Текст книги "Разумное решение (ЛП)"

Автор книги: Beth Poppet

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Слабость ее голоса удивила ее саму. Марианна должна была бы бурно радоваться тому, что заветное ее желание исполнилось – но сейчас все чувства, все мысли ее занимала близость мужа. Торопливо и неловко, чему-то вдруг смутившись, она отложила книгу.

– Правда, – так же, полушепотом, ответил он.

Марианна ощутила его теплое дыхание и запах портвейна, которым полковник угощался перед сном. И какой-то странный, острый и сладкий трепет родился у нее внутри – то ли от этого запаха, то ли от блеска его глаз, то ли от того выражения, с каким муж на нее смотрел.

Редко случалось, что Марианне не удавалось выразить свои чувства словами. Однако сейчас был именно такой миг. Все слова покинули ее; и единственное, чем могла она выразить свою благодарность – прильнуть к мужу и нежно его поцеловать.

========== Глава 18 ==========

Полковник Брэндон ответил на поцелуй неожиданно порывисто, со страстью, удивившей Марианну. Однако, хоть и видимо тронутый таким выражением ее приязни, скоро он оторвался от губ жены и пристально вгляделся ей в лицо, как бы желая вполне понять ее намерения.

Марианна отвечала ему прямым, открытым взглядом; щеки ее раскраснелись, губы еще вздрагивали, и в глубинах синих глаз, если только надежда его не обманывала, читалась страсть.

– Вы получили от меня то, что хотели, – произнес он внезапно охрипшим голосом. – Не пожелаете ли вознаградить вашего мужа за уступчивость?

Странный и удивительно приятный трепет охватил Марианну при этих словах. Полковник прервал поцелуй, однако лица их по-прежнему почти соприкасались, она чувствовала на губах его дыхание, всем существом ощущала на себе его нежный и жадный взгляд – и могла лишь желать, чтобы эта близость не прекращалась.

– Вы хотите сказать… – начала она, но тут же запнулась. – Сказать, что мы… что я… – Марианна не понимала, как ответить мужу «да», чтобы это не прозвучало слишком грубо или непристойно, и наконец пробормотала: – Та повитуха говорила, что это безопасно!

– Я хотел сказать всего лишь, что, поскольку ложиться в постель вы не станете, то теперь можете проводить вечера со мной, а не с Элинор и гостями. Нарушать традиции – так уж нарушать, согласны?

– Согласна, – пробормотала она. – И мне кажется… еще мне кажется, мы могли бы проводить вечера не только в вежливых беседах, а потом не расходиться по разным постелям! – С этими словами она робко протянула руку к вырезу его ночной сорочки.

– Марианна! – выдохнул полковник. Легкое прикосновение к его груди потрясло его, словно удар молнии. – Я не это имел в виду. Нам не следует…

– Кто сказал, что мужу и жене не следует быть в полном смысле мужем и женой? – смело возразила Марианна. – Разве не это предписывает нам Писание? Не заставляйте меня обращаться к Эдварду, чтобы получить от него пастырское дозволение! – И, подняв брови, добавила с вызовом: – Или я ошибаюсь, думая, что этого желаем мы оба? Быть может, я, на ваш вкус, слишком располнела?

– Поверьте, ничто не может быть дальше от истины! – внезапно охрипшим голосом, идущим словно из глубины груди, ответил полковник.

– Откуда же мне знать, если муж отказывается со мной возлечь?

Полковник вглядывался в ее лицо, переводил взгляд на тонкие пальцы, все еще играющие с отворотом его ночной сорочки – и не мог поверить своему счастью.

– Но это не… не обеспокоит вас? Не обременит? – Взгляд его скользнул к заметной выпуклости под ее ночным одеянием. – Я ведь не могу… возлечь с вами обыкновенным образом. Что, если это повредит ребенку?

Марианна ненадолго задумалась, прикусив нижнюю губу.

– Если вы не сочтете это предосудительным, – сказала она наконец, – я бы предложила иной способ, быть может, далеко не столь обыкновенный, но в моем положении более удобный.

