Текст книги "Между ночью и днем (СИ)"

Автор книги: Constance V.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Шквал ветра, ледяная вода, огненный вал, земля, пытающаяся вздыбиться… Получилось. Теперь быстрый рывок к берегу, чтобы встать на пути – это несложно, по крайней мере не сложнее, чем те приемы со шпагой, которым обучал его Алва.

„Клянусь, моя кровь и моя жизнь принадлежат Талигойе и Раканам!“ Он не предавал, он ошибался и делал глупости, но не…

„Это все равно, что пытаться спастись от селевого потока“. Неправда! Сель бездумен, а Повелитель Скал еще что-то может. Он…

Скок, скок, скок-поскок,

Ты попался, голубок!

Скок, скок, скок-поскок,

Отдавай-ка свой должок…

Неправда! Он никогда не клялся в верности этому существу, выглядящему как уродливая девочка! Никогда! Он клялся своей Королеве! И если Роке Алва, если сам Ракан говорит, что нельзя холодной кровью клясться живым, то пусть его клятва будет дана Святой Октавии или Оставленной, но не дочке Арамоны! Он клялся перед иконой! Октавия была королевой! А эта малявка – не его королева и никогда ею не была! И не будет! Он не согласен! И со стихиями – тоже! – не согласен! Стихии не должны крушить, они должны защищать!

Пусть четыре Молнии падут четырьмя мечами на головы врагов, сколько б их ни было. Пусть Четыре Ветра разгонят тучи, сколько б их ни было. Пусть Четыре Волны унесут зло, сколько бы его ни было. Пусть четыре Скалы защитят от чужих стрел, сколько б их ни было.

Во имя Астрапа, Унда, Лита и Анэма, во имя Оставленной Ундом женщины и во имя Октавии, оставленной ушедшим в Закат Рамиро, пусть его клятву холодной крови примет та, кому он молился, пусть скалы защитят, пусть…

Удар отбросил Дикона на несколько метров в воду, перед глазами возник рушащийся Надор, белое от страха лицо Айрис, Наль, сестры, мертвая Катари.

Дикон ощущал чужую ненависть и презрение, песня камня сливалась с хохотом ветра, лицо задели чьи-то крылья, перья были острыми и твердыми, как кинжалы. Ричард чувствовал, как из порезов сочится кровь, но не мог ее утереть. Теперь он понимал, кто он – один из камней, мчащийся впереди селевого потока. Впереди спали люди, звери, деревья, живые, ничего не подозревающие, а он должен был их убить. Он рванулся назад, но добился лишь того, что его обогнало несколько других камней. Он рванулся вперед и в сторону, прочерчивая по горе новый путь – в сторону от людей, к озеру, через поваленый прежним селем лес. В низком черном небе полыхнуло, затем еще и еще. В свете непрестанно рвущих мрак молний летящие впереди глыбы казались золотыми. Они вспенили воду, рухнув в нее с разбега, и устремились ко дну. Вода была синей и очень густой, синей как глаза Святой Октавии, вдовы Рамиро Алвы и жены Франциска Оллара. Синими, как глаза Ракана. Как глаза Оставленной, которая не могла уйти вместе с Ундом. Синими, как озеро в пещере. Синими, как вода, дающая жизнь. Но ледяная вода не давала вздохнуть, давила, тянула на дно, Дикон успел лишь подумать, что эта вода холодная, как холодная кровь нежити, а в пещере синяя вода была теплой, как горячая кровь живых людей… мир померк.

========== Глава 12 ==========

Небо было безоблачное, ярко-синее. Как глаза Оставленной. Как вода, дающая жизнь.

Дикон закашлялся соленой водой и попытался перевернуться на живот. Чьи-то руки поддержали его и укутали сухим теплым плащом. Робер. В пещере Дикон видел его лишь издали, а теперь в глаза бросились и глубокая складка между бровями, и седина, отвоевавшая еще несколько прядей. Он ведь наверняка знает, кто убил Катари и…

– Ричард, ты цел?

Он кивнул. Ничего не сломано, только воды наглотался, да обзавелся несколькими синяками. Ерунда. В отличие от всего остального. И какая теперь, к закатным кошкам, разница, цел он или нет!..

