буркнула Карлина; она бы ни за что не отступила первой, если бы не шум крыльев и тихие легкие шаги, сопровождаемые шорохом парчовых одежд – явилась Мамочка Монстров, первый фрик на деревне. При Миранде она все же старалась сдерживаться, чтобы ее отношение к Альцину не бросалось в глаза; слишком ярая ненависть вызывала вопросы так же, как и неуемное желание лорда Димитреску сделать из фройлян Гейзенберг кисейную барышню; хорошо, что Моро и Донне по большему счету было на них плевать, иначе бы об Альцине и Карлине уже вовсю бы судачили.

Хотя похер; Матерь Миранда все равно слишком занята экспериментами, чтобы отвлекаться на размолвки своих детей, которым давным-давно стало тесно в их манеже.

– Ты же не будешь против, если мы продолжим беседу в другом месте? – лорд Димитреску докурил свою сигарету в одну затяжку и, наклонившись, выпустил облако дыма в лицо женщине, у которой защипало в глазах, однако она не отвернулась. Заморгала часто, сморщилась, но смотрела прямо в холеное лицо Альцина, в его хищно-желтые глаза, мерцающие мягко, как луна в безоблачную ночь.

– Если тебе так хочется, чтобы я еще раз послала тебя на хер, то давай, – хмыкнула Карлина, – это я могу делать хоть сутки напролет.

Альцин Димитреску негромко рассмеялся.

– Ох, дитя, какой же ты бываешь смешной! Разве таким занимаются сутки напролет? – он вернулся обратно к своему стулу, однако садиться не торопился, собирался встретить Матерь Миранду на ногах, как и полагало джентльмену. – Окажи любезность и посети мой замок сегодня вечером. Буду рад продемонстрировать юной леди, как можно провести время с гораздо большей пользой и удовольствием.

– Ой, завали, – отмахнулась Карлина; шаги Миранды теперь сопровождали тяжелое шарканье Моро и мерзкое хихиканье Энджи. – На меня твои уловки все равно не действуют.

– Никаких уловок, моя дорогая, – поклялся Альцин с самой вредительской улыбкой, – только не говорите мне, что вы испугались моей компании. Всегда такая бесстрашная мисс Гейзенберг боится остаться с мужчиной наедине…

– Хер тебе! Я приду. И вобью каждое слово тебе в глотку, – пригрозила Карлина, пламенея щеками, не сразу сообразив, что лорд Димитреску ее поймал, сделал заложницей собственного решения. Теперь, если женщина не придет, будет выглядеть трусихой, полной идиоткой, а Альцин выйдет победителем, хотя это ни хера не так, они не в школе, чтобы бросать друг другу такие нелепые вызовы. Однако, глядя в самодовольное лицо мужчины, который улыбался Карлине так, словно она обещала ему первый танец на балу, фройлян Гейзенберг испытывала странное желание все-таки как следует приложить его молотом по макушке. И надеть этим вечером платье, чтобы, увидев ее, этот франт охерел и долго не мог выхереть обратно.

========== Gender switch!AU II ==========

Простая керамическая кружка, голубая, от кипятка меняющая цвет на зеленовато-синий, по сравнению с манерными фарфоровыми чашечками с золочеными изогнутыми ручками казалась огромной, словно ведро, хотя Карлине ее содержимого было всего на три глотка, не больше; того, что влезало в сервизные чашки, расписанные кобальтовой сеткой, хватало ровно на то, чтобы слегка смочить губы. Женщина вылила в свою кружку почти половину чайника, заливая крепким зеленым чаем горсть размокшего в бренди изюма, дольки вяленой груши, звездочки бадьяна и веселую зелень мяты, присыпанную корицей. Карлина резко поставила чайник на стол, бряцнув неровно сидящей крышкой сахарницы, и, потянувшись через весь стол, зацепила кончиками пальцев вазочку с конфетами, чтобы притянуть ее к себе. Посеребренные края вазочки с неприятным скрежетом прошлись по столешнице, сминая скатерть, несколько шоколадных трюфелей шмякнулись на стол, роняя посыпку с ароматом пряной вишни, а когда Карлина запустила в сладости руку, загребая разом полную ладонь, глаза лорда Димитреску округлились до размера чайных блюдец. Неловко кашлянув, он поправил шелковый шейный платок, блестящий бриллиантовой булавкой, и торопливо глотнул из своего бокала. Густая, темная до черноты жидкость оставляла на хрустальных стенках зловеще-алые следы.

