Текст книги "Между ночью и днем (СИ)"

Автор книги: Constance V.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

– Я не чувствую никакой опасности, – произнес Алва после долгого молчания. – Тогда – чувствовал, хоть и не мог понять, в чем дело. Если вас это утешит: знай я причину, я бы попытался каким-то образом сделать так, чтобы вас убили.

Дикон кивнул. От слов Ворона действительно стало легче.

– Спасибо.

– Не за что.

Алва резко встал, и Дикон с сожалением подумал, что разговор окончен. Время позднее, Ворону необходимо выспаться – у него что ни день, то не из легких. И конца краю этому пока что не видно. Уходить отчаянно не хотелось, и он уставился на плящущие язычки пламени. Если что, Алва прямым текстом скажет, чтобы он выметался к себе. А так хоть несколько минут пройдут не в одиночестве.

Ворон вернулся с гитарой и снова устроился у огня.

Дикон невольно поежился – вспомнил, что в Багерлее у Алвы тоже была гитара. Без струн. Подарок Альдо…

– Подбросьте дров в камин.

Заметил, но истолковал по-своему. К счастью. Говорить о бывшем сюзерене не хотелось. Думать, впрочем, тоже. Но мысли об Альдо постоянно лезли в голову, и отвлечься от них получалось с трудом.

Он положил в огонь пару поленьев, они слабо трескнули, и тут же в дверь постучали.

– Эр Рокэ, можно?!

В руках Герарда была корзина, из которой торчали горлышки бутылок.

– Проходи. Как поживает госпожа Арамона?

– Спасибо, все просто замечательно! Эр Рокэ, я встретил герцога Придда – он передал вино для вас и Дикона. Сказал, что это в честь вчерашнего разговора.

Четыре бутылки. Три „Змеиных крови“ и одна – „Последние слезы“.

Алва кинул взгляд на вино и улыбнулся уголками губ:

– Валентин в своем духе. Ричард, полагаю, „Слезы“ предназначались лично вам – этот их сорт хороший и редкий, но я всегда предпочитал „Кровь“, вы же „Слезы“ любите. Открывайте, вечер располагает. Герард, присаживайтесь и составьте нам компанию.

Герард кивнул и уселся на пол рядом с Диконом. От вина от тоже не отказался, выбрав „Кровь“ – то ли подражал Ворону, то ли и вправду любил ее больше „Слез“. Впрочем, какая разница. Тем более, вкусы и пристрастия часто перенимаются у тех, кого мы уважаем или любим.

Да уж, Придд в своем репертуаре – помнит даже то, какое вино предпочитает Ричард Окделл. А вот стремление к широким жестам – это определенно из желания подражать Алве. Чего стоила одна только дарственная, в которой Придд передавал свой дом в Олларии и все его содержимое в управление Левию, чтобы пустил вырученные деньги на помощь жителям города – родным казненных, погибших в Доре, пострадавшим во время правления „г-на Альдо-в-Белом“!

Большинство дорогих безделушек Левий пустил с молотка, но сам особняк продавать не стал – настоял на том, чтобы Валентин принял его обратно. Интересно, что там теперь внутри? Какие-то вещи привезут из Васспарда, какую-то обстановку Придд поручил купить слугам… Деньги у него были, но сам он времени на дом сейчас не тратил, возвращаясь туда только на ночь.

А от него самого помощь была только одна – рассказать Роберу о том, что никто не был виноват в том, что доски в Доре оказались гнилушками. Несколько десятков людей вернулись с каторги живыми, но… Но даже это было сделано лишь благодаря Герарду – сам он далеко не сразу сообразил, что, выяснив правду, нужно спасать невиновных.

А ведь сложись все иначе, Придд мог стать ему хорошим другом. Если не обращать внимания на его постную рожу и ядовитый, едва ли не раздвоенный язык. Только вот сам Спрут вряд ли думает о нем то же самое. Спрут мог извиниться, мог признать, что был не прав, только все это лишь слова. С Вороном он говорил искренне, а с ним – соблюдал приличия. И с удовольствием развязал бы новую драку.

