Текст книги "Завтра (СИ)"

Автор книги: art deco out on the floor

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Китнисс ненадолго замирает, словно прислушиваясь к чему-то, а потом уверенно двигается в сторону забора. Просто раздвинув в стороны два куска сетчатого забора в месте очередной бреши. Она придерживает своеобразный проход для меня, и мы вместе оказываемся за пределами Дистрикта. На огромном безымянном лесном участке после двенадцатого.

Китнисс боязливо, но целенаправленно идёт через заснеженную поляну прямо к лесу. Я следую за ней.

Если в городе было спокойно, то здесь царит просто невероятная тишина. Кроме редкого пения птиц и размеренного хруста снега под ногами не слышно ни единого звука.

Кажется, чем дольше мы идём по нескончаемой белоснежной поляне без единого следа, тем дальше от нас становится лесная чаща. Я боюсь заходить в сам лес, ведь уже сейчас от этих удивительных просторов начинает кружиться голова.

После долгого пребывания взаперти, Китнисс явно чувствует себя в своей тарелке. Её глаза с удивлением и притуплённым воодушевлением озираются по сторонам. Она хочет поскорее скрыться в лесной степи, при этом всё время, останавливая себя, словно только там сможет найти себе покой.

Здесь абсолютно всё выглядит по-другому! Совершенно неизведанное и при этом такое обычное, словно так и должно быть.

Всего пару шагов и эта сказка окутывает нас целиком; куполом верхушек деревьев смыкается над головой. А сквозь эту паутину ветвей пробиваются тусклые лучи зимнего солнца, преображаясь на блестящем снегу.

Если лес и пострадал за время войны, то сейчас всё это, как и раньше, тщательно скрыто от людских глаз; укутано в нетронутое белое покрывало.

Но на белоснежном ковре нет ни единого следа. Люди до сих пор не осмеливаются заходить в лес. Боятся избавляться от давних рамок и привычек. Снова.

Всё это скрывали от нас. Недоговаривали. Лгали.

На лице у Китнисс улыбка. Она, наконец, получила то, чего хотела. И я готов поклясться, что могу отчётливо видеть, как девушка преображается на глазах. Бледная кожа приобретает естественный цвет, настоящая улыбка, блеск в глазах.

Я всё своё детство проводил, помогая отцу, играя с братьями, тайно пряча незаконченные детские рисунки под матрас кровати, ненароком боясь быть застуканным рассерженной матерью. Это я считал своим домом. Тем местом, где мне было привычно.

Китнисс же – чистая противоположность. Девушка без рамок и границ.

Жестоко наказуемое пребывание в лесу – вот где была она. Вот чему её научил отец, тем самым сделав дочь не только главой семьи после своей смерти, но и совершенно необычной, непохожей на других девушкой.

И она всегда была такой, а я только сейчас по-настоящему замечаю это.

Китнисс больше не старается замедлить шаг. Быстро и изящно она огибает каждое дерево, скрываясь впереди, при этом изредка хватаясь за ствол одной рукой и оборачиваясь назад, чтобы убедиться иду ли я следом.

Но я не всегда могу поспевать за ней. Просто стараюсь мысленно запомнить каждую деталь, чтобы потом по памяти постараться перенести всё в точности на холст, не упуская ни одной мелочи.

Ведь кто знает, смогу ли я увидеть такую красоту вокруг себя когда-нибудь ещё?

Карабкаясь по холмам и обходя несчитанное количество деревьев, мы направляемся к скалистому уступу высоко над долиной, скрытому от чужих глаз голым кустарником ежевичника.

Сквозь ветви уже начинает пробиваться дневной свет. Китнисс снова исчезает где-то впереди. Размеренный скрип снега затихает, отчего я хмурюсь и прибавляю шаг.

Она стоит всего в паре шагов от скалистого обрыва, у подножья которого лежит вид на заснеженную долину. Ветер подхватывает и уносит тихое пение птиц, с которым сплетается и не громкий голос Китнисс.

Она поёт. Поёт.

Глаза застилает почти мимолётная картинка, при этом в уме отчётливо запечатляется почти каждая её деталь. Там маленькая девочка, чистая копия той, с фото, с такой же улыбкой на лице стоит перед множеством ребят, громким и невероятно красивым голосом напевая такую же песню.