– Боюсь даже спрашивать! – с легкой улыбкой проговорил полковник, сощурив глаза в предвкушении.

Марианна коротко рассмеялась.

– Я бы предложила нам с вами просто поменяться местами, – ответила она. – Если пообещаете не слишком смущаться и не спрашивать, откуда мне известно о такой позе, я с радостью покажу вам, как это.

И, не давая мужу времени найти новые возражения, Марианна легко толкнула его в грудь, молчаливо призывая подвинуться. Он отодвинулся ближе к изножью кровати, а она села рядом, наклонилась к нему и принялась целовать страстно и свободно, без намека на стеснение. Руки ее тоже не оставались без дела; Марианна сжала в ладонях его виски, а затем запустила пальцы в волосы. Теперь смешно было и подумать, что когда-то она считала его «слишком старым»! Верно, заботы и горести оставили у него на лице неизгладимый след; однако руки, сжимающие ее в объятиях, были сильными и мускулистыми, волосы – густыми и нетронутыми серебром, признаком близящейся старости.

Полковник, захваченный поцелуем и ласками жены, едва заметил, как она, мягко толкнув его в грудь, заставила опуститься на подушки, а сама удобно устроилась сверху.

Смелость Марианны вовсе не смутила его, а ощущение ее веса показалось неописуемо приятным – особенно когда она так медленно, так мучительно-сладостно заскользила по его телу вниз, не уставая покрывать поцелуями его лицо и шею.

На миг полковник ощутил укол беспокойства – ему показалось, что в этом все же есть нечто странное и неблагопристойное. Однако жене его, как видно, в самом деле было удобно; более того, румянец у нее на щеках и другие красноречивые признаки, кои замечал он в кратких промежутках между поцелуями, ясно свидетельствовали, что она наслаждается этой прелюдией не меньше его самого. Так что беспокойство его растаяло, и, когда Марианна взяла его за руки и положила себе на бедра, он более не сопротивлялся.

Забыв обо всем, полностью отдавшись наслаждению, он гладил и ласкал ее – нежную, теплую, мягкую. Точь-в-точь такую, как воображал он себе долгими мучительными ночами, когда она безмятежно спала с ним рядом. Порой в жаркие ночи, когда Марианна откидывала одеяло во сне, он до утра любовался ею, изнемогая от желания скользнуть ладонью под подол сорочки, узнать, каковы на ощупь самые сокровенные уголки ее тела. И вот она перед ним – без всяких одеял, не спящая, по собственной воле дарит ему утонченные ласки. Его искусительница. Его счастье. Его блаженство.

Казалось немыслимым, что все это происходит наяву. Но в следующий миг восторг полковника достиг крайнего предела и сделался почти неотличим от страдания: Марианна скользнула еще ниже, и теперь лишь несколько дюймов и тонкий шелк ночной сорочки отделяли возбужденную плоть полковника от ее естества.

Не было между ними ни грубости, ни торопливости, ни спешки. Марианна двигалась вперед и назад, упершись ладонями в грудь мужа, ясно ощущая, как вздрагивает и трепещет под нею его плоть; очевидные признаки его наслаждения усиливали ее удовольствие.

Наконец, когда оба почувствовали, что не могут более, что должны вполне соединиться друг с другом, он положил обе ладони ей на бедра, помогая удержать равновесие. Марианна начала опускаться вниз, и он, крепко прижав ее к себе, завершил начатое ею движение.

Наконец это произошло! Она крепко обхватила его собой, обняла полностью, словно для него и была создана – и начала двигаться на нем, сперва неторопливо, приноравливаясь к новым ощущениям. С невольной тревогой полковник следил за ней из-под полуприкрытых век, опасаясь, что тягостные воспоминания охватят ее и разрушат это сказочное блаженство. Но мгновения шли, и Марианну, как видно, никакие воспоминания не тревожили. Едва ли она сейчас вообще способна была связно мыслить; прикрыв глаза и двигаясь на нем все сильнее, все энергичнее, она вся отдалась наслаждению. Полковник также оставил ненужные тревоги – и смотрел на нее теперь только ради удовольствия. Смущение его растаяло, уступив место неведомому прежде восторгу. Никогда еще он не любил женщину столь необычным способом, никогда и не воображал, что столь смелые наслаждения возможны в браке, и тем более – что не кто иная, как предмет его давней любви, не просто согласится, но настоит на таком единении!

