Текст книги "Разумное решение (ЛП)"
Автор книги: Beth Poppet
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)
========== Глава 1 ==========
Марианна села в кровати, тяжело дыша, дрожащими руками прижимая одеяло к бурно вздымающейся груди. Снова тот же кошмар! Даже во сне ее несчастье не отпускало ее, наполняя образами и чувствами того дня, что она больше всего на свете хотела бы оставить в прошлом и забыть навеки. Марианна опустилась на подушку и снова укрылась одеялом, очень стараясь лежать неподвижно и дышать беззвучно, чтобы не разбудить спящую рядом сестру.
Элинор не знает – и не должна знать – что за тяжесть лежит у нее на сердце. Слишком тяжело делить с кем-то такую боль; слишком страшно, что проступок Марианны обернется гибелью для всей семьи. И что с того, что виноват он? Свет не прощает падшую женщину – и не спрашивает, кто виновен в ее падении. Справедливости Марианне ждать не приходится. Нет надежды на счастливый брак, основанный на романтической любви – брак, о котором она, глупая, еще недавно мечтала! Едва ли теперь стоит вообще думать о браке. Если оправдаются ее худшие подозрения… если правда выйдет наружу… При этой мысли Марианна вновь задрожала – и не от холода.
Привыкшая полагаться на собственные чувства и мнения как на неоспоримую истину, теперь Марианна не могла ни понять перемену своих чувств к мистеру Уиллоуби из Алленхема, ни с нею смириться. Прежде она верила, что Уиллоуби ее любит, что и величайший его грех был вызван слишком сильной любовью к ней. Едва только, думала Марианна, ей удастся с ним увидеться, поговорить, убедить, что она простила его былые прегрешения – он не постыдится к ней вернуться, и все между ними станет как встарь, в Девоншире. Она в самом деле верила, что поступок Уиллоуби перед отъездом из Бартона – сколь ни отвратительный, сколь ни противный всем законам чести и приличий – был не преступлением против нее, а лишь выражением величайшей страсти, и приехала в Лондон с твердым намерением найти здесь подтверждение своей вере. Однако молчание, коим были встречены ее письма, стало лишь первым в череде ударов, каждый из которых было все тяжелее перенести, все труднее объяснить или от них отмахнуться. Бедная, наивная Марианна: быть может, она и не осознала бы, что Уиллоуби совершил над ней насилие, если бы за ним не последовала равнодушная холодность.
Несколько недель Марианна цеплялась за ничем не обоснованную надежду: мол, все дело в том, что какой-нибудь дурной человек, желающий ей зла, оклеветал ее перед Уиллоуби – поэтому он больше не хочет ее знать. Кто и за что мог так ее возненавидеть, и какая клевета могла столь решительно восстановить против нее былого возлюбленного – это даже Марианне придумать было нелегко; однако по мере того, как дни шли за днями, и тоска ее росла, Марианна измышляла все новые версии и мотивы, и Элинор напрасно старалась ее разубедить.
Однако несколько встреч с Уиллоуби в свете и, более всего, холодно-жестокое письмо, написанное его рукой, наконец изгнали из разбитого сердца Марианны и нежные чувства, и надежду на примирение. И в то самое время, когда она пыталась примириться с мыслью, что в постигшем ее горе виноват сам Уиллоуби, и только он один, новое страшное подозрение проникло ей в душу – подозрение, что дурной поступок Уиллоуби может иметь неотвратимые и гибельные последствия; и этот ядовитый клубок разочарования, сожалений, горечи воспоминаний и страха перед будущим настолько ее измучил, что Марианна сделалась совсем непохожа на себя прежнюю.
Она стала тиха и молчалива. Говорить о своих подозрениях Марианна ни с кем не осмеливалась; участвовать в беседах так же открыто, живо и искренне, как бывало прежде, просто не могла. Мир ее рухнул, чувства, которым она так привыкла доверять, вовлекли в страшную беду, и теперь – когда Уиллоуби оказался негодяем, а сама она, быть может, скоро станет презреннейшей из людей – Марианна не могла более верить себе.
