Текст книги "Разумное решение (ЛП)"

Автор книги: Beth Poppet

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Для Маргарет мать перешила одно из старых бальных платьев Марианны.Очень вытянувшаяся в последнее время, совсем взрослая на вид, Маргарет сидела в первом ряду и внимательно следила за церемонией.

Любопытно, думала Марианна, не связана ли непривычная серьезность и чинность Маргарет с тем симпатичным юным джентльменом, что сидит во втором ряду? Во время венчания Маргарет и этот мальчик не раз украдкой посматривали друг на друга; а после службы, когда гости рассеялись по церкви, обмениваясь впечатлениями и по очереди подходя к молодым, чтобы пожелать им счастья, Маргарет с большим энтузиазмом повела Марианну знакомиться с его тетушкой и кузинами. Пусть до того, как Маргарет начнет выходить в свет, остается не меньше двух лет, пусть в глазах света она еще ребенок – кому, как не Марианне, знать, что юность не сковывает себя условностями и не терпит запретов! Сестренка становится взрослой; а значит, отныне придется деликатно, не стесняя ее свободы, но внимательно и твердо следить за тем, чтобы она не повторила ошибок самой Марианны.

В экипаже по дороге домой Марианна вспоминала только что прошедшую церемонию. Пусть венчание едва окончилось, пусть полковник сидел с ней рядом и видел все своими глазами – Марианна, как обычно, не могла таить радость в себе и чувствовала потребность поделиться своим счастьем со всем миром. Полковник слушал ее восторженные возгласы молча, с легкой умиленной улыбкой на устах.

– Но что-то я все говорю и говорю без умолку, – заметила Марианна некоторое время спустя. – Полковник, а вы что скажете о наших новобрачных? Как вы думаете, они будут счастливы вместе –несмотря на маленький домик, дымящий камин и непрочные крепления для штор? – добавила она с улыбкой.

– Такая взаимная любовь, – серьезно отвечал полковник, – несомненно, обещает им прочное и долговечное счастье. На мой взгляд, Эдвард Феррарс – счастливейший из людей.

– Я не могу делать вид, что не понимаю чувства, стоящего за вашими словами, – также серьезно вполголоса ответила Марианна. – И, полковник, должна вам признаться… боюсь, я и так слишком долго это откладывала…

Тут у нее перехватило дыхание; Марианна умолкла, опустив глаза, нервно сминая в руках перчатки, вдруг ощутив себя не в силах произнести три простых слова.

Экипаж (на нем настоял полковник – сама Марианна полагала, что вполне способна дойти до дома пешком) неспешно катился меж живописных лугов и полей Делафорда. Повинуясь указанию полковника, кучер не гнал лошадей, напротив, старался ехать медленно и плавно, чтобы не потревожить беременную госпожу. Для Марианны это сейчас было на руку; секунды текли, а она все не могла решиться.

– Вас что-то беспокоит? – нахмурился полковник.

– Да, я… знаете, я не терплю секретов! – заговорила она наконец торопливо и сбивчиво, с большей страстью, чем намеревалась. – Принято считать, что хранить секреты – совсем не то, что лгать, что можно, и что-то скрывая и умалчивая, оставаться порядочным человеком. Но те, кто так говорит, должно быть, вовсе не думают о том, какую непреодолимую пропасть создают между людьми тайны и умолчания – особенно между теми, кто, как муж и жена, должны быть друг другу ближе всего на свете! Не говорю, что наши тайны нас разделяют, – смутившись, поспешно добавила она, – ведь мы… наш с вами брак не похож на большинство браков…

– Вы хотите сказать, что скрываете что-то от меня, или что я что-то скрываю от вас? – в недоумении спросил полковник.

Снова Марианна собралась с духом, чтобы произнести свое признание – и снова почему-то сказала совсем не то, что хотела:

– Я нашла письма от Элизы! – выпалила она. – В день, когда вы дрались с Уиллоуби. Бродила по дому одна, заглянула в вашу библиотеку и нашла их там, в столе. Только не подумайте, полковник, – поспешно добавила она, – клянусь, я не собиралась рыться в ваших вещах! Мне просто стало любопытно. Там была такая толстая пачка писем, туго перевязанная лентой, и… – И она смущенно умолкла.

