Текст книги "С вечера до полудня"

Автор книги: Chibi Sanmin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Ему становилось все труднее увязывать тот ее образ, который сложился у него под влиянием Эванса, с тем, что формировался по мере того, как он все больше узнавал ее сам.

Она спокойно спала, свернувшись в клубочек. Подавляя искушение улечься рядом с ней, он решительно шагнул к двери в гостиную. Но на полдороге остановился и, не успев даже подумать о том, что этого делать не следует, вернулся к постели, нагнулся и нежно поцеловал ее в лоб.

Услышав звук осторожно закрываемой двери, Габриела улыбнулась. Она не знала, о чем именно Гордон сейчас думает, – слишком сильно была взволнована его близостью, чтобы читать его мысли. Но его нежный поцелуй сказал ей, что все хорошо. Он не покинул ее. Быть может, он пока и не верит ей, но все-таки остался с ней. К тому же Лейси наконец-то уснула, и Габриела тоже могла отдохнуть. Обняв подушку, она погрузилась в крепкий, освежающий сон. И в первый раз со дня смерти Тельмы Нильсен она забыла помолиться о том, чтобы не видеть снов.

6

Гордон стоял у окна гостиной и меланхолически взирал на свой «порше», искренне надеясь найти его завтра утром на том же месте, причем не «раздетым».

Он задумчиво почесал в затылке. Утром Габриела будет злиться на него за то, что он остался. Но как он мог уйти? А вдруг ей снова станет плохо?

Припав к двери спальни, он прислушался. Ни единого звука. Приоткрыв дверь, он осторожно заглянул в комнату. Габриела все так же лежала, свернувшись в клубочек, – за все время она ни разу не пошевелилась.

Вернувшись к диванчику, он лег и закинул ноги на краешек кофейного столика, пытаясь найти удобное положение.

Но, как ни ворочался, было очевидно, что человеку ростом в шесть футов нечего надеяться с комфортом расположиться на пятифутовом диванчике.

Опустив голову на подлокотник, он поджал ноги и, отчаявшись отыскать место для рук, скрестил их на груди. О Боже, ведь руки и ноги наверняка теперь так затекут, что неделю в себя не придешь! Он перевернулся на другой бок и почувствовал под собой какие-то твердые бугры. В этом диване комков, наверное, не меньше, чем в соусах его матушки. Вот Дора, та умеет приготовить настоящий соус. Тут Гордон спохватился: ведь он сегодня так и не пообедал!

Закрыв глаза, он стал вспоминать День Благодарения, когда Дора слегла с гриппом и готовить пришлось его матери. Индейка получилась твердой как камень. Грейс наморщила веснушчатый носик и взяла с матушки обещание, что та к плите впредь и близко не подойдет, разве что для того, чтобы испечь печенье. Усмехнувшись, он попытался представить себе День Благодарения у Габриелы с ее матерью – должно быть, куда тоскливей. Недаром она так жадно слушала его рассказы о счастливом детстве.

При мысли о том, как изголодалась Габриела по обычному человеческому счастью и любви, у него болезненно сжалось сердце. Он попытался не думать об этом, но боль не проходила.

– Плохи твои дела, Гор, – сказал он сам себе. – Ой, плохи!

Вспыхивал и гас красный свет реклам, по ветровому стеклу автомобиля катились капли дождя. «Руе де Бурбон», – повторяла она про себя. Это название совсем недавно возникло в ее видениях. В глубине сознания Габриела понимала, что видит сон и что все это уже происходило с ней однажды… в ночь гибели Тельмы.

Но на сей раз все будет по-другому. Она не перепутает вывески. Тельма не умрет.

Уже пробило полночь. Темнота, холод, дождь. Неистовый ветер гудит в проводах и в кронах деревьев, издавая зловещие заунывные звуки.

Медленно ведя машину вниз по улице, Габриела заметила стоящего у фонаря мужчину в грязных джинсах. Он натянул козырек кепки пониже на глаза и, сложив ладони ковшиком, прикурил сигарету. Ее кончик ярко вспыхнул во тьме.

Потом она увидела бар и вывеску над дверью – «Руе де Бурбон». Оттуда вышли двое мужчин с девицей, ее длинные черные волосы сплетались с бахромой на короткой куртке. Все трое что-то пили из бумажных стаканчиков и весело смеялись, празднуя Рождество.