Марианна в этот миг была сама прелесть. Пышные волосы ее выбились из косы, рассыпались по плечам, наполовину закрыли разгоряченное усилиями лицо. Ночная сорочка сползла с плеча, обнажив часть груди; однако полковнику подумалось, что она обнажает слишком мало, и, движимый бездумной страстью, он торопливо распустил завязки у Марианны на груди и потянул ворот сорочки вниз. Теперь в нежном, теплом свете прикроватной свечи открылись ему обе груди.

Марианна вздрогнула – и он немедленно пожалел о своем порыве, решив, что невольная нагота заставляет ее дрожать от холода. Однако, заметив, что он нахмурился, Марианна улыбнулась и шутливо предложила согреть ее при помощи рук.

– Ах! – воскликнула она, когда он торопливо последовал ее совету. – Только осторожнее, прошу тебя, любовь моя! В последнее время они что-то очень чувствительны.

Свою задачу полковник принял с чрезвычайной серьезностью – и сделал все для того, чтобы Марианна не испытывала боли или неудобства, но и больше не мерзла. Вскоре он нашел такой способ обращения с ее грудью, что доставлял им обоим наибольшее наслаждение – и дальше уже ничего не страшился и ни о чем не жалел.

Мысль – нет, знание – что Марианна желает этого, что она желает его, дарила почти невыносимое блаженство. Наконец вся сладость, весь восторг, все счастливое изумление этой ночи разрешилось в порыве наивысшего наслаждения; но и в этот миг, едва владея собой, полковник сжал ладонями бедра Марианны и придерживал ее, опасаясь слишком сильно прижать к себе или каким-то неловким движением навредить ей или ребенку.

Насытив свою страсть, он хотел доставить такое же наслаждение и ей, но она, весело рассмеявшись, отстранила его руку.

– На мой счет не беспокойся. Я свое сегодня уже получила!

– Ты уверена? – спросил он, с сожалением глядя, как она поправляет ночную сорочку, снова прикрывая плечи и иные, еще более привлекательные части тела.

– Я… ты в этот момент не очень внимательно смотрел, – порозовев, пояснила она.

Полковник Брэндон не сводил с нее взгляда и думал, что никогда еще не видел Марианну такой прекрасной, как в этот миг – раскрасневшуюся, со счастливым блеском в глазах, с растрепанными волосами и в измятой сорочке, ясно свидетельствующей о том, чем они только что занимались вдвоем.

Полковник встал и принес из ванной комнаты полотенца, чтобы муж и жена привели себя в порядок, прежде чем лечь в постель. Потом они легли – по всегдашней привычке, на разных сторонах кровати.

Некоторое время полковник лежал неподвижно; блаженное оцепенение охватило его, он уже готов был заснуть, однако к блаженству примешивалась нотка разочарования. Он не понимал, почему они снова спят по отдельности, как чужие люди. Хотелось бы ему заключить Марианну в объятия и прижать к себе, чтобы она уснула у него на плече! Но, если бы она сама хотела того же – разве не придвинулась бы к нему первой? Трудно вообразить, что жена его, несколько минут назад столь смелая в любовных ласках, теперь станет робеть и стесняться простого знака близости! Но с другой стороны, в чем можно быть уверенным, когда речь идет о чувствах Марианны?

Свеча догорела, и на спальню опустилась тьма, а полковник все не мог сомкнуть глаз. Несколько раз почти готов был тронуть жену за плечо и спросить, спит ли она, но не осмеливался.

Вдруг это странное, напряженное молчание было прервано неожиданным звуком – чем-то вроде очень тихого всхлипа. Затаив дыхание, через несколько секунд полковник понял, что происходит. Он услышал, как неровно дышит жена на другой половине кровати, ощутил, как она вздрагивает, стараясь сдержать слезы.

– Марианна! – тихо позвал он во тьме.

