Текст книги "Завтра (СИ)"

Автор книги: art deco out on the floor

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

– Посмотри на меня!

Девушка словно не слышит. Кошмар настолько поглотил Китнисс, что она просто не слышит меня. Уже не может отличить реальность ото сна. Глаза плотно зажмурены, а по щекам текут слёзы. Эгоист, думал, что вскоре она сама со всем справится! Посмотри, к чему это привело? У меня просто нет времени отвлекаться на то, что эти мысли впервые звучат от меня самого, а не от подсознательного голоса воспоминаний.

– Пожалуйста,– шепчу я, присаживаясь рядом с Китнисс. Легонько дотрагиваюсь рукой до её щеки. Она горячая. Не как обычно, а, чересчур раскалённая и сухая. Либо у меня так замёрзли пальцы, либо Китнисс однозначно нездоровится. Скорее всего, первое, так как я сам только что в одной футболке нёсся по зимней улице.

Девушка вздрагивает от прикосновения моих пальцев, однако глаза не открывает. Только жадно хватает ртом воздух и хмурится, словно пытается осознать, что происходит.

Как только крик прекращается, в комнате повисает непривычная тишина, которую нарушает только прерывистое дыхание Китнисс. Девушка ещё какое-то время лежит, не двигаясь, а потом ресницы её дрожат и взлетают вверх. Серые глаза испуганно озираются по сторонам, словно выискивают что-то нереальное. Когда они замечают меня, то расширяются ещё пуще прежнего. Девушка недоверчиво моргает пару раз, приподнимается на локтях и задумчиво вглядывается.

– Ты пришёл,– риторически поизносит она. Внутри всё сжимается – я снова могу слышать её голос. Не крик, а нотки спокойного разговора, пусть и немного охрипшие.

– Прости, что разбудила,– виновато произносит она, видимо не до конца осознавая, чем вызвано моё молчание. Я мимолётом качаю головой, как бы говоря: «Да, пустяки. Можно подумать впервые». Девушка чуть приподнимает уголки губ, но от меня не скрывается – улыбка у неё вымученная и усталая. Сейчас я, как никогда, понимаю каково ей. Поджав губы, Китнисс отводит глаза в сторону и еле слышно прерывисто выдыхает. Она тщательно пытается скрыть горечь и страх, как осадок после кошмара, но во взгляде всё это видно как на ладони.

– Расскажешь, что там было?– спрашиваю, внезапно даже для самого себя. Китнисс ёрзает и совсем садится на месте.

– Сон не из приятных,– бормочет она, нервно теребя пальцами край простыни.

– Расскажешь – станет легче,– уверенно отвечаю я. Девушка колеблется ещё какое-то время. Трясущейся рукой откидывает со лба волосы, тяжело вздыхает и, наконец, смотрит на меня. Во взгляде столько мольбы, столько горечи, что я уже успеваю пожалеть о своей просьбе.

– Прим,– на выдохе произносит она, прикрывает глаза.– Мне снится моя сестра. Мне снятся Финник, Катон, Мегз, Боггс… Каждую ночь, Пит. Мне снится смерть.– Последнее слова девушка произносит с таким отвращением, что меня самого невольно передёргивает.– А я ничего не могу сделать,– шепчет Китнисс, прикрывая глаза. Я молча ловлю каждое её слово, и про себя удивляюсь схожести наших кошмаров. Я против воли прикасаюсь к её коже, причиняю боль и ничего не могу сделать. Как и она. Как и мы оба. На какую-то долю секунды во мне зарождается понимание. Словно сейчас, всего в метре от меня находится единственный и последний родной человек. Такой же сломленный, подавленный и морально убитый прошлым.

Монстр внутри начинает обеспокоенно ёрзать, тем самым напоминая о своё присутствие. Возвращая себя.

Душа снова наполняется привычным холодом, и я собираюсь сказать привычные и непримечательные слова утешения, как в тот же момент на первом этаже раздаётся отчётливый стук в дверь, после чего шум. В дом кто-то входит. Китнисс испуганно распахивает глаза. Первым делом обеспокоенно смотрит на меня.