Он огляделся. Дора. Тот самый фонтан. Только площадь на этот раз залита водой. В нескольких метрах – Спрут и Ариго склонились над Алвой, камни вокруг были забрызганы кровью, чуть в стороне – несколько солдат, судя по всему, они и поделились плащами. Дикон поднялся на ноги и шагнул к Алве, но Робер придержал его за плечи:

– Тут ты уже не поможешь. Не уверен, что тут вообще что-то поможет. Ворон еще дышит, но… – он покачал головой и добавил более жестко: – Со всем, что ты натворил, мы разберемся позже. Сейчас я отвезу тебя в Багерлее. И очень надеюсь, что ты не попытаешься наделать глупостей. Кинжал я у тебя уже забрал.

– Понятно, – выдавил Дикон.

Хотелось остаться рядом с Вороном, не отходить от него ни на шаг, пока все не кончится – так или иначе. Но Робер прав, Ричарду Окделлу там не место. Дора – не Закат. И помочь он Ворону уже все равно не сможет.

Молодой, едва ли старше Дикона, солдат помог ему взобраться на коня, кинув повод Роберу.

– Ричард, нас будет сопровождать всего несколько солдат, но я очень надеюсь, что ты не попытаешься бежать, – произнес Робер вполголоса.

– Не попытаюсь.

Какой смысл бежать? Куда? От кого? От себя и своего прошлого не убежишь. Ни от предательств, ни от рухнувшего Надора, ни от убитой Катари. Ни от слов Рокэ „будь моя воля – убил бы на месте“. Слов Ракана.

Робер тронул повод, лошадь пошла чинным шагом, и Дикон обернулся к фонтану. Алву переложили на носилки и укрыли плащом. Хотелось бы верить, что все-таки не с головой, как труп. Спрут и Ариго отдавли какие-то приказы солдатам, но это было Дикону уже не интересно. Мысли были тяжелые, как камни, но камни жаждут движения, а мысли хотели застыть. Дикона все сильнее клонило в сон.

Удивления не было – ни что они вдруг оказались в Олларии, ни что на улице почти по-зимнему холодно. Если Ракан мог призвать к себе остальных Повелителей, то сила стихий могла вернуть их всех в столицу. Вопрос лишь, какой ценой. Ворон и до начала обряда был ранен. Синяя вода, наверняка, помогла, но так быстро она вряд ли исцелила полностью.

Робер снова заговорил первым:

– Сегодня первое число Зимних Скал. Зимний Излом позади.

– Хорошо.

Действительно, хорошо. Теперь все должно закончиться, пусть и не сразу. Скорее бы.

– Я услышал зов Ракана двадцать второго числа осенних молний. Судя по всему, Карваль смог скрыть мое отсутствие от остальных. Сегодня с полуночи, по словам солдат, в Олларии Леворукий знает что творилось – сначала был очень сильный ливень, потом гроза с ураганым ветром, а закончилось все несильным землетрясением. Дома устояли, жертв вроде бы нет. В полдень в Доре забил фонтан – сам собой. Струя становилась все мощнее и мощнее, превращаясь в поток, заливающий площадь. А потом все прекратилось – когда на площади появились мы.

– Понятно. Спасибо.

Слова давались Дикону с трудом, словно все они так и остались в Лабиринте Гальтары. Там ему то и дело не терпелось спросить Ворона о чем-нибудь, а теперь не хотелось произносить ни звука. Замереть и молчать, как молчат камни.

– Почему ты убил Катарину?

Почему? Какой глупый вопрос. Но честный ответ звучал бы нелепо – „потому что идиот“.

Дикон молча покачал головой.

– Но это ведь ты ее убил? – спросил Робер напряженным тоном.

Леворукий, да ведь Эпинэ до сих пор пытается верить в его невиновность… После всего, что знает.

– Я.

Больше Робер ничего не спрашивал. Дорога в Багерлее была почти пустынна, лошадь шла размеренно и спокойно, поэтому Дикон то и дело проваливался в сон. Снилась ему в эти минуты глубокая синяя вода и тяжелые валуны, поросшие мхом.

То, как они приехали в тюрьму, как Робер коротко переговорил с комендантом и как тот проводил Дикона в камеру, прошло словно в тумане, а стоило Дикону переодеться в сухую одежду и рухнуть на кровать, как сон окончательно взял свое.