Голос мужа, кажется, расстроил ее еще сильнее; теперь она сотрясалась всем телом и отчетливо всхлипывала, уже не в силах подавить рыдания.

– Марианна, любовь моя! – проговорил полковник и протянул руку, чтобы успокаивающим (как он надеялся) жестом коснуться ее плеча. Он постарался дотронуться до той части тела, что была прикрыта сорочкой, на случай, если его прикосновение окажется Марианне неприятно.

Она повернулась в постели – но не для того, чтобы оттолкнуть его руку или отодвинуться, как он страшился; нет, она бросилась к нему в объятия.

– Я думала, ты заснул, как бывало раньше, – дрожащим от слез голосом объяснила она. – Было так тихо, и… и мне вдруг стало так одиноко! После того, что только что произошло между нами, я не хотела спать так далеко от тебя. Мне казалось, теперь, когда мы действительно стали мужем и женой, все должно быть иначе! Но все осталось, как прежде, и…

Он не успел назвать ее глупышкой и заверить, что сам, лишившись ее близости, испытывал то же самое – она продолжала:

– Моя душа так полна сейчас, что, кажется, я не смогу уснуть! Ум мой играет со мной дурную шутку: меня одолевают самые пустые печали и опасения.

– Так расскажи мне о своих опасениях, и я их прогоню, – попросил полковник, нежно гладя ее по волосам.

Она съежилась под одеялом, словно стыдясь тех мыслей, что пришли ей на ум.

– Хоть я и говорю себе, что не стоит об этом думать – но так больно знать, что я… что ты был не… – Тут голос ее стал еще тише, и полковнику – хоть он и лежал неподвижно, не издавая ни звука – пришлось прислушаться, чтобы различить ее слова: – Что я беременна, и ребенок не твой, и тебе не досталась в жены чистая, честная девушка, у которой ты был бы первым!

Полковник испустил медленный вздох; ему требовалось время, чтобы подобрать верные слова для ответа.

– Марианна, – сказал он наконец, – когда я решил жениться на тебе, твоя история была мне известна. За все эти месяцы, живя с тобою и все лучше тебя узнавая, ни разу я не пожалел о своем решении – напротив, счастье мое росло день ото дня. Тебя, Марианна, и твоего ребенка я предпочту любой девице, сколь угодно чистой и невинной. Ты должна это знать. Не хочу, чтобы ты долее оставалась в заблуждении. Всякий раз, когда я не решаюсь тебя обнять – это происходит лишь из страха, что я люблю и всегда буду любить тебя более, чем ты меня, и из нежелания тебе навязываться. Я готов скорее томиться и страдать вечно, чем доставить тебе хоть малейшее неудобство или неловкость. И я говорю себе, что должен подождать. Подождать, пока ты подашь мне знак, пока сама скажешь о своих желаниях, сама попросишь, чтобы я тебя обнял, поцеловал и так далее; и после всего этого я ожидаю нового знака – знака, что не сделался тебе противен.

– Что же мы делаем? – пробормотала Марианна, уткнувшись ему в плечо; в голосе ее звучала нешуточная боль. – Сколько ненужных мучений причинили мы и себе, и друг другу, сдерживая свои истинные чувства! Верно, в начале нашего знакомства я дала тебе множество причин сомневаться в том, что когда-нибудь смогу ответить на твою любовь. Но теперь я люблю тебя, дорогой мой муж, люблю всем сердцем и душой! Неужели ты мне не веришь?

– Я… быть может, со временем я научусь справляться с сомнениями. Но тебе придется быть со мной терпеливой, как я старался быть терпеливым с тобой.

– Хорошо, – прошептала она, с умиротворенным вздохом расслабляясь в его объятиях. – Постараюсь не забыть, что ты передо мной робеешь. И всегда говорить вслух, что ты можешь меня обнять, можешь поцеловать, можешь нежно погладить по голове – вот как сейчас, можешь что-нибудь прошептать мне на ухо. А после всего этого обязательно буду говорить, что я счастлива.

Полковник Брэндон крепче обнял жену и закрыл глаза. Сон уже начал одолевать его, но последний вопрос не давал ему покоя:

– Милая, тебе так удобно?