Китнисс хмуро вглядывается вдаль, то ли не чувствуя, то ли делая вид, что просто-напросто не замечает как ошарашенно и пристально я смотрю на неё.

И без того тихо щебечущие птицы окончательно замолкают, чтобы также расслышать еле уловимое, но невероятно красивое пение девушки. Но Китнисс затихает так же неожиданно, как и начинает петь.

Она пару раз моргает в растерянности, упорно цепляясь взглядом за верхушки дальних деревьев.

– Идём,– бросает она, разворачиваясь на месте и поспешно скрываясь за деревьями.

***

Она показывает мне самые красивые места в лесу. Сосновую поляну, большое заледеневшее по зиме озеро… Китнисс говорит, что никто кроме её умершего отца больше не знает об этом месте и отчего-то мне становится приятно. Я являюсь тем самым первым человеком, которому девушка осмеливается рассказать о нём.

И проходит немало времени, прежде чем мы решаем идти в обратный путь. Небо постепенно окрашивается в нежно-оранжевый цвет, отчего общая картинка вокруг становится ещё необыкновенней.

Дорогу, как мог, я запомнил, и теперь Китнисс, не боясь, идёт рядом. Рассказывает истории из прошлого, а я с интересом запоминаю каждую из них.

Осторожно, в отличие от меня, она заранее переступает каждый выступающий из земли корень дерева, при этом скрытый снегом, словно знает их расположение наизусть.

Они и в её пристрастии к лесу находили что-то плохое. Как и во всём. Они внушали это мне.

Зверь. Монстр. Переродок, большую часть времени проводящий вдали от людей – в запретной чаще.

Голос Китнисс постепенно затихает, и на первый план выходят мои воспоминания. Их мнение о ней, которое так тщательно пытались присудить и мне. Ведь унылые тени липкими щупальцами уже проникают в мой разум.

– Думаешь, у тебя ещё получится спасти эту? Встретиться с ней?– с наигранной досадой в голосе спрашивает Он.

Я молчу, до крови закусив губу, готовясь к самому худшему исходу этого разговора.

Он презрительно усмехается и взмахивает рукой, словно забывает сказать самое главное.

– Ну, конечно! Наверное, она должна вернуться за тобой! Ну, тогда с этого момента можешь считать её неблагодарной тварью, которой она и является, в принципе.

Он перестаёт мерить каморку шагами. Останавливается прямо напротив меня, убирает руки за спину и подаётся чуть вперёд, чтобы вынести ещё один вердикт…

«Не смей слушать!»

Я пытаюсь ответить, но горло намертво сковывает.

Перед глазами снова встаёт лес. Только деревьев уже встречается значительно меньше. Мы постепенно достигаем Луговины.

Китнисс почти беспечно идёт чуть впереди. Её губы то смыкаются, то размыкаются в разговоре, но вместо голоса я слышу только мысленный крик.

«Не слушай их!»

– И тогда она говорит мне: «Китнисс, это было всего-то неделю назад!» И знаешь что?

Девушка оборачивается ко мне. Полуулыбка на её лице исчезает, сменяясь удивлением и беспомощностью.

– Твои глаза,– тихо говорит она и оторопело замирает на месте.

Мы так и останавливаемся всего в каком-то шаге друг напротив друга. Я – потому что боюсь сделать лишнее движение во вред. Китнисс – потому что боится меня. Даже она понимает – мною снова завладевает приступ.

Тогда какого чёрта она не уходит? Не сдерживает заранее данное обещание?

Я с силой сжимаю руки в кулаки, тщательно сдерживая всю злость при себе.

Наивная, слепо верит, что нахлынувшие лживые воспоминания исчезнут сами. Да мне будет гораздо легче, если она уйдёт сейчас!

– Только не сердись,– охрипшим от волнения голосом, говорит она.

Я презрительно хмурюсь и вздрагиваю, когда мысли сотрясает иступлённый крик.

«Нет!»

Тело пробивает крупная дрожь, а сердце проваливается в пятки, потом снова взлетает наверх и начинает отчаянно колотиться, когда я чувствую совершенно неожиданное и нежное прикосновение её губ к своим губам.