========== Глава 13 ==========

– Свинья! Свинья из вонючей лужи! Трус! Предатель! Тварь болотная!

Айрис злилась и бросалась на него с кулаками, Дикону оставалось только уворачиваться. Он мог бы попытаться оправдаться, но она все равно ничего не будет слушать. Он мог бы схватить сестру за руки и хорошенько встряхнуть, но уворачиваться и пытаться закрыться руками было проще. Почему-то проще. Словно это был хоть какой-то путь к отступлению – для обоих. В кабинете Ворона больше никого не было, но Дикон надеялся, что хозяин кабинета вот-вот вернется и сам одернет Айрис, скажет, что все в порядке, что предательство было уже давно, что теперь это не имеет значения.

– Ты мне не брат! Ты хуже «навозника»! Ты сам навоз… Чтоб ты сдох! Кукушонок! Клещ собачий!

Айрис отступила назад, и Дикон перевел дух. Успокоилась? Поняла, что не права? Или увидела за его спиной Алву? Дикон обернулся, но сзади была лишь стена. Без двери. Но там же должна быть дверь, он точно помнит!

– Тварь… Какая же ты погань, Дикон. Ты его каблука не стоишь! Урод неблагодарный…

Айрис уже начинала задыхаться, но это не охладило ее боевой настрой – она снова накинулась на него с кулаками. Оставалось только отступать к стене.

– Ты не будешь жить, слышишь, ты?! Не будешь! И как тебя такого земля носит?!

Не будешь жить? Но он-то как раз жив, это Айрис… это Айрис умерла прошлой зимой! Погибла в рухнувшем по его вине Надоре. А теперь она тут. Снится ему? Или действительно вернулась? Но руки у нее горячие, таких у выходца быть не может. И как они оказались в доме Алвы? Робер же отвез его в Багерлее, а Алва… А Алва неизвестно, жив ли еще. И еще двери в стене больше нет, закатные кошки ее раздери! От этой мысли он вздрогнул и опустил руки. Если двери больше нет, то скорее всего нет и Алвы. Излом забрал свое.

– А как ты жить смеешь, паскуда?! И почему тебя только в Варасте ызарги не сожрали!

– Не знаю, – ответил ей впервые за все это время Дикон. – Не знаю, почему.

Айрис залепила ему пощечину, от которой Дикон и проснулся. В комнате было тихо, за зарешеченным окном смеркалось. Он в Багерлее, но на вопросы сестры ответить не может и наяву. А ведь она все это кричала ему еще при жизни. Когда он пришел к Катари, сестра ему все лицо исцарапала, как кошка закатная. Он злился и считал ее сумасшедшей дурой. Но она была права. Даже тогда. До того, как он вынес приговор Ракану на суде. До того, как по его вине был уничтожен Надор. До того, как он убил Катари. Всем было бы проще, если бы его убили в Варасте. Ворон не знал, чем грозит Талигу смерть одного из Повелителей перед самым Изломом, тем более прямо в Лабиринте. Но Излом позади, значит, скоро все будет кончено. Суд вряд ли займет много времени. Занха тоже.

Дикон прикрыл глаза и попытался представить себе пещеру с синим озером. Там было спокойно. И Алва был еще точно жив. А ведь он у Алвы так много не успел спросить!.. Теперь уже вряд ли получится. В Закате им не встретиться. Да и вряд ли Дикона примет Закат – он даже посмертие свое предал, хотя правильно сделал, наверное.

Пещеру представить никак не получалось, зато в памяти всплыл разговор с Рамиро Вешателем.

„Хорошая лоза, не правда ли? Впрочем, в полной мере вы ощутите ее достоинства утром, а вот недостойных недооценивать не советую. Можно не замечать короля, особенно если он не видит вас, но попробуйте не заметить клопа в вашей постели. Вы для него есть, и с этим приходится что-то делать. Клопам не место там, где спят люди, в той же степени, что вашему нынешнему кумиру – на троне.“

Алва был тысячу раз прав. Даже если не знал наверняка, что Альдо не Ракан, а сам он – не Повелитель Ветра. И даже насчет „не видит“ Алва был прав – Альдо Дикона не считал за равного, хоть и говорил много красивых слов. Он использовал его как оружие, как марионетку. Точно так же, как его использовали эр Август и Катари.