Карлина, поддернув мешающий подол, шире развела ноги, привычно развалившись на стуле; она чуть сутулилась, постоянно ставила локти на стол и облизывала пальцы, собирая с них шоколадные следы, пила чай, шумно глотая, жевала, по-лошадиному стуча зубами, и совершенно не замечала, как лицо Альцина становилось мрачнее с каждой секундой. Его брови, иронично приподнятые в начале вечера, опустились, сходясь над переносицей, лоб пересекли морщины, рот строптиво сжался, а подбородок выдался вперед; взгляд лорда Димитреску больше не искрился весельем, а раздраженно потух, равняясь цветом с застывающей смолой.

– Я прошу прощения, – начал он, дергая нижней челюстью, – однако не могу избавиться от чувства, что вы надо мной издеваетесь.

– С хера ли? – проворчала Карлина с полным ртом, от чего Альцин досадливо поморщился. Деликатно промокнув губы тканевой салфеткой и сложив ее так, чтобы пятна крови были не видны, мужчина закинул ногу на ногу с поразительной для его габаритов грацией; когда Гейзенберг просто откинулась на спинку стула, она умудрилась толкнуть носком ботинка ножку стола, запутаться в собственной юбке и уронить чайную ложку, из-за которой стукнулась локтем, когда полезла вниз, чтобы ее достать. Увидев под столом ступни Альцина, обутые в сшитые на заказ ботинки из мягкой итальянской кожи – сучонок никогда не скупился на свои тряпки и побрякушки, – Карлина с трудом подавила желание связать его шнурки вместе; вот была бы потеха, если бы этот детина грохнулся! Верно, и пол бы собой проломил, и провалился бы на нижний этаж. Смешок толкнулся в горло женщины, она приглушенно хрюкнула, по-прежнему прячась под столом и крутя в пальцах подобранную ложку, на ручке которой красовалась именная монограмма семейства Димитреску.

– Куда вы пропали, моя дорогая? Нашли там что-то интересное? – от звуков глубокого голоса мужчины Карлина подскочила, стукнувшись головой о край стола; скатерть, спускавшаяся почти до пола, заглушила ее брань. – Если так, то я тоже хочу взглянуть.

– Ты все равно сюда не поместишься, – огрызнулась Гейзенберг, вылезая из-под стола, чуть встрепанная, недовольная, оттягивая чуть тесноватый ворот платья, украшенный кружевным воротником. На легком черном шифоне распускались оранжевые острые бутоны, похожие на всполохи огня; платье было немного мало Карлине в плечах и груди, юбка немного топорщилась и цеплялась подолом за высокие ботинки, которые женщина обычно носила на фабрике. Другой обуви у нее попросту не было, а ломать голову над своим нарядом из-за чаепития в замке его сиятельства Кровавого Хера, женщина не собиралась. Вот еще! Не хватало только, чтобы Альцин подумал, будто Карлина пыталась ему понравиться. К черту, обойдется как-нибудь и без его симпатий.

О том, что в таком случае не стоило принимать приглашение лорда Димитреску, Карлина как-то не думала.

– Так… на чем мы остановились? – задумчиво протянул Альцин, щуря свои звериные глаза; через мгновение на его губах распустилась улыбка, широкая, радушная, как у палача, встречавшего свою юбилейную жертву. – Ах, да!.. Мы говорили о том, что вы, мисс, бессовестно меня провоцируете.