Я оторопеваю, на какое-то время, воображая себе, что это сон. Ведь вокруг всё та же бескрайняя заснеженная поляна и Китнисс, настоящая моя Китнисс, так рядом, что это уже не кажется кошмаром.

Снежинки в её темных волосах блестят и переливаются в алых лучах закатного солнца. С опаской, словно боясь нарушить очередную зыбкую, но такую ценную картинку разума, провожу по ним рукой; бережно убираю длинные тёмные локоны за спину, как обычно делает сама Китнисс.

Чувствую мягкое притяжение там, где соприкасаются наши тела. Но я слишком долго ждал этого, чтобы сейчас торопиться. Смакуя каждой секундой, боюсь даже подумать, что ждёт нас через каких-то пару минут.

Взгляд внезапно затуманивается, и я готов бы сослать это на нечеловеческое биение сердца и тяжёлое дыхание, но голос в голове смолкает. Как будто его и не было никогда. Вообще ничего не было!

Я вижу только её, как заворожённый. Китнисс говорит, Китнисс охотится, Китнисс поёт, Китнисс улыбается, Китнисс смотрит на меня…

Испуганно и глубоко хватаю ртом воздух, резко отшатываясь на шаг назад, совершенно не ощущая, что происходит вокруг. Пытаюсь завести мысленный разговор, сосредоточиться на голосе внутри, даже вызвать приступ, но ничего не получается. Я должен радоваться, наверное, но вместо этого я чувствую только свободную чистую пустоту, совершенно непривычную для меня. Как будто душу покинуло что-то привычное, пусть и совершенно ужасное.

Не понимаю, где нахожусь, не осознаю, о чём думаю. И перед тем, как окончательно провалиться в бездну понимаю – я снова становлюсь собой, вновь побеждая теперь уже собственное прошлое.

========== 19. ==========

Надежда – это состояние души. Положительно окрашенная эмоция связанная ожиданием и верой во что-либо. Надежда приходит всегда, когда её не ждут.

Я ещё толком не успеваю очнуться, как дурные мысли уже начинают проникать в разум.

Китнисс.

Частички стёртого текста на страницах моей памяти заполнены как никогда, но написаны абсолютно в хаотичном порядке. А разбор и прочтение доставляет немало усилий.

Я боюсь открыть глаза сейчас. Не хочу осознавать правды, как и не хочу расставлять все слова-воспоминания по строчкам, тем самым вызывая ещё большую головную боль.

Быть между тем и тем гораздо легче.

Но я не могу просто взять и избавиться от переживания, которое поедает меня изнутри.

Где Китнисс?

Наслаждаясь последними секундами неведения, я усилием заставляю себя открыть глаза. Мысленно уже представляю себе тысячи ожидаемых картинок. Теперь я могу себе это позволить.

Несмотря на то, что в помещении достаточно темно, я с радость узнаю в нём свою комнату.

Через открытое окно в спальню пробивается лунный свет, который отбрасывает свои тусклые лучи на непривычно голых стенах. Беглые зарисовки кошмаров, которые я заново развешивал утром – их больше нет.

Ещё парочка воспоминаний вырисовывается на своих логических местах, позволяя мне вспомнить последние события. Лучше бы не знал.

Испуганно сажусь в кровати, отчего головная боль и шум в ушах усиливаются, а смоченное холодной водой полотенце падает на пол.

Что с Китнисс?

«– Только не сердись».

Ошарашенно прикасаюсь кончиками пальцев к губам, до сих пор ощущая приятное покалывание.

Сердце, вспоминая те несколько секунд, начинает бешено колотиться, шумными ударами разгоняя кровь по всему телу, так, что в глазах темнеть начинает.

Наскоро и болезненно, ещё от полученных в доме ссадин, поднимаюсь с кровати, чтобы подойти к открытому окну.

Дыхание перехватывает, и я крепко сжимаю пальцами край подоконника.

В соседнем доме не горит свет.

Даже такая мелочь заставляет всё внутри скрутиться в тугой узел от сдерживаемых слёз, от страха, переживания и бесконечной ненависти к себе. Хотя какой толк злиться сейчас? На кого?

Второпях, почти на ощупь в темноте, выбираюсь из спальни, на ходу тщательно подбирая более-менее весомые мотивы пустующего соседнего дома.

Позднее время суток, пребывание у Хеймитча – да всё что угодно!