Марианна только зевнула и потянулась всем телом; как видно, эта ночь совершенно истощила ее силы.

– Тогда спи спокойно, – прошептал он, целуя ее в лоб.

Вместо ответа она лишь сжала его руку, обвитую вокруг ее талии – и так, крепко держась за мужа, погрузилась в сон.

Комментарий к Глава 18

Мне тоже интересно, откуда Марианна все это узнала. :) Наверное, из долгих откровенных бесед с замужней Элинор, вряд ли были еще какие-то варианты. :)

========== Глава 19 ==========

Остаток весны прошел для полковника и Марианны в тишине и покое: ничто не нарушало их безмятежного счастья. Хоть медовый месяц их начался куда позже, чем у большинства новобрачных, оба вовсе не ощущали, что им чего-то недостает – разве только, быть может, стремились особенной нежностью и бурными ласками возместить промедление. Полковник был все так же внимателен к жене, но теперь забота его была окрашена особой радостью – радостью взаимной любви, свободной от сомнений и тревог. Все кругом замечали, что он словно помолодел, что походка его стала легче, лицо веселее, и что ему удивительно идет быть женатым. В обращении его появилась добродушная шутливость, прежде невиданная, и друзья полковника с радостью отмечали эту перемену. Не ускользало от наблюдателей их семейного союза и то, что Марианна, составив счастье полковника, сделалась счастлива и сама. Сдержанной и молчаливой, как Элинор, она никогда не стала бы и в семейной жизни; но ее искренность и горячность, готовность говорить все, что придет на ум, и без обиняков высказывать свои мысли, неизменно радовали полковника – а его серьезность и спокойное здравомыслие успокаивали ее и помогали не отрываться от земли.

В последние четыре месяца беременности за здоровьем Марианны неустанно следила опытная повитуха, нанятая по рекомендации миссис Пикард; доктор Маккей, прежде чем вернуться в Индию, на помощь тамошним беднякам, проверил и подтвердил ее навыки. Распоряжения доктора Маккея полковник поначалу встречал ворчанием; однако доброе здоровье Марианны лучше всего иного подтверждало, что дело свое доктор знает. А после того, как доктор покинул страну, полковнику стало намного легче принять его новаторские идеи и предоставить Марианне свободу, которой она так жаждала.

Пришло лето – и в большой дом, и в скромный коттедж Эдварда и Элинор, хоть встретили его здесь и там по-разному. Вместе с богатым урожаем клубники и поразительным изобилием молока в дом Феррарсов пришла радостная весть, что и Элинор ждет ребенка. Проводить беременность в постели она, разумеется, не собиралась: если бы даже мужу, в каком-нибудь необъяснимом припадке мозговой горячки, и пришла мысль запереть ее в спальне – ни скот, ни огород не выжили бы без ее постоянной заботы. Когда позволяли средства, Феррарсы нанимали для выполнения самых тяжелых трудов помощника – деревенского парня; но большую часть работы Элинор выполняла сама и даже слышать не хотела о том, что может быть иначе. Кроме того, помощнику она не доверяла, хоть и сама не могла объяснить, почему: чудилось в нем что-то скользкое. Хозяев он не обманывал, приходил и уходил строго в назначенный час, трудился добросовестно, однако, кажется, интересовался Делафордом и всем, что там происходит, куда больше, чем было бы естественно для сына батрака. Однажды Элинор спросила напрямик, знает ли он полковника или Марианну, или, быть может, вел с ними какие-то дела – а если нет, чем вызвано такое любопытство; но он в ответ свирепо побагровел и принялся все отрицать так яростно, что Элинор решила больше не приставать к нему с расспросами. Быть может, сказала она себе, такая подозрительность не имеет оснований и вызвана лишь ее состоянием.

Миссис Дэшвуд, у которой Марианна оставалась любимицей, нашла предлог почаще бывать в Делафорде: теперь она подолгу гостила в большом доме вместе с Маргарет, стремясь как облегчить бремя Элинор, так и быть рядом с Марианной в последние месяцы ее беременности.