– Брат передал их мне после ее смерти, – просто объяснил полковник.

– А-а! Так вы не… не переписывались с ней, пока служили в Индии?

– Нет, – нахмурившись, ответил он. – И не я стал причиной их развода.

– А вы… вы все эти годы ее любили?

Он вздохнул, лицо его омрачилось – и Марианна почти пожалела о том, что задала этот вопрос.

– Любил. И, пожалуй… да, благодарен судьбе за то, что эти письма попали ко мне лишь после ее кончины. Знай я, что и она тоскует обо мне – мог бы совершить какую-нибудь непростительную глупость.

Смущение едва не заставило Марианну умолкнуть; однако она хотела больше узнать о прошлом мужа – и решила, что, если ее расспросы будут ему неприятны, он скажет сам.

– А что бы вы сделали? – тихо спросила она.

– Знай я, что чувства Элизы ко мне не угасли – думаю, вполне мог бы убедить ее оставить мужа и бежать со мной. Мог бы поступить и хуже: не рискуя рвать с родными, завести с ней тайный роман за спиной у брата. Такова была наша любовь: незрелая, упрямая, не желающая и слышать о препятствиях. Я был тогда взбалмошным юнцом: мои представления о чести были поверхностны и нестойки, добродетель или достоинство казались мне скучными, отжившими понятиями из ветхих книг. Элиза… и у нее были свои грехи, которых я, ослепленный любовью, предпочитал не замечать. При нашем последнем разговоре, когда она поручила моим заботам Бет, я ясно увидел, что не только брак без любви, но и собственная беспокойная натура толкнула ее в пучину порока.

Следующий свой вопрос Марианна задала еле слышно, по-прежнему не отрывая взгляд от собственных перчаток:

– Вы ее все еще любите?

– Нет, – мягко ответил он. – Я горько сожалею о ее несчастливой жизни и безвременной смерти. Порой жалею, что молодость моя была омрачена несчастной любовью и ревностью к брату, думаю, что все могло бы сложиться иначе; но в глубине души понимаю – давно уже понял – что, даже будь обстоятельства на нашей стороне, эта любовь не принесла бы нам счастья.

Марианна молчала.

– Но мне известны ваши взгляды на первую любовь, – добавил полковник.

В голосе его появилась размеренность и особая серьезность, почти мрачность; таким тоном обыкновенно говорил он то, что, как предполагал, Марианне вовсе не понравится.

– Вы полагаете, что истинная любовь может быть лишь одна на всю жизнь – и, должно быть, осуждаете меня за то, что я предаю память о своей юношеской влюбленности. Но я не могу раскаиваться в том, что полюбил снова – полюбил сильнее, чем прежде. Не могу и не хочу. Вас я люблю так глубоко, с таким благоговением и сердечным трепетом, как никогда не любил Элизу; и если в ваших глазах это грех – что ж, этот грех я унесу с собой в могилу, не отрекаясь и не ища оправданий.

Марианна все молчала; взглянув на нее в ожидании ответа, полковник увидел, что губы ее дрожат, а по щекам текут беззвучные слезы.

– Не плачьте, миссис Брэндон! Умоляю вас, не расстраивайтесь так! – воскликнул он и инстинктивно потянулся к ней, но тут же удержал себя. – Я прекрасно понимаю, что вы ко мне чувствуете, и никакой досады к вам не питаю. Едва ли вы можете полюбить человека, от которого так далеко отстоите по возрасту и так бесконечно превосходите его по красоте. И тот поцелуй ваш неделю назад, разумеется, был лишь знаком признательности, порывом добросердечия в радостную для вас минуту. Я благодарен за этот драгоценный дар, ничего большего не желаю и не прошу – лишь позвольте мне любоваться вами, позвольте вас радовать и довольствоваться уже тем, что иногда вы согреваете меня своей улыбкой…

Голос его дрогнул; он попытался улыбнуться, но не смог.