– Это Салли,– лепечет она, обращаясь то ли ко мне, то ли к самой себе – не понятно. Девушка ловко откидывает одеяло и опускает ноги на пол. При виде её такой: в одной лишь лёгкой ночной рубашке, меня бросает в дрожь, а по коже пробегает еле ощутимый озноб. Пусть кожа у девушки пока ещё в небольших грубых шрамах, но она постепенно приобретает нормальный вид. Становится точь-в-точь копией из моего сна. Поспешно отвожу глаза и поджимаю губы.

– Спустишься к ней, пока я буду здесь?– обычным тоном спрашивает Китнисс. Лихорадочно киваю и, сцепив руки, почти вылетаю из комнаты.

Видимо, Салли уже успела открыть окна. На лестнице и в прихожей стало заметно светлее, поэтому я без труда добираюсь до первого этажа.

Чайник тихо шумит на огне, и отчётливо слышится звук брякающих кухонных приборов. Значит, Сей, как обычно, хлопочет в столовой.

– Доброе утро, Китнисс,– по привычке здоровается она, даже не отрываясь от сервировки стола. Я молчу, останавливаясь в проходе. Женщина что-то бормочет себе под нос, потом хмурится и, поднимает на меня глаза. Салли уже хочет что-то сказать, но потом слегка ошарашенно прикрывает рот, и кладёт очередной прибор на стол.

– Я не встретила тебя утром. Значит, правильно подумала,– задумчиво произносит она.

– Доброе утро,– приветствую я.– Китнисс сейчас спустится.

– Я уже здесь,– доносится её голос из-за спины. Не успеваю я и слова сказать, как девушка уже влетает в кухню, не нарочно задевая меня рукой. Но даже этого не спланированного действия достаточно для того, чтобы по телу пробежала лёгкая дрожь, а пустота внутри, пусть и на долю секунды, но заполнилась теплом. Она рядом, живая, спокойная и такая реальная, стоит передо мной.

А потом вдруг раз – и всего этого как будто бы не было. Привычный холод, как успокоительное. Защитный рефлекс от ненужной боли. Её и так уже достаточно хватило в моей жизни. Словно что-то щёлкает в мозгу, и я мгновенно возвращаюсь к своей нынешней жизни. От красочных и ярких обрывков, к серой реальности.

– Заходи, Пит,– торопит Сальная Сей, и я запоздало осознаю, что она уже ставит лишнюю третью чашку на стол.

– Нет-нет,– поспешно говорю я. Китнисс лениво усаживается за стол и, подперев подбородок рукой, переводит на меня взгляд. Лицо у неё, как и в моём сне, спокойное, умиротворённое и не выражает никаких эмоций, но глаза… Как два тлеющих уголька теперь загораются и с такой горечью и тоской, кажется, прожигают меня насквозь.

Я бы так и стоял в дверях, парализованный её пристальным взглядом, если бы не Салли.

– Да, я помню, Хеймитч просил зайти к нему,– говорит она. Женщина наливает чай Китнисс и в это время исподлобья наблюдает за мной, как бы говоря: «Ну, что ты стоишь? Я не просто так говорю это! Думаешь, враньё доставляет такое удовольствие?» Отрывисто киваю и снова смотрю на Китнисс, но теперь уже более уверенно. «Извинись. Попрощайся и уйди!» «Извини. Попрощайся и уйди!»

– Я зайду ближе к вечеру, хорошо?– Поражённый, вцепляюсь пальцами в дверной косяк, да так, что аж костяшки пальцев начинают белеть. Я не говорил этого. Не собирался. Хотел, но даже в мыслях не признавался. Что со мной происходит?

Китнисс внимательно наблюдает за мной, словно выискивает любой повод для подозрения. Как будто чувствует, что что-то не так.

– Хорошо,– в конце концов, хрипловато отвечает она, после чего сдаётся и вновь отводит глаза в сторону.

***

Ни к какому Хеймитчу я, естественно, не иду. Как только оказываюсь дома, запираю дверь и, тут же взбегаю вверх по лестнице, к себе в комнату, готовясь к очередному приступу. То, что со мной происходило пару минут назад в соседнем доме, к другому привести и не может. Не спланированные слова. Я и не думал что говорил. Не контролировал себя, при этом, вроде бы, не сделал ничего плохого.

«Не сделал ничего плохого?!»