А вот Габриеле было совсем не весело. Она тряслась от страха и жадно хватала ртом воздух. Руки болели так, словно их давным-давно перетянули жгутом. Голова раскалывалась, грудь и бедра горели, как будто их жгли огнем, а челюсть саднило. Тельму снова ударили. В который раз.

Свернув направо, Габриела припарковалась у тротуара.

– Нет, – твердила она себе, ворочаясь на простынях. Какой-то частью разума она сознавала, что на самом деле находится у себя дома, в своей постели, ощущая прохладное прикосновение постельного белья. И однако происходящее с ней было слишком реально, чтобы оказаться простым сном.

Она почти физически ощущала под рукой металлическую ручку двери, слышала клацанье замка. Видела струящиеся по улице потоки воды.

«Не входи туда, не входи. Тельмы там нет!» – подсказывал ей внутренний голос. И все же она вошла в бар.

Горячие слезы обожгли ей глаза, покатились по лицу.

– Я ошиблась! – закричала она. – Это название улицы, а не бара. Это улица… – Глубокие всхлипывания перешли в безнадежные рыдания. – Тельма! О Господи, умоляю тебя! Я совершила ошибку!..

Услышав сквозь сон какой-то шум, Гордон с трудом разлепил веки, заворчал и, повернувшись, чуть было не скатился с дивана. Все тело онемело от неудобной позы.

– Я ошиблась! – раздался крик.

Габриела?! Вскочив, он бросился в ее комнату. Навстречу ему неслись ее отчаянные рыдания.

– Габи, что с тобой?! – Подскочив к постели, он принялся нашаривать выключатель, чтобы зажечь свет.

– Не надо, – простонала Габриела. – Не надо.

Он присел на краешек кровати. Дрожа всем телом, девушка потянулась к нему и положила руки ему на колени. Он накрыл ее ладони своими.

– Что такое? Тебе снова плохо?

Она не отвечала.

Гордон лихорадочно стал растирать ей руки и плечи.

– Ну скажи мне, что случилось?!

– Что случилось, того уже изменить нельзя, Гордон. И здесь мне никто не может помочь.

Ее тонкий дрожащий голосок надрывал ему сердце. Гордону хотелось обнять ее, прижать к себе, успокоить. Но как она к этому отнесется? Подумав, он решил, что это одинаково необходимо им обоим. Откинувшись на спинку в изголовье кровати, он притянул ее к себе.

– Иди сюда, Габи.

Прильнув к нему, она спрятала лицо у него на груди, и он понял, что поступил правильно. Но Боже, как же она дрожала! Уткнувшись подбородком ей в макушку, он принялся ласково нашептывать ей на ухо все, что только приходило в голову, лишь бы успокоить ее.

– Тсс… это просто сон. Не плачь, расскажи мне все. Не бойся. Что тебе приснилось?

– Это не просто сон. – Ее голос был еле слышен. – Это…

Над крышей дома, сотрясая шаткие стены, прокатился оглушительный гром. Снова полил дождь. Не торопя с ответом, Гордон гладил ее хрупкие плечи и спину. По потолку плясали тени. Отчего же, гадал он, из всех женщин мира только Габриела Вудс вызывает в нем такую нежность, только ее держать в объятиях для него так же естественно, как дышать.

– Это было одно из расследований, – наконец начала она. Голос стал чуть громче, но слезы все еще душили ее. – Тогда жертвой была женщина. Очень красивая. Белокурая, зеленоглазая, с очаровательной улыбкой.

Тельма. Сердце Гордона едва не остановилось. Она говорит ему о Тельме! Сохраняя внешнее спокойствие, он спросил:

– И что же случилось?

– Я пыталась найти ее. Она была такой милой и такой… несчастной. – Слезы хлынули из глаз Габриелы. – Она пошла на рождественскую распродажу и купила деревянную фигурку дикой утки. Все это было и в моем видении.

Гордон знал эту фигурку. Ее вернули с личными вещами Тельмы. Это был ее рождественский подарок Эвансу. Сердце его пронзила резкая боль.

– На стоянке машин какой-то мужчина ударил ее сзади по голове и втащил в фургон. Он привез ее в какую-то ужасную берлогу, там было грязно и мерзко пахло. Он там жил. Он связал ей руки… как Лейси.

Голос Габриелы срывался.