От этих мыслей ее охватила тошнота, в последние дни уже привычная. Нащупав в темноте дверцу шкафа, Марианна извлекла оттуда bourdalouе [ночной горшок (фр.) – прим. пер.] и, склонившись над ним, рассталась со своим ужином. Пропала надежда скрыть свои страдания от Элинор: теперь она непременно спросит, что происходит с сестрой.
Элинор ясно видела, что с Марианной что-то очень неладно; однако любые расспросы так расстраивали младшую сестру, что скоро Элинор перестала подступаться к ней с вопросами – спрашивала лишь, не может ли чем-то успокоить ночные кошмары, начавшиеся у Марианны несколько дней назад и с тех пор не дававшие ей покоя каждую ночь. Элинор терялась в догадках. В последнее время пути их с Уиллоуби не пересекались, никаких писем, которые могли бы ее расстроить, Марианна не получала – что же ее так потрясло?
Но Марианне нечего было ответить на ее вопросы. И не только потому, что рассказ о своем несчастье был для нее невыносим. Любовь и нежность, звучащие в голосе сестры, неизменно исторгали из груди Марианны такие рыдания, что она не могла вымолвить ни слова – лишь цеплялась, словно утопающий посреди бурных вод, за первое, что попадалось под руку, и заливалась слезами.
Она знала, что почти утратила былую красоту. Глаза ее распухли и покраснели от постоянных слез; она побледнела и похудела так, что это заметила даже миссис Дженнингс. «Что-то, милая моя, – говорила она, – туалеты ваши стали вам как будто великоваты!»
Марианна предпочла бы оставаться дома и не показываться в свете, как того требовала учтивость, однако избежать этого не могла. Сестры Дэшвуд для того и приехали в Лондон, чтобы наслаждаться его развлечениями, и, отказываясь от всех приглашений, Марианна дурно отплатила бы миссис Дженнингс за ее доброту. Посещение балов и званых вечеров, улыбки, светские разговоры ни о чем, необходимость хранить веселый и довольный вид были для Марианны невыносимо мучительны. Одно лишь слабое утешение находила она в том, что на каком-нибудь из этих вечеров Элинор может встретить Эдварда. Пусть все надежды на собственное счастье для нее потеряны – Марианна не отклоняла приглашений, чтобы не помешать счастью сестры.
Но как же ей было тяжело! И как мучительно сжималось сердце при мысли, что на одном из этих вечеров она может вновь столкнуться с Уиллоуби!
Увидев его впервые после того ужасного дня, Марианна едва не лишилась сознания – так остра была душевная боль. Хотя после того, как он в последний раз стоял перед ней во плоти, прошло более двух месяцев, Марианна оказалась не готова к тому, чтобы внезапно увидеть его посреди залы, полной людей, от себя в каких-нибудь двадцати шагах. Словно в тумане, видела она, как он любезничает с разряженной молодой особой (кто она, Марианна узнала после), с несказанной сердечной мукой слышала из его уст холодное, равнодушное приветствие. По счастью, ей не пришлось объяснять свою внезапную слабость: спутники ее заметили, что лицо Марианны смертельно побледнело, дыхание пресеклось, и ноги подкосились, но, несомненно, дали этому свое объяснение. Она едва держалась на ногах, и Элинор вместе с полковником Брэндоном под руки довели ее до экипажа. Марианна была не в силах поблагодарить полковника даже кивком головы – за нее это сделала Элинор.
На этот раз обычная проницательность изменила сестре: Элинор, несомненно, полагала, что Марианна потрясена и в глубоком горе из-за того, что Уиллоуби для нее потерян. О, если бы так! Если бы Марианна – бедная влюбленная глупышка, какой была она еще совсем недавно – страдала лишь от того, что лишилась его расположения! Если бы эта нестерпимая сердечная боль и тошнотворный страх происходили лишь от неразделенной любви! Тогда ей было бы легче забыть Уиллоуби – так же, как, несомненно, полковник Брэндон уже забыл, что был ею увлечен.
Но любовь ее не осталась неразделенной. В сердце своем – и, если это возможно, еще глубже сердца – Марианна знала, что Уиллоуби тоже ее любил; и теперь не могла поверить, что он предал свою любовь ради пятидесяти тысяч фунтов. Возможно ли такое? И как после такого жить?
