Текст книги "Две стороны одной монеты (СИ)"

Автор книги: Argo

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

– Очевидно, в этот момент меня и засекли. Так что… Везение – не совсем подходящее к этой ситуации слово. Мать была так напугана и зла, что решила отправить меня к психиатру, которого ей посоветовал кто-то. Как ты понял, это был Шоу…

– И ты согласился?

– Я чувствовал, что виноват перед ней. И решил, что не случится ничего страшного, если пару раз в неделю я буду ходить на чудодейственные сеансы. Доктор на них смог бы отдохнуть, а я почитать книгу или подготовиться к экзаменам. Я был наивным дураком…

– Ты попал под воздействие Эммы, когда встретился с Шоу? Поэтому не смог защититься? – Эрик подается вперед, ловя каждое слово.

– Нет. К тому моменту Эмма была уже слишком слаба, чтобы удержать контроль над другим телепатом. Она все еще могла поддерживать телепатический заслон, скрывающий мутантов и людей Шоу от чужих глаз. Он был не слишком прочный, но я ведь и не пытался сопротивляться ему, потому что не знал о нем.

Их беседа похожа на допрос, но Эрику нужно все знать.

– И долго она была в Церебро? – он чувствует отдаленный укол жалости к этой женщине, еще одной жертве больного психопата.

– Всего пару лет. У нее был потенциал, но Шоу не учел, что человеческий мозг, пусть и мозг телепата, не способен выдерживать такие нагрузки, которые дает Церебро. Ты… – Чарльз тяжело задышал, будто даже говорить об этом ему было невыносимо. – Твой разум как будто постоянно размазан по всей планете и вынужден каждую секунду анализировать происходящее, чужие разумы. При этом ты ощущаешь свое тело, тяжелое и прикованное к кровати, можешь двигаться, хоть и с трудом, видишь кого-то или что-то, с кем-то говоришь, если нужно. И постоянно плывешь в этом бесконечном анализе. Это как перебирать огромный мешок мелкой крупы, очень быстро и без возможности остановится хотя бы на секунду. Будто бы ты – это каждый житель планеты и никто конкретный одновременно. И тебе хочется все время собраться во что-то целостное, единое, но охват Церебро слишком огромен, чтобы это было возможно.

Он замолкает, чтобы вдохнуть. Его щеки красные, а пальцы судорожно сжимают покрывало. И Эрик понимает, что, скорее всего, Чарльз никому этого не рассказывал раньше. А если и говорил, то навряд ли кто-то из местных стариков или больных смог бы разделить с ним эти чувства.

Он встает с постели и наливает воды в стакан, чтобы дать Чарльзу.

– Спасибо.

Они молчат недолго. Чарльз успокаивает дыхание, чтобы продолжить. Его взгляд бесцельно блуждает по комнате, нервно перескакивая с одного безликого предмета на другой. Словно он и сейчас не может собрать себя воедино, теряясь в окружающем пространстве.

– В общем, Эмма сошла с ума. Не выдержала этого. Она и так продержалась слишком долго. Шоу искал ей замену, и я был просто находкой… – он крутит в пальцах стакан, рассматривая его прозрачное стекло.

– Эмма тоже была подростком?

Чарльз поднимает на него взгляд.

– Нет. Ей было около двадцати пяти, когда я оказался у Шоу. Он рассказал моей матери «правду». Что я опасный мутант, и он излечивает таких, как мы, от недуга… Я думал, что с помощью своей силы могу справиться с любым человеком, который попытается причинить вред мне или моей семье. Я был слишком наивен и поплатился за свою глупость… – Чарльз прикрывает глаза, и во всем его облике скользит сожаление, горьким пеплом оседающее на языке. – У него был чертов шлем из необычного сплава, защищавший его от моей телепатии. К тому времени, когда я понял, что имею дело не с каким-то психованным охотником за головами, а с тем, кто стоит у руля, было уже поздно…

Двенадцать лет поисков и убийств, бесполезного сопротивления, отчаяния только потому, что, будучи подростком, Чарльз оказался слишком самонадеян.