„Понимаю, что трудно, но попытайтесь уразуметь: просто человек … любой – вы, я, король – ничто. Талиг – все. Нами можно и нужно жертвовать ради Талига, Талигом ради нас – ни в коем случае. Жертвуя им, вы жертвуете не одним человеком, хоть бы и коронованным, а будущим многих тысяч, а значит – новым Кругом. Вернее, Кругами…“

Тогда Дикон подумал, что Ворон мог лишь глумиться над памятью Святого Алана, не более. Рамиро – тоже. Это могли бы быть слова Эгмонта Окделла или даже Эрнани Ракана, но не Алвы. Не Рамиро.

А в Лабиринте Ворон говорил то же самое, только формулировал чуть иначе. Ворон думал, что не успеет дойти вместе с Диконом до спасительной пещеры, и хотел отослать его, чтобы к Излому у Талига был хотя бы Повелитель скал. Ворон думал, что вряд ли переживет Излом, но стремился сделать все, чтобы это сделал Талиг.“Я не сошел с ума и не устал жить. Но мои желания сейчас ровным счетом ничего не стоят. Так же, как ничего не стоили желания Рамиро или Ринальди.“ Точно так же…

Дикон резко сел на кровати. Проскользнувшая мысль была настолько неожиданной и странной, настолько сумасшедшей, что он не сомневался – ошибки быть не может: те слова не могли быть словами Рамиро Алвы. Он говорил не с ним. А с самим Вороном. Как и когда думал, что договаривается с Рамиро Предателем, вернувшимся из Заката, чтобы предложить сделку – обменять меч Раканов на кинжал Дома скал!

И ведь первой мыслью было, что это именно Ворон! Но человек выглядел старше, чем Рокэ, был слишком изможденным и худым, он был ранен и носил колчугу. Ввалившиеся глаза, худоба, непривычная одежда – этого хватило, чтобы принять Ворона за его предка. Но это был именно эр Рокэ. Леворукий, да что же с ним творили в Нохе?! Ну не пытали же?! Альдо на такое не способен, при всех его ошибках… Но Ворон двигался так, словно был ранен, да и пропитавшая одежду кровь вряд ли была частью мистерии. И голос у Ворона тогда был хриплый и глухой, предельно усталый. Точно такой, как после второй схвтки с Изначальной Тварью.

Рамиро Предатель был совсем другим. Да и предателем он не был. Скорее наоборот. Спас сына Алана и получил смертельный удар в ответ. В благодарность.

Какая ирония, он же всегда хотел стать именно таким, как его великий предок, как Алан. Вот и стал. Точно таким же. Убивающим тех, кто хочет спасти Талиг. И идущим против воли Ракана.

… Рамиро Вешатель выглядел не таким измученным потому, что Алва уже немного пришел в себя после того, что творили с ним в Нохе. Закатные кошки, а он-то был уверен, что самое неприятное для Ворона в том монастыре – скука. Хорошо еще, что ничего об этом не ляпнул, когда они говорили в Лабиринте. Ведь и без того наговорил много глупостей.

„Вам нельзя отказать в определенной логике, так следуйте ей до конца… Вы ищете меч, но что за меч без щита, а отдать вам щит не властен никто.“

Не скажи это Алва тогда, сообразил бы он, что Скалы и есть Щит? Сообразил бы во время обряда попытаться встать стеной, чтобы хоть как-то отвести удар? Не сообразил бы. Но и это вряд ли помогло – слишком поздно он сообразил. У него вообще все „я понял“ – слишком поздно. Когда уже ничего не изменить.

За окном совсем стемнело, но вставать и зажигать свечи было лень. Да и незачем. Думать можно и без света. И спать тоже. Но сон не шел. Перед глазами стояло лицо Катари – то расстроенное, то обиженное, то злое…Он был для нее „надорским болванчиком“ и „мальчишкой, подслушивающий под дверью“. И что самое обидное – все это возникло не на пустом месте. Она видела, что он полный кретин, слепо верящий эру Августу и Альдо. И ей. Верящий любой чуши, но не желающий ни видеть, ни слышать того, что творилось вокруг. Катари до последнего пыталась дать ему шанс, даже когда поймала его под дверью. Она говорила о Надоре, об оставшихся без крова людях. И ведь она еще не знала, что случившееся с Надором – его вина! Или знала?.. Но не обвиняла, только спрашивала, что он сделал для своих земель. А он нес ей в ответ какую-то чушь. Даже когда он убил ее фрейлину, она пыталась дать ему шанс! Ради Робера и Айрис. Ради тех, кто когда-то к нему хорошо относился. Он мог сбежать, он мог пойти к Роберу и сказать, что убийство было случайным – Катари бы его обвинять не стала, его бы сослали восстанавливать Надор, но не было бы еще одного убийства…