От этой речи слезы у Марианны полились еще пуще. Пораженная, тронутая до глубины души, она не могла собраться с духом, чтобы найти ответ.

Тем временем экипаж остановился у крыльца, полковник сошел наземь и протянул Марианне руку, помогая выйти из кареты. Все еще не в силах говорить, она вцепилась в его руку так, как утопающий цепляется за своего спасителя, и не отпускала даже в доме.

Едва слуги освободили их обоих от плащей, перчаток и шляп, Марианна увлекла полковника за собой в уединенный коридор. Здесь она остановилась и отстранила его, пытаясь собраться с мыслями. Полковник с тревогой вглядывался в ее взволнованное, залитое слезами лицо.

– Вам нездоровится? Я вас расстроил? Идемте сюда, – он указал на дверь ближайшей комнаты, – присядьте, а я прикажу принести вам чаю.

– Полковник Брэндон, пожалуйста, подождите! – воскликнула Марианна, противясь его попыткам ее увести. – Я должна с вами поговорить! Там, в экипаже, я хотела вам признаться, но не успела – и, если не сделаю это сейчас, боюсь, никогда больше не найду в себе мужества!

– Мужества? – повторил он, словно эхо.

Марианна сокрушенно кивнула.

– Да, мужества, необходимого, чтобы победить гордость и упрямство и признать свою неправоту, – с обезоруживающей искренностью ответила она. – Я больше не считаю, что любовь дается нам лишь раз в жизни, или что чувства никогда не лгут. О нет – теперь я знаю, что сердечные склонности могут нас обманывать, что порой они обращаются на недостойных или просто неподходящих людей; и нет ничего дурного в том, чтобы признать свою ошибку и начать сначала. Сердце мое так переменилось за эти месяцы! Теперь я начинаю понимать, что в верности, надежности, постоянстве скрываются такие сокровища любви, каких не найдешь в самых бурных выражениях необузданной страсти. Этой переменой сердца я обязана лишь вам, полковник Брэндон, и вашему терпению. Я… – здесь голос ее дрогнул, но, быстро овладев собой, она продолжила: – Я вовсе не считаю вас немощным стариком, непривлекательным или недостойным любви. Верно, у меня был такой глупый предрассудок – но лишь в самом начале нашего знакомства, когда я не успела как следует вас узнать; и, разумеется, до нашей свадьбы! Теперь же я думаю, что вы – лучший из мужей.

С этими словами она протянула руку и легчайшим, нежнейшим движением коснулась его щеки. Полковник инстинктивно потянулся ей навстречу, но тут же замер, боясь даже дышать – словно страшился, что любое его неловкое движение разрушит волшебство.

– Я не знаю человека лучше вас! – с жаром продолжала она. – И люблю вас, полковник – люблю так, как и должна жена любить своего мужа. Вот в чем я хотела признаться. Вот что за секрет так долго от вас скрывала.

Несколько секунд полковник не мог вымолвить ни слова, не мог даже шевельнуть губами. С изумлением и трепетом Марианна увидела, как по суровому, словно высеченному из камня лицу его покатилась слеза, а за ней другая. Протянув руку, она нежно утерла его слезы – и полковник вздрогнул всем телом от едва сдерживаемых чувств.

– Марианна, – проговорил он хрипло, забыв о формальном «миссис Брэндон», – вы понимаете, что я сейчас… сейчас вас поцелую?

– Я буду потрясена, но возражать не стану! – прошептала Марианна в ответ; и взгляд ее вдруг потемневших глаз подсказал полковнику, что иного оборота событий она и не желает.

– Но что подумают слуги, если увидят нас здесь? – хриплым, торопливым полушепотом спросил полковник.

Однако сам уже обнял Марианну за талию и привлек к себе, с наслаждением ощущая, как прижимается к нему ее нежное тело и мягкий, слегка выпирающий живот. Как видно, мнение слуг, которые могут застать их посреди коридора, на деле не слишком его волновало.

Марианна вздрогнула: ей было и боязно, и сладко, кровь словно быстрее бежала по жилам, и во всем теле вскипал какой-то неведомый прежде жар.