В томительные бессонные ночи мысли Марианны, неожиданно для нее самой, все чаще обращались к полковнику и его поведению в сравнении с поведением Уиллоуби. Прежде она смеялась над его ухаживаниями, говорила, что он для нее слишком стар, осыпала насмешками его «угрюмый вид». Как все изменилось! Теперь насмешек и глумлений заслуживает она сама – а он, без сомнения, почтет себя счастливцем, что не связал открыто свое имя и судьбу с женщиной, так себя унизившей… Благоразумие больше не казалось Марианне смешным и глупым предрассудком. Элинор была права, во всем права! Ей следовало быть осторожнее!.. При этой мысли желудок ее болезненно сжался, и Марианна снова склонилась над ночным горшком.
Теплая ладонь легла ей на спину – красноречивый знак того, что Элинор не спит.
– Дорогая моя, ты уверена, что не больна?
Промокнув салфеткой уголок рта, Марианна твердо ответила:
– Элинор, со мной все хорошо. Или будет хорошо утром. Должно быть, жаркое, что подавали за ужином, было несвежим.
– Марианна, мы с тобой ели одно и то же, но только твой ужин оказался в ночном горшке!
– Ты всегда была крепче и здоровее меня. Спи спокойно. Уверяю тебя, со мной все хорошо, – солгала Марианна.
Элинор недоверчиво вздохнула, однако снова легла под одеяло и свернулась клубочком, стараясь согреться в опустевшей постели.
Марианна понимала, что с ее стороны эгоистично не возвращаться в постель, где мерзнет под тонким одеялом сестра; однако сейчас близость любого другого человека была для нее невыносима. Кошмарный сон вновь взбаламутил нестерпимую боль и горечь – чувства, с которыми Марианна предпочитала оставаться наедине.
Пожалуй, ей было бы легче, проявись в нем с самого начала равнодушие или жестокость. Проще было бы его ненавидеть – и проще бранить себя за то, что не распознала его истинную суть, не обратила внимания на признаки, обличающие негодяя. Но он был безупречен. Красноречивый, внимательный – и такой обаятельный! Даже сейчас трудно было осознать, что Уиллоуби, расточавший ей комплименты, взиравший на нее с таким обожанием – тот же Уиллоуби, что в день, когда Марианна ожидала от него предложения руки и сердца, силой увлек ее в постель. Быть может, таковы все мужчины: бездушные обманщики, они лишь притворяются достойными и любящими, чтобы добиться своего? Но нет, этому Марианна поверить не могла. Пусть доверие ее к мужчинам навеки поколеблено – все же она знала, что Эдвард совсем не такой. И полковник Брэндон тоже…
Теперь – увы, слишком поздно! – она мечтала быть такой, как Элинор. Разумной, решительной, не позволяющей чувствам брать верх над разумом.
Что ж, хотя бы в одном Марианна поступит как сестра: решительно положит конец терзающим ее сомнениям и подозрениям. Если произошло самое худшее – по крайней мере, об этом она будет знать наверняка.
Понимая, что больше не сможет уснуть, Марианна потихоньку поднялась и начала готовиться к утренней прогулке. Еще раз достала из сумки и перечитала желтую карточку с нацарапанным на ней адресом – хоть уже и выучила этот адрес наизусть. Заплела волосы в косу и заколола на затылке, на манер девицы из простонародья. Поношенный черный плащ она приготовила еще с вечера – повесила на дверцу гардероба, чтобы с утра не привлекать внимания шумом, открывая шкаф и разыскивая себе верхнюю одежду.
Она собиралась уйти попозже, ближе к рассвету: однако минуты текли невыносимо медленно, тишина в комнате давила на измученные нервы, и Марианна поняла, что не сможет ждать до рассвета. Нестерпимая тревога снедала ее и требовала покончить с этим как можно быстрее.