Монстр внутри меня негодует. Он как будто слабеет. Голос затихает и уступает место чему-то другому. Привычному, но, в то же время, запретному, неизвестному и затуманенному. И я не знаю, чего стоит придерживаться. Мои мысли, мои вспоминания, но сам я затерялся где-то среди этого бардака.

С шумом захлопываю дверь спальни, и прислоняюсь спиной к стене, прикрыв глаза. Дыхание сбито от бега, а сердце работает как заведённое, не позволяя спокойно вздохнуть.

Лихорадочно рыскаю в голове в поисках советов, которые давал мне доктор, в предотвращении приступов. Не успеваю даже глаза распахнуть, как уже срываюсь с места в поисках карандаша, или любого другого пишущего предмета. Нарисовать. В лечебнице мне советовали делать именно это. Выводишь на бумагу то, что тебя гложет в мыслях. Но в Капитолии я даже думать об этом не хотел. В приступах чаще всего присутствовала она, и я придерживался тактики: «Чем меньше буду думать о Китнисс и видеться с ней, тем быстрее они уйдут!» Прав был, однако…

Лихорадочно нашариваю карандаш и начинаю изображать всё то, что уже предостерегающе начинает проявляться в мыслях. Рисую прямо на стене, не жалея обои. На обычном листе места бы просто-напросто не хватило.

Я очень редко рисовал карандашом, да и вообще в последнее время почти не брался за различные этюды. Рука сначала неуверенными и дрожащими движениями рисует первые очертания, а потом с каждым разом всё ровнее и ровнее. Точнее и точнее. Изображаю иллюстрации на стенах, и они тут же исчезают из мыслей, оставляя на своём месте пустоту. Освобождают голову и позволяют думать самому.

Даже когда приступ заканчивается, я не тороплюсь прекращать рисовать вместе с ним. Карандашом, вычерчиваю серые, как и моя жизнь, линии новых и новых иллюстраций, какие только могу вспомнить. Только когда стена заканчивается, и я натыкаюсь на свои же, ранее изображённые, рисунки, ошарашенно отступаю на шаг назад. В хлам истёртый карандаш сам выпадет из руки, и я только сейчас осознаю, что сделал. Проделанную работу тоже можно назвать своеобразным приступом. Я не осознавал, что делал, но это помогло. Благо лучше видеть кошмары на стенах, чем круглосуточно у себя в голове. Теперь так и будет – лучше.

========== 12. ==========

Спокойствие – это умение сохранять ясность ума и трезвость рассудка при любых внешних обстоятельствах.

В нерешительности стою на пороге её дома.

Снег, наконец-то, перестаёт выпадать и теперь белым пушистым одеялом лежит на земле, блестя на свете, льющемся из окон. Вечер только-только наступает в Дистрикте, а темнеет уже значительно раньше.

Тяжело вздыхаю и снова перевожу взгляд на дверь. После дневного приступа мне особенно трудно сейчас просто, как ни в чём не бывало, зайти к ней в дом. Но ведь я обещал. И Китнисс согласилась.

Делаю несколько коротких стуков в дверь, прежде чем внутренний голос успевает возразить, и отчего-то облегчённо выдыхаю. С души, словно, часть груза сваливается, но оставшаяся половина всё так же продолжает давить. Успеваю отойти всего на пару шагов назад, прежде чем дверь открывается и на пороге появляется Китнисс. На ней уже не заношенная ночная рубашка, а свитер мягкого персикового цвета и обычные брюки. Влажные волосы завиваются и кажутся темнее обычного. Они, не расчёсанными локонами, ложатся Китнисс на плечи, оставляя мокрые следы на одежде. Кожа у девушки нежно-розовая, на морозе становится ещё румянее.

– Привет,– смущённо Китнисс, чуть приподнимая уголки губ в подобие улыбки.– Заходи.– Она отходит в сторону, позволяя мне пройти. Девушка непринуждённо машет рукой в сторону гостиной, и я успеваю заметить, что в ладони она держит щётку для волос.