– Я слишком много возомнил о себе, забыл об осторожности и поплатился за это…

Он делает судорожный глоток воды из стакана.

– Ты был подростком, а Шоу – взрослым сукином сыном, который не гнушался использовать любые средства ради достижения своих целей. Я бы не стал возлагать вину на шестнадцатилетнего сопляка, не умеющего управлять своей силой.

– Но я умел, – Чарльз поднимает на него печальный взгляд и грустно улыбается, – но спасибо за поддержку, – он вздыхает тяжело и решает продолжить: – Ты прав, Шоу не смущали насилие и шантаж. У него было не так уж много времени. Эмма была на последнем издыхании. Церебро дышало на ладан, и его ученые в срочном порядке калибровали машину под нового подопытного. Я, как и ты, пытался сопротивляться, думал, что скорее умру, чем позволю Шоу использовать меня в своих планах.

– Он взял на мушку твою семью, не так ли?

– Как видишь, я еще жив. Шоу оказался хорошим психологом, не только врачом. Он знал, на что надавить, как манипулировать. Знал, что я попытаюсь сбежать и что у меня ничего не получится. Он ждал меня в доме, держа пистолет у виска моей плачущей матери. Мы жили… Моя семья была богата, матери в наследство достался большой дом, прислуга… Никого не осталось в живых. Он убил десять человек, и улыбался, держа на мушке мою мать.

– Я буду делать это снова, и снова, и снова, Чарльз. До тех пор, пока ты не усвоишь одну вещь. У тебя нет выбора, мой дорогой. Кровь этих людей уже на твоих руках. А ведь у каждого из них была семья, дети, может, даже внуки… – Шоу косится на старика-садовника, лежащего ничком в луже крови у дивана.

Мать не плачет, она только всхлипывает и невидяще смотрит куда-то мимо плеча Чарльза. По ее щекам стекает тушь, помада размазалась, и скулы идут красными пятнами.

Чарльз в ужасе смотрит на их гостиную. Белая мебель залита кровью, кровь на стенах, на торшере, течет по полу, подбираясь к его ботинкам. Он никогда не видел столько крови… И никогда в этом доме еще не было так тихо.

На Шоу шлем, и Чарльз слышит один единственный разум в особняке. Его матери. Он кричит, но его словно заело.

«Прости меня, Чарльз… Прости… Прости, Чарльз… Прости… Беги…»

– Не трогайте ее, прошу. Отпустите мою мать… Она ничего не сделала, – Чарльз не знает, что делать.

Сердце колотится где-то в горле. Он сбежал из-под стражи из психиатрической клиники, как только перестали действовать седативные препараты**, сдерживающие его телепатию. Добрался до дома, убедив таксиста, что он уже заплатил, хотя в кармане у него не было ни цента, а одет он был в больничную пижаму.

– О нет, Чарльз. Она сделала. Самый прекрасный подарок, который я только мог получить! Она привела тебя ко мне в клинику. Сама. Скажи: «Спасибо, мамочка»! – он смеется, тыча дулом пистолета ей в затылок.

Шерон начинает всхлипывать вслух, и Чарльз пытается успокоить ее разум, но сам слишком на взводе. Сила не слушается его.

– Я не стану помогать вам! Вы больны, доктор Шоу!

Он кричит это в сердцах, в отчаянии, чувствуя, как по лицу текут слезы.

– О нет, ты станешь. Твои работники были ценными членами общества, хорошими людьми, я полагаю, и приносили пользу твоей семье. Они были прекрасными представителями человеческого рода, но им пришлось умереть, Чарльз, потому что ты не мог сделать то, что тебя просят. Сидеть там, где тебе велели. А я всего лишь хочу, чтобы ты помог мне отыскать всех мутантов на этой маленькой планетке. Чтобы мы могли им помочь. Избавить их от этой болезни.

– Мутация не болезнь!

– Взрослым виднее, Чарли, – он цокает языком и качает головой, и Чарльз отстраненно думает о том, что Мойры нет в доме, и это хорошо. – Мы здесь не для того, чтобы обсуждать мутации. А для того, чтобы ты понял, мой мальчик. Что твой детский лепет никого не интересует в этой комнате.

