Текст книги "С вечера до полудня"

Автор книги: Chibi Sanmin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Да, спору нет, кто-то преследует ее, и он, Гордон, с этим непременно разберется. Но она все равно виновата в том, что случилось с Эвансом, и этого он ей никогда не забудет и не простит.

Сжав руль, Гордон успокоил совесть тем, что отделался полуправдой.

– Я здесь гощу, – сказал он улыбнувшись. Лгать, конечно, нехорошо, но данный случай был как раз из тех, когда цель оправдывает средства.

– Ясно.

В ее голосе не прозвучало даже тени изумления, и это удивило Гордона. Въехав в ворота, он остановил машину у фонтана, выбрасывающего вверх пенистые струи. Ну ладно, заговорила – и то хорошо. А то всю дорогу просидела, безжизненно уставившись в окно, чертовски близкая к коматозному состоянию.

Где-то в глубине сознания Гордона рождалось смутное предчувствие, словно он вот-вот поймет что-то очень важное, но предчувствие это постоянно ускользало от него. Отмахнувшись от одолевавших его мыслей, Гордон вылез из машины и помог выбраться Габриеле. Конечно, следовало бы десять раз все обдумать, прежде чем очертя голову бросаться головой в омут. Но что сделано, то сделано. По крайней мере не придется ничего объяснять маме и Грейс – они вернутся из Европы только после Рождества. И еще можно не беспокоиться о том, что, разоткровенничавшись с Габриелой, они невзначай выдадут его планы и тем сведут на нет результаты целого года упорных трудов.

Выйдя из «порше», Габриела не произнесла ни звука – она жадно осматривалась, стараясь ничего не упустить: дом, сад, озеро. Не выпуская ее руку из своей, Гордон достал с заднего сиденья саквояж и повел ее в дом.

Судя по выражению лица Габриелы, она с первого взгляда оценила редкостный антиквариат, составлявший убранство комнат, – турецкие ковры, устилавшие паркетные полы, старинную мебель, картины Боттичелли на стенах. Но она не проронила ни слова, пока они не вышли в сад.

В прохладном ночном воздухе витал аромат ирисов. Габриела робко, почти благоговейно коснулась белого цветка и только теперь заговорила:

– Хильда любит ирисы. А я их помяла.

Гордон поспешно шагнул в тень. Сейчас Габриела снова казалась такой хрупкой!

– Мы подарим ей новые, – успокоил он.

Она взглянула на него задумчиво, все еще поглаживая пальцами лепестки.

– Лоренс потоптал их нарочно, но я-то не знала… Я просто перелезла через ограду. – От ее взгляда у Гордона защемило сердце. – Как ты думаешь, Хильда поймет, что я это не нарочно?..

Она все еще не вышла из шока.

– Ну конечно же поймет.

Гордон снова взял ее за руку и повел за собой в дом. Поднявшись по дубовым ступенькам, он отворил перед ней дверь спальни, находившейся рядом с его комнатой.

Она стала осматриваться по сторонам. Взгляд Гордона скользил следом, он словно пытался увидеть комнату ее глазами. Мебель из белого дуба. Высокая кровать с балдахином, задрапированная нежно-розовой тканью. Круглый деревянный столик. Бледно-розовые обои с узором из цветов.

– Как тут мило! – воскликнула Габриела.

Это бесхитростное замечание отчасти ослабило напряжение, стеснявшее грудь Гордона. Теперь, когда он словно увидел дом ее глазами, он невольно испытал чувство вины за то, что ему так повезло с самого рождения, а ей нет. Габриела росла в небольшой квартирке в районе, населенном в основном проститутками и торговцами наркотиками. Благодаря тетушке Нэнси, познакомившей девочку с доктором Хоффман, Габриела стала помогать в расследованиях Шелтону. И в семье наконец-то начали появляться деньги – разумеется, из карманов законопослушных налогоплательщиков Хьюстона – гонорар за ее «консультации».

