Текст книги "Разумное решение (ЛП)"
Автор книги: Beth Poppet
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)
От близости полковника Марианна немного согрелась, однако все еще не могла успокоиться. Вцепившись в рукав его рубашки, с дрожью в голосе она произнесла:
– Я солгала Элинор. Сказала, что не боюсь его – но, Боже, как страшно мне стало, когда я поняла, что это он! Как страшно!
Полковник осторожно потянул за ленту завязки, чтобы окончательно освободить волосы Марианны из плена чепца, а затем, нежно гладя ее кудри, стал спрашивать, что произошло между ней и Уиллоуби.
– Любовь моя, он сделал вам что-то дурное? Напугал? Посмел тронуть? Быть может, мне следует закончить начатое и все-таки отправить его к праотцам?
Она отрицательно покачала головой.
– Он не прикасался ко мне и не выражал дурных намерений. Не было ни свирепых взглядов, ни угрожающих жестов. Это не в обычае Уиллоуби: он не угрожает, а добивается своего лаской и уговорами. И все же мне было так страшно!
– Но он ушел?
Когда полковник услышал слабое «да», у него немного отлегло от сердца.
– Никогда больше никуда не отпущу вас одну! – хрипло пообещал он.
Марианна, все еще прижимаясь к его груди, снова покачала головой.
– Не вините себя, дорогой полковник! За действия Уиллоуби вы не в ответе.
– Я в ответе за вас, – твердо возразил он.
Зная, что никогда не убедит его в обратном, да и не желая спорить, Марианна обвила его шею руками и взглянула ему в глаза в поисках утешения.
– Он сказал, что я не могу вас любить, – заговорила она. Голос ее дрожал, дрожали и губы. – Сказал, я лишь притворяюсь любящей женой, чтобы уязвить его и заставить страдать. Но, полковник, не верьте этому! – в волнении воскликнула она. – Я люблю вас – это чистая правда! Вы должны знать!
– Знаю, моя Марианна.
Эти слова, произнесенные тихо и с глубокой нежностью, кажется, немного ее успокоили; Марианну перестало трясти, тело ее чуть-чуть расслабилось. И все же непривычно слабым голосом задала она следующий вопрос:
– Что, если он попытается забрать нашего ребенка? Или настроить его против нас?
– Марианна, клянусь вам жизнью: нашего ребенка Джон Уиллоуби не получит. Он потерял все права на это дитя, когда бессердечно вас покинул, и подтвердил, что недостоин называться отцом, когда женился на мисс Грей. У него нет никаких доказательств, и суд будет на нашей стороне. Да и едва ли он окажется столь безрассуден, чтобы претендовать на ребенка. Это подвергнет риску его благосостояние, добытое с таким трудом, и нанесет удар его гордости. Да и свою репутацию он, думаю, постарается уберечь.
– Конечно, вы правы, – кивнула Марианна; однако все еще, снедаемая тревогой, кусала нижнюю губу. – Уиллоуби слишком себялюбив, чтобы рискнуть всем ради ребенка – даже ради своей собственной плоти и крови. Верно, это пустые страхи.
– Вовсе не пустые, если это так вас встревожило, – тоном мягкого упрека ответил полковник. – Думаю, и Элинор со мною согласится. Никогда до сегодняшнего дня я не видел вашу сестру в таком смятении и расстройстве. Послать за ней?
– О да, пожалуйста! Бедняжка Элинор, она так испугалась!
Марианна порывисто вскочила с колен полковника и попыталась встать без поддержки, однако тут же пошатнулась и едва не рухнула на пол. Полковник подхватил ее, уложил на кушетку, довольно сурово приказав не делать глупостей и не пытаться больше вставать, пока он не приведет Элинор, и они вдвоем не решат, чем ей помочь.
Даже в нынешнем состоянии Марианне хватило сил на шутку.
– Я не собираюсь ложиться в кровать до самых родов – даже на такую мягкую и удобную кровать! Полежу, только пока мне не станет лучше.
Полковник Брэндон скупо улыбнулся, молчаливо давая понять, что это обсудить они еще успеют.