– Вы хотели спросить, что подумают слуги, если увидят, как муж и жена целуются? Должно быть, решат, что я люблю вас, а вы меня, – с лукавой улыбкой ответила она.

– И будут правы! – хрипло выдохнул полковник и припал к ее губам.

========== Глава 15 ==========

Не в первый раз полковник Брэндон и Марианна спали в одной постели, но впервые – после ее признания – провели ночь в объятиях друг друга.

Впрочем, ничего серьезнее объятий между ними не произошло. Хоть Марианна и дала понять, что готова исполнить супружеский долг, полковник так дрожал за телесное благополучие ее и будущего ребенка, что даже обнять ее решился не сразу – лишь после уговоров и долгих заверений, что ей хорошо, удобно и от этого с ней точно ничего не случится. И все равно, кажется, полковник боялся шевельнуться и, судя по медленным и затрудненным движениям на следующее утро, едва ли хорошо выспался.

Пробуждение вышло не слишком романтичным: Марианне срочно потребовался ночной горшок, а муж ее напрасно делал вид, что у него не ломит все тело от неудобной позы, в которой он провел ночь. Однако было в этом какое-то странное очарование – и, пожалуй, впервые после свадьбы Марианна ощутила себя действительно замужем. Пусть они с полковником еще не соединились тем способом, который закон, моральные авторитеты и модные романы равно почитают необходимым для истинного супружества – они больше не стесняются друг друга, они перестали быть чужими и допустили друг друга в тот внутренний, интимный круг личного бытия, куда допускаем мы лишь ближайших родных и самых доверенных слуг.

Преувеличенная забота полковника о ее здоровье радовала и трогала, однако и немного раздражала Марианну. Он так за нее боялся, что этим утром не позволил ей даже самой заварить и разлить чай: Марианне пришлось сидеть и смотреть, как это делает горничная. Нельзя сказать, что это ее сильно огорчило – однако напомнило о сотне других, более приятных вещей, от которых Марианна вовсе не собиралась столь тщательно себя ограждать.

– Полковник, – заговорила она, когда горничная вышла, и они остались за чаем вдвоем, – я не такое уж хрупкое создание, и одно неверное движение меня точно не убьет. Вы огорчались, когда я считала вас немощным стариком; так подумайте о том, что и мне обидно, когда во мне видят этакую фарфоровую куклу, до которой страшно дотронуться.

Полковник нахмурился, передавая ей чашку чая – уже вторую.

– Знаете, только нынче ночью, сжимая вас в объятиях, я осознал, насколько вы… насколько вы беременны!

Марианна рассмеялась, смутив этим полковника.

– Разве можно быть более или менее беременной? Либо ты беременна, либо нет.

– Я… право, не знаю, как пояснить значение своих слов, не нанеся вам оскорбления, – проговорил он торопливо и, чтобы скрыть свое смущение, поскорее уткнулся в чашку.

– Вы хотите сказать, что я страшно располнела, а вы этого не замечали, пока не попробовали меня обнять? Но, полковник, вы ведь никогда раньше меня не обнимали! Как же заметили разницу?

По лицу полковника она поняла, что ему не хотелось бы развивать эту тему.

– Признаюсь, это странное чувство, – заметил он, помолчав. – Очень странно делить с вами постель, быть рядом, обнимать вас… и знать, что там, внутри вас, живет и растет дитя.

Марианна задумалась, пытаясь вообразить себе его чувства.

– Та лондонская повитуха, что подтвердила мое положение, много рассказывала и о зачатии, и о родах. Тогда я была поражена своим несчастьем и почти не могла думать о будущем. Но как жалею теперь, что не слишком внимательно ее слушала и не задавала вопросы! – А затем она добавила – как бы невзначай, словно о самой обычной вещи, удивив своим спокойствием даже себя самое: – Но вот что помню точно: она говорила, что близость с мужчиной во время беременности вполне дозволительна, что ни беременной, ни ребенку это не вредит. Хотя в тот миг, конечно, я и подумать не могла, что действительно стану в эти месяцы близка с мужчиной… с моим мужем, – добавила она с улыбкой.

Полковник бросил в ее сторону короткий, но полный значения взгляд.