Однажды солнечным летним утром схватки и излияние родовой жидкости возвестили Марианне, что дитя ее готово появиться на свет. Миссис Дэшвуд собиралась в коттедж к священнику, однако это событие заставило ее сдернуть шляпку, снять шаль и сесть у постели дочери, дабы выполнять любые ее просьбы, которые не смогут выполнить повитуха и горничная.

Маргарет к роженице не пустили, не разрешили и идти к Элинор без провожатых, так что она, надувшись, заперлась в гостевой спальне. Напрасно мать уговаривала ее пойти поиграть с собаками: Маргарет надеялась, что Элинор поделится с ней рецептом пастушьего пирога, и теперь была безутешна. Отчаявшись с ней сговориться, миссис Дэшвуд махнула рукой, предоставила младшую дочь самой себе и поспешила назад к Марианне. Послали за Элинор, с уточнением, что особой спешки нет, и, если у нее есть неотложные дела по хозяйству, пусть не торопится. Не прошло и часа, как Элинор была рядом с сестрой.

Полковник Брэндон занял пост у дверей спальни и, словно безумный, расхаживал туда-сюда, а Марианна просила впустить его, пока повитуха не дала на это дозволение. Войдя, он увидал, что Марианна сидит на самом краю кровати, зажмурившись и сжимая руками живот: судя по гримасе на лице, она испытывала крайне неприятные ощущения. Для родов она заранее выбрала спальню, ближайшую к кухне и бельевой, и массивную кровать с крепкими прикроватными столбиками, за которые можно было бы схватиться и сжимать их для облегчения сильной боли. Элинор сидела рядом, поглаживала Марианну по спине и время от времени вполголоса шептала слова ободрения.

Повитуха бросила на вошедшего полковника недовольный взгляд и поспешно прикрыла простыней обнаженные бедра Марианны. Полковник отвел взгляд, стараясь не хмуриться. В теле Марианны не было ничего такого, чего бы он прежде не видел, чем бы уже не насладился – и стоит ли, думал он, в такое время беспокоиться о приличиях? Но в этот миг боль на время оставила Марианну, и она приветствовала мужа куда радостнее повитухи.

– Миссис Клинток говорит, что не положено мужу присутствовать при родах, – заметила она, устало улыбнувшись, – но я настояла, чтобы тебя впустили. Хоть она и клянется, что в любой момент готова вышвырнуть тебя за дверь!

– Мне-то что! – фыркнула почтенная дама. – Если не будет путаться у меня под ногами, пусть остается! – И добавила, покачав головой: – Ну и ну! Муж в родильном покое – не видано, не слыхано!

Полковник счел за благо проявить добрую волю и не отвечать ей в том же духе. Он желал быть чем-нибудь полезен страждущей жене, но не находил ни одной задачи, которую миссис Дэшвуд, Элинор или миссис Клинток не выполнили бы куда ловчее и сноровистее его. В том, чтобы стоять рядом и со стоическим видом смотреть на страдания жены, он смысла не видел, и уже двинулся прочь – но в этот миг новый приступ боли скрутил Марианну, и она, вскрикнув, протянула к нему руки. Как видно, в том, что муж рядом, она находила немалое утешение. Наконец он придвинул к кровати кресло – так, чтобы быть рядом с Марианной, не мешая суетящимся вокруг женщинам – и опустился туда, по-прежнему чувствуя себя здесь лишним.

Началась кульминационная часть родов: повитуха приказала Марианне сдвинуться к краю кровати и тужиться. Время тянулось мучительно медленно: до боли сжимая сплетенные руки, полковник возносил беззвучные молитвы к небесам. Если даже смотреть на это и ждать так невыносимо тяжело, думал он, – каково же его бедняжке жене?

Марианна тужилась уже некоторое время, и дело близилось к родам, когда повитуха громко поинтересовалась, куда пропала бездельница горничная, которую она послала за полотенцами еще четверть часа тому назад. Миссис Дэшвуд вызвалась пойти поискать ее и поторопить; однако, едва выйдя из спальни, столкнулась с другой служанкой, спрашивающей, где полковник Брэндон.