Она ясно ощущала себя погибшей, потерянной женщиной, когда выскальзывала из дома под покровом тьмы, надеясь, что случайный блик света или шорох не выдаст ее намерения. Идти предстояло не слишком далеко. Ни миссис Дженнингс, ни кто-либо из ее подруг ни за что не отправились бы в эту часть города по доброй воле; однако разыскать нужный адрес оказалось не сложнее, чем его избегать. Темнота и узкие грязные улочки не пугали Марианну; боялась она лишь одного – быть узнанной.
Она молилась о том, чтобы Элинор не проснулась слишком рано и не подняла на ноги весь дом, вообразив, быть может, что Марианна из какого-то романтического каприза решила сбежать из дома. Нет, покидать сестру и пускаться в одинокие скитания Марианна была пока не готова. Возможно – если в конце пути прозвучит тот ответ, которого она страшится – она задумается о том, когда и как исчезнуть, чтобы не навлечь позор на родных. Но не сейчас.
Сейчас она слишком устала, слишком измучена и телом, и душой. Сейчас, пробираясь по темным закоулкам трущобных лондонских кварталов, Марианна страшилась не тех опасностей, что могли подстерегать ее по дороге, а лишь той ужасной истины, что, скорее всего, ждала в конце пути.
========== Глава 2 ==========
В это утро Элинор проснулась от звуков пера, торопливо царапающего по бумаге. Быть может, сонно подумала она, сестра снова пишет Уиллоуби. Марианна сидела за столом, в простом будничном платье без лент и украшений – весьма необычный для нее наряд: обычно младшая мисс Дэшвуд уделяла своим туалетам большое внимание и даже в самые тихие утренние часы старалась одеваться понаряднее. Но еще больше удивил Элинор поношенный черный плащ, висящий на ручке гардероба, как будто Марианна недавно его сняла.
– Ты куда-то выходила? – спросила Элинор.
– Прогуляться, – прозвучал краткий ответ.
– В такой ранний час?
Ответом ей стало лишь царапанье пера по бумаге.
– Милая, может быть, ты мне объяснишь…
– Пожалуйста, Элинор! Не сейчас! Скоро я все тебе расскажу, но сейчас мне нужно побыть наедине со своими мыслями. Если я попытаюсь заговорить об этом прежде, чем буду готова… – Перо ее на мгновение застыло. – Нет! Скоро, скоро ты все узнаешь – но теперь не дави на меня!
– Что ж, будь по-твоему, – пробормотала Элинор. – Ты спустишься к завтраку?
– Хочу попросить, чтобы ты извинилась за меня перед миссис Дженнингс. Скажи, что я не совсем здорова.
– Может быть, распорядиться, чтобы тебе подали завтрак наверх?
– Спасибо, но нет. Сейчас я не смогу съесть ни крошки.
Завтрак прошел тихо и непривычно угрюмо, несмотря даже на присутствие за столом миссис Дженнингс. Добрая леди начала было, по своему обыкновению, поддразнивать Элинор и над ней подшучивать – но ни стыдливо опущенных глаз, ни яркого румянца, на который были так щедры Марианна или девицы Стил, от нее не добилась; так что пришлось ей удовольствоваться беседой о неудачной погоде, из-за которой все лондонские любители охоты нынче покинули свет и отправились травить зайцев в полях. Сказать по совести, прекращение потока шуток Элинор только обрадовало – однако не радовала зримая перемена в настроении всего дома, особенно тихого и мрачного теперь, когда сестры Стил переехали к Фанни, чтобы остаться у нее до конца своего пребывания в Лондоне.
Было около середины дня, и Элинор составляла письмо к матери, когда в гостиную вошла Марианна, бледная, как смерть.
– Элинор… – начала она, но оборвала себя, заметив на столе перед сестрой недописанное письмо, а в руке у нее перо с быстро сохнущими чернилами. – А, ты занята? Что ж, это может подождать.
– Нет-нет, Марианна, останься! Я всего лишь пишу маме. А ты выглядишь совсем больной. Иди сюда, присядь. Сейчас я прикажу принести тебе чаю.
Она хотела позвонить, но Марианна удержала ее руку.