– Дело не только в здоровье и благополучие вашем или ребенка. Я не хочу вас тревожить. Вы так сладко спали сегодня… я боялся повернуться лишний раз, чтобы вас не разбудить.

– Вы забываете, что большую часть жизни я делила постель с сестрой, – с улыбкой ответила Марианна. – Если уж я заснула – ничто, кроме холода, меня не разбудит!

– Хотите сказать, что ваш сон постоянен и крепок, как ваша любовь?

– Полковник, да вы сегодня настоящий поэт!

– С такой женой нельзя не быть поэтом!

С этими словами он отставил чашку и потянулся к сладчайшему десерту – к губам своей жены.

Однако прошло лишь несколько дней, и настроение Марианны резко изменилось – вместе с самочувствием. Она по-прежнему любила мужа, но игривые мысли ее более не посещали; напротив, о супружеских утехах она теперь и думать не могла. Опротивела ей и еда, прежде доставлявшая удовольствие: вкусы ее менялись почти ежедневно, от того, что с удовольствием ела вчера, сегодня ее тошнило, так что Марианна не представляла, как бы пережила эти недели беременности, не будь у нее богатого мужа, готового идти навстречу любым пожеланиям жены.

В этом Марианна призналась Элинор. В ответ та улыбнулась своей понимающей улыбкой и ответила: мол, сестре повезло намного больше, чем большинству женщин, и такую удачу стоит ценить. Тут Марианна сообразила, что самой Элинор приходится постоянно экономить – и она, когда забеременеет, точно не сможет капризничать в еде или баловать себя редкими фруктами. Марианна покраснела, начала извиняться – но Элинор спокойно заверила ее, что вовсе не обижена, что она привыкла к скромному достатку и, когда настанет ее черед носить ребенка, без сомнения, со всем справится, как справлялась до сих пор.

У Эдварда и Элинор дела шли как нельзя лучше, а это означало, что оба были постоянно заняты. Забота о доме, о скоте, помощь прихожанам, которые приходили в дом пастора со своими бедами и днем, и ночью –все это почти не оставляло Элинор времени на визиты; однако в большом доме она старалась бывать так часто, как только могла. Все чаще Марианна с грустью замечала, что теперь они живут в разных мирах. Она по-прежнему скучала по сестре, по ее обществу, по ее спокойствию и уверенности в себе; однако жизнь в огромном роскошном доме, с целой толпой слуг в ее распоряжении, совсем не походила ни на прежнюю их жизнь, ни на нынешнюю жизнь Элинор. Сестры по-прежнему нежно любили друг друга, старались во всем друг другу помогать, однако, пожалуй, уже не во всем друг друга понимали: различные повседневные обязанности и различный досуг все сильнее отдаляли их друг от друга. Порой Марианна с тоской вспоминала о годах детства и жалела о том, что не стремилась быть ближе к сестре прежде, пока замужество и семейная жизнь неизбежно не развели их в разные стороны.

Постоянным якорем для них оставалась суббота. В этот день деревенские жители собирались в церкви на службу, а после проповеди Эдвард вместе с женой шел обедать в большой дом. Весь день, до самой вечерни, четверо дорогих друг другу людей проводили под одной крышей, наслаждаясь обществом друг друга, прежде чем пути их снова расходились.

Марианна полагала, что женитьба изменила Эдварда к лучшему. Природная застенчивость более не заслоняла собой его характер, открытый, благородный и искренний. Семейное счастье смягчило его; он оставил едкий и насмешливый тон в разговорах, более не досаждал Марианне выражениями невыносимо дурного (по ее мнению) вкуса. Споры между ними стали редки – а если они все же спорили, то по-дружески, не пытаясь друг друга задеть и уязвить. Впрочем, женитьба изменила не только Эдварда – сама Марианна тоже стала добрее и терпимее к людям. Она больше не выискивала в других недостатки, не судила свысока и готова была прощать слабости – тем более, человеку, который сделал счастливой ее сестру.