Прежде чем обсуждать происшествие, коему стала свидетельницей, Элинор сделала все возможное для облегчения телесных страданий Марианны. Она сама принесла подушки (полковник хотел перенести Марианну в спальню, но она отказалась), затем отправила горничную за чаем и сладостями. Сама Элинор устроилась в кресле возле кровати – там, где прежде сидел полковник, держа Марианну на коленях; а сам он, верный своему обещанию никуда не уходить и не спускать с нее глаз, устроился на стуле в другом конце гостиной. Видя, что Элинор не терпится заговорить, он положил для себя молчать, не вмешиваться в разговор и ничем не напоминать о своем присутствии, дабы не мешать откровенной беседе сестер; однако такого места, откуда он мог бы видеть, но не слышать Марианну, в гостиной не было.
Элинор, несомненно, помнила о присутствии полковника, и оно ее явно смущало. Однако она взяла Марианну за руку и обратилась к ней так, словно они были в комнате совсем одни:
– Милая моя, объясни, что так поразило тебя в появлении Уиллоуби? Я знаю, ты любила его когда-то, но думала… ты сама говорила мне, что это давно в прошлом. Ты ведь… не начала о нем жалеть?
– О нет, Элинор! Вовсе нет! – решительно ответила Марианна. – В каком-то смысле мне его жаль, и даже очень – но совсем не так, как ты думаешь. Ни капли привязанности к нему во мне не осталось. Но он застал меня врасплох. Я не ожидала этой встречи и не была к ней готова. Горькие воспоминания о его предательстве хлынули мне в душу; я не могла от них избавиться. Во всех ужасных подробностях вспомнился мне тот день и час, когда был зачат мой ребенок! А Уиллоуби… он стоял передо мной, красивый, как прежде, и, казалось, сраженный горем – но по-прежнему думал лишь о себе… Сама не знаю, что со мной сделалось! Я вдруг ощутила к нему жалость – и, хоть в этом чувстве не было ничего от любви, оно поразило и испугало меня своей неуместностью. И в то же время я вновь переживала всю боль, что он мне причинил. Но по-настоящему дурно сделалось мне, когда пришла мысль, что теперь он может заявить права на это бедное дитя, зачатое в насилии! Нет, наш ребенок не должен ничего знать о Уиллоуби! Не должен! – почти со слезами заключила она.
Элинор заметно побледнела и, крепко сжав руку Марианны, спросила:
– Милая, о чем ты говоришь? Что значит «дитя, зачатое в насилии»?
Пару секунд Марианна всматривалась в лицо сестры, словно только сейчас сообразив: ведь Элинор ничего не знает о том, что именно случилось в Девоншире. В самом деле, сестре Марианна никогда об этом не рассказывала. Она считала себя виноватой в происшедшем, и потому безропотно принимала упреки и резкие замечания сестры, считая их справедливой платой за потерю невинности. Теперь же она смутилась и почти ощутила вину при мысли, что полковник Брэндон знает о ней больше, чем самый близкий доселе человек – сестра.
– Я легла в постель с Уиллоуби не по своей воле, – ответила она наконец. – Он уговорил меня заехать к нему домой, но к близости склонил не уговорами, а силой. Я слишком хорошо знаю, что не должна была оставаться с ним наедине – но, клянусь, сама не позволяла ему ни прикасаться ко мне, ни целовать, ни… ни возлечь со мной, пока мы не были связаны клятвой или узами брака.
В этот миг полковник сильно пошевелился в кресле. Элинор догадалась, что он готов броситься к Марианне или разразиться проклятиями по адресу негодяя Уиллоуби, но чрезвычайным усилием воли сдерживает себя.
Марианна прикрыла глаза и глубоко вздохнула.