Эванс подозревал, что у Шелтона и матери Габриелы был роман, но сам Гордон в этом очень сомневался. С тех пор как отец Габриелы канул в неизвестность, семья была крайне стеснена в средствах, но, насколько Гордону было известно, Шелтон и мать Габриелы ни разу не встречались. И непонятно, на каком основании Эванс утверждал, что они любовники. Ответ на этот вопрос он унес с собой в могилу. Зато, по мнению Гордона, мать, угнетенная вечной нехваткой денег, запросто могла использовать способности своей дочери. Она могла заставить малышку притворяться, будто та «видит» разные вещи. Дети всегда хотят сделать приятное родителям. Разве сам он в свое время не доигрывал чемпионат по футболу со сломанной рукой – и все лишь для того, чтобы не разочаровать отца. Может статься, и Габриела именно потому и притворялась медиумом, чтобы не разочаровывать мать, покинутую отцом. А может, и ради денег, чтобы выбраться из нищеты.

Все это возможно, решил Гордон, но не очень-то похоже на Габриелу. Роскошная обстановка дома, конечно, впечатлила ее, но не сверх меры, разве что цветы в саду… Нет, честно говоря, погоня за деньгами – совсем не ее стиль. Но, тут же напомнил он себе, она ведь искусная лицедейка. Быть может, ее равнодушие к вещам чисто напускное?

Гордон запустил руку в волосы. Дьявольщина, ему-то что за дело до причин, заставляющих ее притворяться? Эванс мертв, и она в ответе за его гибель. Вот и все.

– Гордон?

На фоне высокого окна девушка казалась особенно маленькой и печальной. Белые брючки ниже колен были забрызганы грязью, на помятой желтой блузке виднелись пятна горчицы. Влажные волосы свисали поникшими прядями. А глаза… Ох, каким потерянным казался их взгляд! Ну как ей удается выглядеть столь беззащитной и трогательной?

– Я хотела поблагодарить тебя… за сегодня.

Она не лгала. Его снова охватило чувство вины. Уж лучше бы она злилась, лишь бы не смотрела на него так, словно только что потеряла лучшего друга. Он пожал плечами.

– А для чего же существуют партнеры?

– Я так испугалась. – Она вымученно улыбнулась. – Вообще-то я редко чего боюсь.

– Знаю. – Гордон ничего не мог с собой поделать. Он умирал от желания успокоить ее, взять на себя ее тревоги. Каким-то необъяснимым образом ей каждый раз удавалось растрогать его до глубины души, пробиться через все заслоны, что он выставлял на пути непрошеного чувства. – Почему бы тебе не лечь? А я принесу стакан горячего молока.

Габриела кивнула, и он вышел из комнаты.

К тому времени, как Гордон согрел молоко и позвонил в полицию, чтобы уведомить о взломе, он успел уже обо всем поразмыслить и окончательно запутаться. Все его эмоции по отношению к Габриеле Вудс оказались сплошным клубком противоречий. Он хочет ее – и знал, что ни в коем случае не должен поддаваться желанию. Он сомневался в возможности похищения ребенка и сердцем чувствовал, что похищение было. Он ненавидел Габриелу за ложь – и сам лгал ей. Знал, что она мошенница, – и, однако, она ни капельки не походила на мошенницу, а, наоборот, выглядела очень беззащитной и открытой. Она и была такой. Он твердо решил не поддаваться на ее уловки – и испытывал непреодолимую потребность защищать ее.

Заключив, что он вконец потерял рассудок, Гордон постучался в дверь.

Никакого ответа. Он постучался снова.

– Габи?

Молчание.

Он осторожно приоткрыл дверь. Девушка сидела на кровати, поджав под себя ноги. На ней была длинная фланелевая ночная рубашка, такая выцветшая, словно сто лет провалялась в комоде. Лицо ее застыло, превратилось в напряженную маску, а щеки стали белее молока.

– Габи? – Гордон подошел ближе, но она не шелохнулась. Поставив молоко на ночной столик, он присел на краешек кровати и ласково коснулся ее руки. – Габи, постарайся не думать о случившемся. Тебе сейчас необходимо успокоиться.

Казалось, в душе ее что-то надломилось.

– Но я не могу не думать об этом! – В глазах ее застыли отчаяние и боль. – Это сильнее меня!

– Я сообщил о взломе. Завтра тебе надо будет написать заявление. – Она ничего не ответила, и он погладил ее по плечу. Мягкая фланель ласкала пальцы. – Не бойся.