Теперь, остыв после вчерашнего, Дикон и сам понимал, что его слова можно было трактовать с точностью до наоборот – особенно если учесть, что Придд сам любит завуалированные шпильки и оскорбления под видом ледяной вежливости. И если учесть все то, что Дикон говорил ему прежде. Жаль, что вчера он настолько злился, что видел в любом действии Спрута лишь подлость и трусость – как раз этого там и в помине не было. Как не было подлости и трусости в том, чтобы поднять восстание и попытаться спасти Ворона.

„Подняться из глубин, поднять забрало,

Вздохнуть всей грудью, принимая бой

Как просто встать над смертью и судьбой ―

Подняться из глубин, поднять забрало,

Отдать долги и стать самим собой,

Не позабыв о тех, кого не стало

Подняться из глубин, поднять забрало,

Вздохнуть всей грудью, принимая бой .“

Тогда эти слова в оставленном Приддом письме показались Дикону бредом сошедшего с ума Спрута, а ведь Валентин был прав. Придд смог стать самим собой, а он… он смог только проснуться. Да и то лишь благодаря Алве. Но не говорить же Придду об этом сейчас?.. „Герцог, я сожалею о наших прежних разногласиях и надеюсь, что со временем мы сможем стать друзьями“. Глупо.

Да, Валентин тоже остался один, но с ним не поговоришь ни об отце, ни об Айрис, ни о младших сестрах… И уж тем более не поговоришь о том, каково было Валентину остаться одному. Он бы ответил что-то вроде „это не ваше дело, Окделл“, и дело с концом.

По большому счету, говорить можно только с Алвой и Герардом. Алва вечно занят, да и нелепо как-то постоянно навязываться ему со своими мыслями. С Герардом проще. С реем Кальперадо. С которым они почему-то до сих пор „на вы“. Ну да, предложить называть друг друга по имени должен был именно он, Герард бы этикет ни за что не нарушил…

Дикон налил себе „Последних слез“ – вино оказалось очень сладким и пахло осенней свежестью. То, что нужно в этот вечер.

– Герцог Придд действительно угадал. Замечательное вино.

Алва кивнул и расслабленно улыбнулся, потянувшись за своим бокалом:

– Для меня это слишком сладкий сорт, равно как и „Последняя кровь“. Герард, вы знаете, откуда пошло название этих сортов?

– Нет, эр Рокэ.

Сын Арамоны улыбнулся и с любопытством посмотрел на Ворона, и Дикон в очередной раз мысленно выругался. Задай Алва этот вопрос ему, он наверняка увидел бы в нем попытку указать Повелителю Скал на его невежество, а Герард предвкушал новый и интересный рассказ Алвы, только и всего. Поэтому Ворон и спрашивал Герарда, а не его.

– „Последние слезы“, равно как и „Последнюю кровь“, делают из винограда, замороженного на лозе. Поймать нужный момент после заморозков, когда виноград уже замерз, но еще не испортился, довольно-таки сложно, но ценители считают, что усилия того стоят. Вино получается очень сладким и ароматным. И оно несколько крепче обычных сортов. „Последние Слезы“(*) – делаются только в Северной Придде, и урожаи этого вина достаточно редкие, поэтому сорт этот ценится особенно высоко. Впрочем, вино из живого, незаледеневшего винограда мне больше по вкусу.

Алва замолчал, смакуя свое несладкое вино, Герард смотрел в огонь и улыбался. Дикон залпом допил бокал и, наконец, решился. В конце концов, Алва прав, вечер располагает.

– Рей Кальперадо, – произнес он, наливая себе еще вина, – у меня к вам одно предложение.

– Да, герцог?

– Как вы отнесетесь к тому, чтобы выпить со мной на брудершафт?

Прозвучало это скорее казенно, чем торжественно, но Герард все равно обрадовался:

– С удовольствием.

Дикон поймал одобрительный взгляд Алвы, и от этого стало совсем легко. А может, он просто захмелел быстрее обычного – Алва же говорил, что „Последние слезы“ крепче других вин.

Ворон пел под гитару что-то на кэнналийском, и Дикон пытался представить себе море – побережье Фельпа, Алвасете… Надо будет когда-нибудь туда съездить. Потом. Когда он закончит основные дела в Надоре. И надо будет наведаться к тому камню, у которого все Повелители Скал прежде проводили ночь после своего совершеннолетия. Вряд ли этот обычай был пустой глупостью. Жаль только, что слишком многое позабыто… Интересно, а где должен был проводить ночь Повелитель Волн? В море? А Повелитель Молний?..