Я ещё ни разу не был в её доме без причины. Не заходил просто так. И сейчас очень непривычно находиться здесь. Чувствовать и вспоминать о хозяйке дома по каждой мелочи: раскрытая книга на столике, кофта на спинке стула, чуть завядшие цветы на подоконнике…

– Чай будешь?– спрашивает Китнисс, отвлекая меня от мыслей. Не успеваю даже ответить, как она уже идёт в кухню, мимоходом кинув расчёску в гостиной. Девушка быстро откидывает волосы за спину, на ходу поправляя свитер. Я внимательно наблюдаю за Китнисс, и её движения кажутся мне несколько скованными, поспешными, необдуманными. Видимо, я слегка застал хозяйку дома врасплох своим приходом, да ещё теперь так пристально на неё кошусь. Поспешно отвожу взгляд в сторону, но тут натыкаюсь глазами ещё на очень интересную вещь.

– Неужели я так плохо готовлю?– Губы трогает лёгкая улыбка, и я тянусь рукой к паре печенья, лежащем на столе. Я отчётливо помню, как передавал точь-в-точь такое же Сей около недели назад.

– Нет!– отрывисто восклицает Китнисс, отчего я тут же отдёргиваю руку. Девушка виновато закусывает губу, а на щеках появляется еле заметный румянец.– Нет,– повторяет она, присаживаясь на край стола, недалеко от моего места.– Всё отлично. И дело не в тебе… Я. Просто.– Китнисс то и дело запинается, а потом вновь начинает взволнованно откидывать волосы за спину, хотя они уже и так лежали вполне нормально.

– Можешь не говорить,– советую я, хотя сам до невозможности хочу узнать правду. Девушка прерывисто вздыхает, затем поднимается с места и неторопливо идёт к шкафу.

– Дело не в тебе, а… Во мне.– Пусть она и стоит ко мне спиной, но даже по голосу не трудно представить выражение её лица. Растерянность, испуг и смущение с примесью извинения. Дверцы буфета с лёгким скрипом открываются, и Китнисс одной рукой берёт с полки сразу две чашки.– Это как память, понимаешь?– Она оборачивается ко мне через плечо и в серых глазах теплится надежда.

Хмурюсь и рассеянно качаю головой. Я, правда, хочу понять и осознать, что девушка имеет в виду, но при этом не хочу лгать.

Китнисс задумывается, поджимает губы и снова отворачивается. Она, как и я, не знает, стоит ли говорить правду. Можно ли доверять человеку, которого уже с горечью похоронил в памяти?

– Я живу прошлым,– неуверенно говорит девушка и свободной рукой начинает доставать из шкафа что-то ещё.– У меня нет настоящего, как и нет будущего. Есть только прошлое и воспоминания. Порой они даже краше,– с презрительной усмешкой, замечает Китнисс. Боком она захлопывает дверцу шкафа и подходит к столу, чтобы осторожно разложить всё, что смогла взять.– И если есть хоть что-то напоминающее об этом прошлом,– девушка упирается ладонями в деревянную поверхность и еле заметно кивает подбородком в сторону небольшой тарелки с печеньем.– Приходится цепляться как за спасательный круг,– Китнисс вновь переводит на меня свои горящие серые глаза, как вдруг внезапно вся её уверенность рассеивается. Девушка откидывается назад, перестаёт облокачиваться о стол, и опять начинает теребить спутанные тёмные волосы.– Ведь ты никогда не можешь знать наверняка, снизойдёт ли такая благодать завтра, послезавтра, или после послезавтра…– бормочет она, обращаясь уже к самой себе.

***

Мы располагаемся у неё в гостиной. Я сижу почти на самом краю дивана так, что жёсткий подлокотник больно впивается в бок, под рёбра. То и дело наши локти ненароком соприкасаются, отчего я тут же теряюсь и незаметно придвигаюсь ближе к краю. Мне кажется, что каждым, пусть и случайным, прикосновением я причиняю Китнисс только боль. Хотя, может и не стоит судить по себе…

Девушку близость, как раз, не пугает. Она смело, но всё ещё скованно от непривычности, сидит рядом, крепко обхватив чашку с горячим чаем. Мне нравится наблюдать за ней; слушать, что говорит. Чуть сгорбившись, девушка сидит, прижав колени к груди, и устремив сосредоточенный взгляд в неизвестном направлении. Волосы завились от влажности и теперь волнами ложатся на плечи. Она так и не расчесала их.