– После я уверила себя, что он имел на это право, что лишь безудержная страсть ко мне помешала ему дождаться свадьбы. Я убедила себя: он так меня любил, что просто не мог удержаться, что не видел иного способа попрощаться со мной перед долгой разлукой. Я ведь в самом деле верила, что мы все равно что помолвлены, что, закончив дела с наследством, он сразу вернется ко мне! Но после того, как это случилось, он повел себя со мной так сухо… так бесчувственно. На обратном пути он был мрачен и все молчал. Я пыталась с ним заговорить; он отвечал мне лишь рассеянной полуулыбкой. Ни слова не сказал о том, что же теперь с нами будет. – Марианна помолчала, нахмурившись; она вспоминала прошлое. – Потом он уехал в Лондон; скоро туда отправились и мы. Теперь я страшилась встречи с ним. Мысль о Уиллоуби, непостижимо для меня самой, отвращала меня и пугала – и в то же время я надеялась, что он вот-вот появится и все исправит. Я ведь все еще верила, что он меня любит – даже после всего.
– Марианна, – проговорила Элинор, тихо гладя ее по голове, словно давая понять, что ни в чем ее не винит, – но ведь теперь ты так не думаешь?
– Нет. Теперь я знаю, как выглядит настоящая любовь – благодаря своему мужу. – Взор ее обратился к неподвижной фигуре в дальнем углу комнаты, и Марианна улыбнулась. – Он научил меня любви. Он, и ты, Элинор. И даже Эдвард, хотя в нем я порой и сомневалась, – слабо улыбнувшись, добавила она. – Теперь я знаю, кто таков Уиллоуби и чего он стоит: ведь не то, что мы думаем или говорим, определяет нас, а то, что делаем. Уиллоуби меня не любил. Желал, быть может, но не любил – и сейчас не любит. Во всяком случае, не так, как должен мужчина любить свою возлюбленную. Что ж, он получил то, что заслужил. Ты сама видела, как он теперь несчастен.
– Как по мне, недостаточно несчастен!
– С этим соглашусь, – впервые подал голос со своего места полковник.
– Я вас понимаю. Но сама, пожалуй, буду довольна, если он проживет долгую-долгую жизнь с миссис Уиллоуби – и полной мерой пожнет все последствия своих грехов. Пусть всякий раз, когда слышит имя своего ребенка вместе с фамилией Брэндон, сердце его сжимается от горечи сожалений о непоправимой ошибке. Быть может, он заслуживает и большего – но большего я не желаю. А теперь я хотела бы отдохнуть, и буду рада, если оба вы посидите со мной, пока я не усну.
Так они и сделали. Полковник остался на своем месте, неподвижный, как статуя; Элинор сидела у постели Марианны, гладила по голове, сжимала ее руку, и так, пока она не заснула крепким сном.
Все время рассказа Марианны о совершенном над нею злодеянии Элинор сидела молча, понимая, что такой рассказ лучше не прерывать. Но теперь ничто не мешало течению ее мыслей – и она не могла найти довольно упреков себе за все те резкие слова, которыми судила сестру. Неудивительно, что Марианна молчала о своем горе! Ей столько пришлось перенести, сердце ее было надорвано и измучено – а рядом с собой она видела не любящую сестру, не добрую подругу, а суровую судью, облеченную в броню праведности. Марианна изнывала в горе и смятении, стыдилась своей беды, готова была во всем винить себя – а Элинор рядом надежно скрывала собственные чувства и говорила лишь о долге и принципах.
Больно было вообразить, что столько месяцев Марианна несла свое горе в одиночестве. Нет, хуже, чем в одиночестве: ведь Элинор, считая ее положение следствием слабости и легкомыслия, была к ней не слишком-то добра. Вела себя с ней, словно с глупой девчонкой, чьи шалости ей теперь приходится расхлебывать!..
Марианна мирно спала; лицо ее было все еще бледно, грудь тихо вздымалась и опускалась. Элинор вспоминала ее сегодняшнее потрясение от встречи с Уиллоуби; вспоминала все эти месяцы, воскрешая в памяти все слова, все вздохи и слезы Марианны и придавая им новое значение. Наконец сердце ее переполнилось болью, и, уронив голову на подлокотник кресла, Элинор беззвучно зарыдала.