Он не был пьян – это был лишь четвертый бокал за вечер, но Дикон чувствовал, что с каждым мгновением хмелеет все сильнее. Не от вина, от жизни. От того, что Алва не стал смеяться над его страхами, а согласился поговорить и достал гитару. От того, что Герард действительно принял его извинения и с радостью согласился выпить на брудершафт. От того, что в эту страшную шестнадцатую ночь он не один.

Дикон словно со стороны увидел, как пустой бокал выскользнул из его руки, но не разбился, покатился с тихим звоном по полу. Герард потянулся за ним, чтобы помочь, но кубок откатился уже слишком далеко в сторону. Дикону казалось, что звон этот созвучен песне, которую поет Ворон. Кубок ударился о ногу Алвы и замер. Звон прекратился, песня тоже. Прекратилось все.

Скалы не прощают предательств. Скалы должны быть щитом для Ракана и они ими стали, пусть и в последний момент. Стать на пути удара – единственно верное, что он мог тогда сделать, и Ракан принял помощь, а значит, не все сделанное было зря. Синеглазая Оставленная приняла его просьбу, и второго предательства не было – его клятва холодной крови никому не причинит вреда. Только вот выходцем ему теперь не стать, но это и к лучшему. Джастин был прав, пусть даже по-своему – у Придда с Борном своя дорога, они отказались от мести, а не клялись Синеглазой и не пытались остановить удар стихий. А стихии всегда прекрасны, даже когда бущуют – прекрасны своей мощью. Зачем выходить из этой синей живой воды, имя которой Небытие?

Вода бурлила и пенилась, рвалась вверх, ввысь. Бесконечная синь заполняла легкие, и дышать ею было невозможно. И от этого не было ни больно, ни страшно. Спокойно. Как и должно быть в конце всего.

Комментарий к Глава 23

(*) Аналог нем. „Ледяного вина“ (Eiswein).

========== Глава 24 ==========

Дикон бежал, шел, полз, слыша позади ритмичный стук. Его кто-то звал – он не мог понять, кто. Тело было неловким и неподъемным, каждое движение давалось с трудом, потом сзади раздался крик ужаса, перешедший в стон и какой-то жуткий хруст. Дикон обернулся и не увидел ничего – позади оказалась стена. Он знал, что спасен, но вместо радости испытывал жгучий стыд, словно совершил что-то бесчестное.

А потом было падение. Вниз, в пропасть, в воду. От этого было проще и легче – падать не стыдно, стыдно бежать. А соленая вода смоет все, как смывает кровь. Вода смыла бы и преступления каторжников, не предай они Алву. А он не предаст, он Окделл – Окделлы не предают. Ошибаются. Делают глупости, спят на ходу, но не предают умышленно. И Окделлы не отравители – Алва выжил и простил, а значит тот случай не в счет.

Алва выжил и во время Излома, и если эта ночь – Ночь расплаты за то, что Повелитель Cкал вмешался туда, куда мог, но куда не следовало вмешиваться… то так тому и быть. Скалы не прощают предательств, но должны понять, что тогда он был прав – он не мог иначе, так было нужно. Так было нужно всем – и Ворону, и Талигу, и Повелителю Скал, что бы Дикон не натворил прежде.

Вода бурлила и пенилась, рвалась вверх, ввысь. В воде были камни, много камней, а Дикон был каждым из них и ничем одновременно. Он дышал теплой синей водой, но знал, что она зеленая и мертвая, соленая и ледяная. А синеглазая Оставленная смотрела прямо в душу и что-то спрашивала, только ни вопросов, ни ответов Дикон не помнил, чувствовал только, что все очень правильно, как и должно быть. Это было правильным – единственно-правильным решением – стать щитом на пути удара. Это было правильным – единственно-правильным – остаться рядом с Алвой, пусть даже порученцем, наравне с не-эориями. Это было правильным – единственно-правильным – попытаться помириться с Приддом. Это было правильным – единственно-правильным – признать сына Арамоны как равного и предложить ему перейти на „ты“…

Проклятие, что это за стук?!

– Ричард…

Чужой и его кошки! Кто здесь?

Дикон разлепил глаза и обнаружил себя в собственной постели. Как он до нее добрался, оставалось загадкой, но он добрался и даже умудрился раздеться.