За вечер я понимаю, что Китнисс не любит раскидываться словами по пустякам. Или, как я, стала не любить. Мы не так-то много общаемся, но это молчание не внушает неловкости. Напротив, я даже благодарен девушке за то, что она не отчитывает меня за то, что почти всё это время бесстыдно наблюдаю за ней, словно вижу впервые. Однако когда перехватываю на себе взгляд серых глаз, тут же отворачиваюсь, с предельным интересом изучая бежевую обивку дивана на подлокотнике.

Иногда Китнисс всё-таки рассказывает мне что-нибудь. У неё не очень-то, получается, согласовывать мысли с речью, и из-за этого девушка часто запинается, чем вызывает у меня только смутные воспоминания.

Китнисс возобновляет в памяти так называемую игру, которую мы использовали в тринадцатом. Мне не хочется ворошить прошлое, но ещё больше не хочется, не знать его совсем.

– Квартальная Бойня была спланирована специально, правда или ложь?

– Правда,– не задумываясь, тут же отвечает девушка.

– Ты знала о том, что скрывал Хеймитч перед теми играми, правда или ложь?

– Ложь,– холодно произносит девушка, крепче сжимая чашку в руках. Она всеми силами старается показаться спокойной, но глаза… Нет, я знаю, что они серые. Я видел их раньше. Но именно сейчас они меняются – становятся ещё необычнее. Они кажутся огромными и неестественно серыми – с электрическим отсветом, словно молния во время урагана. Девушка злится. Сердится из-за прошлого. Теперь я знаю, как это выглядит.

– Поняла только в тринадцатом, правда или ложь?

– Правда.– Я замолкаю, и задумчиво хмурюсь.

– Тогда, если знала, что победителем станет только один, почему выбрала меня?

Китнисс стремительно переводит взгляд горящих глаз, и ещё пару секунд оценивающе наблюдает, словно раздумывает, смогу ли я воспринять информацию.

– Игра называется «Правда или ложь»,– только и отвечает девушка.

– Я знаю. Но раз уж сегодня такой вечер…

Китнисс снова отворачивается, закусывает нижнюю губу и хмурится. Почему она не может сказать правду? Мои поступки, мой немалый вырванный кусок жизни детально помнит Китнисс, а не я! Это ведь несправедливо. Так почему сейчас девушка молчит?

«Не доверяет»,– насмешливо отвечает голос.

«А я ведь говорил…»

Я в ужасе раскрываю рот с целью сказать, достучаться, закричать Китнисс, чтобы бежала прочь отсюда. Подальше от меня.

Но голос вместе с разум уже не в моей власти, как это бывало обычно. Во время приступов.

Побороть волну раздражения – нет сил. Я ничего не могу поделать с собой. Всё вокруг, включая её, уже кажется чужим и враждебным.

Пытаясь зацепиться хотя бы за малейшую крупицу реальности, я крепче сжимаю кружку с горячим чаем так, что кожу начинает покалывать от ожогов. На долю секунды это помогает. Ложные картинки пропадают вместе с алым отблеском, и я вижу реальную Китнисс, которая всё так же сидит, задумчиво глядя в сторону и обдумывая ответ.

«Повернись! Заметь меня! Скорее! Беги!»

Пока есть время надо достучаться до неё. Мысленно я надрываюсь криками, в реальности – не мог сказать ни слова.

Мгновение, и я снова там – у себя, среди ложной подлинности.

Глаза начинает застилать знакомый глянец. Неестественный оттенок жизни.

– У-уходи,– шиплю я, чудесным образом всё ещё как-то балансируя между нездоровой фантазией приступа и реальностью.

Хочу, чтобы она обернулась, посмотрела в мою сторону, увидела и неслась прочь из своего дома. Главное – вдали от меня. Главное – не рядом. И когда желание становится почти нестерпимым, девушка, наконец, оборачивается. Но вместо ее доброго и слегка задумчивого лица, я вижу морду переродка. На месте улыбки, от которой раньше в груди сладостно замирало сердце – оскал длинных острых зубов, с которых капает кровь. Только стальные серые глаза подтверждают, что это на самом деле Китнисс. Но даже тут я нахожу что-то враждебное. Стоит погрузиться в тучи серых облаков – зрачков, как я вижу в них только смерть и своё перепуганное отражение. Убила отца, убила мать, убила братьев, друзей… Я словно в подробностях вижу, как она, по выдуманному списку, изрядно совершает эти убийства. Вокруг неё столько жертв и я, по иронии судьбы, должен оказаться следующей. Только она не собирается меня убивать, а умиротворённо, как это бывало во снах, спокойно прожигает смертоносным взглядом, заставляя вновь и вновь видеть тех, кого я потерял навсегда по вине той, которую когда-то мог любить.