Миную ещё пару шагов по тёмному коридору и, наконец, добираюсь до лестницы.

Перед глазами, за это время отвыкшими от яркого света, начинают плясать яркие пятна. Я жмурюсь и поспешно хватаюсь рукой за перила.

Когда более-менее привыкаю к освещению, оглядываю гостиную.

Скромная улыбка моментально появляется на лице, стоит увидеть Китнисс, в нечаянном сне, которая опрокинула голову на спинку дивана. На коленях у девушки стоит уже знакомая открытая аптечка.

У ног по привычке покорно ошивается Лютик, раздумывая, как бы ему поудобнее устроиться на диване рядом с хозяйкой.

Неуверенно спускаюсь вниз и тихонько подхожу к ним. Китнисс вновь снится что-то нехорошее. Её глаза закрыты, хотя на лбу то и дело появляются морщинки, а руки подрагивают.

Острожным движением, чтобы лишь успокоить девушку, убираю налипшие пряди тёмных волос со лба ей за ухо, кончиками пальцев касаясь холодной щеки. При этом сам остро начинаю ощущать приятное тепло, разливающееся по всему телу.

Отхожу ненадолго лишь для того, чтобы взять одеяло.

Всё равно, что Китнисс делает в моём доме, почему заснула в гостиной. Она здесь, рядом, со мной.

Заботливо укрываю её и гашу свет в гостиной.

Пусть хоть у кого-то сегодня будет спокойная ночь.

***

С силой сжимаю руки в кулаки и, чтобы успокоиться, раз глубоко вдыхаю и выдыхаю. За окном вот-вот должно светать, а сна до сих пор ни в одном глазу. Тщетно, а главное совершенно бессмысленно, всю ночь я пытался вспомнить свой приступ и изобразить его на листе бумаги.

Впервые я хочу, чтобы утро не наступало так скоро. Чтобы меня не ожидал разговор с врачом, объяснения с Хеймитчем, страх за Китнисс.

В конце концов, откладываю затею с приступами на дальний план, когда вспоминаю ещё кое-что.

В нерешительности оглядываюсь по сторонам, дабы убедиться – нет ли кого-поблизости. Но Китнисс спит внизу и зачем лишний раз тревожить её шаткий, относительно спокойствию, сон?

Подхожу к кровати и поднимаю один край матраса, где, как и в детстве, прятал свои рисунки. Но этот кардинально отличается от всех прочих. Он особенный. Первый.

Уже в который раз беру в руки карандаш и готовлю лист, на котором неизменчиво изображён её незаконченный портрет. Но сейчас я не собираюсь в очередной раз попытаться его исправить. Дорисую лишь одну такую же немаловажную деталь.

Прежде чем приступить за работу, ненадолго закрываю глаза, мысленно вспоминая очертания зимнего леса, которые я так тщательно старался надолго удержать в голове.

Китнисс всегда принадлежала лесу. Снова идти против правил. Это была некая особенность, и я помню её по сей день.

Даже сейчас, из воспоминаний необычного поведения девушки на прогулке, можно сделать много выводов. Ей нравилось это, но сейчас она боится вновь привыкать к старому, так тщательно внушая это самой себе. И в этой истории, отчасти, я вижу очертания и своей.

Ну, так пусть хотя бы здесь, на обычном листе бумаги Китнисс будет счастлива такой, какую её запомнил я.

Осторожно, опираясь на то, что видел лишь однажды, вырисовываю за её плечами живой лес, стараясь в серые черты вкладывать как можно больше оттенков.

***

Когда за окном окончательно встаёт солнце, я по привычке убираю портрет на прежнее место.

Но прежде чем спуститься вниз, предварительно снимаю со стен тусклые зарисовки приступа. Кажется, будто это было не день, а пару лет назад.

Без сожаления комкаю бессмысленные рисунки, собираясь выкинуть их по дороге.

На ходу одевая свитер, я спускаюсь вниз, стараясь ступать как можно тише, что в принципе не характерно для меня.

Вскоре миную гостиную с коридором и оказываюсь на пороге.

От утреннего и по-зимнему холодного воздуха перехватывает дыхание. После уютного домашнего тепла это чувствуется в особенности, поэтому решаю как можно быстрее избавиться от рисунков.