Он считал, что она обязана любить его просто потому, что он ее полюбил. Он хотел сделать ее своей женой и не слишком задумывался о ее желаниях. И ведь останься Альдо в живых, рано или поздно он бы заставил Катари силой или просто принуждением. Ворон бы до такого никогда не опустился…

„Не любила и не обещала. Я сказала тебе об этом в Нохе, я это повторю. Ты живешь, словно… в яйце. Изнутри оно золотое, а что снаружи, ты не видишь. Твоя сказка позволяет тебе все, в ней нет ничего, кроме тебя, но ты цел, потому что тебя защищает скорлупа. Если б не Робер с Карвалем и не Алва, ты не был бы в Багерлее только потому, что лежал бы в могиле.“

Так и было. Когда Катари говорила эти слова. Они казались злым вздором, глупостью, оскорблением. А это была правда. Катари никогда ему ничего не обещала. Она лгала ему во многом, играла с ним, но никогда не говорила, что влюблена в него и не обещала полюбить. И он действительно ничего не видел вокруг себя – кроме того, что хотел видеть. А Робер с Алвой раз за разом спасали его шкуру. До последнего. Робер даже сейчас, после убийства Катари, еще сочувствует ему. Как, наверное, Шарль Эпинэ сочувствовал Алану.

„Ты был с ним рядом едва ли не больше всех и так ничего и не понял. Рокэ не держит чужих вещей и не желает помнить о подлости. Он вышвырнул отравителя и избавился от его вещей. Даже от лошади.“

Он был рядом с Вороном целый год. Целый год жил на его деньги, получал от него дорогие подарки… от лошади до жизни. Сколько раз Ворон прикрывал его от смерти? А от позора? И в самый первый день в доме Алвы, если бы не внимание и помощь эра Рокэ, он бы потерял руку. Потом потерял бы отцовский перстень по своей глупости. Потом…

Дикон обхватил колени руками и уставился пустым взглядом в стену. К чему свет, если на душе темнее, чем в лабиринте?

Он же понимал, что делает, когда убивал Катари. Понимал, что убивает. Это фрейлина дернулась случайно, а Катари он ударил кинжалом вполне осознанно. „В память отца и изгаженной, оболганной любви“ – какая мерзость. Эгмонд Окделл наверное в гробу перевернулся от такого… поминовения.

Леворукий, до чего же тошно признавать, что все, что бросил ему в лицо Спрут – тоже правда, такая же, как слова Катари. Алва за него не только платил, но и дрался на дуэли.

И орден Дикону дали исключительно как подарок от Алвы – флаг же сбил именно Ворон… Тогда Алва сказал, что будет еще много побед, за которые вряд ли похвалят, а о таком авансе всегда вспомнить приятно. Приятно? Нверное… если знаешь, что можешь как-то оправдать тот аванс. А не когда отвечаешь на него предательством за предательством.

Даже фехтуя со Спрутом, он вспоминал уроки Алвы – без них он против Валентина и минуты не продержался бы. А пропустил удар только потому, что Джастина Ворон тому приему обучить успел, а его – нет… Но Джастин и не предавал Ворона, не подсыпал яд в вино. И с кинжалом на него не бросался. Он был Ворону другом. Именно другом, не любовником. Ворон не пытался доказать ему этого, но если вспомнить разговор эра Августа и Катари, все становилось ясно. Он даже в том своем видении все понял. Про это понял. А про остальное… Леворукий, какой же он кретин!

Алва бы Катари не убил, тем более, беременную. Да и неизвестно, от кого был неродившийся ребенок Катари – может, и от самого Алвы… Закатные кошки, он же убил не только женщину, которую любил, но и ее неродившегося ребенка. Который наверняка был ребенком Алвы. Ворон ему ничего не сказал об этом, а он и не спрашивал. Да и как спросить? „Извините, эр Рокэ, это не вашего ли сына я убил?“ Почему-то сомнения в том, что у Катари должен был родиться мальчик, не было.