– Я не могу не бояться. – Зрачки ее сузились и потемнели. – Но еще больше я злюсь. Ко мне в дом вломились, Лейси похитили. Мы обе стали жертвами. Это несправедливо, Гордон. Такого не должно быть. – Ее голос окреп. – Лейси не может бороться, не может постоять за себя. Но я могу. И буду. За нас обеих.

Радуясь, что она понемногу приходит в себя, Гордон ободряюще пожал ей руку.

– Когда возвращается мужество, начинаешь думать о мести, да?

– Меня саму это удивляет. – Габриела посмотрела ему в глаза. – У любого из нас есть свои пороки. Но мне давно уже следовало бы знать, что существует немало абсолютно порочных людей, у которых в душе нет ничего святого. – Едва заметные морщинки на ее лице подтверждали, что она пережила много разочарований. Она невесело рассмеялась. – Что поделаешь, я медленно учусь. – Взгляд ее, твердый и испытующий, скрестился со взглядом Гордона. – И каждый раз нечестность застает меня врасплох. А тебя?

Неужели ей все известно? Холодок пробежал у Гордона по позвоночнику, во рту появился горьковатый привкус. Неужели она сумела вычислить его связь с Эвансом? Не зная, что сказать, он ответил вопросом на вопрос:

– Тебя часто обманывали?

– Сколько раз! – Она глубоко вздохнула и отвела глаза. – Как только узнавали, что я могу видеть, так сразу же начинали изобретать способы использовать меня, обычно с целью раздобыть денег. – Она отпила молока. – Поэтому тетя Нэнси и отвезла меня к доктору Хоффман.

Значит, Габриела ничего не знает. Значит, это тетя Нэнси, а не мать захотела разбогатеть таким образом. Интересно, мог ли Эванс перепутать их? Может, это тетя Нэнси была любовницей Шелтона? Возможно…

Руки Габриелы дрожали уже не так сильно, и Гордона это радовало.

– Сколько лет тебе было, когда впервые использовали твой дар?

– Семь. – Она отхлебнула еще молока. – Мой отец был заядлым игроком. Само собой, вся семья знала о моих способностях, хотя мама всячески внушала мне, что все это ерунда. Как-то вечером отец взял меня с собой на скачки. Я указала победителя. – Уголки ее губ изогнулись в печальной полуулыбке. – С тех пор мы его не видели.

Она снова потерла ногу в том самом месте, что и раньше. Гордон нахмурился.

– Значит, лошадь победила?

– Ну да.

– Тогда почему твой отец не вернулся хотя бы для того, чтобы и дальше узнавать победителей?

Габриела уныло покачала головой.

– Мама запретила ему даже приближаться ко мне. Он несколько раз звонил. Как-то даже я сама ответила. – Она печально смотрела в окно. – Но мама отобрала у меня трубку и сказала ему, чтобы больше не звонил.

У Гордона оборвалось сердце. С одной стороны, отец девочки был вправе общаться с ней. А с другой – мать, конечно, правильно поступила, не позволив ему использовать ребенка в своих интересах. Рассказ Габриелы многое объяснял. Неудивительно, что теперь она так боится довериться ему, довериться вообще какому-нибудь мужчине.

– И мать во всем винила тебя, да?

– И да, и нет. – Габриела снова откинулась на подушки. – Не то чтобы она обвиняла меня в ее разрыве с отцом, но я постоянно чувствовала свою вину. – Она прикусила губу. – Если бы у меня не было этого дара, ей бы не пришлось прогонять его.

– И она никогда не позволяла тебе забыть об этом, так?

Габриела не ответила, даже не посмотрела на него. Ей и не надо было отвечать, он и сам все понял. В нем разгорелся гнев на ее мать. Сколько раз Габриеле пришлось расплачиваться за одно и то же! Сколько раз ей пришлось выносить попреки, недомолвки и обвиняющие намеки! Он понял, что она до сих пор испытывает чувство вины, поэтому и посылает матери половину своего заработка.

– Габи, это не твоя вина, – сказал он твердо. – Это не ты разлучила отца с матерью.

Габриела вскинула брови.

– Ты что, психолог? Говоришь точь-в-точь как доктор Ида Хоффман.