Не знаю, с какой целью, но я предварительно рву их, и только потом уже решаюсь выбросить; словно от этого становится легче. Таким образом, испортив не одну стопку кое-как исписанной бумаги, я уже собираюсь идти домой, когда на полпути вижу Хеймитча на удивление ровным шагом выходящего из своего дома.

Выглядит он вполне выспавшимся и на удивление опрятным. Только лицо всё такое же хмурое и беспринципное.

– Ну и что же мы делаем на улице в такую рань?– интересуется он, небрежно опершись о деревянную периллу на крыльце.

– И тебе доброе утро, Хеймитч,– отзываюсь я, не собираясь дальше продолжать этот разговор.

– Я лично не нахожу в нём ничего доброго. Если хочешь, чтобы было иначе, то не плюй мне в спину и не говори, что это дождь накапал.

Он бесцеремонно и совершенно не торопясь спускается по ступеням вниз и также идёт в сторону моего дома.

– Прости, не знал, что у тебя дурное настроение.– Я пожимаю плечами, по привычке стараясь, навести на лицо безучастное выражение.

Путь оказывается невечным, что, кстати, зря. Уже скоро мы оказываемся на пороге моего дома, лицом к лицу.

– Не стоило так начинать,– слегка виновато говорит ментор, проводя рукой по всё-таким же спутанным волосам.

– Ты что-то хотел?

Хеймитч продолжает молчать, внимательно глядя на меня. Его выцветшие серые глаза блуждают, то и дело, переводя взгляд с меня на дом, с дома на меня; руки скрещены на груди; на лице отчуждённое выражение.

Хеймитч ведёт себя по-обычному, но он явно собирается сказать что-то важное.

Я щурюсь и чуть наклоняю голову, позаимствовав это движение у Китнисс.

– Девочка у тебя?– наконец спрашивает он, отчего все неясности сразу рассеиваются.

– Знаешь. Ну, конечно.

– Отчего же не знать. Ты не видел её вчера.

Внутри моментально загорается огонёк любопытства, но Хеймитч снова начинает говорить.

– Но я не за этим пришёл, Пит.

Вздёргиваю подбородок, как бы говоря: «Ну и зачем же тогда?»

Ментор ещё какое-то время молчит, хмуро глядя перед собой, словно тщательно обдумывая что-то, но не решается произнести вслух.

– Насчёт звонка,– нерешительно говорит он, а потом уже увереннее продолжает.– Я сам всё улажу с врачами.

Всего на пару секунд я и вправду начинаю верить в то, что ментору доктор Аврелий поверит больше. Перед тем как вытащить меня из Капитолия, Хеймитч отчётливо дал понять, что ответственность за моё здоровье и благополучие берёт на себя. Но ему и без того было о ком беспокоиться. А теперь ещё я со своими проблемами доставляю неприятности не только ему, но и самой Китнисс.

– Не нужно.– Я отзываюсь как можно поверхностнее, за спиной нервно теребя рукав свитера, моля о том, чтобы мой голос прозвучал как можно убедительнее. В двенадцатом я начал постепенно растеривать набранный в Капитолии опыт самообладания.

– А я разве вопрос задавал?– так же беспечно интересуется Хеймитч.

Я прерывисто вздыхаю, не до конца понимая его рвение и неотступность.

– Не к чему тебе это, Хеймитч,– сухо замечаю я, потупив глаза в землю.

Ментор нервно переступает с ноги на ногу и устало трёт лоб.

– Да, а знаешь, действительно, думаю, ты прав. Лучше будет отправить тебя в Капитолий. Может быть, проведя в лечебном корпусе годик другой, от безысходности станешь лезть на стенку и будешь уже ценить, что имел.

Я даже не успеваю ничего толком ответить, как Хеймитч разворачивается и бесцеремонно уходит в сторону своего дома, на ходу добавляя:

– Я звоню вечером.

***

После «напутствия» ментора на душе остаётся какой-то неприятный осадок, и я остро ощущаю его даже когда оказываюсь дома. «Может быть, проведя в лечебном корпусе годик другой, от безысходности станешь лезть на стенку и будешь уже ценить, что имел».

У меня ничего не осталось! Я превратился в монстра; каждодневно засыпаю с мыслью о смерти девушки, живущей всего в шаге от меня. Был выписан из лечебницы около месяца назад. Родители и братья умерли, а раньше я вообще с трудом мог их вспомнить. Я потерял друзей; прошёл войну. О чём тут вообще можно жалеть?