– Я видела ее в течение трех дней. Это было невыносимо. По ночам он приходил к ней и делал… просто ужас что. Первые два дня она еще сопротивлялась. Боролась так храбро, так отчаянно. Но на третий день затихла.

Гордон зажмурился. Дознание установило, что Тельму истязали три дня. От бессильной злобы у него кружилась голова, мутился рассудок. Ему хотелось заставить Габриелу молчать, чтобы его не терзала снова эта мрачная безжалостная правда, но он не мог. Ему необходимо было услышать эту историю из уст Габриелы. Глаза ему жгли непролитые слезы, на лбу выступил холодный пот. Он крепче прижал девушку, сам не зная, кого пытается успокоить – ее или себя.

Габриела чуть шевельнулась и сморщила нос.

– Потом я увидела неоновую вывеску – «Руе де Бурбон». На Гарден-стрит был бар с таким же названием. Я сказала об этом Шелтону, и мы поехали туда. – Ее снова начало трясти. – О Боже, Гордон, мы поехали туда! Осознание ошибки пришло чуть позже.

Он хотел сказать ей правду. Сказать, что не нужно ничего объяснять, что он и сам все знает. Он видел, как воспоминание об этой трагедии терзает Габриелу.

Ее хрупкое тело содрогалось от безутешных рыданий.

– На вывеске бара мигал красный свет. Мы вошли. Там было дымно и темно. От запаха пива и пота у меня закружилась голова. Тут снова пришло видение, и я ощутила резкую боль в горле. Шея огнем горела. Я… я стала задыхаться. Пыталась сказать Шелтону, что мы пришли не туда. Что нам нужна улица с этим названием, а не бар. – Дыхание ее стало хриплым и резким. – Но горло… – Она сглотнула. – Я не могла говорить. Я не могла сказать ему это, Гор. И… и Тельма умерла.

Гордон снова ощутил горечь, щемящую пустоту внутри, гнев оттого, что вмешательство Габриелы, возможно, замедлило полицейское расследование и привело к гибели Тельмы. Он снова пережил страшную боль, обрушившуюся на него в морге, где Эванс опознал тело Тельмы. Никогда ему не забыть этого. Руки и ноги ее были покрыты ссадинами, на груди и бедрах виднелись следы сигаретных ожогов. Но страшнее всего была рваная рана на ее горле.

Габриела заливалась слезами. Он провел по ее щекам тыльной стороной ладони. А стихнет ли ее боль хоть когда-нибудь?

– Мы нашли Тельму слишком поздно.

Охваченный леденящим страхом, Гордон стиснул плечи Габриелы.

– Ты ее видела?

Она кивнула и прижалась к его груди.

– Я кое-как написала, что это не бар, а улица. Мы поехали туда, и я указала дом. Потом Шелтон велел мне оставаться в машине, но я не послушалась.

– Ты пошла за ним? – Глаза Гордона налились слезами, и он поспешил опустить веки. – О Габи…

Изнемогая от стремления уберечь, защитить девушку, он так прижал ее к себе, что она чуть не задохнулась в его объятиях.

– Не знаю, что было дальше. Помню только, как вошла в эту жуткую комнату и увидела ее на постели. – Габриела задрожала всем телом. – Очнулась я в институте доктора Иды Хоффман. Мне сказали, что я два дня была без сознания.

В голосе ее уже не слышалось никаких эмоций, он стал тусклым и невыразительным. От этого неестественного спокойствия Гордону стало не по себе. Он понял, что Габриела уже видела этот сон раньше, и не один раз. Но он пока еще не уяснил, что заставляет ее так страдать – то, что она выдавала себя за экстрасенса и этим замедлила расследование, или то, что, будучи экстрасенсом, совершила ошибку, которая стала причиной гибели Тельмы. Но в том, что страдания Габриелы глубоки и искренни, он уже не сомневался. Ведь она, в отличие от него, видела Тельму не в стерильном морге, а в том жутком месте, где несчастная мучилась и умерла.

Гордон от всего сердца жалел, что его не было тогда рядом с Габриелой, что он не мог разделить с ней ее страдания, помочь ей справиться с невыносимым горем. А она страдала не меньше, чем Эванс. Бедный Эванс! Ведь Тельма была его женой. Подумать только, увидеть свою жену замученной до смерти! Такое может сломить человека на всю жизнь…

К его горлу подступили слезы. А Эванса горе и впрямь раздавило. Тем рождественским утром он сказал Гордону, что без Тельмы жизнь для него потеряла всякий смысл, что она была в его жизни всем, что лучше бы он умер вместе с ней. Только много позже Гордон догадался, что это был крик о помощи… но он его не услышал.