– Спасибо, не надо. Я не стану пить чай. Не могу. Я…
Охваченная волнением, Марианна глубоко вздохнула и поднесла дрожащую руку ко лбу. Она уже готова была заговорить, как вдруг внизу послышался отчетливый стук в дверь.
– Кто-то пришел! – испуганно вскрикнула Марианна.
– Должно быть, это к соседям.
– Нет, стучали в нашу дверь! Боже, что, если это Уиллоуби? – При этой мысли Марианна задрожала как лист, и Элинор с удивлением поняла, что мысль о встрече с Уиллоуби не прельщает сестру, а пугает.
За дверью послышались шаги; они приближались. Вскочив со своего места, Марианна обвела гостиную отчаянным взглядом, словно ища пути к бегству; однако из этой комнаты наружу вел лишь один выход.
– Я не могу сейчас с ним встречаться! – вскричала Марианна и бросилась к дверям с такой поспешностью, что едва не наткнулась на полковника Брэндона, в это мгновение входящего в гостиную.
Марианна замерла, прижав руки к груди; щеки ее заалели.
– Полковник?! Простите, я не ожидала… Вы должны меня извинить, я… мне нехорошо! – Пробормотав это, она бросилась к себе в спальню.
Элинор приветствовала полковника с куда большим самообладанием и учтивостью.
– Прошу вас, полковник Брэндон, простите Марианну. Она сегодня неважно себя чувствует.
Полковник стоял перед ней, нахмурясь; казалось, его одолевает душевная боль едва ли меньшая, чем та, что снедает Марианну – хоть у него она проявлялась совсем по-иному.
– Кажется, вашей сестре часто нездоровится, – заметил он.
– Признаюсь, ее меланхолия в последнее время меня тревожит. Не сомневаюсь, что сестра со мной вполне откровенна, однако ума не приложу, чем ей помочь.
За сим последовали обычные изъявления учтивости: вопросы о здоровье младшей мисс Дэшвуд и их матери, замечания о погоде, еще несколько ничего не значащих реплик из тех, что обычно предваряют разговор по существу. Элинор видела, что полковник пришел не без цели, что он хочет, но не решается о чем-то спросить – однако не знала, как ему помочь, и потому ждала, попивая чай.
Наконец, сделав глубокий вдох – так, словно собирался с силами и призывал себя к мужеству – он спросил:
– Когда я смогу поздравить вас с обретением нового брата?
– Не уверена, что поняла вас, полковник.
– Весь город говорит о помолвке вашей сестры с мистером Джоном Уиллоуби.
Элинор не смогла сдержать своих чувств; на лице ее отразилась неподдельная тревога.
– Странно слышать такое: ведь сама Марианна даже нам, своим родным, подобных признаний не делала. Если они и помолвлены, об этом никак не могут знать все.
– Вы хотите сказать, что… – Тут он резко оборвал себя и продолжал уже спокойнее: – Извините меня, мисс Дэшвуд. Вы, должно быть, сочтете, что я вмешиваюсь не в свое дело, но буду откровенен: я пришел сюда с единственной целью – узнать, твердо ли все решено между вашей сестрой и мистером Уиллоуби. Прошу вас, скажите, что им осталось лишь дойти до алтаря, ибо только тогда я запрещу себе надеяться!
Сдержанное волнение, звучащее в словах полковника, нашло в сердце Элинор живой отклик, ибо обличало глубину его чувств к Марианне. Но Элинор не знала, что ему ответить. В том, что еще совсем недавно Уиллоуби и Марианну связывала глубокая взаимная привязанность, она не сомневалась. Верно, о помолвке между ними Элинор не слышала, а нынешняя холодность Уиллоуби, его молчание в ответ на письма Марианны казались необъяснимыми для страстно влюбленного – но в том, что Марианна тоскует по нему и страдает в разлуке, сомнений не было; и Элинор не хотела мучить полковника, поддерживая в нем ложные надежды.
– Обручены ли они, я с уверенностью сказать не могу; но не сомневаюсь, что Марианна любит Уиллоуби и, если он предложит ей руку, без колебаний примет его предложение. Думаю… хотя о помолвке они еще не объявляли, но Марианна относится к нему, как невеста к жениху.