Сколь многое изменилось после истории с Уиллоуби – и в жизни сестер, и в их убеждениях! Марианна более не превозносила готовность безоглядно отдаваться любому порыву, а Элинор более не была уверена, что холодный рассудок всегда должен стоять превыше искреннего чувства. Как видно, каждая из сестер сумела что-то почерпнуть у другой, и обе они стали мудрее.
Наконец Элинор овладела собой, и слезы ее утихли. Услышав, как неловко повернулся в кресле полковник, она ощутила вдруг, как не хватает ей сейчас объятий собственного мужа – который, должно быть, в каком-нибудь укромном уголке внизу сейчас переписывает черновик своей завтрашней проповеди и ждет ее. Элинор утерла глаза платком, который всегда носила с собою, и вышла, оставив полковника наедине со спящей женой.
Обернувшись на пороге, она увидела, как он встает, тихо проходит по комнате и занимает ее место у постели Марианны.
========== Глава 17 ==========
Комментарий к Глава 17
Это медицинская глава. К ней есть примечание автора, которое я передам сокращенно:
“Задумавшись о том, что Марианне скоро рожать, я решила почитать, как проходили роды у знатных дам в георгианские времена. И пришла в ужас! Беременных на месяцы укладывали в постель, так что рожали они сильно ослабленными, а ребенка сразу отнимали от матери и передавали кормилице. Непонятно, как там вообще кто-то выживал – и уж точно не выжила бы Марианна, с ее хрупким сложением и слабым здоровьем. Поэтому я решила ввести в историю врача-новатора, сторонника естественных родов, который убедил бы полковника и Марианну не подвергать ее здоровье ненужным испытаниям”.
А в следующей главе наконец произойдет некое радостное событие. :)
Чем более округлялась фигура Марианны, тем более заботило полковника Брэндона состояние жены, и в особенности ее решительное нежелание запираться дома и ложиться в постель. Полковник признавал, что о беременности и родах знает очень немного: подобные предметы не принято обсуждать в свете, что же до Бет – всю заботу о ней взяла на себя семья, в которой она выросла. Однако доктор Барнс, семейный врач Брэндонов, услугами которого полковник пользовался уже много лет, положительно заверял его, что последние месяцы беременности роженица необходимо должна провести взаперти – и полковника очень беспокоило, что Марианна и слышать об этом не желает.
– На долгие месяцы запереться в душной комнате, без притока свежего воздуха, не видеть ни неба, ни солнца, ни зелени, отказаться от всего, что радует чувства и укрепляет дух – ничего ужаснее я и вообразить не могу! – с чувством восклицала она. – Это настоящее тюремное заключение: как может оно приносить пользу здоровью? Могу еще понять, зачем укладывают в постель больных: но я ведь не больна – только беременна! Ребенок – не болезнь, которую надо лечить!
– Признаюсь, я и сам не понимаю, по каким причинам доктор Барнс на этом настаивает, но знаю, что так поступают все, – отвечал полковник Брэндон. – Мы с вами не врачи, дорогая, так что, думаю, лучше всего нам последовать советам тех, кто в этом разбирается.
– Быть может, доктор Барнс – знаток медицины, но не знаток Марианны! – возражала она. – Он не может знать меня лучше, чем я сама себя знаю. Я рассказала ему, что в начале беременности несколько дней просидела взаперти в темной комнате, и при этом чувствовала себя ужасно. Знаете, что он ответил? Что, должно быть, комната была недостаточно темна, или шторы недостаточно плотны, или окна недостаточно плотно закупорены! Он, как видно, уверен, что беременным вредит свет и свежий воздух. Кто в здравом уме может с этим согласиться?
– Две недели, Марианна, – подчиняясь ей, со вздохом ответил полковник. – Если я дам вам еще две недели свободы, дальше вы согласитесь повиноваться распоряжениям врача?
– Подумаю, – подняв бровь, отвечала Марианна. – Зависит от того, сколько свободы вы мне предоставите! Смогу ли я спокойно выучить новую пьесу и сыграть ее от начала до конца?
Полковник ответил не сразу; он раздумывал над этим требованием.