На часах стрелка еле-еле дотягивается до семи утра. Уже совсем скоро к Китнисс должна зайти Салли. Девушка точно расстроится, если не успеет вовремя вернуться домой. Но я не хочу тревожить её сейчас.

Слышать её крики каждую ночь уже вошло в дурную привычку, а сейчас видеть девушку невинной и спокойной во сне – невероятное чувство.

Подхожу ближе к ней и заботливо поправляю упавшее одеяло.

Я готов часами просто смотреть на неё. Готов большой ценой отсрочить время неминуемого разговора, ведь кто знает, что ждёт нас потом.

P. S. У меня, наверное, опять не самые воодушевляющие новости:D В понедельник уезжаю в другой город на 4 дня. No интернета, no ноутбука, no свободного времени. Так что с продой придётся чуть повременить) Но как вернусь обещаю выложить сколько смогу! Искренне надеюсь на Ваше понимание:3

========== 20. ==========

Одиночество – неясное чувство. Его осознание приходит слишком поздно. Только когда лицом к лицу сталкиваешься с тем, кого уже теряешь. И не всегда ты вовремя успеваешь это предугадать.

– Привет,– тихо говорю я, чуть улыбаясь при виде её растерянности.

Китнисс недоверчиво вглядывается в моё лицо и неуклюже приподнимается на локтях, отчего в очередной раз становится слишком близко ко мне.

Острое чувство наслаждения и тепла, исходящее от девушки, затмевает волнение. Ни о какой осторожности я и не думаю. Надоело. Мудрый взгляд серых глаз сам по себе действует, как отрезвляющее средство.

– Не сердишься.– В её голосе сквозит явное недоверие, но я понимаю, что речь идёт не о вопросе. Боюсь представить, как выгляжу в её глазах, если даже мысли и эмоции лежат на поверхности.

– Как я могу сердиться на тебя после всего произошедшего?– непонимающе спрашиваю я.

Растерянность сменяется облегчением и Китнисс, наконец, может отвести от меня глаза и оглядеться по сторонам.

– Я что уснула?

Киваю и, одновременно с тем, непринуждённо пожимаю плечами, как бы говоря, что ничего страшного в этом нет. Внутри всё содрогается от бешеных ударов сердца, и я молюсь, чтобы не выдать себя и на этот раз.

– Как ты себя чувствуешь?– Китнисс прерывисто выдыхает и оборачивается ко мне. По выражению её лица и взгляду я не могу разобрать ничего кроме беспокойства.

– Уже лучше,– эхом отзываюсь я, возобновляя в памяти давние разговоры с врачами, где они интересовались моим каждодневным самочувствием, и уже ничего не оставалось, как говорить им, что всё в порядке.

Китнисс наклоняется чуть ближе и вновь одаривает меня хмурым взглядом.

– Пит,– тихо и слегка осуждающе зовёт девушка. Её голос кажется мне вымученным и беспокойным.– Ты что опять всю ночь не спал?

Отвожу глаза в сторону, грустно улыбаясь своей же наивности и наблюдательности собеседницы. Ей это не меньше знакомо, уж точно.

– Не мучай себя.

– И это говоришь мне ты?– я оборачиваюсь с презрительной ухмылкой.

Китнисс собирается сказать что-то ещё, но после моих слов, поджимает губы, превращая их в тонкую линию.

Идиот. Что я только делаю? Она старается для меня; хочет помочь. А взамен получает только расстройство.

– Так, ну, всё. Кажется мне пора,– в такт моим мыслям, бормочет Китнисс, поспешно поднимаясь с места.

– Нет, стой!– прошу я, ухватив её за руку. Времени на то, чтобы собраться с мыслями – уже нет.

– Китнисс,– неуверенно зову я, но она не отзывается, всё так же упорно цепляясь взглядом за входную дверь.– Прости я, правда, не хотел…

На секунду заминаюсь, чувствуя, что скрываться под равнодушием со спокойствием и дальше, больше не смогу.

– Не хотел грубить. В последнее время такое часто случается против воли. Слишком много сейчас происходит вокруг. Думаешь, так легко заснуть и не проснуться, только после того, как видишь смерти близких?