Так уже было. Однажды было. Давно. Когда он впервые слышал, как эр Рокэ пел под гитару. И когда он впервые пил со своим эром. Чудесное время, когда еще не было ни предательств, ни подлостей. Впереди была война, чужие смерти, страх, но… но в тот момент он не успел еще сделать ничего такого, за что было бы стыдно.

Синеглазая, сделай же так, чтобы сейчас у кровати оказался Хуан с мезким горьким напитком! Он выпьет эту мерзость, в голове прояснится, а потом кэнналиец скажет, что эр Рокэ уехал, что дело идет к вечеру и что началась война… Он ни за что не повторит прежних ошибок, расскажет Ворону все, как на духу, постарается спасти Робера от Альдо и Оскара от самого себя…

– Ричард, ты очнулся?

Нет, это не Хуан. Точно не он. У кэнналийца и интонации другие, и по имени он обращаться не стал бы.

– Ричард?!

Дикон разлепил глаза. Герард. Значит, оказаться в пошлом – несбыточная мечта. А жаль… И что Герарду не спится? Может, приснилась какая-то дрянь и он пришел поговорить, чтобы не оставаться одному?

– К-который час? Что случилось?

– Уже вечереет, – улыбнулся Герард. – Ничего не случилось, просто мне показалось, что ты уже проснулся.

– Вечереет?!

Дикон рывком сел на кровати, комната завертелась вокруг в бешеном танце. Что за ерунда?! Он же не так уж много и выпил вчера… Или просто не помнит?

– Уже пятый час. Ты вообще как?

– Нормально. Если не считать, что последнее, что я помню – как мы пили на брудершафт…

Дикон покраснел. Вот ведь глупо вышло – напился как сопляк и продрых до вечера. Стыд да и только!

– Мы еще несколько минут сидели перед камином, слушали эра Рокэ, а потом тебе стало плохо. Я даже не сразу понял, что к чему – думал, это самое вино из заледеневшего винограда тебя так забрало внезапно, а эр Рокэ сказал, что все гораздо серьезней… Если бы я не знал герцога Придда, подумал бы на вино, но… Сильно же я испугался – ты под утро больше на выходца, чем на живого человека похож стал. Эр Рокэ сказал, что вмешательство тут если только навредит, и я насилу уговорил его лечь спать, пообещал только, если что, разбудить – у него сегодня день тяжелый, у него голова светлая должна быть, а мои обязанности любой солдат исполнит… А ты только сейчас в себя и пришел.

– Ага. Хорошо. Что уговорил. Эру Рокэ нужно высыпаться. Хоть немного.

Дикон медленно встал, стараясь не делать резких движений. Похмелье? Непохоже. Скорее, слабость, как после ранения. А значит, пройдет.

– Ты уверен, что тебе можно вставать? Отец и то лучше выглядел, чем ты. В смысле, когда он после смерти за нами приходил.

– Герард, не будь занудой. Я в порядке.

Почти. Нот главное, что шестнадцатая ночь позади, никаких разрушений не привиделось, а привиделось… Закатные твари! Он начисто забыл, что же именно видел в той синей воде, но готов поклясться, что это было очень важно!

Герард помог ему одеться – сам бы Дикон провозился гораздо дольше, хоть и не хотел в этом сознаваться и то и дело пытался острить, что приезд матери дурно влияет на рея Кальперадо.

Дойти до кабинета Алвы, постучать. Только бы эр был сейчас один! Хотя бы четверть часа, чтобы поговорить о случившемся – Ракан наверняка тоже что-то чувствовал, но понял не в пример больше!

Не повезло – в кабинете уже был Валентин Придд.

– Уже проснулись, Ричард? Что ж, заходите, – кивнул Алва своему бывшему оруженосцу.

Брови Спрута чуть дернулись вверх, но он тут же постарался придать своему лицу бесстрастное выражение. Алва не улыбался, ответил спокойным кивком на приветствие Дикона и указал ему на кресло:

– Садитесь, Ричард. Полагаю, вам сегодня не стоит много времени проводить на ногах. И очень прошу вас, не вмешивайтесь пока в разговор.