Представив себе эту миниатюрную женщину, раз за разом отказывавшуюся отвечать на его расспросы о Габриеле, Гордон решительно запротестовал:

– Нет, я просто более или менее знаю человеческую натуру. Но это ничего не меняет. Твоей вины в том не было.

– Так мне уже говорили. Но мама могла бы с этим поспорить. – Габриела натянула на колени одеяло. – А потом видения стали появляться так часто, что мне не удавалось их истолковывать. А мама изображала страуса…

– Страуса?

– Зарывала голову в песок. И этим чуть не погубила меня. – Габриела прижала к груди подушку. – Знаешь, как лихорадочно работает детский мозг? Каково видеть всякие ужасы, которые не имеют к тебе ни малейшего отношения?

– Нет, не знаю. – Наклонившись, он оперся локтем о колено. Девица все-таки была первоклассной актрисой. Подумать только, послание на двери потрясло ее до глубины души, но она собрала всю волю в кулак и продолжает гнуть свою линию. И до чего убедительно! Точнее, было бы убедительно, не знай он всей правды. – Но, думаю, не слишком весело.

– Вот именно.

– Значит, ты поехала к доктору Хоффман?

Струи холодного воздуха из кондиционера колыхали кружевные занавески на окне и чуть вздували начавшие подсыхать волосы Габриелы, мягкими прядями обрамлявшие ее лицо. У Гордона потеплело в груди – девушка была так прелестна!

– Тетя Нэнси меня отвезла. Погаси верхний свет, пожалуйста! – Она зажгла ночник. Комнату залило теплое розовое сияние. – Само собой, она сказала маме, что мы идем в кино. Но она знала, что, если мне не помогут придать смысл всему, что я видела, беды не миновать.

Оказывается, подивился Гордон, тетя Нэнси познакомила Габриелу с Шелтоном вовсе не ради денег. Нахмурившись, он выключил верхний свет.

– Каждому следовало бы обзавестись такой тетушкой Нэнси.

– Да, пожалуй. Хотя чай она готовит прескверный. Такой слабый, что через него можно газету читать.

Морщины на его лице разгладились. Он снова посмотрел на девушку с нежностью. Улыбка, звучавшая в его голосе, грела ему Душу.

– А теперь ты расскажи о себе. – Она откинула волосы с лица. – У тебя была своя тетушка Нэнси?

В свете ночника волосы ее казались золотыми.

– Нет, хотя моя матушка очень похожа на нее. Она и сейчас не менее заботлива, чем в то время, когда я был совсем мальчишкой. «Никогда не полагайся на первое впечатление» – вот ее рецепт счастливой жизни.

Гордон подошел к окну. В ветвях деревьев играл легкий ветерок. Подстриженная лужайка была залита лунным светом. Чтобы добиться правды, надо самому быть искренним. А ему так хотелось – нет, было необходимо! – добиться правды от Габриелы.

– У матушки есть целый набор доморощенных философских изречений на все случаи жизни. У Рейнера тоже был.

– Почему ты называешь его по имени?

Гордон пожал плечами.

– Мы были скорее друзьями, а не отцом и сыном. – Он поскреб висок и улыбнулся. – Рейнер был немного странный. Он любил семью, но… как бы это сказать, не хотел, чтобы мы его сильно любили.

– Может, он предчувствовал, что рано покинет вас, и боялся, что вы будете сильно страдать?

– Может быть. – Гордона словно озарило: именно поэтому Рейнер разрешал им доходить лишь до какой-то определенной границы в их отношениях, а дальше не пускал. Гордон улыбнулся: – Ты что, психолог?

– Нет, – она ответила очаровательной улыбкой. – Просто тетя Нэнси тоже любила доморощенную философию.

– Как ты ласково говоришь о ней.

– Еще бы. Она весьма своеобразная леди, даже слегка эксцентричная, но всегда была на моей стороне.

И никто больше. Гордон гадал, каково это – расти с матерью, которая на тебя в вечной обиде из-за отца. Наверное, чертовски одиноко, решил он, рассеянно поглаживая стоящего на комоде хрупкого стеклянного голубя. А для ребенка – просто страшно, мучительно.