Закатные твари, а ведь все еще можно было исправить, не накинься он с кинжалом на ту несчастную фрейлину. Все, кроме того, что случилось с Надором.

Он еще мог бы доказать Катари, что Ричард Окделл – не надорский болванчик и не дурак, живущий в яйце, а Человек Чести. Он мог верно служить Талигу и доказать Катари, что она заблуждалась. Что это не он дурак, а она – несчастная дура, которая только лгать и умеет. Он бы…

Алва если мстил женщинам, то мстил иначе. Или не мстил вовсе. Алва даже Дикона не убил, хотя если бы он хотел дать по носу Людям Чести и эру Августу, то нарушение клятвы оруженосца и попытка убить Первого Маршала Талига – прекрасный повод. За такое не просто Багерлее светило, а гораздо хуже… но Алва его просто брезгливо вышвырнул, вместе с вещами.

Мысли путались, перескакивали с одного на другое, и порой Дикон не был уверен, размышляет ли он наяву или грезит. Несколько раз в камеру заходили тюремщики, приносили еду и свечи. Они не произносили ни слова – комендант сказал, что любые разговоры с запрещены, но если Дикону что-то потребуется, просьбу постараются удовлетворить.

Просьб у Дикона не было, желания беседовать с тюремщиками тоже. От еды он не отказывался – какой смысл усложнять жизнь коменданту тюрьмы и Роберу? Он угодил в Багерлее за дело. Ворон сказал в Лабиринте: „За свои поступки нужно отвечать самому. Хоть иногда. Тем более, за такие поступки“. Так тому и быть. Остается только ждать суда и надеяться, что с этим тянуть не будут.

========== Глава 14 ==========

Робер пришел действительно вскоре, под вечер. Вместе со Спрутом. Придд внутрь заходить не стал, так и остался в дверном проеме – то ли боялся войти снова в тюремную камеру, то ли думал, что Дикон попытается сбежать, то ли еще по каким-то причинам. Кто этих Спрутов разберет. Если только Ворон.

– Алва жив? – спросил Дикон вместо приветствия и не узнал своего голоса, настолько непривычно хрипло он прозвучал.

– Жив. Но он так и не очнулся. Врачи ничего не обещают. Остается только ждать. Если он за четверо суток так в себя и не пришел…

– Четверо суток? Я думал, что ты привез меня сюда только вчера.

Робер вздрогнул, словно увидел призрак. Он окинул камеру взглядом, зачем-то подошел к кувшину с водой и проверил ее.

– Робер, все в порядке. Она свежая.

– Почему ты сидишь в темноте?

Дикон пожал плечами:

– Какая разница?

– Ричард, это мальчишество, – голос Эпинэ стал жестким, – глупо строить из себя Ворона в Багерлее. У тебя совершенно другие условия. Были и будут. За этим я прослежу.

– В каком смысле „строить из себя Ворона в Багерлее“?.. – спросил он уже почти что зная ответ.

На суде Алва выглядел усташим, но не истерзанным. А вот уже после суда, когда только что сбежал из Нохи… Ведь если с ним в монастыре такое творили, то и до суда могли делать все, что угодно, но не бить по лицу. А потом дать немного роздыху и привести наскоро в более-менее приличный вид.

Робер вперился в него тяжелым взглядом и надолго замолчал. Придд словно слился со стеной, такой же холодной, как все Спруты. Хотя глупо пытаться думать о Придде так. Насчет Ворона Валентин был прав. И побег ему пытался организовать именно он. И от творившегося в Нохе Алву пытался спасти именно Спрут и никто другой.

– Алву заперли в какой-то жаровне над поварней, – произнес Робер устало. – Там даже окон не было. Тьма кромешная, воды – кубок в сутки, зато соленой – пять кувшинов, куда ни глянешь – кувшин. Алатский! И жара такая, что с ума сойти можно. Я и час едва выдержал, а он там восемь суток провел. И если бы кардинал не пожелал увидеть Первого Маршала Талига, это продолжалось бы Леворукий знает сколько.