Спрут вопросительно посмотрел на Алву, тот кивнул ему на соседнее кресло:

– Валентин, я вас довольно-таки хорошо знаю, поэтому вашего слова мне будет довольно. Надеюсь, Ричарду тоже, – произнес он с нажимом.

– Монсеньор? – Придд уже не пытался скрыть удивление.

– Благодарю вас за вино, Валентин. „Змеиная кровь“ была хороша.

Спрут улыбнулся Ворону. Гораздо более открыто и радостно, чем Дикон помнил его прежде.

– Полагаю, „Последние Слезы“ предназначались Ричарду.

– Именно так, монсеньор.

– Ни я, ни рей Кальперадо „Слезы“ не пили. Ричард выпил пару бокалов и потерял сознание. На обычное опьянение это похоже не было, скорее на отравление. Да и опьянеть от такого количества вина невозможно, даже если запивать „Черную кровь“ „Последними Слезами“. Я бы сказал, что это было больше всего похоже на действие сонного камня, по крайней мере, мы постарались не тревожить Ричарда, пока он сам не проснется, но если мне не изменяет память, сонный камень не действует так внезапно – человека сначала клонит в сон, он засыпает не сразу. На вкус и запах я в вине ничего обнаружить не смог. Что вы на это скажете?

Что ж, вполне в духе Ворона – сразу расставить все точки над i, до того, как он скажет хоть что-то. „Вашего слова мне будет довольно. Надеюсь, Ричарду тоже.“ Только честней было бы сначала спросить его, а не Спрута.

– Монсеньор, вино не было отравлено. Его привезли из Васспарда несколько дней назад. Я ручаюсь, что мои люди не могли привезти мне вино с ядом. Сам я предпочел бы свести счеты на дуэли, не пачкаясь отравлением. Сожалею, что передал корзину не из рук в руки, а через рея Кальперадо, но я надеюсь, что его вы ни в чем обвинять не станете.

Спрут чеканил слова и смотрел только на Алву, а Дикону хотелось одного – чтобы Спрут поскорее ушел.

– Хорошо, Валентин. Я вам верю. Ричард, надеюсь, вы не станете обвинять герцога Придда во лжи?

Алва был полностью на стороне Придда, и от этого Дикону стало обидно – Ворон устроил этот спектакль, говорит с нажимом, едва ли не с угрозой, и ему совершенно безразлично, что думает Дикон. Алве нужно услышать вежливое „да, монсеньор“, „вы правы, монсеньор“ или еще какое-нибудь глупое поскуливание. Но это же не честно! Он не идиотская собачонка, вроде той, что притащил с собой Валме!

– Безусловно, монсеньор. Вы правы, я не стану обвинять герцога Придда во лжи. Но его слово в данном случае для меня ничего не значит, – произнес он, подражая тону Алвы. – Не понимаю, почему вы основываете ваши выводы именно на этом.

Дикон тяжело вздохнул и продолжил уже без прежнего пыла:

– Эр Рокэ, ну вы же лучше меня понимаете, что вчера произошло. При чем тут, к закатным тварям, вино? Вы же прекрасно поняли, что это было что-то, связанное с шестнадцатой ночью и клятвой холодной крови, а может и с обеими клятвами. Я не знаю, что этой ночью случилось, но что-то определенно было. Ну не могли вы ничего не чувствовать и не понимать! А вы рассуждаете о „Последних слезах“ вместо того, чтобы говорить о главном…

Алва не ответил, и первым нарушил паузу Спрут:

– В шестнадцатую ночь после суда, я чувствовал, что происходит что-то жуткое. Герцог Эпине говорил, что тоже ощущал нечто подобное. Этой ночью ничего похожего не было.

– Но вы и не Ракан, – вяло огрызнулся Дикон.

– Тоже верно. Но мне кажется, случись что-то вроде крушения Надора, я бы почувствовал.

Придд замолчал, небрежно пожав плечами, а Дикону стало чуть спокойнее – ну раз Спрут ничего не учуял на этот раз, значит ничего особенно страшного не произошло, правда? Хотелось бы верить… Но почему Ворон ничего не ответил? Злится? Не хочет говорить правду? Значит, все же что-то было и…

– Ричард, я не понимаю, что вчера произошло. Вы правы, что-то происходило, но опасности я не чувствовал, в отличие от того, как это было в ночь с одиннадцатого на двенадцатое Зимних Ветров. Я уверен в одном – дело не в „Слезах“, как бы это не выглядело со стороны. Хорошо, что вы не намерены разбрасываться пустыми обвинениями – на сегодняшний день это и есть главное.