Полковник выслушал ее молча, с напряженным вниманием, и когда она умолкла, поднялся со своего места.
– Сестре вашей, – проговорил он с глубоким чувством, – я желаю такого счастья, какого только можно пожелать, а Уиллоуби – постараться стать ее достойным. – С этими словами он откланялся и ушел.
С тяжелым сердцем Элинор поднялась наверх. Из слов и поведения полковника явствовало, что он все еще любит Марианну, любит глубоко и страстно. Нельзя сказать, что Элинор желала ему удачи; однако сейчас, невольно сравнивая его с Уиллоуби, она спрашивала себя, чем кончатся для Марианны нынешние треволнения. Что, если любовные горести нанесут непоправимый урон ее здоровью, телесному или душевному?
– Чего хотел полковник? – с тяжелым вздохом спросила Марианна.
– Только поздравить тебя по случаю обручения с Уиллоуби.
– Неправда! – воскликнула Марианна, удивив Элинор энергией и горячностью этого возгласа. Щеки ее запылали. – Ты шутишь, Элинор, но это вовсе не смешно! Розыгрыши тебе не удаются – оставь их для Маргарет!
– Я вовсе не шучу. Как видно, слухи о том внимании, что оказывал тебе Уиллоуби в Девоншире, поспели в Лондон раньше него самого. По словам полковника, здесь только об этом и говорят.
При этих словах краска гнева на щеках Марианны сменилась бледностью отчаяния.
– О, Элинор, – простонала она, – что же мне делать? Боже мой, Боже! Что мне делать?
Элинор подошла ближе и опустилась на колени перед ее креслом.
– Милая моя, объясни наконец, что тебя гнетет! Как я тебе помогу, если ты ничего не рассказываешь? Почему Уиллоуби тебе не пишет? Почему на званом ужине любезничал с другой женщиной, а с тобой едва обменялся парой слов? Вы поссорились? Что мне прикажешь думать обо всех этих вздохах, и слезах, и письмах, на которые нет ответа? Ты почти ничего не ешь, бродишь по комнатам, как тень. Где та веселая, полная жизни Марианна, на которую я порой сердилась, но не могла ее не обожать? Что случилось, дорогая моя? – Приложив прохладную ладонь к пылающей щеке сестры, Элинор умоляла: – Прошу тебя, расскажи мне все! Никогда еще я не видела тебя в таком унынии, и не могу выразить, как это меня тревожит!
Марианна долго молчала, глядя мимо нее, куда-то в дальний угол спальни, невидящими глазами, словно перед ней разворачивалась трагическая сцена, для прочих незримая. Наконец она ответила – и усталая покорность в ее голосе поразила Элинор так тяжело и болезненно, как не поразили бы никакие вспышки гнева или горя:
– Я беременна.
– Марианна!.. – Мысленно Элинор возблагодарила Бога за то, что уже стоит на коленях – иначе ноги подкосились бы под ней, и она рухнула бы наземь.
– Теперь я знаю точно, – едва слышно прошептала Марианна, не отрывая взгляда от дальнего угла. –Ранним утром, пока ты спала, я потихоньку выскользнула из дома, чтобы во всем убедиться. Мне рассказали об одной старухе… она… О, Элинор! – простонала она, наконец обращая взор на сестру. – Что со мной будет?!
– Это… ребенок Уиллоуби? – осторожно уточнила Элинор.
Вопрос прозвучал страшно даже для ее собственных ушей; но после того, как жестоко обманулась на счет состояния сестры, Элинор не собиралась более ни в чем довольствоваться предположениями.
Марианна потерянно кивнула.
– Ждать от него ответа больше нельзя, – твердо сказала Элинор. – Поезжай к нему сама и скажи, что вы должны объявить о помолвке немедленно – и пожениться как можно скорее.
– Мы не помолвлены, – возразила Марианна. – По крайней мере, в этом он передо мною чист. Он не нарушил клятвы, ибо ее не давал.
– Не давал клятвы? Марианна, но он изо дня в день, каждым словом, жестом, взглядом клялся тебе в любви! Быть может, он не произносил нужных слов – но вел себя так, как вправе себя вести лишь влюбленные. А теперь ты носишь его ребенка! Если он не собирался на тебе жениться, значит, самым жестоким образом тебя использовал!