Китнисс поднимает на меня глаза, и теперь они уже не кажутся мудрыми и светлыми. Выцветшие и потухшие – уставшие от такой жизни.

– Я понимаю,– тихо отзывается девушка. Впервые я начинаю чувствовать к ней невероятную душевную близость. С какой-то стороны схожую, а с какой-то и разную одновременно. Ей советуют – забыть прошлое; мне – вспомнить.

Наши пальцы сплетаются. Так просто. Так естественно. Ободряюще сжимаю её хрупкую ладонь, и от этого становится чуточку легче.

– Ладно,– говорит Китнисс, глядя то ли мне в глаза, то ли на синеватые тени – свидетельство недосыпа под ними.– Раз заснуть уже не удастся, то давай на кухню.

***

Испуганно вздрагиваю, из-за чего карандаш рисует неровную линию, когда по тихому пустующему дому разносится неожиданный телефонный звонок.

Откладываю блокнот с очередным незаконченным рисунком в сторону, и с готовностью поднимаю трубку.

– Да доктор Аврелий?

С самого ухода Китнисс я только и делал, что продумывал трудный предстоящий разговор, поэтому сейчас мысленно заставляю себя успокоиться.

– Пит!– Вместо привычного мягкого голоса Аврелия доносится высокий и нежный женский, который в Капитолии я также слышал каждый день.

– Энни?– оторопело переспрашиваю я.

– Ох, Боже, Пит, я так рада, что, наконец, смогла до тебя дозвониться. У нас в четвёртом до сих пор какие-то проблемы со связью, представляешь?

До потери речи непривычно разговаривать по телефону ещё с кем-то кроме доктора, именно поэтому я не сразу понимаю, что должен ответить.

– Я… Тоже очень рад слышать тебя.

– Всё хорошо? Доктор говорил – ты идёшь на поправку.– Ну, думаю, после сегодняшнего разговора он должен сменить свою точку зрения.

– Да, всё отлично. Как ты?

– У меня всё по-старому. Но, дома гораздо лучше, чем в Капитолии. Миссис Эвердин обо мне заботится. Да и доктор часто звонит…

– Постой, что?– Я торопливо переспрашиваю, рассчитывая на то, что случайным образом ослышался.

– Вообще Аврелий звонит мне раз-другой. А тебе разве нет?

– Китнисс. Ты говорила про её мать?– терпеливо повторяю свой вопрос.

– Ну, да. Она сейчас работает в четвёртом, в местной клинике, и временно живёт со мной. Миссис Эвердин замечательная – столько всего для меня делает!

Замечательная? Я бы не стал называть эту женщину замечательной, после того, как она бросила свою оставшуюся единственную дочь в нездоровом состоянии одну, рассчитывая на удачный случай.

Злость вспыхивает внутри и так же быстро затихает, когда я понимаю, что она пусть какая, но мать девушки, о которой я беспокоюсь сейчас.

– Да, Китнисс говорила мне, что миссис Эвердин теперь живёт в четвёртом.

– Вы общаетесь?– одновременно и воодушевлённо и недоверчиво спрашивает Энни.

Понимаю, что не хочу рассказывать никому о том, что вновь могу общаться с Китнисс. Это как маленькая тайна – единственное, что связывает нас, помимо моих приступов.

– Кхм, так, слышал краем уха,– отвечаю уклончиво.

– Кстати, ты не знаешь, что у Китнисс с телефоном?– Улыбаюсь, вспоминая то, что всегда отвечает на это Китнисс: «Мой дом. Мои связи. Моё спокойствие».

– Понятия не имею.

– Миссис Эвердин давно хотела поговорить с ней…– Хотела – приехала бы уже давно, как минимум.

– Она думает, что Китнисс также лучше будет в четвёртом. Сама женщина расцветает на глазах, представляешь?

Я обомлел. «Китнисс также лучше будет в четвёртом». Конечно, лучше. Как же иначе? Я и сам с этим согласен. Тогда почему от одной такой мысли в душе у меня начинает болезненно расширяться старая рана потерь, которая образовалась уже довольно давно, но сейчас здесь, в двенадцатом, на какое-то время смогла забыться?

– Наверное,– сквозь зубы, произношу я.