Дикон пристыженно отвел взгляд. Наверное, Ворон прав. Сейчас важнее, чтобы не было пустых ссор, а Ворон вполне мог ожидать от него глупых обвинений в адрес Придда. Год назад он бы точно обвинял, не думая. И требовал бы от Альдо „справедливости“.

– На сегодня все, – подвел итог Алва. – Валентин, отправляйтесь к Роберу и постарайтесь закончить все уже сегодня. А вам, Ричард, я советую как следует выспаться. Завтра вы с реем Кальперадо нужны мне с самого раннего утра.

Дикон вышел из кабинета вместе с Приддом, но тут же вернулся – вместе с Герардом. Алва устало нахмурился:

– Я же сказал, что вы оба мне сегодня уже не понадобитесь. Отдыхайте.

– Монсеньор! – начал Герард уверенно, но тут же запнулся и посмотрел на Дикона, ища поддержки.

– Эр Рокэ, мы хотели поговорить.

– Выкладывайте, что там у вас стряслось. Только поскорее, – Ворон прикрыл глаза ладонями и откинулся на спинку кресла.

– Монсеньор, извините, если мои слова покажутся вам бестактными, но… – Герард глубоко вздохнул и заговорил гораздо быстрее, почти затараторил: – У вас болит голова, я вижу. Когда у меня в детстве болела, матушка гладила меня по голове водой, ну, что-то вроде обряда. Знаю, что плохо объясняю, но это проще показать, чем словами описывать. Этому матушку моя кормилица обучила. Мне это помогало, может и вам поможет?

Герард перевел дух и напряженно уставился на Ворона. Тот слегка усмехнулся:

– Рей Кальперадо, не думаю, что это поможет. Но за предложение спасибо. Это все, что вы оба хотели мне сказать?

– Эр Рокэ, вы ошибаетесь! Герард прав – если это когда-то помогало ему, то есть шанс, что поможет и вам.

– Ричард, идите спать. На сегодня все.

Герард расстроенно покачал головой и направился к двери, но Дикон решил, что отступать глупо:

– Эр Рокэ, ну что вам, жалко? Хуже ведь не будет. Даже если не поможет, вы потеряете минут пять…

– Хорошо, – отрезал Алва, – пять минут и вы оба выметаетесь отсюда до утра.

– Пятнадцать, – уточнил Герард, – за пять минут ничего не успеть. Я из тех слов ничего не запомнил толком, но матушка помнит хорошо. Там что-то про четыре молнии, четыре ветра, четыре волны и четыре скалы – как в тех словах, которыми выходцев прогоняют. Я попросил матушку придти – надеялся, что вы согласитесь. Она ждет внизу.

– Хорошо. Только я надеюсь, это будет ваша последняя попытка играть в лекаря. Второй раз я предупреждать не буду.

Герард кивнул и, улыбаясь от уха до уха, кинулся за матерью. Дикон остался наедине с Алвой, и вдруг почувствовал себя неловко: а вдруг затея Герарда провалится?..

– Ричард, если вам есть что сказать – говорите. Понять что-либо по вашему настороженному пыхтению я не в состоянии.

– Мне нечего сказать, монсеньор. Я надеюсь, что метод рея Кальперадо поможет.

Алва тихо хмыкнул, но вслух ничего не сказал. Но хоть не злится…

В дверях появилась тощая светловолосая женщина, мать Герарда. Ворон поднялся стремительно и гибко.

– Добрый вечер, госпожа Арамона. Рад видеть вас в моем доме.

– Добрый вечер, монсеньор. Мой сын мне все объяснил, я не буду тратить ваше время на лишние разговоры. Он сейчас принесет воду и можно начинать.

Старая кэнналийская служанка молча поставила на столик рядом с креслом большую миску, от которой поднимался пар.

– Это просто горячая вода. Я добавлю сюда пару капель можжевелового масла и можно начинать.

– Прекрасно. Мне сесть в кресло, лечь на пол или остаться стоять? – Алва иронично усмехнулся. – Какие будут указания, госпожа Арамона?