Шоу прижимает дуло к виску Шерон, заставляя ее трястись от страха. Их взгляды с Чарльзом встречаются, и все, чего он хочет, – заставить мать забыть о происходящем здесь, сделать так, чтобы она не страдала, не боялась, не помнила…

– Сегодня я убил десять человек в этом доме. Ничто не помешает убить мне двадцать, тридцать, сотню, тысячу, чтобы ты понял, Чарльз. Если ты будешь вести себя плохо, твои знакомые, родные, все, с кем ты когда-либо встречался, будут умирать изо дня в день. И их смерть будет не столь быстрой и легкой. И каждая отнятая жизнь будет на твоей совести, Чарльз.

– А если я буду на вас работать, будут погибать мутанты? Сотни, тысячи! – он тяжело дышит и пытается потянуться телепатией куда-то за границы поместья, но они слишком далеко от города.

Никто не придет ему на помощь…

– Ну что ты. Умрут только те, кто не согласятся.

– Сотрудничать с вами?

– Всего лишь избавиться от своего недуга медицинским путем. Правительство разработало лекарство от мутаций. Проблема лишь в поиске больных, – Шоу берет Шерон за подбородок и поворачивает к себе лицом, чтобы заглянуть ей в глаза.

– И я должен вам поверить?! Вы только что убили всю мою прислугу и грозитесь убить сотни людей – и все ради помощи мутантам? – Чарльз скрещивает руки на груди, но это лишь для того, чтобы Шоу не видел, как трясутся от страха его пальцы.

– Твой сын – очень дерзкий мальчишка, женщина. Я должен его проучить, тебе не кажется?

– Пожалуйста… Отпустите его… – губы Шерон дрожат, но она выдавливает из себя эти слова, умоляюще смотря на Шоу.

«Нет, нет! Не говори ему ничего, мама! Он безумец, он не послушает тебя! Просто успокой свой разум. Ты не здесь, ты в своей спальне, отдыхаешь…»

– Этого не будет, дорогая. Никогда.

Звук выстрела такой громкий в тишине дома, что Чарльзу кажется, будто он оглох от взрыва. Он вздрагивает всем телом, смотря на то, как его мать падает на пол, зажимая рану на животе. Кровь течет по ее бежевой блузке, заливая юбку, ноги и лакированные туфли…

Чарльз смотрит на это, не в силах пошевелиться, сделать хоть шаг, броситься на помощь. Шерон не кричит и не стонет. Ее рот приоткрыт в немом крике, и все, что она может, – прижимать руки к животу, хватая воздух ртом.

– Смерть от пули в живот долгая и мучительная, Чарльз, – Шоу равнодушно смотрит на женщину у его ног. – Церебро почти готово. Мы едем туда. И если ты будешь паинькой, я вызову для твоей матери скорую. Возможно, она выживет. А если попытаешься что-нибудь выкинуть – наутро ее труп найдут в этом доме одиннадцатым.

Чарльз не может оторвать взгляда от лежащей на полу Шерон.

– Тебе все ясно?

Голос Шоу – жесткий и твердый – звучит прямо у него над ухом. Мужчина стоит рядом, и Чарльзу кажется, что он чувствует запах пороха от его пистолета. Он хочет рвануться к матери, побежать за аптечкой, схватить трубку телефонного аппарата, сделать что-нибудь. Но он не может пошевелиться.

«Скажи «да». Ты должен».

– Да.

Это не его слова. Он не мог такого сказать. Он должен сопротивляться!

Шоу смеется, довольный его ответом, и машет кому-то рукой. Чарльз не ощущает чужих разумов, но двое мужчин в форме хватают его за плечи и тащат прочь от истекающей кровью матери.

Он, кажется, пытается вырываться, тянет к ней руки. Но Шерон не видит и не слышит его. Она в шоке смотрит в потолок, перебирая пальцами рваную блузку.

– Ты просто сокровище, Чарльз. Ты поможешь мне сделать мир лучше.