– Так и было, Элинор! Так и было! Но я… я так его любила! – С этими словами она разрыдалась так горько и безутешно, что и на глазах у Элинор выступили слезы сострадания. – Он любил меня, и я отвечала ему любовью!
– Но вы не обручились, – повторила Элинор, желая выяснить это раз и навсегда.
Марианна молча замотала головой, содрогаясь от рыданий.
– Что же теперь? Пойдешь к нему и попросишь принять на себя ответственность?
– Нет, Элинор. Я не смогу. Просто не смогу. Теперь, когда знаю, каков он на самом деле… пожалуйста, не проси объяснений – но никогда, никогда, даже в таком отчаянном положении, как сейчас, я не свяжу себя с подобным человеком!.. Боже, как все это вынести? – вскричала она и снова разразилась рыданиями.
Горе скоро истощило Марианну; она рухнула на кровать и там продолжала оплакивать свою жалкую участь.
Элинор не знала, что сказать. Чем утешить бедную сестру – и какое утешение найти в ее положении? Идти к Уиллоуби Марианна отказывается наотрез – и, должно быть, для этого есть причины. Элинор хотела бы понять, что произошло между влюбленными, но ясно видела, что сейчас Марианна нуждается в ее присутствии и поддержке, а не в настойчивых расспросах.
Едва Марианна немного успокоилась, как в спальне появилась миссис Дженнингс – совсем не вовремя, да еще и с дурными вестями. По всему Лондону, сказала она, гремит новость, что Уиллоуби обручился с мисс Грей – той самой, у которой пятьдесят тысяч фунтов приданого! Страшно подумать, как подло обошелся он с дорогой бедняжкой Марианной: ведь все верили, что он от нее без ума – так ловко он притворялся влюбленным!.. При этих словах рыдания Марианны возобновились с новой силой, и миссис Дженнингс ретировалась, пообещав прислать ей наверх, в виде утешения, какое-нибудь угощение.
До конца дня Элинор оставалась у постели Марианны, заботилась о ней и пыталась утешить, как могла. Понимая, как нужна сейчас сестре твердая опора, она вела себя так, словно ничто, кроме нынешнего состояния Марианны и мелких повседневных дел, ее не заботит. Однако мысли ее были как в тумане. Напрасно Элинор ломала голову над тем, что им теперь делать, к кому обратиться за помощью – выхода она не видела.
========== Глава 3 ==========
Элинор не могла понять, почему даже сейчас, отказавшись от мысли о замужестве за Уиллоуби, Марианна настаивает на том, чтобы остаться в Лондоне. Еще загадочнее было ее нежелание даже слышать о браке. Верно, Уиллоуби обручен с другой; верно, с Марианной он поступил как последний негодяй; однако единственное спасение для нее сейчас – выйти замуж, и как можно скорее, иначе в глазах света она погибнет. Внебрачный ребенок оставит и на самой Марианне, и на ее семье неизгладимое клеймо. Впрочем, о собственной судьбе Элинор сейчас не помышляла: для себя она уже оставила все надежды на счастье и думала лишь о том, как спасти сестру. Но, сколько ни размышляла об этом – единственным разумным решением казалось, несмотря на перемену чувств былых влюбленных, настоять на браке с Уиллоуби.
Задача нелегкая, а учитывая стесненное положение семейства Дэшвуд, пожалуй, и вовсе невозможная. И все же Элинор поражало, что Марианна решительно не желает об этом даже говорить. Определенно, здесь была какая-то тайна, которую следовало бы разгадать; но сейчас разум Элинор осаждали более неотложные заботы. Думала она даже о том, чтобы – Бог весть каким образом – попытаться устроить брак без согласия Марианны, даже без ее ведома. Быть может, если кто-нибудь выплатит Уиллоуби значительную сумму, если удастся с ним договориться – Марианна сама поймет, что иного выхода у нее нет?