Несмотря на дурное самочувствие, ложиться в постель Марианна пока не собиралась и, более того, старалась гулять в любую погоду, если только полковник прямо этого не запрещал. Поскольку он обычно сопровождал ее повсюду, едва ли она могла бы выйти без его позволения.

Но однажды в воскресенье, в теплый и ясный весенний день, Марианна решила выйти на прогулку в сопровождении Элинор. Вдвоем они обогнули дом и пошли по дороге. Элинор сразу предупредила: слишком далеко заходить не стоит, ведь полковник будет волноваться, не видя их из окна.

Однако ни Элинор, ни сама Марианна не предвидели того, что произошло во время этой прогулки. Едва они миновали шпалеру, как на дороге перед ними выросла статная фигура в черном плаще-крылатке – фигура, увы, слишком хорошо обеим знакомая.

Марианна отшатнулась в изумлении и страхе, а мужчина в черном плаще двинулся прямо к ним. Шляпу он надвинул на глаза, быть может, для того, чтобы труднее было его узнать; однако у женщин не возникло и тени сомнения – слишком узнаваем был его стройный стан, широкие плечи и жеребец, которого он вел в поводу.

Пораженная его внезапным появлением, Марианна, однако, мгновенно овладела собой – лишь крепче оперлась на руку Элинор, надеясь, что он не заметит перемены в ее позе. Не раз она думала о том, что скажет ему, если каким-нибудь невероятным случаем они вдруг встретятся; и теперь, когда ее обидчик стоял перед нею – и, по крайней мере, имел совесть хотя бы казаться удрученным и пристыженным – она, по счастью, сохранила самообладание.

– Что вам здесь нужно, мистер Уиллоуби? – спросила она так холодно, что он вздрогнул от ее резкого тона.

Пораженный таким холодным приемом, он не сразу нашелся с ответом. С невольным любопытством Марианна вглядывалась в былого возлюбленного. Уиллоуби был по-прежнему очень хорош собой – быть может, даже лучше прежнего, ибо теперь лицо и фигура его носили на себе печать меланхолии, столь любезной романтическим сердцам. На лбу залегли глубокие морщины, вокруг сурово сжатых губ обозначились тени, в глазах, обведенных черными кругами, поселилась глубокая тоска. Казалось бы, чего еще желать юной леди? Статный красавец, сраженный горем, стоит перед ней, молчаливо моля о прощении и утешении! Но теперь Марианна смотрела на него иными глазами: слишком хорошо знала она, что за этим привлекательным фасадом скрывается низость и пустота.

Элинор предложила немедленно сопроводить Марианну домой, а Уиллоуби прогнать прочь, если потребуется, и с помощью полковника, но Марианна покачала головой.

– Я больше его не боюсь, – твердо сказала она. – И хочу услышать ответ.

– Так это правда? – спросил он вместо ответа, голосом низким и хриплым, словно бы полным боли и гнева.

– Что правда? – Едва ли он вел речь о ее замужестве – оно давно уже стало известно всему свету; однако сердце Марианны содрогнулось от предчувствия беды. – Я не могу ответить ни «да», ни «нет», пока не понимаю, что вы хотите узнать – и хотите так настоятельно, что ради этого докучаете мне, явившись внезапно и без приглашения.

– Вы беременны, – мрачно ответил он. – Этого вы отрицать не сможете: даже если не верить слухам – ваше свободное платье не позволяет скрыть истину.

Щеки Марианны запылали, однако она смело встретила его взгляд.

– А вам-то какое до этого дело?

– Это мой ребенок?

Марианна молчала – и он, как видно, принял ее молчание за утвердительный ответ.

– Разумеется. Разумеется, мой! – выдохнул он, прожигая ее насквозь негодующим взглядом. – Это все объясняет – и ваш поспешный брак, и ту смехотворную дуэль! Что еще понудило бы вас выйти за этого мерзкого, отвратительного…

– Осторожнее, мистер Уиллоуби, – ледяным тоном предупредила его Марианна. – Вы находитесь на землях моего мужа и черните его доброе имя, обращаясь к его жене.

– Доброе имя! – протянул он. – Да уж, полковник – поистине добрый человек, если готов признать этого ребенка и растить, как своего! Или он не знает? Быть может, вы его одурачили и заставили поверить, что ребенок от него?