– В кресле вам будет удобнее всего. На тахте было бы еще лучше, но раз тут только кресла, обойдемся ими, – рассудительно ответила мать Герарда, словно и не заметила шутки.

– Ричард, пойдем, за таким не наблюдают, – шепнул Герард тихо.

Дикон пожал плечами, и они вышли вслед за служанкой, и Герард осторожно прикрыл дверь. Прошло уже минут двадцать, из кабинета не доносилось ни звука. Дикон почувствовал, что засыпает стоя, но уходить к себе не хотелось – нужно же узнать, чем все закончится.

Часы на башне пробили половину шестого. Значит, прошло уже больше получаса. Уснули они там, что ли?!

Дверь распахнулась так внезапно, что Дикон едва не подпрыгнул на месте от неожиданности.

– Ну что вы, госпожа Арамона, я с удовольствием провожу вас до ворот, а ваш сын довезет до дома. – Алва улыбался, на лбу и волосах у него блестели капли воды, и что самое неожиданное, вид у него был гораздо более отдохнувший, чем когда-либо за последнее время. Словно теплая вода действительно смыла усталость. – В Олларии все еще неспокойно, не стоит женщине в одиночку гулять по улицам в это время. Кстати, Герард сказал, что вы остановились в доме своих родителей скорее всего временно. Раз уж вы любезно предложили мне свою помощь, не могу не предложить вам погостить в моем доме – в нем достаточно пустующих комнат, слуги перенесут вещи за считанные часы. В таком случае вам не придется никуда ходить по вечерам.

Госпожа Арамона не успела и слова сказать, как вклинился Герард:

– Монсеньор, вам это помогло?! Я очень рад! Матушка, конечно же ты должна принять предложение монсеньора! Хочешь, я помогу тебе собрать вещи?

Дикон посторонился, пропуская Ворона и госпожу Арамону. Что-то ему показалось странным, но он никак не мог понять, что именно. Он поднялся к себе в комнату и только тогда сообразил, в чем дело: Алва смотрел на мать Герарда так, как смотрят на женщин. В смысле, на хорошеньких женщин. А не на тощих и некрасивых матерей своих порученцев.

========== Глава 25 ==========

Спать не хотелось, но заняться было нечем. Герард как ушел провожать свою мамашу, так и не вернулся – наверняка помогает ей собираться, хочет, чтобы она переехала в дом Ворона как можно скорее. Дикон попробовал читать, но строчки плясали перед глазами. Мысли перескакивали с одного на другое, но веселой легкости в этом не было. Пустота и какая-то давящая муть. Алва прошлой ночью опасности не чувствовал, но что-то все равно произошло. Скалы не прощают предателей, а после заката не выходит толком думать ни о чем другом кроме Лабиринта, Синеглазой и камней. Днем проще. Днем есть дела, есть Алва, есть Герард. А ночью всегда остаешься один на один с самим собой. Можно, конечно, попытаться пойти к куртизанкам, но тогда навалятся еще и мысли о Катари.

Дикон лежал с открытыми глазами и пытался думать о чем-то простом и нестрашном. О матери Герарда, которую Алва так забавно сравнил со Святой Октавией – тогда, в Лабиринте. Дикон был уверен, что Алва просто шутит, но сегодня уже казалось, что в той шутке было слишком много правды. Волосы у вдовы Арамоны хороши, наверное, если судить справедливо, то они даже лучше, чем у Катари, но… но все равно это как-то глупо.

Бессонные ночи были и в Лаик, но они были другие – тоскливые, тянущиеся целую вечность, но другие. Тогда была надежда выбраться из проклятого загона, стать оруженосцем у Человека Чести и рано или поздно сделать Олларию прежней Кабителлой, а Талиг – Талигойей. Тогда можно было читать по памяти Дидериха, ту же „Плясунью-монахиню“, и мечтать о будущем, а теперь… Мечты оказались миражом, жутким и злым. Мираж рухнул, погубив и Айри с сестрами, и мать, и Наля, и Альдо…

После смерти Альдо ночи тоже были тоскливыми, будущее не радовало, но надежда все-таки была. И была Катари – отдалившаяся, отстраняющаяся, но тогда еще можно было на что-то надеяться. Вернее, это он тогда считал, что надежда еще есть и что Катари отдалилась временно. А она никогда и не… приближалась. И не любила. Говорила это ему в глаза, а он не верил, искал между слов очередной мираж. Надо бы поговорить об этом с Робером. О Катари. Может, он согласится уговорить ее на встречу? Или хотя бы передать ей письмо. Вчера вечером она прошла мимо Дикона как мимо пустого места, но это же неправильно! Он есть, он живой, он еще может многое исправить, раз уж прошлой ночью мертвая вода отпустила, позволила вынырнуть на поверхность.