– С хера ли?! – повторила Карлина, растерянно моргнув. – Ты говорил, что я над тобой издеваюсь. Хотя это не так.

– Отнюдь, – мужчина озорно погрозил пальцем; вся его угрюмость улетучилась, было видно, как Альцин искренне забавлялся ситуацией, и у Гейзенберг в ту же секунду испортилось настроение. Из чувства протеста она взяла из вазочки сразу несколько трюфелей и с мятежным видом сунула их в рот, отправив за щеку. Лорд Димитреску, сбившись с мысли, осекся, темнея лицом; острый прищуренный взгляд полоснул лучащееся злорадством лицо Карлины.

– Вот об этом я и говорил. Вопиющее бескультурье, хамство, дерзость, но с этим я еще готов примириться. В конце концов, чего еще ждать от пролетария?

– Ты допиздишься, – хмуро пригрозила Карлины, упираясь локтем в столешницу рядом со своей кружкой; Альцин от ее угрозы небрежно отмахнулся. Сложно воспринимать всерьез женщину, которую он мог носить на плече, как попугая, однако Гейзенберг уже не раз доказывала раздувавшимся от самомнения мужикам, на что способна. Этому крупнокалиберному напыщенному засранцу было мало того, что Матерь Миранда сочла Карлину достойной Каду, лорд Димитреску, кажется, не пытался увидеть в ней что-то большее, чем шаловливый, невоспитанный ребенок, пытающийся вмешиваться в дела взрослых, хотя кровосос был немногим старше Гейзенберг и уж точно не знал, через что ей пришлось пройти и что пережить. Самодовольный, эгоистичный напомаженный здоровенный ублюдок, наверное, каждый вечер наяривал на самого себя перед зеркалом; представив себе Альцина, голого, бледного, как мертвец, в одной руке держащего бокал со своим пойлом, а в другой – собственный хер, женщина едва не поперхнулась родившимся в груди смехом. Она попыталась утопить его в чае, но только подавилась, забрызгав платье и скатерть, что еще больше рассмешило Карлину, а лорда Димитреску заставило мученически возвести глаза к потолку.

– О чем я и говорю, – он постучал ровными крепкими ногтями по столешнице, прозрачными и твердыми, точно стеклянными; ногти самой Карлины были подстрижены коротко, однако под них все равно забивалась грязь и копоть, оседавшие траурной каймой. – Однако, полагаю, все дело во времени, в которое вам довелось появиться на свет. Война оставила сильный отпечаток на вашем характере. Вы загрубели, забыли, как быть женщиной, стараясь превзойти мужчин. Это не плохо, моя милая, но совершенно противоестественно.

Карлин несколько раз осоловело хлопнула веками; в груди саднило, горло слегка першило, а Альцин смотрел на нее с таким видом, словно собирался исповедовать, и Гейзенберг, не сдержавшись, отправила следующий трюфель в рот, после чего запила его чаем, прихлебывая. Золото в глазах лорда Димитреску полыхнуло ярче.

– Не нужно пытаться вывести меня из себя, – прорычал он; когда Альцин сжал зубы, его холеное лицо напряглось, черты приобрели суровую чеканность, и Карлина чуть не поперхнулась снова, чувствуя, что краснеет перед бледнозадым кровопийцей, словно школьница. Она знала, что лорд Димитреску хорош собой, и он сам это прекрасно осознавал, однако в эту минуту, глядя на него, стоящего на пороге ярости, Гейзенберг видела мужчину, перед которым у нее слабели колени – властного, жесткого, уверенного, способного работать руками не только для того, чтобы завязать свой шелковый платок.

– А что не так-то? – удивилась Карлина, почти не лукавя; в самом деле – чего Альцин от нее ждал? Реверансов, как на приеме у королевы? Даже Миранда при всем ее дутом пафосе не требовала от своих лордов соблюдения этикета. – Я всегда себя так веду.