Слепо глядя в потолок, он сказал Габриеле то единственное, что только и мог сказать ей сейчас:

– В том нет твоей вины.

– Нет, это я виновата.

– Почему?

– Я совершила ошибку, и Тельма погибла.

В комнате повисла гнетущая тишина. В окно монотонно стучал дождь. По стеклам, поблескивая в отсветах фонаря, катились крупные капли.

Габриела винила себя в смерти Тельмы. А он, Гордон, винил себя в смерти Эванса, и эта вина была куда значительней, ибо к ней добавилась еще и ложь. Он все время лгал Габриеле. И сейчас, сидя рядом с ней на постели и держа ее в объятиях, он наконец сумел уловить ту мысль, что с самого начала витала где-то в глубине его разума: она ни разу не солгала ему. Единственное, чего она не открыла ему, – это имя Тельмы. Но во всем остальном она была с ним предельно откровенна. А он?

Гордон почувствовал страстное желание рассказать ей о Тельме и Эвансе, о проведенном им расследовании длиною в год. Слова сами просились ему на язык, но он не позволил им сорваться с губ. Как ни жгла его истина, но он не мог открыться ей теперь. Слишком поздно.

Хотя все указывало на то, что Габриела и впрямь экстрасенс, Гордон все еще не был в этом уверен. Она ведь, рассуждал он, вполне могла найти какие-то косвенные улики, указывающие местопребывание Тельмы, и выдать их за видения. Может статься, Шелтон о чем-то проболтался ей, позволил зацепить кончик ниточки, а ей большего и не требовалось, она ведь все схватывает на лету. Но сейчас ее давило чувство вины. Она отчаянно нуждалась в ком-то, кто разделил бы с ней ее ношу. И хотя у Гордона не было на то никакого права, но ему до смерти хотелось стать этим кем-то.

Потянувшись, Габриела с трудом открыла глаза. Комната утопала в солнечном свете. Но она чувствовала себя хуже некуда. Голова болела, в желудке какая-то тяжесть. И тут к ней вернулись воспоминания прошлой ночи. Гордон! Она рассказала ему про Тельму.

Застонав, она повернулась на бок. Руки ее дрожали. Если он до этой ночи не пришел к выводу, что она полная размазня, то теперь уже наверняка убедился в этом.

Тут она вспомнила о девочке, сбросила одеяло и соскочила с кровати. С кухни доносился какой-то странный запах, явно не кофе. Значит, Гордон остался здесь на всю ночь. Следовало бы, конечно, устроить ему хорошую головомойку, но, правду сказать, ее радовало это. Он успокоил ее после того кошмара. В его объятиях она чувствовала себя так надежно и безопасно, что вскоре снова уснула. А обычно после такого сна она плакала всю ночь напролет.

Она прошла в кухню. Гордон стоял у плиты и что-то помешивал в кастрюле. Не думая, она обвила его руками и прижалась щекой к спине.

– Доброе утро.

– Доброе утро. – Повернувшись, он ласково чмокнул ее в лоб, а потом смерил неодобрительным взглядом. – Тебе следовало поспать подольше.

Габриела достала из буфета чашки. Руки страшно болели, и она, не удержавшись, тихонько вскрикнула. Гордон налил что-то в одну из чашек.

– Это кофе? – Габриела не скрывала сомнения.

Гордон улыбнулся.

– Да, он самый. – Взяв за плечи, он легонько подтолкнул ее к столу. – Садись. Завтрак готов.

Послушно опустившись на стул, Габриела во все глаза уставилась на Гордона. Что сейчас, утром, что поздней ночью, что днем – он всегда выглядел одинаково великолепно. Она даже надулась. Так просто нечестно. Она чувствует себя сейчас ходячим трупом, а выглядит, надо думать, драной кошкой. А он цветет себе как майская роза.

Габриела смахнула с лица спутавшиеся после сна волосы.

– Спасибо тебе, Гор.

Продолжая помешивать в кастрюле, он изогнул бровь.

– За что?