Дверь спальни осталась распахнутой, и внутри было слышно все, что происходит снаружи. По крайней мере, достигло ушей Марианны резкое восклицание мисс Дэшвуд:

– Что бы там ни было, это подождет! Полковник не может сейчас ни с кем разговаривать – его жена родит с минуты на минуту! Позаботьтесь лучше о чистых полотенцах для роженицы!

Горничная отвечала тихо и робко, и голос ее, в отличие от властного голоса миссис Дэшвуд, был в спальне едва слышен, а слов различить и вовсе не удавалось. Однако по громкому ответу миссис Дэшвуд все разъяснилось:

– Как Уиллоуби? Что он здесь делает?!.. Скажите ему, чтобы немедленно ушел: этому человеку нечего делать рядом с моей дочерью, тем более в такой час! И принесите же наконец полотенца!

При этих словах раскрасневшаяся от усилий Марианна побелела, словно покойница.

– Он пришел за ребенком! – вскричала она, почти в истерике, задыхаясь от боли и страха. – Он хочет забрать мое дитя!

С этими словами она вцепилась в прикроватные столбики и испустила громкий стон.

– Тужьтесь, милая моя, тужьтесь сильнее! – прикрикнула на нее повитуха.

Марианна принялась тужиться с новой силой, однако, дрожа всем телом, не переставала повторять, что Уиллоуби хочет отнять у нее дитя. Полковник испугался, что этот страх может повредить ей или ребенку, который сейчас с великим трудом выбирается на свет.

Элинор пыталась успокоить сестру и сосредоточить ее внимание на родах, однако не добилась от Марианны и тени спокойствия, пока полковник Брэндон не сказал решительно, что разберется с этим сам, и не вышел, оставив роженицу на попечении сестры и матери, наконец-то вернувшейся с чистыми полотенцами.

Широкими шагами полковник вышел в холл – и обнаружил там Уиллоуби, а рядом донельзя расстроенную горничную. Как оказалось, «этот джентльмен» попросту оттолкнул ее с такой силой, что она едва не упала, и ворвался в дом. Верно, она знает, что не должна была открывать дверь, но мистер Мирен, дворецкий, сейчас вместе с Софи и прочими разыскивает все необходимое для повитухи, и вокруг такая суета и беспорядок, а она просто хотела узнать, кто так громко стучится, ей очень стыдно, но… «пожалуйста, сэр, не выгоняйте меня!»

Полковник Брэндон заверил горничную, что она не потеряет место, и отправил помогать остальным. Говорил он мягко, но в голосе слышался едва сдерживаемый гнев, а взоры, которые метал он на незваного гостя, казалось, способны были испепелить на месте.

Уиллоуби молча стоял перед ним, взъерошенный и растрепанный: видно было, что примчался сюда второпях.Он уже открыл рот, чтобы заговорить – но в этот миг полковник с размаху отвесил ему тяжелую пощечину, и Уиллоуби полетел на пол. Полковник поднял его, схватив за шиворот, и поволок к дверям, желая, как видно, пинком сбросить с крыльца.

– Марианна… – с трудом пробормотал Уиллоуби; щека у него быстро распухала, и рот был полон крови. – Она… с ней все благополучно?

– Благополучие моей жены – не ваше дело! – прорычал полковник. – Если немедленно не уберетесь отсюда, поклявшись никогда более не возвращаться – я завершу то, что начал, когда послал вам вызов!

– Мне нужно знать! – отчаянно взмолился Уиллоуби. – Знать, все ли в порядке с ней… и с ребенком! Умоляю вас! Готов на колени встать перед вами! Я испробовал все, возможное и невозможное, чтобы получить о ней хоть слово! Даже нанял деревенского мальчишку, чтобы он сообщал мне все, что узнает. Умоляю вас, Брэндон! Просто скажите, что с ней все хорошо!

Как ни ненавидел полковник Брэндон этого человека, принесшего столько зла дорогим ему женщинам, униженные мольбы Уиллоуби вызвали в нем тень жалости.