– Хорошо, если пообещаете мне остановиться, едва ощутите утомление, – ответил он наконец.
– А смогу ли гулять, даже в прохладную погоду?
Полковник, кажется, готов был отказать, но снова глубоко задумался и наконец, негодуя на себя за то, что дал втянуть себя в эту «торговлю», отвечал:
– Пусть так, если пообещаете тепло одеваться и брать с собой зонтик на случай дождя.
– А смогу ли принимать гостей?
Такая просьба стала для полковника полной неожиданностью.
– Дорогая, но каких гостей вы собираетесь сейчас принимать? – с удивлением спросил он.
– Элинор говорит, что к Эдварду приезжает знакомый миссионер из Индии вместе со своим другом. Они всего две недели как вернулись в Англию, и Эдвард пригласил их немного пожить у нас на приходе. – И, бросив на полковника красноречивый взгляд, она продолжала с неожиданным для него энтузиазмом: – Вы же знаете, как мал и тесен коттедж Эдварда и Элинор! Где там принимать гостей? А у нас так много свободных комнат! Если мы пригласим гостей пожить у себя, для Элинор это будет большим облегчением.
– Я вовсе не возражаю снять бремя с плеч вашей сестры, если только оно не ляжет на ваши плечи, – осторожно ответил полковник. – Но что это за миссионер, что за друг, и почему вы так желаете их приютить?
– Едва ли вы о них слышали, – беззаботно пожала плечами Марианна. – Мистер Мэтьюз – молодой священник, его друг – тоже новичок в своей профессии. Но они занимались своим благим делом в Индии, где бывали и вы – так что я подумала, что вам найдется о чем поговорить. Или вы против милосердия? – продолжала она, очаровательно надув губки. – Разве не наш христианский долг – оказывать гостеприимство тем, кто в джунглях, среди диких зверей и враждебных туземцев, быть может, рискуя жизнью, нес язычникам Слово Божье? Право, полковник Брэндон, странно с вашей стороны подвергать сомнению мои мотивы! – с игривой улыбкой закончила она.
– Хорошо, хорошо, – проговорил он, сдаваясь перед этой ласковой осадой. Но затем, подняв палец, добавил сурово: – Однако не вздумайте утруждать себя! Всю работу оставьте миссис Пикард, сами лишь давайте ей указания.
– Если я и перенапрягу свои силы, ничего страшного! – беззаботно ответила Марианна. – Друг мистера Мэтьюза – доктор, он мне поможет!
На эти слова полковник Брэндон не обратил внимания и истинного их значения не осознал до тех пор, пока на пороге его усадьбы не появился мистер Мэтьюз вместе со своим другом, доктором Маккеем.
Хоть гости и должны были расположиться у полковника, встретить их приехали Эдвард и Элинор; благодаря этому церемония знакомства прошла легко и непринужденно.
– Полковник Брэндон, вы, должно быть, слыхали о благотворительной работе доктора Маккея с роженицами из рабочего класса? – поинтересовался Эдвард, отведя полковника в сторону, однако не слишком тихо – так, что Марианна слышала их разговор.
– Признаюсь, не слыхал, – ответил полковник.
– Хм… Странно. Я был уверен, что Марианна не замедлит поделиться с вами открытиями доктора Маккея. В последние несколько недель они с Элинор ни о чем другом не говорят, как только о брошюре его сочинения, что попала к нам в приход через посредство миссис Гексом и сейчас ходит по рукам в деревне.
Полковник недоуменно нахмурился.
– Но какое отношение имеет миссис Гексом к доктору Маккею? Насколько я понял, он до самого недавнего времени был в Индии.
– Именно так. Но миссис Гексом уверена, что именно его теория помогла ей легко и без осложнений произвести на свет близнецов. Наши деревенские дамы были немало взбудоражены, когда она отослала врача, что много лет лечил всю их семью, и вместо него пригласила принимать роды жену пастуха, владеющую повивальным искусством. Неужели Марианна вам об этом не рассказывала? Я думал, именно поэтому вы пригласили Мэтьюза и доктора остановиться у вас, а не в приходе.