– Конкретно? – А вдруг ей повезет, вдруг он не станет уточнять? Это было бы весьма благородно, даже милосердно с его стороны, особенно учитывая, что она еще не выпила кофе.

Он кивнул.

Не повезло. Габриела вздохнула и поморщилась: свет бил в глаза.

– За то, что посидел со мной ночью. – В горле у нее засаднило, глаза защипало. Он был с ней так чуток, так нежен. И как ни пытался скрыть навернувшиеся ему ночью на глаза слезы, но она видела – ее горе растрогало его. – За то, что не предал меня, как Том и Стенли, как мой отец.

Так, значит, и другие мужчины обижали ее, усугубляя тем самым зло, причиненное ей отцом.

Кивнув, Гордон снова отвернулся к плите и отвел душу в череде молчаливых проклятий. А когда обрел наконец способность говорить, не выдавая своих чувств, задал вопрос, мучивший его все утро:

– У тебя часто выдаются такие ночки, как эта?

– Бывает. – Так необычно было сознавать, что наконец-то нашелся человек, способный понять и успокоить ее.

Стоя спиной к ней, Гордон споласкивал руки в раковине. Рубашка туго обтягивала его мускулистые плечи. У Габриелы снова забегали мурашки по телу.

Он обернулся и испытующе заглянул ей в глаза.

– Часто?

– Часто. – Пытаясь скрыть, как заалели щеки, она поднесла чашку ко рту.

Недовольно поджав губы, Гордон принялся раскладывать по тарелкам овсянку.

– Выбирай: мед, корица, масло, молоко, сахар?

– Нет-нет. – Она скривилась. – Спасибо, мне только кофе.

– Габи, не можешь же ты питаться одними шоколадными батончиками. – Гордон вытер руки об импровизированный фартук – заткнутое за джинсы кухонное полотенце. – У тебя будет гипогликемия.

– Все что угодно, но эту гадость я все равно в рот не возьму.

Он вытащил полотенце из-за пояса.

– А что ты вообще можешь есть?

– В холодильнике вроде бы оставалась пицца. Я, пожалуй, съела бы кусочек.

Гордона передернуло от негодования, но что оставалось делать? Вытащив пиццу, он зажег газ.

– Я больше люблю холодную.

– О Боже, Габи! – Гордон с откровенным ужасом уставился на нее. – Холодную?!

– Именно. – Она отпила кофе. – Будь так добр, дай мне телефон и номер Шелтона.

Повиновавшись, Гордон протянул ей трубку, сел за стол напротив нее и принялся уплетать овсянку с медом.

Слушая Шелтона, Габриела рассеянно водила пальцем по крышечке из-под меда, время от времени облизывая палец. Повесив трубку, она вкратце пересказала Гордону суть разговора.

– По-прежнему никакого сообщения о пропаже и ничего нового о Лоренсе, Паркинсоне и Берроузе.

Но она-то знала, что они связаны с этим делом.

– А тебя здорово раздражает, что без сообщения он тебе не верит, правда?

– Да. Мы работали вместе с тех пор, как мне исполнилось семь лет. Если он до сих пор не узнал меня как следует, то уже никогда не узнает.

Гордон хмыкнул в знак согласия и добавил еще меда в овсянку.

– Все-таки почему он так нерешителен?

– Потому что я ошиблась год назад.

– Все мы совершаем ошибки, Габи.

Чем больше времени он проводил с ней, тем больше гадал – а не совершает ли и он сам величайшую ошибку в своей жизни?

– Знаю.

Габриела снова сникла и понурила голову.

– Тогда смирись с этим и продолжай жить как ни в чем не бывало. – Заметив, что она еще не притронулась к пицце, Гордон поднес отрезанный кусок к ее губам. – Но сначала поешь.

– Вечно ты меня чем-то пичкаешь. – Она вздохнула и погрузила зубы в хрустящую корочку.

Пицца исчезла в мгновение ока. Увидев, как Габриела облизывает с губ последние крошки и капельки томатного соуса, Гордон понял, что она до сих пор и сама не замечала, как проголодалась. Почему-то ему казалось, что, если бы ее удалось уговорить нормально питаться, это помогло бы ей не думать о Тельме.

– Готова ли ты приступить к выяснению связей Паркинсона?

Габриела с набитым ртом что-то протестующе промычала.

– Нам нужен Берроуз, Гор. Я это чувствую.