Как я ненавижу её, как хочу дотянуться до её шеи, задушить, изрезать на куски, сжечь. Всё что угодно, чтобы причинить ей такую же боль какую испытываю сам. Отомстить за всё, что она сделала с моей жизнью, с жизнью моей семьи, моих друзей. Они все мертвы из-за неё, превратились в пепел, в дым, и я больше никогда их не увижу. А она живёт.

Перед затуманенным взглядом пульсируют красные строки «Убить, убить, убить».

Я стремительно придвигаюсь к ней, готовый раз и навсегда покончить с этой несправедливостью!

«Что ты делаешь!?»– исступлённый крик отдаётся во всех, даже самых отдалённых уголках разума.

Я болезненно хватаюсь за голову и откидываюсь назад. Подлокотник от дивана снова впивается в бок, и я мучительно, на долю секунды, осознаю, где нахожусь. Её силуэт то неясно размывается, то проявляется вновь, как кадры из фильмов на старых кассетах.

На опущенных веках пляшут алые пятна, дающие знать, что приступ ещё не закончен. Это как своеобразная передышка. Я не осмеливаюсь распахнуть глаза. Отстранённо и нездорово раскачиваюсь взад вперёд, зарыв лицо в ладонях.

«Я чуть её не убил! Чуть не убил ЕЁ!»

«Но ведь не убил же».

Внутренний голос явно доволен такому исходу событий. Как не странно, но облегчение от него, перетекает и в меня.

«Проваливай из моей головы!»

«Как же. Избегаешь самого себя?»

Я судорожно вздыхаю. Если слышу голос – значит, приступ на время отступил.

Но в то же время, сквозь густую пелену сознания, до меня долетает ещё один голос. Такой тихий, слабый и знакомый…

Разум постепенно выбирается из пут приступа и ко мне возвращаются реальные ощущения и эмоции. Я с опаской открываю глаза, и сквозь стиснутые зубы, облегчённо выдыхаю. Она успела убежать. Быстро схватила, и я испытываю невероятное облегчение от этого.

– Пит! Пит, пожалуйста, вернись ко мне! Посмотри на меня!– Я ещё крепче сжимаю голову руками.– Прости меня.

Почему она не ушла? Разве я прошу много? Лучше бы накричала, прогнала вон, но не находилась рядом. Даже её шёпот кажется криком. Тонкие нежные руки крепко обвивают меня за плечи, надёжно цепляются за шею, не уступая место очередному приступу.

Мы так и сидим – неотступно держась друг за друга, словно это и есть последняя надежда на спасение. В тишине и непривычном покое.

Поэтому, когда Китнисс начинает говорить, я невольно вздрагиваю.

– Часто?– тихо спрашивает она, всё ещё сидя за моей спиной, на жёстком подлокотнике дивана.

Я отодвигаюсь от девушки так, чтобы она могла занять моё место, а потом отрывисто киваю. Руки Китнисс больше не обвивают меня за шею, отчего становится несколько непривычно, и я снова начинаю беспокоиться и нервничать. И мне придётся занести ещё один пункт в свой мысленный список – её прикосновения успокаивали меня.

Китнисс кивает, молча устремив глаза в пол. Её явно расстроил такой ответ и из-за этого я начинаю чувствовать себя виноватым.

– Но раньше, в Капитолии, было больше. Сейчас приступы изменились. Они другие. Я просто вижу какие-то определённые отрывки из жизни и по кусочкам собираю их вместе. Доктор за этим и отправил меня в Двенадцатый – больше приступов – больше шансов на полноценные воспоминания.– Я с силой прикусываю язык, но не обращаю внимания на боль. Делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться. Наступит ли время, когда я смогу говорить то, что захочу и думать о том, о чём захочу сам? Не по чужой воле?

«Чужой воле?»– презрительно усмехается голос.