– Моя жена не сообщила мне об этих двух джентльменах ничего, кроме их имен и занятий, – ответил полковник; судя по тону, он начал что-то подозревать.
– Может быть, пора подавать чай? – немедленно вмешалась Марианна. – А брошюры и методы лечения мы успеем обсудить после того, как все отдохнут и освежатся.
Однако недоумение полковника разрешилось лишь после ужина, когда джентльмены с напитками переместились к хозяину в кабинет.
Эдвард начал расспрашивать миссионеров об их работе за границей. Мистер Мэтьюз увлеченно рассказывал о духовных прозрениях индийских туземцев; друг его, далеко не столь восторженный, замечал, что возвышенность мышления и утонченность религиозного чувства в Индии, странным образом, сочетается с самыми варварскими обычаями и со страшной бытовой нечистотой. Быть может, добавлял он, невежество в Писании как-то связано с невежеством в вопросах гигиены. Не случайно ведь Господь ниспослал израильтянам не только заповеди, но и гигиенические правила, тысячелетиями сохранявшие еврейский народ от бушевавших вокруг эпидемий.
Желая вернуть разговор в более общее русло, мистер Мэтьюз подытожил:
– Работа наша в Индии едва начата, однако нам уже случалось видеть там страшные вещи. Быть может, недостаток знаний в одной области естественным образом ведет к путанице и невежеству и во всех прочих.
– Об этом я и говорю! – густым басом вставил доктор Маккей, не желавший уступать главенство в беседе.
– Однако, думаю, о варварских обычаях и о нечистоте быта у языческих племен эти джентльмены наслушались уже достаточно, – возразил Мэтьюз.
– Откровенно говоря, – проворчал доктор, – когда доходит дело до родов, наши английские доктора дают фору любым язычникам! – Слово «английские» он выговорил с глубоким презрением в голосе и с явственным шотландским акцентом.
– Маккей – своего рода новатор, – пояснил Мэтьюз Эдварду и полковнику. – У него своеобразные идеи о повивальном искусстве, которые многим кажутся безумными.
Эти слова возбудили интерес полковника, и он обратился в слух, надеясь узнать нечто новое о таинственном, но чрезвычайно его занимающем предмете.
– Безумие – это то, как у нас обращаются с беременными! – прорычал своим густым басом доктор. –На недели, даже на месяцы запирают женщин в тесных душных комнатах, без солнечного света, без притока свежего воздуха. Это же все равно, что бросить беременную в тюрьму и ждать благополучного исхода!
То же самое, почти слово в слово, говорила полковнику Марианна. Теперь он начал понимать, откуда почерпнула она эти мысли.
– А обычай отдавать младенца кормилице! – продолжал доктор. – Вдумайтесь: едва рожденного ребенка, на самой уязвимой стадии развития, мы отделяем от матери и отдаем чужому человеку – и почему? Якобы благородным дамам неприлично кормить грудью! Что за чушь! Сами знаете, как мы называем овец, которые отказываются кормить ягнят – так почему же человеческих матерей поощряем делать то же?
– М-да, Джон, в излишнем беспокойстве о приличиях тебя не обвинишь, – громко прочистив горло, заметил мистер Мэтьюз.
– Но ты же со мной согласен! – вскричал тот.
– Согласен, ибо видел подтверждения своими глазами. В самом деле, смертность среди детей богатых матерей, строго исполняющих все предписанные им правила, значительно выше, чем в семьях, живущих скромнее. Матери из небогатых семей, у которых нет возможности на несколько месяцев запираться дома или нанимать кормилицу, однако есть достаточное питание и возможность не изнурять себя непосильной работой, рожают легче – и дети у них получаются более сильные и здоровые. Дело тут не в сидячем или беспорядочном образе жизни, не в равнодушии родителей к детям, а лишь в том, что богачи лечатся у наших докторов – и следуют вредным и прямо опасным предписаниям современной медицины.