– Нет, Паркинсон. – Гордон намазал хлеб маслом. – Заметила ли ты этот булыжник у него на пальце?

– Стекляшка.

– Откуда ты знаешь?

– Уж больно он им щеголяет. – Встретив недоуменный взгляд Гордона, она пояснила: – У кого есть такой настоящий камень, тот не тычет его всем под нос. Он настолько привыкает носить кольцо, что просто забывает про него. – Она покачала головой. – Отрежь еще кусочек, пожалуйста.

Гордон послушно потянулся к пицце.

– Ну ладно, насчет кольца это ты верно подметила. Но я все же думаю…

Тут он заметил, что верхняя пуговка на ночной рубашке у Габриелы расстегнулась, обнажая ложбинку на горле.

– Так что ты думаешь?

– Паркинсон. – Уставившись на эту нежную впадинку, Гордон пытался собраться с мыслями. – Надо начать с него.

Габриела отпила кофе.

– Давай пойдем на компромисс.

Глаза ее сегодня были тусклее, чем обычно. Столь же красивыми, но не столь яркими. Интересно, подумал Гордон, найдутся у нее у квартире витамины?

– Гор, перестань так пялиться. Мне становится не по себе от твоих взглядов.

Он судорожно схватился за ложку и тут заметил, что Габриела улыбается. Уши его горели от стыда.

– Ты покраснел.

– Ну и что? Разве мужчины не краснеют?

Она рассмеялась.

– Прекрати, Белоснежка. Повеселилась – и будет.

– Ладно. – В голосе ее все еще звучал смех. – Как насчет того, чтобы с утра проверить Паркинсона, а после обеда заняться Берроузом?

– Звучит вроде бы разумно.

Габриела милостивым кивком приняла этот незатейливый комплимент. Гордона продолжала душить злоба на неизвестных ему Тома и Стенли, посмевших обидеть эту девушку.

Зазвонил телефон. Гордон, дожевывая тост, схватил трубку и приложил ее к уху Габриелы.

– Алло. – Она вздернула подбородок. – Это тебя.

Гордон взял трубку.

– Сазерленд слушает.

– Это Коулт, мистер Сазерленд. Только что звонила Берта из вашего офиса. Сказала имена владельцев тех двух машин, которые стояли у дома Лоренса.

– И?..

– Владельцем «плимута» является Вильям Лоренс. «Линкольн» принадлежит Люку Берроузу.

– Благодарю. – Гордон повесил трубку.

– Этот звонок имеет отношение к делу? – поинтересовалась Габриела.

Кивнув, он скрестил руки на груди.

– Что? Лейси?

– Нет. Это насчет тех машин.

– Чьи они?

Несколько секунд они мерились взглядами. Растрепанные волосы Габриелы мягкой волной спадали ей на лицо.

– Съешь еще кусочек пиццы, тогда скажу.

– Это гнусный шантаж!

Гордон ухмыльнулся.

– Разумеется.

– Знаешь, Гордон Сазерленд, меня уже шантажировали, хватит.

– Кто обидчик? Я готов намять ему бока.

– В первую очередь мой отец.

– Отца не вздуешь, – он гнул свое. – Мы говорим об ухажерах или любовниках.

– О том, что было до колледжа, упоминать не стоит. – Она положила руку ему на плечо. – А там я познакомилась со Стенли Блэкпулом.

– Угу. – Он выискивал в ее глазах следы недоверия, но их не было.

Она вскинула голову.

– Следовало бы мне сразу понять, что это за тип.

– Да, конечно. – Гордон мучительно думал, до чего же он сам похож на этого мерзкого Стенли. – И что сделал этот прохвост?

Взгляд ее слегка затуманился.

– В сущности, примерно то же, что и отец. Они, осознав мою привязанность к ним, начали меня использовать, чтобы получить то, что им было нужно.

Она непроизвольно сжала Гордону плечо. В ответ он ободряюще похлопал ее по руке.

– Все мы порой делаем глупости, Габи. Я вот несколько раз тоже оказывался в постели черт знает с кем…

– Тому и Стенли не тело мое было нужно. – Взгляд ее заледенел. – Как и отцу, им был нужен мой дар. Его они использовали.

В ее глазах застыл немой вопрос: не использует ли ее и он? Так оно и было на самом деле, но по-другому. Гордон не желал материальных благ, он желал обрести покой. Он не мог честно ответить ей и потому промолчал.