Но кто взялся бы помочь сестрам таким образом? Джон? Об этом и думать нечего. Даже если сам дядюшка и согласится прийти им на выручку, Фанни, узнав о сути несчастья Марианны, не пожалеет слов осуждения, несомненно, заявит, что умывает руки – и убедит мужа поступить так же. Нет, от Дэшвудов помощи ждать не стоит.
Быть может, полковник Брэндон – узнай он, что произошло – сам предложил бы помочь Марианне всем, что в его силах. Он добрый, благородный человек – и, без сомнения, до сих пор питает к Марианне глубокое чувство. Едва ли он допустит, чтобы дорогое ему существо, пусть и столь униженное, подверглось позору и насмешкам света. Но увы, полковник не ведает о несчастье Марианны, и едва ли возможно, не нарушая приличий, посвятить его в столь деликатный секрет.
Таким мучительным и бесплодным размышлениям предавалась Элинор, когда горничная возвестила о внезапном появлении самого полковника.
На этот раз обошлось без неторопливых глотков чая, разговоров о погоде и о здоровье; и гость, и хозяйка сочли за благо сразу перейти к делу. Серьезно, но спокойно, не выдавая ни лицом, ни голосом своих терзаний, Элинор поздоровалась с полковником и поблагодарила за визит.
Полковник лишь коротко кивнул в ответ и заверил, что такой пустяк не стоит благодарности.
– Как ваша сестра? – спросил он, не тратя времени на ненужные предисловия, с нескрываемой тревогой и заботой в голосе.
– Марианна жестоко страдает, – с прямотой и откровенностью, удивившей даже ее самое, ответила Элинор. – Она… не могу поведать вам всю глубину ее горя – несчастье ее не таково, чтобы его легко было с кем-то разделить. Скажу лишь, что в нынешних обстоятельствах я в растерянности и не знаю, чем ей помочь. Я пыталась убедить ее вернуться домой, но она, похоже, твердо решила не возвращаться в Бартон, пока… пока не… простите, полковник. Здесь мне лучше остановиться, чтобы не предать ее доверия.
– Быть может… я… – начал полковник – и остановился, не поднимая глаз и в нерешительности водя пальцем по резным завитушкам на ручке кресла. Пожалуй, впервые – если не считать поспешного отъезда из Делафорда во время пикника – Элинор видела его в таком волнении, даже смятении чувств. – Мисс Дэшвуд, позволите ли вы сообщить вам о некоторых обстоятельствах? Поверьте, мною движет сейчас лишь стремление быть полезным вам обеим…
Дыхание пресеклось у Элинор в груди; она угадала его намерения.
– Вы хотите рассказать что-то о Уиллоуби.
Это было более утверждение, чем вопрос. Уже давно Элинор поняла, что полковник недолюбливает мистера Уиллоуби – и, зная благородство его сердца, догадывалась, что причина этого вовсе не в ревности или, по крайней мере, не в ней одной.
Полковник Брэндон склонил голову, подтверждая ее подозрения, и продолжал:
– Когда я распрощался с вами в Бартоне… Но нет, лучше начну не с этого. Без сомнения – да, в этом сомневаться не приходится – миссис Дженнингс уже поведала вам о некоторых событиях моего прошлого. О моей связи с женщиной по имени Элизабет и ее печальном исходе.
Элинор подтвердила, что кое-что слышала об этой истории от миссис Дженнингс.
Полковник продолжал – отрывисто, порой отводя глаза в сторону, словно воспоминания причиняли ему боль, или возводя к небесам, когда перед мысленным взором его представали более приятные картины прошлого:
– Об этом знают все мои друзья. Но не всем известно, что двадцать лет назад Элиза умерла родами, произведя на свет незаконного ребенка. Отец, кто бы он ни был, их покинул. Умирая, Элиза умоляла меня позаботиться о дочери. Я подвел ее во всем остальном – и в этом отказать не мог. Я взял девочку – тоже Элизабет, мы называли ее Бет – и вырастил в деревне, в одной добропорядочной семье. Должен признаться, я ее избаловал. – Это признание он сделал с тяжелым вздохом. – Я ни в чем ее не стеснял, она ни в чем не знала отказа. Все, чем я обладал, было к ее услугам.