«Ты поможешь, Чарльз…»

Чужой голос эхом звучит в голове, пока Чарльз механически переставляет ноги, чтобы залезть в машину. Тонкая игла впивается в его шею. Наркотик? Седативное? Он не знает. Все плывет в мареве и остается лишь женский голос в голове.

«Ты займешь мое место. Подчинишься Церебро. А потом найдешь того, кто спасет тебя из заточения. Чей разум сможет противостоять телепатии. Не сопротивляйся…»

– Мне жаль, что это случилось с твоей матерью, – Эрик понимает, что повторяет слова Чарльза. Но сейчас его собственные боль и страх достаточно сильны, чтобы он понимал чувства подростка, на глазах у которого стреляют в мать.

– Мне тоже… – взгляд Чарльза направлен в окно. – Она не выжила.

– Шоу не сдержал слово?

– Сдержал, но ее все равно не смогли спасти. Слишком много крови потеряла.

Они молчат, но Эрик вынужден спросить о том, что было дальше.

– После этого ты согласился помогать Шоу?

– Я не соглашался, друг мой… Они направили всю силу Церебро на это последнее телепатическое влияние Эммы. Как я уже сказал, она была слишком слаба, чтобы воздействовать на телепата вроде меня. Шоу сделал все, чтобы ослабить мои блоки. Я был так шокирован произошедшим, что не заметил, как она проникла в мой разум. Я очнулся, только оказавшись в здании Церебро, там, где у машины слепая зона. Оказалось, прошло двое суток с тех пор, как в мою мать стреляли. Шоу оставил меня в комнате, как и тебя, перед экраном, на котором была моя сестра. Мы с Мойрой двойняшки… – Чарльз смотрит на Эрика, и тот думает, что они не слишком-то похожи. – Мойра больше похожа на мать, а я на отца.

– Я единственный ребенок, – это звучит не к месту, но Эрику кажется, что эти воспоминания о семье – большой или не очень – последнее, что связывает их с внешним миром.

Чарльз выглядит слишком подавленным, и Эрик не знает, что сделать.

– Они взяли Мойру в плен, вырвали ее из колледжа, силой притащили в камеру. Мне дали понять еще раз, если я попробую выкинуть какой-то фокус, мою сестру будут калечить и мучить до тех пор, пока я не стану послушным. Я не мог этого позволить, но и участвовать в происходящем не хотел. А потом я увидел… Пока меня вели под конвоем мимо машины, я увидел стоящую возле нее делегацию. Вооруженные охранники в костюмах. С ними был президент нашей страны, и я успел уловить его мысли прежде, чем меня увели…

– Значит, это правда? Правительство поддерживает проект Шоу? – Эрик не то чтобы не поверил Шоу сразу, но Чарльз был живым доказательством того, что это действительно так. Прискорбно осознавать, что люди, которые должны заботиться о твоем благе, спонсируют геноцид…

– К сожалению… В тот момент я понял, что мне некуда бежать. Никто не защитит мою сестру от Шоу, если я попробую вырваться. Меня хорошо охраняли. Пока я был вне машины, у многих были шлемы и каски против телепатии. Я мог сопротивляться лишь физически. У меня не было шансов против вооруженных военных.

– Ты мог хотя бы попытаться, – Эрик не хочет, чтобы его слова звучали осуждающе, но они таковы. И он запоздало осознает, что сам лишь сутки назад без особой борьбы согласился помочь Шоу, пусть Чарльз и обещал ему план по спасению мира.

– О, я попытался, когда меня вернули обратно в клинику, пока перенастраивали Церебро. Именно тогда моя сестра лишилась ступни, – он задирает одеяло и демонстрирует Эрику заколотую штанину на правой ноге.

Эрика передергивает, пружины в матрасе слабо вибрируют, и в его голове звучит голос Чарльза:

«Именно в тот день я услышал тебя в кабинете Шоу…»

Их взгляды встречаются.

«Ты знал, что я?..»

«Нет», – даже телепатически Эрик слышит все то сожаление, что скрывается за одним этим словом.