Поняв, что ответа не дождаться, Габриела вздохнула.

– Надо полагать, я медленно учусь. Но, пожалуй, я рискну.

Шагнув ближе, она нагнулась и целомудренно поцеловала его в щеку.

Гордону польстило то, что ради него она пошла на риск. Когда Габриела попыталась отстраниться, он обвил руками ее бедра и притянул к себе. Она упала ему на грудь.

– Давай-давай, моя радость, – прорычал он, – и я потеряю голову.

Габриела улыбнулась и поцеловала его в губы. В глубине души она боялась, что слишком уж привыкла проводить время с Гордоном Сазерлендом, есть с ним за одним столом. Он стал ей так близок! Ни один мужчина не знал о ней столько, сколько он. И он такой славный. Конечно, заядлый сердцеед с допотопным – как ни странно! – моральным кодексом, но все равно славный. Берегись, предупредила она себя, а то не успеешь и глазом моргнуть, как сама вконец потеряешь голову.

Прервав поцелуй, он потерся носом о ее шею.

– Одна машина принадлежит…

– Берроузу. – Она щелкнула его по носу. – Я же тебе говорила. – И потянулась за следующим кусочком пиццы.

– Двадцать четыре часа интенсивного расследования, а мы все еще не знаем, как они связаны. – Запустив руки в волосы, Гордон отодвинул свой стул от кухонного стола, встал и потянулся.

– Должно быть, связь проще, чем нам представлялось. Мы пропустили что-то совсем пустяковое, что лежит на поверхности. – Габриела потерла висок. – Дай-ка мне досье Берроуза.

– Ты читала его по крайней мере дюжину раз.

– Значит, будет чертова дюжина. – Увидев, что Гордон берется не за ту папку, она торопливо добавила: – Да не ту, нижнюю.

Открыв досье, он протянул его Габриеле.

– Ты сразу уцепилась за Берроуза потому, что он скрыл, что женат. Но ведь это еще не доказывает его виновность в похищении.

– Не доказывает. Но все равно. Никто не станет без причины скрывать, что у него есть жена.

– А может, он собирал это досье еще до женитьбы. Или, может, он и впрямь холостяк.

– Ну да, бывает, и дохлые свиньи летают, – саркастически отозвалась Габриела. – Ты знаешь много холостяков, носящих обручальные кольца? А ты бы мог написать в досье, что не женат, если бы был женат?

– Мог бы, наверное. – Гордон задумчиво отпил чаю. – Если бы считал, что признание этого факта может как-то повредить моей жене.

Габриела оторвалась от чтения.

– А ты когда-нибудь собирался жениться?

– Один раз. – Губы его изогнулись в полуулыбке. – На Мине Голдсмит.

– Она же тебя бросила!

Как он мог чуть не жениться на девице, которая его бросила?

– Да, было дело. Но потом я получил наследство от маминых родителей, и Мина попыталась вернуться.

– Правда? – Это многое объясняло. Во-первых, как семья Сазерлендов ухитрялась содержать такой особняк – не на зарплату же полицейского! Что бы там Гордон ни говорил, а дом принадлежал ему. Во-вторых, почему он не слишком-то доверял людям. Ведь Мина Голдсмит вернулась из-за денег – станешь тут недоверчивым. – И ты позволил ей вернуться?

– Почти. Но потом, чуть ли не перед самой помолвкой, до меня вдруг дошло, что если она уже один раз бросила меня, то повторит это снова, при первом же случае.

– А ты когда-нибудь всерьез мечтал жениться на ней?

И зачем она это спрашивает? Много ли радости услышать, что мужчина, от которого она без ума, мечтал жениться на другой?

– Нет. – Он зажмурился. – Быть может, иногда, когда ночи казались мне слишком долгими, я мечтал жениться… просто на ком-нибудь.

– Я тоже. – Габриела положила руку на стол. Холодильник мерно гудел, на стене тикали часы. – Доверие – хрупкая штука, правда?

– Да. – Он поднялся. – Мне надо заехать в мой офис, проверить кое-что. – Осушив чашку до дна, он выкинул пакетик из-под чая. – Поехали со мной?

Атмосфера близости ушла, но якобы небрежный тон Гордона не обманул Габриелу. Он не случайно предложил ей поехать с ним – боялся оставлять ее одну. Растрогавшись, она покачала головой.