– Будучи моей гостьей, могли бы и постараться вспомнить о такой полезной вещи, как манеры, – процедил лорд Димитреску. Женщина апатично пожала плечами.

– Нахер надо, – честно призналась она, – я и так специально приоделась, чтобы ты не слишком придирался.

– О, это платье заслуживает отдельного разговора, – Альцин спешно сделал глоток и совсем некультурно облизнул губы, – оно выглядит так, словно когда-то принадлежало вашей матери, а перед тем, как вы его надели, им вдоволь попользовалась моль.

Карлина мотнула головой, глядя на мужчину поверх своей кружки, которую специально для этого чаепития принесла из дома.

– Не матери. А бабушке, – пояснила она с ухмылкой и в ответ на шокированный взгляд лорда Димитреску развела руками. – А что?! Я не ношу платья! Они мне не нужны, мне хватает моей обычной одежды. И вообще – всем похер, что на мне надето.

– И вам самой, как я вижу, тоже, – лорд Димитреску поднялся, выпрямляясь, и Гейзенберг усилием воли заставила себя сидеть на месте, а не попытаться забраться на стол, чтобы оказаться выше этого гренадера; она думала, что Альцин скажет ей уходить, не прямо повелит убираться к чертям собачьим из его замка, а сухо намекнет, что Карлине пора, и что он готов выделить ей сопровождение из числа своих слуг, чтобы женщина безопасно добралась до своей фабрики. Как будто Гейзенберг есть, чего бояться. Карлина ждала; ей одновременно было весело и как-то горько: пусть донимать Альцина было довольно забавно, женщина ненавидела эту его снисходительность, покровительственный тон, жеманность, сквозящую в каждом жесте. Подумаешь, салфеткой она не пользуется и юбки не носит, разве это главное? Из-за всех насмешек лорда Димитреску Карлина начинала думать, что недостаточно хороша, что из-за отсутствия тяги ко всему женственному в ней есть какой-то изъян, хотя это полная херня. Наличие или отсутствие хуя не значит ровным счетом ничего, как и то, что Гейзенберг не могла отличить вилку для мяса от вилки для сыров.

Вернее, могла, но просто не хотела. Ей это было не нужно. Так же, как и Альцину не требовалось перебирать двигатель, чтобы почувствовать себя настоящим мужиком.

И при этом Карлине совсем не хотелось уходить; она не любила замок Димитреску, его хозяин вызывал у нее приступы бешенства, его дочерей Гейзенберг считала глупыми кривляками, однако Альцин приготовил для нее чай и сладости, возможно, отравленные, но все равно это было даже мило. А вот Карлина даже не пыталась быть с ним любезной, потому что слишком много чести выродку, который зачем-то выбрасывал из огромного гардероба вещи: платья и юбки, разлетаясь, падали на кресла и диван, пестрые и яркие, словно лепестки цветов и крылья бабочек. Женщина, нервно одергивая рукава, следила за ним, непонимающе хмурясь; конфет уже не хотелось, как и чая, а ведь такой был удобный случай перетаскать под шумок все сладости. Пусть Альцин питался одной только кровью и к трюфелям и бисквитному печенью был равнодушен, вести себя как вороватый енот было задорно, это будило в крови азарт, так же, как и суженные в гневе глаза лорда Димитреску и его неумолимо сжатый рот, словно он вот-вот собирался отдать приказ о расстреле.

– Хули ты делаешь? – выпалила Карлина, устав наблюдать за летающими по комнате вещами; когда она встала, поводя плечами, ткань на спине натянулась, затрещав, и женщина замерла. Не хватало еще, чтобы платье порвалось прямо перед Альцином, он же этого никогда не забудет, вечно будет припоминать. Гейзенберг запоздало заслонилась рукой, когда в лицо ей прилетело скомканное платье, зеленое, с серебристым узором и бахромой на подоле, похожее на старую портьеру. Оно упало ей под ноги смятой тряпкой, и отсветы свечей мерцали на замысловатой вышивке.