Я предпочитаю больше не обращать на него внимания и снова

поворачиваюсь к Китнисс. Она сидит, нахмурившись, и задумчиво наблюдает за мной.

– А сейчас приступ тоже был… другой?

Если бы. Я сам толком не понимаю, почему ко мне вновь вернулись старые приступы, никак не связанные с воспоминаниями.

– Можешь не отвечать,– тихо произносит Китнисс. Конечно, сама догадалась, что к чему. Потом девушка вдруг замирает, словно забыла сказать что-то важное.

– Значит, доктор думает, что ты можешь всё вспомнить?– переспрашивает она, с каким-то непонятным тоном в голосе.

Я пожимаю плечами.

– Но вряд ли,– по привычке сухо, отвечаю я.

– И для этого тебе нужны воспоминания.

Девушка, кажется, даже не расслышала моих слов. Подавшись вперёд, она нервно теребит локон тёмных волос и что-то серьёзно обдумывает. Кажется, что разговор о приступах можно считать оконченным.

На какое-то время в комнате снова воцаряется тишина. Китнисс глубоко погружена в свои мысли, и я не смею ей мешать.

– Как ты проводишь дни?– внезапно спрашивает она, всё ещё задумчиво глядя перед собой.

– Однообразно,– эхом отзываюсь я, как часто делал в лечебнице. Но сейчас этого недостаточно.– Пеку, навещаю Хеймитча, рисую… Иногда.

Пусть Китнисс и не смотрит на меня, но по тому, как девушка насторожена, видно, что она с предельным вниманием и интересом ловит каждое моё слово. Она узнаёт про мою жизнь. Я делюсь с ней этим.

– А ты?– робко спрашиваю я. Девушка, наконец, отрывает взгляд от противоположной стены и внезапно смотрит уже на меня. Китнисс выглядит одновременно спокойной, но неуверенной.

– Давай, я тебе потом расскажу об этом,– предлагает она, снова протягивая руку к волосам. Мои губы трогает лёгкая улыбка этому её, уже привычному, жесту.– Может завтра?– Но вся радость тут же исчезает и на лицо возвращается прежняя маска безразличия. Только сейчас скрываться под ней кажется гораздо сложнее.

Китнисс явно осмелела, раз сама меня приглашает. Непринуждённая и уверенная в себе, она всё так же спокойно наблюдает за мной, при этом нервно теребя кружку в руках.

Я раскрываю рот, чтобы ответить каким-нибудь вежливым отказом, и вновь его закрываю. И так несколько раз.

«В чём дело?»

Да в том-то и проблема, что я сам не знаю в чём дело и что со мной, в конце концов, происходит.

– Хорошо. Я зайду к тебе.– Уже представляю, каким перепуганным и нервным выгляжу в её глазах. Но я сказал «да». Сказал сам и при этом всё равно чему-то удивляюсь.

– Тогда до завтра,– Китнисс быстро допивает чай, улыбается и нехотя поднимается с дивана. Я встаю следом за девушкой, и мы молча доходим до входной двери. Она меня провожает. Дарит на прощание улыбку и не торопится уходить с крыльца до тех пор, пока я сам не скрываюсь уже в своём доме.

========== 13. ==========

Чувство вины – это ощущение беспокойства. Оно может быть вызвано разными способами, но всегда вызывает один и тот же симптом – сожаление о содеянном.

Тонкие руки, изящная шея и плечи, острые скулы. К этому всему я дорисовываю длинные тёмные волосы, такими, какими я запомнил их в этот раз. Не по чужим воспоминаниям из прошлого, а всего-навсего по вчерашнему дню. Хочу нарисовать её такой, какой вижу сам, но на этом останавливаюсь. Я боюсь изображать её лицо. Вместо невероятных серых глаз, нарисовать холодные стальные радужки вокруг непроглядных матовых зрачков. Улыбку заменить, на чудовищный оскал переродка.

Поспешно откладываю рисунок в сторону и подхожу к окну, чтобы сотый раз за день убедиться, горит ли в соседнем доме свет.

Отодвигаю штору и тут же отскакиваю на шаг назад. За стеклом из темноты на меня пристально и, тоже испуганно, смотрят два тёмно-золотых глаза.