Помимо голоса Энни на другом конце провода приглушённо слышится другой и такой же смутно знакомый женский.

– Прости, Пит. Мне пора. Я ведь могу тебе звонить, правда?– поспешно спрашивает девушка.

– Конечно. В любое время.

– Ну, тогда до скорого.

В трубке слышится молчание, а затем нудные гудки. Неторопливо кладу телефон на место и только после этого говорю своё «до скоро».

***

– Можно мне?

Откладываю старый альбом с фотографиями в сторону и неуверенно тяну руку к книге, над которой сейчас вовсю работает Китнисс, аккуратно выписывая что-то под очередным портретом.

– Книгу?– девушка непонимающе хмурится, попутно глядя на меня исподлобья.

В ожидании киваю.

Китнисс выпрямляется, откладывает ручку в сторону и ещё раз переводит взгляд с меня на альбом, прежде чем согласиться.

– Зачем она тебе?

Кладу тяжёлый том к себе на колени и раскрываю на ближайшей пустой странице.

Девушка в ожидании ответа, а я неторопливо беру в руки карандаш и прежде чем начать рисовать, мысленно представляю себе образ Энни.

– Хочу кое-что попробовать,– просто отвечаю я, проводя первые линии.

– Ты рисуешь?– удивлённо спрашивает она.

– Пытаюсь.

Я улыбаюсь ей, чуть приподнимая уголки губ. Она тоже улыбается. Ободряюще; по особенному. Иногда мне и вправду кажется, что она дарит эту улыбку только для меня.

«Китнисс также лучше будет в четвёртом».

Встряхиваю головой, прогоняя ненужные мысли прочь. Поспешно отворачиваюсь и продолжаю рисовать с мыслью теперь уже не об образе Энни, а о том, что каждый день, проведённый с Китнисс может быть последним.

***

– Ну, у меня есть небольшая идея на этот счёт,– неуверенно подаёт голос Хеймитч, относительно темы «планы на ближайшее будущее». За время нашего вечернего, семейного, если его можно так назвать, ужина, он тщательно отмалчивался, внимательно глядя на меня. А я в свою очередь упрямо цеплялся взглядом за тарелку и поверхностно теребил вилкой её содержимое. Китнисс не раз замечала мою скованность и неловкость, но предпочитала отложить все вопросы на вечер.

– Я думал завести гусей,– беспечно отзывается ментор.

Я удивлённо вздёргиваю брови, и поднимаю глаза. Китнисс, поперхнувшись, начинает кашлять, и я придвигаю к ней стакан с водой, к которому также даже не притронулся.

– Гусей?– Надеюсь, что он услышит сомнение в моём голосе. Хеймитч кивает и закатывает глаза.

– Да, Пит, гусей. Знаешь, птички такие с клювами, белыми перьями и чёрными глазищами…

– Я знаю, кто такие гуси.– Поднимаю обе руки вверх и качаю головой.

– Так вот я хочу их выращивать,– деловито объявляет ментор, скрещивая руки на груди и откидываясь на спинку стула.

Мы с Китнисс переглядываемся. В её серых глазах я вижу прямое отражение своего недоверия.

Хеймитч, завидев наше смятение, пускается в объяснение.

– Я много думал об этом. На крайний случай они сами смогут о себе позаботиться.Крупные птицы – можно использовать их перья, мясо, а ещё они будут будить меня, если кто-то решит зайти. Хорошая штука.

– Птицы – не штука,– поправляет Китнисс, в точности повторяя позу, в которой сидит ментор.

– Да без разницы,– отмахивается тот.

Сей в это время с улыбкой следила за нашим разговором и, глядя на неё, спокойную я невольно тоже начинаю улыбаться.

– Твоё дело, Хеймитч. Мы не против,– ободряюще говорит она.

– Серьёзно?– недоверчиво переспрашивает мужчина, переводя взгляд на Салли. Она пожимает плечами, как бы говоря: «Почему бы и нет?»

– Я всё равно ещё подумаю на эту тему.

Китнисс кивает и делает очередной глоток воды.

– Думай подольше,– усмехаясь, советует она.

Всё как по-старому. Если Китнисс вновь пререкается с Хеймитчем, значит, к ней возвращаются прежние привычки. То, чего так сильно недоставало. А я и рад только.