Сон не шел, и некстати вспомнилось, как почти такой же муторной ночью он лежал в убогой комнатенке в придорожной гостинице. В Надоре было очередное землетрясение, Катари говорила, что кто-то должен туда поехать, чтобы все было в порядке с беженцами, вот он и поехал. И ведь ничего так и не почувствовал тогда – злился, что вызвался ехать, злился на дорогу и людей, но не понимал, что все это – из-за его ошибки. Если предательство можно назвать ошибкой.

Тот давящий, ненавидящий взгляд он стал ощущать именно на суде. Прежде то ли не замечал, то ли не было его вовсе. Наверное, все же был, просто забылось и стерлось. А он думал, что сила Скал пытается его предупредить и поддержать. Перебирал детские воспоинания – что отец исчезал из замка, а на все вопросы отвечал, что ходил на утес. Может отец и чувствовал силу Скал, но Ричарду осталось только бессилие. И неприязнь камней.

Та отвратительная бабища, что приходила в гостиницу, наверняка была выходцем, раз после нее все выстыло, а молоко покрылось плесенью. Она говорила, что ей вино не нужно, но ему самому наверняка захочется напиться. Она ошибалась. Пить хорошо вместе с Алвой. Или с Герардом. А это вином не зальешь. Оно не тонет, всплывает на поверхность, и все тут.

Бабища думала, что он идет в разрушенный дом, потому что хочет кому-то помочь, говорила, что это достойно. Он не понимал. Он шел просто потому, что хотел казаться Катари героем, а Надор его трогал мало. Выходец советовала не думать о себе, потому что думать о себе уже поздно, а что-то другое еще можно успеть – помочь живым, „горячим“. А ему живые были безразличны, и думал он только о себе.

„Зеркала глупы“. Так сказал отец Герарда, ненавистный Арамона. Арамона при жизни был дураком и в Лаик только все портил, но смерть, вернее, жизнь с „холодной кровью“ определенно пошла ему на пользу. Он даже советовать что-то пытался, пусть и в своей хамской манере.

„Он смотрит на все, но видит себя. Его нет, есть зеркало.“

Зеркало. Пустое место, мимо которого можно пройти, не заметив. Как это сделала Катари.

Зеркало, как гладь соленого мертвого озера – наклонись и увидишь лишь себя. И камни. Камни, которые ненавидят.

Серо-розовый камень не предупреждал Повелителя Скал, он его презирал и желал ему смерти. Камень не мог сдвинуться с места, и только поэтому не могу убить. Он было холодным, злым и вечным. И такой же холодной и вечной была его ненависть.

Камни, серые и коричневые, белые и грязно-розовые, лежали неподвижно и смотрели. И сбежать от них по Надорскому тракту было некуда. Можно было только идти вперед под этими взглядами и надеяться, что это когда-нибудь закончится. Так или иначе. Дорога петляла, камни под копытами Соны недовольно ворчали, но это было полбеды – выносить молчание скал гораздо тяжелее. Дикон спешился и подошел к камню, у которого топорщился скволь снег куст диких роз. На камне была выщербина – от пули – и Дикон накрыл ее рукой. Перчатка мешала, пришлось снять. Камень был ледяной, пальцы тут же законченели, но стало чуть спокойнее. Он не сразу почувствовал, что порезался об острый выступ. Ранка была пустяковая, но кровь все текла и текла, а камень смотрел. Дикон положил руку на прежнее место, закрывая след от своей пули. Пока не видишь, можно сделать вид, что ничего нет. И не было. А уберешь руку – и снова ясно, что ничего не изменилось и прошлое не исчезло. Была и попытка отравить Ворона, и нелепый суд, и Дора, и отмашки от Наля, и ссора с Айри, и смешавшиеся на его руках кровь Катари и той фрейлины, чье имя он так и не смог запомнить.