Если бы в тот день Чарльз понял, что Эрик тот самый человек, возможно, он не провел бы все это время в Церебро… Плевать, что Эрик был ребенком. Он был не беспомощным малышом. Они бы что-нибудь придумали!

Эрик поджимает губы и кривится своим мыслям. Все это глупости. Они были двумя напуганными детьми, попавшими в лапы садиста-манипулятора. Они бы ничего не смогли.

– Я оказался в Церебро тогда, с надеждой, что смогу одолеть машину. Но этого никогда не случится.

«И я не могу упустить свой шанс в этот раз, Эрик. Только не теперь…»

Они смотрят друг другу в глаза, и Эрику хочется увидеть, наконец, настоящего Чарльза. Хочется посмотреть в глаза человека, который прошел через все это и не сломался, который все еще надеется остановить проект, захвативший весь мир.

«Этого не случится, Чарльз».

– Ты больше не один.

Мойра появляется на месте Чарльза, и Эрик выглядит раздосадованным. Женщина тоже не в восторге от того, что обнаружила себя в комнате человека, который намерен продлить ее пребывание здесь.

– Что-то надумал по поводу моего предложения? – ее голос холоден, и весь вид выражает отсутствие какой-либо надежды на положительный ответ со стороны Эрика.

Он бросает взгляд на экран. Сейчас мать дома, что-то делает у плиты. Мойра тоже смотрит на экран, но тут же отворачивается. Она знает, что их слушают, но ей, кажется, все равно.

– Прости, ты не в моем вкусе, – Эрик по-акульи улыбается, и женщина, вытаращив на него глаза, откатывается к выходу из комнаты.

– Ты в своем уме вообще? Я бы на тебя и не взглянула!

Эрик встает с кровати и, ловко обходя кресло, берет его за ручки и выкатывает в коридор.

– Да-да. Пообщаемся потом.

Он оставляет растерянную Мойру, захлопнув за ней дверь. Какое-то время он стоит, прислушиваясь, пока женщина не уезжает прочь.

Ему нужно побыть одному, переварить услышанное, отпустить чужие эмоции.

Пока Чарльз не исчез, Эрик считал, что тот не воздействует на него телепатически. Но только с появлением Мойры он ощутил, как тень чужой боли отпускает его сердце. Значит ли это, что Чарльз смог проникнуть за его барьер? Эрик был напряжен, выслушивая его рассказ и бессознательно касаясь даром то пружин в матрасе, то каркаса кровати, то ножек стола. Он понял это только сейчас, когда Чарльз пропал, а Мойра оставила его в одиночестве.

Эрик пошевелил пальцами – дверная ручка послушно расплавилась и вернулась в свою форму. Он научился пользоваться своим даром за каких-то несколько дней. Не странно ли это? Еще неделю назад он был тем, кто чувствует невыносимую боль в кистях рук, когда нервничает или злится. А сегодня он может плавить и возвращать в первозданное состояние предметы, передвигать и изменять металл, придавать ему нужную форму… Связано ли это с тем, что он раскрыл свой дар, будучи взрослым?

Эрику кажется, будто он был металлокинетиком всю жизнь. Формально так оно и есть, конечно. Но это другое. Будто металл всегда ему подчинялся, будто он всегда мог им управлять, только отчего-то не делал этого.

Он смотрит в окно, размышляя об истории Чарльза, и пальцы сами сжимают подоконник в бесконтрольном желании разрушить что-нибудь. Или придушить кого-нибудь. Одна его часть хочет злиться на Чарльза. Он мог бы сделать что-то, придумать! Другая понимает: что может запуганный подросток, которому не оставляют выбора? Можно ли взваливать ответственность на того, кто оказался в подобном положении?

Шоу сказал, что хочет лечить мутантов, а не убивать? Надо узнать, действительно ли это было. И что стало с Эммой? Умерла ли она или до сих пор влачит свое жалкое существование где-то в психушке? Сомнительно, чтобы Шоу оставил в живых больше ненужную женщину…

Чарльз появляется на следующий день. Они сидят в библиотеке у камина. Здесь еще несколько пациентов: парень без рук с сиделкой – та держит книгу перед его глазами, чтобы он мог читать, – и какая-то старушка в огромных очках почти возит носом по страницам газеты.