– Твоя мама пекла печенье? – вдруг спросил он.

– Что ты! Она считала, что кухня – просто помещение, через которое можно выйти в гараж. Вот тетушка Нэнси, та пекла. Шоколадное печенье с прослойкой из помадки.

Он состроил гримасу.

– Опять шоколад.

Габриела наморщила нос.

– Очень даже хорошо.

Гордон примостился в ногах кровати.

– Когда я учился в младших классах, мама встречала меня из школы с печеньем и молоком.

– Каждый день?

– Ага.

Раньше он об этом как-то не думал. Мать тратила на него и Грейс время, которое могла бы посвятить себе самой.

– Расскажи еще что-нибудь, – попросила Габриела.

Он увидел в ее взгляде жадный блеск. Ее детство прошло совсем иначе. Может, эти рассказы помогут отвлечь ее мысли от сегодняшнего кошмара.

– Но я устал.

Она похлопала ладонью по кровати.

– Приляг.

В приглашении не было абсолютно ничего сексуального, но Гордон колебался.

– Что? Боишься, не сможешь себя контролировать?

В глазах ее появился ласковый поддразнивающий огонек.

– Скорее, я боюсь за твой самоконтроль.

– Не думай об этом.

Он растянулся рядом с ней, ощущая аромат ее духов, запах ее тела.

– А ты маме рассказывал о том, что происходило с тобой в школе? – Подвинувшись ближе, она заглянула ему в глаза.

Внезапно у него перехватило горло. Кое-как справившись с неожиданным волнением, Гордон сказал:

– Ну да, разумеется.

– А о чем ты ей рассказывал? – Голос ее приобрел какой-то новый тембр, весьма сексуальный.

– Ну, к примеру, о том, как Тим Сандерс стащил завтрак у Мины Голдсмит. Она, кстати, была первой женщиной, разбившей мое сердце.

Габриела тихо рассмеялась.

– А сколько тебе тогда было?

– Восемь. – Хмыкнув, он сполз чуть ниже. – Я думал, что никогда больше ни в кого не влюблюсь. Но мама уверяла меня, что мое сердце разобьется еще раз десять, не меньше.

– И как? – Габриела прислонилась к его плечу.

– Не меньше, это точно.

– И у меня.

– Правда?

– Угу. – Она робко коснулась пальчиком его груди.

Гордон сжал зубы, чтобы удержаться и не обнять ее, ведь сейчас это было бы так просто, так естественно.

– Когда я была маленькой, папа рассказывал мне про старые времена. – Зевнув, она опустила голову ему на грудь. – Его отец эмигрировал из Швеции.

Ее волосы щекотали его плечо. Гордона охватывало все большее смятение.

– А мы все стопроцентные американцы.

– Стопроцентные американцы. – Она потерлась головой о его грудь. – Мне это нравится.

Вот дьявольщина! Поддавшись искушению, Гордон обвил рукой ее плечо. Габриела мурлыкала, как довольная кошечка, а он нежно улыбнулся ей, но она не видела этой улыбки.

– Ты все еще боишься?

– Да, но сейчас мне уже лучше. – Она легонько толкнула его. – Расскажи мне еще про свое детство.

Она лежала в его объятиях. Гордон подумал, что если ему теперь удастся произнести хотя бы несколько осмысленных предложений или, еще лучше, связать их между собой, то это будет настоящим чудом. Но она постепенно успокаивалась, и, раз уж его голос был сейчас для нее лучшим лекарством, выбора у него не оставалось.

Он начал рассказывать ей про свою учебу в старших классах, пока еще был жив Рейнер. Почему-то ей было очень важно услышать что-нибудь про его отца. Про детство, проведенное в Хьюстоне, про игру в футбол. Про то, как рыженькая Мина Голдсмит разбила его глупое сердце, бросив его, когда он не сумел забить решающий гол в матче с командой соседней школы. Не останавливаясь, он перешел к более поздним годам, вспоминая малейшие подробности, о каких никому еще не рассказывал, – о друзьях, о колледже, о том, как он переживал, получив диплом без отличия.

Лишь одной грани своей жизни он старательно избегал касаться. Ни словом не упомянув о дружбе с Эвансом и о расследовании, начатом после его смерти.