– У меня нет секретов от мужа, – ответила Марианна, а затем нанесла Уиллоуби сокрушительный удар: – Я слишком его люблю, чтобы что-то от него скрывать.

Лицо Уиллоуби исказилось, словно от боли.

– Это ложь! – вскричал он. – Марианна, да знаешь ли ты, сколько я перестрадал из-за тебя? Знаешь ли, как тяжело быть прикованным к нелюбимой жене, которую полюбить я никогда не смогу, ибо в моем сердце царишь только ты? Да, ты одна! Умоляю, не терзай меня этой жестокой ложью, не старайся причинить мне боль: я и так достаточно наказан! Горе мое не может быть сильнее, и сожаление – горше, чем сейчас!

– Ты думаешь, я стану лгать о любви к мужу, чтобы уязвить тебя? – Тут Марианна заметила, что повысила голос и, овладев собой, продолжала негромко, но твердо, с глубокой печалью: – Нет, Уиллоуби. Если ты веришь, что такое возможно, значит, самообольщение твое простирается глубже любых сожалений. Я люблю полковника Брэндона всем сердцем – тем сердцем, что ты так жестоко измучил и так бесчестно покинул. Мы вырастим ребенка вместе. Он будет называть полковника отцом. А ты не будешь иметь никакого отношения ни к этому ребенку, ни ко мне – в этом я клянусь! Что тебе здесь нужно, Уиллоуби? На что ты надеялся? Найти меня такой же несчастной, как ты сам? Завоевать прощение, черня моего мужа и жалуясь на свой несчастливый брак? Быть может, я и готова была бы тебя простить – за себя; но стоит вспомнить обо всем, что сделал для меня полковник, как он страдал, как страдает и по сей день из-за моего глупого увлечения тобой – и я не могу даже думать о прощении!

Дрожа от нахлынувших чувств, Марианна развернулась и быстрым шагом пошла к дому; встревоженная Элинор поспешила за ней.

Через несколько шагов Марианна обернулась и, видя, что Уиллоуби все еще стоит посреди дороги, словно громом пораженный, бросила ему:

– Лучше вам уйти, мистер Уиллоуби, пока я не приказала спустить на вас собак!

Уиллоуби пытался что-то кричать ей вслед – то ли умолял, то ли угрожал, то ли все это вместе – но Марианна больше не оборачивалась. Наконец он вскочил на коня и поскакал прочь; однако по дороге то и дело оглядывался, как видно, все еще не в силах поверить, что Марианна говорила от чистого сердца.

Лишь когда он почти исчез вдали, превратившись в черную точку на фоне неба и холмов, самообладание, достигнутое чрезвычайным напряжением воли, покинуло Марианну. Она задрожала всем телом, пошатнулась и, быть может, упала бы, если бы ее не поддержала сестра. Элинор почти дотащила ее на себе до первой зеленой лужайки, усадила на траву и, с волнением, обычно ей не свойственным, бегом бросилась к дому, на ходу громко зовя полковника.

========== Глава 16 ==========

Уже некоторое время полковник Брэндон, стоя у окна, ожидал возвращения жены – и спрашивал себя, почему не пошел с ней сам, а позволил уйти в сопровождении одной лишь Элинор. Причин для беспокойства, казалось, не было; и все же после того сестры прошли мимо дома и скрылись из виду за зеленой изгородью, тревога его с каждой минутой росла.

Эдвард старался его успокоить, хоть и не совсем понимал его чувства. За свою жену он не тревожился: Элинор была куда крепче Марианны, да и не носила ребенка. От Элинор Эдвард слыхал, что ее сестра наклонна к обморокам; однако, поскольку сам был знаком с этим женским недомоганием лишь через свою матушку, падавшую без чувств всякий раз, когда что-то шло не по ее хотению, мысль об обмороке его не пугала. Сперва, видя, что полковник хмурится и шагает взад-вперед по комнате, то и дело подходя к окну, Эдвард пытался развлечь его разговором – но тот едва его слушал, и все старания падали в пустоту. Тогда Эдвард изменил тактику: принялся уверять полковника, что с сестрами ничего не случится, что погода нынче прекрасная, а Элинор благоразумна и ответственна, она сумеет позаботиться о Марианне, если что-то пойдет не так.