– Все было хорошо, – сурово ответил он, – пока она не услышала, что вы здесь. Один звук вашего имени делает ее больной. Это все, что я могу вам сказать; иного ответа вы не получите. Чем дольше вы остаетесь здесь, тем большей опасности подвергаете и ее, и ребенка, грядущего в мир. Вы знаете, что я шутить не люблю – и угрозу свою высказал вполне серьезно. Убирайтесь.

– Но, когда худшее останется позади, неужели вы не сообщите мне об исходе? Хотя бы самой короткой запиской! Неужто у вас совсем нет ко мне жалости? Мне нужно знать, что она жива!

– Давно прошло время, когда вы имели право интересоваться ее судьбой. Все узнаете тогда же, когда и весь свет – не раньше.

– А… а ребенок?

– Ребенок мой.

Смятение отразилось на лице Уиллоуби; на миг полковнику показалось, что от изумления он лишился дара речи. Наконец, овладев собой, он с трудом заговорил:

– Но вы… неужели вы решились… признать…?

– Уиллоуби, – процедил полковник сквозь стиснутые зубы, – быть может, вы не в состоянии понять, как можно заботиться о чужом потомстве – например, о юных сиротах, которых вы так легко соблазняете и бросаете ради собственного удовольствия. Но мои устремления не столь низменны. Я с радостью приму этого ребенка и выращу как собственного сына или дочь, несмотря на прискорбные обстоятельства его зачатия. Весь мир узнает, что этот ребенок мой, репутация Марианны останется незапятнанной – а вы, пока живы, не будете иметь никакого касательства ни к этому ребенку, ни к нам!

Ждать ответа полковник не стал: мощной рукой он вытолкнул Уиллоуби на крыльцо и захлопнул дверь перед его носом.

Рассеянно потирая саднящие костяшки пальцев, полковник вернулся в спальню. Однако на пороге остановился, как вкопанный: его поразила царящая в комнате неестественная тишина. На одно страшное мгновение невыразимый ужас охватил полковника: дыхание его пресеклось, сердце забилось где-то в горле, руки и ноги словно налились свинцом. Он не мог перешагнуть порог, не мог даже подать голос. Но в следующий миг из спальни донесся слабый звук, вроде кошачьего мяуканья, а следом за ним тихий и нежный женский смех.

– Полковник! – воскликнула Элинор, появившись на пороге с охапкой испачканных полотенец в руках, – не бойтесь за нее! Входите и познакомьтесь со своей дочерью!

Полковник, пройдя мимо повитухи, без колебаний подошел к постели со смятыми, замаранными кровью простынями. Беспорядок и грязь прошедших родов не смущали его: он смотрел только на Марианну, лишь иногда переводя взгляд на крошечный сверток у нее на руках. Марианна была бледна, но не болезненной бледностью, и неотрывно смотрела на ребенка: на лице ее, с чуть приоткрытым ртом и огромными сияющими глазами, читалось безмерное благоговение перед чудом новой жизни.

– А где же полковник? – проговорила она вполголоса, обращаясь то ли к ребенку, то ли к себе самой. – Где мой муж?

– Я здесь, любовь моя! – хотел ответить полковник; но что-то перехватило ему горло, и вместо громкого голоса из уст вылетел лишь благоговейный шепот.

Марианна подняла на него глаза, полные слез, но слез счастливых. Как видно, Уиллоуби был полностью забыт.

– Я знала, что ты здесь, – ответила она. – Подойди же, милый, возьми меня за руку. Мне легче, когда ты рядом. Вот так… и скажи мне, что все будет хорошо. Что мы с тобой будем ее любить, что она никогда не узнает горя!

Полковник взглянул в круглое розовое личико дочери Марианны – своей дочери. Долго смотрел, удивляясь нежности ее кожи, и миниатюрности черт, и безмятежному младенческому спокойствию. При мысли, что на эту крошечную девочку, так доверчиво уснувшую на материнской груди, может обрушиться какая-нибудь беда, сердце его сжалось; крепче сжав руку жены, он мысленно поклялся, что никогда этому не бывать, что он убережет их обеих от любого несчастья, какое может выпасть на их долю!