– Можешь выбрать любое. Бери, что нравится, – распорядился Альцин; щеки у него чернели от румянца, больше похожего на пятна тлена. – Во всяком случае, это выглядит гораздо презентабельнее, чем старое платье твоей бабушки.

– И чем это платье моей бабушки хуже тряпок, оставшихся от твоих жертв? – едко осведомилась Карлина, перешагивая через упавшее платье. – Оставил их себе на память? Заставляешь дочерей в них наряжаться?

– Ну, что за глупости, – устало обронил лорд, опираясь на дверцу шкафа, – почему в каждом моем поступке видится подвох? Такое недоверие очень задевает.

– Ну, пиздец, – хихикнула женщина, оглядывая ворох вещей, больше подходящих какой-нибудь расфуфыренной старлетке, но никак не ей; и что ей делать с этим тряпьем? Разве что руки вытирать или перегревшийся вентиль обматывать. – Не знаю, что ты задумал, да и как-то похер на самом деле, но в твои игры с переодеванием я играть не буду.

– До чего же с тобой трудно, дитя, – произнес Альцин с таким видом, словно Карлина была младенцем, отказывающимся есть кашу. – Неужели носить обноски лучше, чем принять мою помощь?

– Помощь в чем? Раздеть меня? – рявкнула Гейзенберг, мгновенно рассвирепев; чайная ложка слетала с края стола и примагнитилась к ее бедру.

– Ну, если ты попросишь, то я готов, – мягкие вкрадчивые нотки в голосе лорда Димитреску вынудили Карлину слегка напрячься; она резко выкинула в сторону руку, не заметив, что плечевой шов треснул, и обхватила пальцами рукоять вспорхнувшего в ее ладонь молота. Знала же, что Альцин ее не тронет, однако слабость в коленях и легкое головокружение встревожили женщину. Сукин сын точно отравил конфеты, накачал ее какой-то дрянью, чтобы потом беспрепятственно воспользоваться и играть ею, как куклой.

Больной ублюдок; за этим пусть к Донне катится, будут веселиться на пару. Беневиенто и тихая, и кроткая, и утонченная, прямо-таки эталон женщины, разве что с головой у нее не лады, но кто сейчас без недостатков?

Почему-то от мысли, что на чай Альцин будет приглашать Донну, а не Карлину, в груди стало горячо, словно на сердце ей плеснули расплавленный металл.

– Осади назад, – потребовала Гейзенберг, когда между ней и лордом Димитреску оставалось не более пяти шагов; взмах молотом снес со стола половину посуды; ковер смягчил падение, но несколько чашек все равно раскололись, у кружки Карлины отлетела ручка, блюдце треснуло, а край серебряной вазочки погнулся. Альцин искоса взглянул на осколки фарфора, оставшегося от крышки сахарницы, и перевел внимательный взгляд на женщину, у которой в волосах потрескивали короткие электрические импульсы.

– До чего же своенравная барышня. Не хочет учиться, не слушает умных советов, не принимает помощь. Хамит и дерзит, как будто остальные обязаны это терпеть, – под его ногой чашка лопнула, фарфор минорно захрустел, а Карлина вздрогнула, ощущая себя слабой и беспомощной, будто кролик перед удавом, хотя могла ползучую гадину в узел завязать. Женщина стояла, не шевелясь, находя странное наслаждение в своем положении, в том, что Альцин тянулся к ней, такой обманчиво хрупкой по сравнению с ним, и от этого дыхание волнительно участилось. Это было глупо; все равно, что львице возбудиться от близости аллигатора, однако Карлине хотелось, чтобы Альцин подошел и… и что? Поцеловал? Снял с нее бабулино платье? Посадил за учебники по этикету? Карлина сама не знала, чего от него ждала и чего хотела.