– Хм… – протянул Эдвард. – Я и сам не раз замечал, что у бедняков детей больше, и размышлял над этим, но приписывал это скорее воле Провидения, или тому, что трудящийся человек стремится иметь больше помощников в старости, или…
– Или просто тому, что этим невеждам невдомек, откуда берутся дети! – вставил доктор Маккей.
– Джон, ты просто образец деликатности! – упрекнул его Мэтьюз.
– А что такого? – возразил доктор, скрестив руки на груди. – Дам здесь нет, краснеть и падать в обморок некому. И за весь вечер я не сказал ни одного дурного слова!
– Нет, но ведь от твоего внимания не ускользнуло, что жена доброго полковника, чьим гостеприимством мы пользуемся, в положении? Ты не боишься каким-нибудь грубым или неловким словцом оскорбить нашего хозяина?
Но доктор Маккей, очевидно, совсем этого не боялся. Напротив, он повернулся к полковнику и поинтересовался как ни в чем не бывало:
– Вы ведь не собираетесь запирать жену в комнатах и укладывать в постель? За ужином она мне показалась вполне здоровой. Если вам дорога жена, послушайте моего совета: не занимайтесь ерундой и предоставьте ей свободу вплоть до родов! У меня есть напечатанная брошюра, там я излагаю все доводы в пользу своего метода и подтверждения его действенности. Точнее, при себе нет, но могу для вас разыскать ее и прислать из Лондона.
– Моя жена мне очень дорога, – сурово отвечал полковник; развязный тон молодого доктора несколько его покоробил. – И, признаюсь, у нас с ней идут споры о том, следует ли ей ждать родов в постели. Но объясните мне, – продолжал он серьезно, – если все нынешние советы наших семейных докторов неверны и даже вредны, почему же врачи продолжают их давать, а все общество – им следовать? Если, как вы говорите, все эти практики приводят к смертям и матерей, и детей, почему же мы до сих пор от них не отказались?
Доктор Маккей, просияв, выпрямился и значительно поднял палец вверх, словно только этого вопроса и ждал.
– Все потому, – проговорил он торжественно, – что англичане слишком консервативны! Упрямо держатся за старое. Какой-нибудь обычай существует сотни лет – значит, пусть существует и дальше, как бы он ни был отвратителен или опасен. Плевать, что это давно устарело, плевать, что люди от этого мрут – англичане будут продолжать, потому что и деды их так поступали, и прадеды, и так делалось испокон веков, а что предками заведено, то не нам менять!
– Это свойственно не только англичанам, – охладил пыл своего разгоряченного коллеги мистер Мэтьюз. – Вспомни, как держатся за свои обычаи индусы!
– Тем огорчительнее думать, как недалеко мы, цивилизованная нация, от них ушли! О роженицах и младенцах мы заботимся ненамного лучше индийских туземцев. И ведь они держатся за свои обычаи лишь потому, что не знают ничего лучше – а стоит показать им лучшие методы и объяснить их пользу, охотно их перенимают! А найдется ли в нашей благословенной стране хоть один англичанин, готовый действовать так же?
Явная ирония, с которой шотландец произнес слова «наша благословенная страна», не пришлась полковнику по душе; он угрожающе нахмурился – однако получил в ответ лишь широкую и чистосердечную улыбку.
Мистер Мэтьюз, вечный миротворец, ощутив возникшее между доктором и хозяином напряжение, постарался вернуть беседу в безопасное русло.
– Полковник Брэндон, вы, должно быть, поражены этими новыми идеями?
– Ничуть, – отвечал полковник. – Просто теперь понимаю, почему моя жена так настаивала на том, чтобы все время своего визита к Феррарсам вы провели в нашем доме.
– Для нас это приятный сюрприз, – с любезной улыбкой ответил мистер Мэтьюз. – Мы с доктором люди не слишком светские, от английской жизни отвыкли и обычно плохо ладим со знатными дамами. Приятно встретить хоть одну добрую леди, которой мы пришлись по душе. Хотя, осмелюсь сказать, нам повезло, что миссис Брэндон, приглашая нас погостить, еще не была знакома с моим товарищем… и другом, – добавил он поспешно, поймав вопросительный взгляд доктора Маккея.