Я смеюсь, впервые после приезда из Капитолия, и не без труда открываю примёрзшее окно, чтобы впустить Лютика в дом. Холодный воздух со всей силы врывается в дом, словно долго ожидал подходящего момента.

Кот, не задумываясь, бесшумно спрыгивает на пол, и отряхивается от снега.

Я вновь закрываю окно и присаживаюсь рядом с бродягой на корточки.

– Ты-то что здесь делаешь?

Кот внимательно наблюдает за мной, словно понимает о чём идёт разговор, но ответить не может.

– Китнисс будет волноваться,– осуждающе замечаю я. Лютик только хвостом машет. Не торопясь, он деловито проходит мимо меня, ближе к кухонному столу.

Я-то думал, что после… того, как погибла младшая сестра, Китнисс будет более снисходительно относиться к домашнему питомцу. По крайней мере, хотя бы будет впускать его в дом. Но, видимо, мало что изменилось.

– Ну, и что же мне теперь с тобой делать?– усмехаюсь, поднимаясь на ноги.

У меня самого никогда не было ни оного домашнего питомца, (несмотря на любовь к животным) поэтому я понятия не имею, как с ними обращаться.

Может быть, пристрастие котов к молоку – это только сказки, однако я всё равно наливаю в маленькое блюдечко белой жидкости, ставлю его на пол, и ухожу обратно в гостиную, на ходу почесав кота за ухом.

Кратковременная передышка, и снег снова без устали валит с неба большими хлопьями.

Через голову натягиваю привычный свитер и выбегаю на улицу, перескакивая пару ступенек крыльца. Дверь до конца не закрываю и на то есть две причины. Первая – окна в доме сейчас не отрыть из-за мороза, а без свежего воздуха сидеть взаперти тоже нет никакого желания. Вторая – Лютик, который в любой момент может преспокойно вернуться к своей хозяйке.

За домом, дохожу до сарая, без труда нахожу там снегоуборочную лопату и возвращаюсь обратно к крыльцу.

Если вовремя не расчищать заснеженную дорожку перед домом, то до весны можно с ней распрощаться.

А я и не против этого занятия. Всё-таки, стоит иногда выбираться из дома и заняться полезным делом.

После долгого пребывания в тёплом помещении, зимний ветер кажется мне по-особенному ледяным, но за работой, вскоре, я перестаю обращать на это внимания.

С физическим трудом, пусть на время, но забываю обо всех кошмарах, которые творятся вокруг. Освобождаю мысли от ненужных переживаний и просто отдаюсь делу, как это происходит во время рисования.

А как только прерываюсь, поднимаю голову и оглядываюсь, натыкаясь на тёмный этаж соседнего дома – с горечью всё осознаю.

Лютик уже сидит на ступенях крыльца, под крышей, чтобы спрятаться от снега. Золотистые глаза с, неприсущей животным, задумчивостью, пристально наблюдают за мной и ловят каждое движение.

Приставляю лопату к углу дома, прекрасно понимая, что через пару часов её и вид простынет, и захожу в дом всего на пару секунд, не обращая внимания на Лютика, который как тень засеменил следом.

Поверх свитера быстро накидываю куртку и тут же выхожу обратно на улицу, даже не погасив свет в гостиной. Всего-то нужно впустить кота в дом, а учитывая то, что двери в нём уже давно не заперты – это сделать будет легче лёгкого. На пороге останавливаюсь, чтобы подождать, пока кот не торопясь доковыляет следом. Сейчас он, видимо, уже никуда не торопится.

– Очень умно с твоей стороны,– усмехаюсь я, после чего пару раз стучу в дверь. Это время тянется для меня густой вязкой патокой, застывающей с каждой секундой, а потом и минутой, всё дольше и дольше. Так и не дожидаясь ответа, я бесшумно толкаю дверь от себя, и та податливо отворяется, словно только этого и ждала. Жестом подзываю Лютика войти внутрь, и тот послушно шествует мимо меня, внутрь дома. Всё.

«Развернись и уйди. Мало ли, почему она не смогла открыть дверь?»

Зажмуриваюсь, будто хочу вырваться из кошмара. Я открываю рот, собираясь дать ответ, но затем плотно сжимаю губы, позволяя монстру внутри действовать самостоятельно. Против воли закрываю дверь дома, разворачиваюсь и на ватных ногах иду обратно.