При этих словах полковник Брэндон впервые за полчаса оторвался от окна и резко повернул голову к собеседнику.

– А что может пойти не так? – спросил он с нескрываемой тревогой в голосе.

– Ничего, пока Элинор рядом, – заверил его Эдвард. – Уверен, они вот-вот вернутся: нам ведь скоро идти к вечерне.

– Марианна часто забывает о времени, особенно когда гуляет, – заметил полковник; суровое лицо его смягчилось при воспоминании о том, как непосредственно и самозабвенно его жена наслаждается природой. – Я… сам не знаю, почему, но всякий раз, когда ее нет рядом, начинаю о ней тревожиться. Быть может, эгоистично с моей стороны так беспокоиться о ней: из-за этого я ограничиваю ее со всех сторон и лишаю любимых занятий. – В последнее время полковник стал пенять Марианне на то, что она подолгу сидит на жестком табурете за фортепиано, утомляя глаза и ум разучиванием трудных пьес. – Но однажды я уже пережил величайшую потерю – и не хочу снова потерять ту, что для меня драгоценнее всего на свете. Нет, я сделаю все, что в моих силах, чтобы оградить ее даже от малейших огорчений, чтобы ничто не причинило ей и капли вреда.

– Не ту, а тех двоих, что драгоценнее всего на свете, – поправил его Эдвард. – Ведь Марианна носит ваше дитя.

– Да, я говорю о них обоих, – бросив на него быстрый взгляд, негромко подтвердил полковник.

В это мгновение он услышал собственное имя, выкрикнутое знакомым голосом, но с непривычным волнением и тревогой; а в следующий миг под окном появилась Элинор. Она бежала бегом; Марианны с ней не было.

– Элинор! – с беспокойством воскликнул Эдвард, опустив на стол недопитый бокал шерри и тут же о нем забыв. – Это Элинор! И она… она бежит! Что могло случиться?

Когда Элинор подбежала к дому, оба джентльмена были уже во дворе. Эдвард обнял ее за плечи, чтобы поддержать и дать отдышаться. Полковник с нетерпением ожидал рядом.

– Марианна… – с трудом выдохнула Элинор. – Ей дурно… она на лужайке у розовых кустов… не может идти… Уиллоуби…

В тот же миг полковник сорвался с места и бросился к жене с такой же быстротой, с какой много лет назад бежал в атаку на полях сражений.

Марианну он нашел почти без чувств; она дрожала всем телом, и руки ее были холодны, как лед. Определенно, не погода была в этом повинна: солнце светило совсем по-летнему, и на прогулке скорее требовался зонтик от загара, чем верхнее платье. Однако полковник сбросил с себя сюртук, укутал им Марианну, поднял ее на руки и понес в дом.

Марианна, казалось, не видела и не сознавала ничего вокруг. Однако, когда полковник усадил ее в кресло и сделал движение, словно хотел уйти, она вдруг с рыданиями в голосе стала умолять его остаться. В смятении и ужасе, она даже не заметила, что чепец ее сполз с головы, обнажив непокорные кудри.

– Я никуда не уйду! – заверил полковник и усадил ее к себе на колени, чтобы Марианне легче было успокоиться, прижавшись к его груди.

Несмотря на вес ребенка, Марианна показалась ему легкой, как перышко. Невольно полковник задумался о том, какой же хрупкой была она до того, как ребенок вырос. На миг кольнула его зависть к Уиллоуби – недостойному счастливцу Уиллоуби, что стал для Марианны первым, что ласкал ее, когда она еще не ведала горя и разочарования, и заставлял трепетать еще неразбитое сердце. Но в следующий же миг зависть сменилась торжеством: ведь он, Брэндон, вышел победителем, именно он сжимает сейчас в объятиях жену и ребенка. «Тех двоих, что драгоценнее всего на свете», – как заметил, ничего не зная, Эдвард.