– Неужто вам плохо в Англии? – поинтересовался Эдвард. – Мне кажется, всегда радостно оказаться на знакомой почве, среди людей, говорящих с вами на одном языке.
– О нет, не так уж плохо, – дипломатично ответил мистер Мэтьюз. – У каждой страны есть и свои достоинства, и недостатки. И там, и здесь велика нужда и во врачах, и в служителях Божьих. Ни одна страна не совершенна.
– Однако, полагаю, Англия ближе всего к совершенству, – сухо улыбнувшись, заметил полковник, и тем покончил спор.
Доктору Маккею хватило ума не возражать. Искушение явно было велико – однако доктор пробормотал что-то о том, что ради памяти своей матушки-англичанки промолчит, и, поднеся к губам свой стакан, опустошил его одним глотком.
– Кстати о матерях-англичанках, – заметил Эдвард. – Не пора ли нам вернуться к дамам? А в ближайшее воскресенье, – обратился он к мистеру Мэтьюзу, – приглашаю вас выступить у нас в церкви. Уверен, мои прихожане с интересом выслушают рассказ о ваших миссионерских трудах и вознесут молитвы за их успех.
Мистер Мэтьюз принялся многословно его благодарить; тем временем мужчины вернулись в гостиную, где две сестры ожидали возвращения мужей и гостей.
Полковник с беспокойством ожидал, что доктор Маккей продолжит рассуждения о правильной организации родов и о неверных рекомендациях доктора Барнса, и уже готовился его остановить; однако в присутствии дам доктор оказался полной противоположностью самому себе в мужской компании. Теперь он был воплощением вежливости и приличий: не повышал голос и не говорил ничего такого, что могло бы смутить или оскорбить нежные чувства дам. И глубокий звучный бас, и шотландский акцент, и горячие карие глаза, и густые черные бакенбарды – все это, вкупе с умеренностью и любезностью, на которые доктор оказался вполне способен, делали его необычным, но интересным и поистине очаровательным гостем.
Если полковник опасался, что тему родовспоможения поднимет сама Марианна, то и эти страхи оказались напрасны. Роль хозяйки, принимающей гостей, Марианна тактично уступила сестре, сама говорила немного – и ни слова о медицине.
Единственный раз было упомянуто об этом предмете, когда гости попросили Марианну сыграть на фортепиано, и она ответила: хорошо, но что-нибудь коротенькое и простенькое – муж беспокоится за нее, когда она играет длинные и сложные сонаты. На это полковник любезно отвечал: беспокоиться не о чем, ведь сейчас с ними доктор Маккей – и если он заметит, что Марианна чрезмерно напрягается или делает нечто для себя небезопасное, разумеется, не преминет об этом сказать.
Вечером, когда гости разошлись по спальням, и полковник вместе с Марианной уединились в общей спальне и переоделись в ночные сорочки, готовые лечь в постель, они наконец заговорили о предмете, волновавшем их обоих.
– Ах, миссис Брэндон, – начал полковник, показывая этим обращением, что далее последует шутка, – жаль, что вас не было с нами в кабинете, когда доктор Маккей говорил о родовспоможении. Вам было бы очень любопытно его послушать!
– Вот как? – откликнулась Марианна, едва поднимая глаза от сборника сонетов, лежавшего на туалетном столике с ее стороны кровати.
На губах ее мелькнула легкая улыбка, до того милая, что полковника охватило почти неудержимое желание сжать жену в объятиях и расцеловать. Однако он поборол искушение. Вместо этого сел на кровать – так близко, что ясно чувствовал аромат ее духов – и, строго глядя на нее, проговорил:
– Нет нужды изображать удивление. Я прекрасно понимаю: вы с Элинор сговорились и, под предлогом визита собрата-священника к Эдварду, привезли сюда этого врача, чтобы я его выслушал. Что ж, я выслушал и полагаю, что в его словах есть резон. Дорогая моя, пожалуй, я готов предоставить вам больше двух недель свободы.
– Правда? – прошептала Марианна.