Когда он наконец остановился, веки Габриелы уже отяжелели.

– А знаешь, – сонно выговорила она, – ты такой славный… когда хочешь.

На лице ее плясали тени. Интересно, назвала бы она его славным, если бы знала, что он ее обманывает? Мучаясь от сознания вины, он нежно погладил ее по плечу.

– Гордон?

Он тоже уже начинал дремать.

– Мм?

– Завтра надо будет проверить тот номер, что я нашла у Лоренса. Это очень важно.

Гордон почувствовал беспокойство. Ему захотелось встряхнуть Габриелу за плечо.

– Откуда ты знаешь?

Она сонно посмотрела на него. Под глазами ее пролегли темные круги от усталости.

– Именно тот мужчина хочет меня убить.

Сердце Гордона пропустило один удар, а потом забилось со страшной силой.

– Лоренс?

Габриела засмеялась.

– Нет.

– Тогда кто?

– Я в этом не очень уверена.

Но Гордон не сомневался, что она знает. Как ни странно, но он вдруг почувствовал себя обманутым оттого, что она после такой доверительной беседы не хочет честно ответить ему. Прищурившись, он продолжал настаивать:

– Но ведь ты знаешь, что это мужчина.

– Ну да. – Облизнув губы, она спрятала лицо у него на груди. – Я его учуяла.

– Что? – Он так и сел.

Поморщившись, она толкнула его обратно на подушку и натянула одеяло на плечи.

– Знаешь, люди ведь… пахнут по-разному.

С этим трудно было спорить. Она, например, пахла… теплом и свежестью. Пьянящей смесью мыла и каких-то духов – «Страсть», что ли? Он еще раз принюхался. Ну да, «Страсть». Довольно неожиданный выбор духов для скромной и неприметной учительницы.

– Дай-ка мне этот телефон, – попросил он охрипшим голосом.

Габриела по памяти назвала цифры. Привстав, Гордон потянулся к аппарату на столике. От резкого движения туго затянутый ремень джинсов врезался ему в кожу. Гордон поморщился. Если уж между ним и Габриелой и должна сейчас оставаться какая-то преграда, то лучше бы это оказалось что-нибудь помягче жесткой джинсовой ткани.

Проблема, конечно, решалась просто – снять и все. Но на это он не отваживался. Собственно говоря, самым разумным в данной ситуации было бы отправиться к себе в комнату. Нет ничего глупее, чем спать в одной постели с Габриелой Вудс, пусть даже так невинно, как сейчас. Однако, взглянув на спокойное доверчивое лицо засыпающей девушки, он внутренне капитулировал. Можно подумать, что ему в первый раз приходится совершать глупый поступок!

Смирившись, Гордон набрал номер. Ему ответили сразу, после чего он бросил трубку и взглянул на Габриелу.

– Джозеф Мердок.

Она зевнула и, не открывая глаз, пробормотала:

– Утром свяжемся с Шелтоном и разузнаем про него.

– Не надо. – Гордон отвел с ее щеки упавший локон. Ох, ну почему она такая славная? Вся такая теплая, шелковистая… – Джозеф Мердок – владелец инвестиционной фирмы, Габи. Он имеет дело только с клиентами-миллионерами.

Она открыла глаза от удивления.

– И на что тогда Лоренсу номер его телефона?

– Не знаю. – Гордон осторожно прижал ее голову к своей груди. – И ночью нам это не выяснить. Отдыхай, ладно?

– А ты побудешь со мной… пока я не засну?

Гордона вдруг охватило такое чувство, будто ему настало время сделать выбор. Между верностью Эвансу и верностью Габриеле. Но ведь она ничего не знает об Эвансе и просит лишь немножко человеческого тепла и участия после тяжелого дня.

– Хорошо, побуду, – наконец выговорил он.

Выключив ночник, Гордон обвил рукой податливое тело Габриелы и уставился в темноту. Не нравилось ему это открытие насчет инвестиционной фирмы. А еще больше не нравилось то, что его тревога и забота о Габриеле растут не по дням, а по часам. И кроме того, он не мог понять, зачем вдруг Лоренсу понадобился номер Мердока. Это-то он и собирался выяснить в ближайшем будущем.