– Альдо знал?! – спросил Дикон севшим голосом. Почему-то тут же вспомнилось, что алатского хрусталя в доме Алвы не оказалось. Прежде Дикон подумал на кэнналийцев, а теперь не сомневался – в Багерлее были те же самые кувшины и кубки. Их взяли тюремщики, чтобы поиздеваться над Вороном.

– Знал. Это был его приказ. Причем подозреваю, что прямым текстом. А чтобы Ворону не было скучно, Альдо прислал ему гитару. Без струн.

Дикон опустил глаза. Гаже всего было, что знай он обо всем от Альдо – он бы не спорил со своим сюзереном, а оправдывал его. Считал бы, что великая цель оправдывает даже такие поступки, тем более, по отношению к Рокэ Алва. Или даже пытался бы подавать идеи, как выдавить из Ворона правду о мече Раканов. Какая мерзость…

– Хорошо, что ты не имел к этому отношения.

К этому – не имел. Хотя бы к этому. А ведь Алва наверняка считал, что Дикон в курсе. И уже поздно оправдываться. Тем более за то, в чем не виновен по чистой случайности. Он ведь порушил все, до чего смог дотянуться. А что не порушил – не его заслуга. К сожалению.

– Робер, скажи… Ребенок Катари… Он тоже погиб?

– Мальчика удалось спасти, – ответил Эпинэ сухо.

– П-понятно…

Значит, хотя бы ребенок жив. И если это сын Ворона, то хоть в этом он своего эра не предал. Хотя убить мать ребенка – тоже предательство. Тем более, если сам ее любил…

– Ричард, пожалуйста, не делай никаких глупостей, – вернул его к реальности голос Робера.

– Я не собираюсь сбегать от суда. Я знаю, что виновен и в убийстве Катарины, и в гибели Надора, и еще много в чем.

Робер чуть заметно вздрогнул и отвел глаза.

– Робер, нам пора. Ты обещал, что разговор будет недолгим, – произнес Спрут ровным голосом. Слишком ровным для спокойного Спрута. Нервничает от того, что приходится находиться в Багерлее? Вряд ли. Скорее злится, что Эпинэ приходится тратить время на эту поездку – он и так на ногах едва стоит.

– Ричард, мы потом обо всем поговорим, – выдавил наконец Робер, словно очнувшись от каких-то своих невеселых мыслей. Закатные кошки, да что же творится сейчас в Олларии, если у Робера такой вид?! Он даже после Доры лучше выглядел.

– Конечно. Все в порядке, – Дикон попробовал улыбнуться. – Я не собираюсь повторять поступок Фердинанда Оллара. И я прекрасно помню, что самоубийство – трусость. А тебе нужно выспаться, а то уже на выходца похож.

Робер прикрыл руками глаза и стал на какой-то миг до безумия похожим на Ворона.

– Фердинанда убили. По приказу Альдо.

– Быть того не может! – запальчиво вскинулся Дикон, но тут же сник: – Альдо злился, что я наговорил Оллару лишнего, от чего Оллар и повесился…

– Ричард, это был приказ Альдо. Я узнал об этом гораздо позже. От Марселя Валме.

Дикон глубоко вздохнул. Неужели Альдо и в этом его предал? Даже в этом?! Обвинил в том, что он довел Фердинанда до самоубийства своими нападками, а на самом деле Фердинанда убили. И ведь тогда выходит, что и его поход в тюрьму был частью плана. Чтобы скрыть убийство. Надорский болванчик наговорил сломленному человеку гадостей, человек не выдержал и свел счеты с жизнью – как ожидаемо…

Робер напоследок стиснул плечо Дикона и вышел, словно сбежал. Дверь закрыл Спрут.

Зачем Валентин притащился сюда вместе с Робером? Позлорадствовать? Не похоже. Конечно, по лицу Спрута что-то понять сложно… Нет, не в его это духе. Тем более, Валентин слишком стремится подражать Ворону. Ворону и Джастину. Так что даже если бы и хотел позлорадствовать, ради этого в Багерлее не поехал бы. Тем более ему тут явно было не по себе.

Не хотел, чтобы Робер говорил с ним наедине? Похоже на то.