– Я же говорила тебе, Гор, мне не нужен телохранитель. – Она попыталась смягчить отказ улыбкой. – Со мной все будет отлично.

– Ты забываешь про…

– Ничего я не забываю, – поспешила она прервать его, пока он не успел упомянуть об угрозе, написанной кровью на двери. Почему-то думать об этом ей было гораздо легче, чем говорить вслух или слышать от кого-то. Может, будучи произнесенной, угроза становится как бы реальной, слишком настоящей, слишком страшной?

– Я не хочу оставлять тебя одну. Пока мы не выясним…

От его неподдельной тревоги у нее сжалось сердце.

– Знаешь что? Подбрось меня к кафе рядом с офисом Берроуза.

– Зачем? – Прислонившись к буфету, Гордон с каменным выражением лица скрестил руки на груди. Он явно собирался вытрясти из нее ответ.

– Помнится, Хильда говорила, что там работает подруга Джорджии Лей. Вдруг она знает Берроуза? Он ведь вполне может забегать туда на ланч.

– Кто такая Джорджия Лей?

– Она живет на другой стороне улицы, напротив дома Лоренса.

– А почему я о ней ничего не знаю?

– Между прочим, Хильда нам про нее рассказывала. – Габриела обличительно направила палец ему в грудь. – Но ты был слишком занят – набивал рот рулетом.

Гордон поднял руки.

– Виноват, признаю.

– Да уж, виноват. А теперь набери номер ее телефона.

Он и мускулом не шевельнул.

– Чей?

– Хильды.

– Какое отношение соседка Лоренса имеет к…

– Можешь смеяться, – заявила Габриела, – но у меня… такое предчувствие.

– Ладно.

Она ожидала, что он выразит недовольство или по меньшей мере сердито буркнет что-нибудь.

– У меня тоже бывают предчувствия. – Пожав плечами, он протянул ей телефон.

Хильда сняла трубку довольно быстро. Габриела поздоровалась.

– Я уже гадала, как ты там, детка. Надеюсь, ты не заболела воспалением легких?

– Нет, все отлично. – Габриела зажала подбородком трубку, которую Гордон держал у ее уха. – Хильда, а как зовут сестру Лоренса?

– Кристина. Я же говорила, когда вы с Гордоном…

– А как ее фамилия, вы не знаете?

– Ах ты Господи! Я слышала ее, детка, но у меня дырявая память, я теперь все стала забывать. Могу спросить у Джорджии Лей. Она-то вспомнит. Память у нее, как капкан: что туда попало, уже не выскочит.

Габриела напряглась.

– А случайно не Кристина Берроуз?

– Да, да. Так и есть. Точно.

– Замечательно. – Улыбнувшись, Габриела кивнула Гордону. – А Кристина когда-нибудь привозила с собой к Лоренсу маленькую девочку?

– Да нет. У нее же нет детей. Мне казалось, я вам рассказывала.

– Конечно, Хильда. Я просто уточнила на всякий случай. – Габриела нахмурилась. – Мне бы надо с кем-нибудь поговорить о ней, и я вспомнила, что вы упоминали подругу Джорджии Лей, которая работает в ресторанчике.

Хильда называла кафе ресторанчиком.

– Зита Хармон.

– Зита Хармон, – повторила Габриела. Сердце ее забилось быстрей. – Да-да, точно. Не могли бы вы оказать мне огромное одолжение?

– Смотря какое. Никогда ничего не обещаю, пока не узнаю точно, что именно от меня просят.

– Всего лишь телефонный звонок. Не могли бы вы позвонить Зите Хармон и попросить ее со мной побеседовать?

– Следовало бы поинтересоваться, зачем тебе это. Но если твой Гордон такой же, как его отец, то, думаю, лучше мне не знать.

Габриела закусила губу, чтобы не рассмеяться.

– Вы, вероятно, правы, Хильда.

– Ладно, позвоню. А ты поезжай прямо в ресторан. В это время она всегда там. И кстати, обрати внимание на ее яблочный пирог – просто объедение.

– Непременно. Спасибо, Хильда. Вы просто прелесть.

– Вы уже нашли девочку?

– Нет еще. – Улыбка сползла с лица Габриелы. У них оставалось так мало времени. На Рождество Лейси должна быть дома. Иначе это будет днем скорби, а не веселья. – Но надеемся скоро найти.