Эпинэ до сих пор пытается как-то его оправдать и поддержать, даже странно. Наверное, Спрут боялся, что Робер попытается организовать побег. Глупо. Никуда он сбегать не будет. Поздно. И жаль, что все не закончилось в Лабиринте или в Доре. Уничтожь его последний удар или захлебнись он в воде, все было бы кончено. Не было бы воспоминаний, от которых мерзко на душе, не было бы давящих мыслей, несущихся обвалом тяжелых камней. Не было бы слов Робера об Альдо…

Фердинанда убили по приказу сюзерена, а Ворона до суда пытали жарой и жаждой, а после… даже думать об этом тошно, что было с ним после, если Ворон так жутко выглядел, когда говорил с ним о мече.

И ведь Алва не был ни дураком, ни сумасшедшим, он лучше многих понимал, с кем имеет дело. И знал, что с ним будет. Но вернулся из-за клятвы. И из-за нее остался в Нохе. Чтобы уцелели земли, за которые он отвечает. Чтобы уцелели живущие на них люди.

Дикон лег ничком на кровать и уткнулся в подушку. Слез не было. Не было вообще ничего, кроме мыслей и воспоминаний.

Он же мог быть хотя бы справедливым во время суда. Как Робер. Или как Спрут. А он оказался комнатной собачкой Альдо. Надорским болванчиком. Хотя нет, просто болванчиком – ценой его глупости и стал Надор.

Давно, очень давно эр Август сказал, что Алва – безумное чудовище, для которого чужие жизни не значат ничего. Ложь! А Дикон верил. Верил каждому слову. А они почти все были ложью. Но в одном эр Август был прав: Алва никогда не бил в спину. Не потому, что ему нравится доводить людей до исступления, играть со смертью и с чужой гордостью, нет. Не поэтому. Вернее, не только поэтому. Прежде всего Алва не бил в спину потому, что уважал самого себя, считал такие поступки недостойными имени Рокэ Алва. Или Рокэ Ракана. Что, собственно, одно и то же.

А ведь были люди, которых он уважал и которые говорили, что правда на стороне Ворона. Не только Айрис и Наль так говорили. Даже епископ Оноре…

Святой Оноре советовал ему слушать свое сердце и верить ему, а не чужим словам. „Уши и даже глаза можно обмануть, сердце – никогда.“ А он верил словам. Эр Август, Катари, Альдо. Слова, слова, слова…

Он еще сомневался, когда подсыпал яд в вино, сердце было против, но он верил словам. А потом и вовсе перестал сомневаться. И ведь предупреждал его святой Оноре: „Тот, кто не ведает сомнений, даже вознося молитвы Создателю, служит Чужому“! Но у Ричарда Окделла сомнений не было. По крайней мере с того момента, как он присоединился к Альдо. Ни сомнений, ни желания смотреть по сторонам. Лишь гордыня, в которой он обвинял Ворона.

Святой епископ говорил, что Ворон лишь прикидывается злым, говорил что Алва – единственный в Олларии, кто мог прикрывать слабых и противостоять сильным. Он назвал Алву „щитом, ниспосланным Создателем“…

„Если он не спасет безвинных, их не спасет никто.“

Если бы Алва не сумел сделать невозможное и появиться у эшафота тогда, когда было не в человеческих силах ответить на ультиматум… Кэнналоа – а может и весь Талиг! – не спас бы никто. Как никто не смог спасти Надор после предательства Повелителя Скал. И ведь у Алвы не было бы предательства, это было бы поражение, если бы он не успел. Но Ворон каким-то чудом уложился в срок. В Кэнналоа весной зацветут гранаты и начнется новый Круг. А на месте Надора теперь – соленое озеро.

Знал ли Альдо, что ставит на кон? Впрочем, какая разница… Это было важно, когда над Алвой издевались в Багерлее – а ведь он, надорский болванчик, даже не интересовался, что там происходит! Это было важно до суда. Или до смерти Фердинанда. Или даже до смерти Альдо. Но не сейчас.

Сейчас вообще уже ничего не важно. Хотелось бы верить, что Ворон выживет. И что с судом тянуть не будут.

========== Глава 15 ==========

Прошло еще несколько дней – по крайней мере, несколько раз за окном было светло. А может это он несколько раз за один день обращал внимание, что на улице ясный и солнечный день. Тюремщики тоже приходили, и, наверное, приходили строго по расписанию – приносили еду и вино, чистую одежду. Окружающий мир все больше казался частью снов, а сны и воспоминания становились все реальнее.