– Не хочешь сыграть? – Мойра-Чарльз ставит на столик между их креслами шахматную доску.

На лице Эрика раздражение и немой вопрос. Через несколько дней полмира сдохнет, если он не научится какой-то абракадабре, а Чарльз предлагает ему в шахматы играть?

– Знаешь, если тебе лень двигать кресло, можешь прикрепить к своим фигурам металлические полоски и двигать их с помощью металлокинеза, – Чарльз чуть улыбается и приподнимает бровь.

Черт, Эрик чувствует себя идиотом.

– Неплохая идея, – он хмыкает, и новенький подсвечник распадается на маленькие кружочки металла. Они неровные, но Эрик не обращает внимания, тонкими пластинами прикрепляя их к основаниям пешек.

«Никто не должен ничего заподозрить. Но пока ты не используешь силу, я не могу с тобой связаться».

Чарльз расставляет свои фигуры.

«Ты все еще можешь связываться со мной через Церебро?»

«Боюсь, что нет. Церебро откалибровали, оставив эту зону вне покрытия…»

«Ублюдки…»

Эрик скрипит зубами, и Чарльз хмурится.

– Забыл правила?

– Что?.. А, нет… Просто давно ни с кем не играл, если честно. В школе у меня был друг, с которым мы постоянно соревновались. А в университете я был занят… учебой, – уклончиво заканчивает он. Не уточнять же, что в свободное время он искал Шоу.

– Твой ход первый.

Эрик держит пальцы в напряжении, прощупывая каждую фигуру, и аккуратно двигает пешку вперед.

«Шоу следит за нами. Ведем себя тихо и осторожно. Ни на минуту не забывай об этом. Если он заподозрит хоть что-то, тебя могут перевезти в другое место, где мы не сможем контактировать…»

– А ты где научился?

– Мой учитель французского был шахматистом. И после занятий мы играли.

«Я вообще-то никогда еще не тренировался говорить с телепатом одновременно мысленно и в реальности…»

– Ты был французом? – Эрик понимает, что сморозил какую-то чушь. – То есть учил французский?

Чарльз смотрит так, что, если бы он мог пнуть собеседника под столом ногой, он бы это обязательно сделал. Щеки Эрика краснеют от стыда и злости. Как можно быть настолько невнимательным?

– Да, мои родители были при деньгах, как я говорил. У меня были хорошие учителя.

Эрик снова делает ход, и в его голове опять звучит голос Чарльза.

«Я думал над тем, как мог бы ты открыть свой разум. Раньше это всегда происходило при всплесках силы, выбросе адреналина в кровь, когда ты нервничал, боялся или злился. Правильно ведь?»

«Да, кажется…» – Эрик не знал, что можно бормотать в мыслях, но, видимо, это он и делает.

Ему приходится подпереть подбородок рукой и прикрыть пальцами губы, чтобы, не дай бог, не выдать себя. Играть и разговаривать на два фронта одновременно сложновато…

– А ты где учился?

– В обычной школе. Я рос только с мамой. Отца никогда не видел.

«Думаю, это может сработать и без использования силы. Ведь до того, как твой металлокинез проснулся, я тоже с тобой связывался. Дважды».

– Наверное, это было тяжело?..

– Да не особо, – Эрик и в самом деле никогда не жил в нужде. – Мать работала в цветочном магазине флористом, потом стала помощником хозяйки. Мы не бедствовали, если ты об этом.

– О, нет. Я вовсе не намекал ни на что такое.

«Уверен, что нам стоит полагаться на предположение? Мы ведь никак не сможем проверить, работает это или нет, пока я не попаду под действие сыворотки, подавляющей силу!» – Эрик смотрит на Чарльза недовольно, и тот не сразу понимает, что речь об их плане, а не о финансовом положении семьи Леншерров.

«Ты прав. Поэтому стоит оставить этот вариант только как запасной…»

– Все нормально. Вы, богачи, всегда держите обычных людей за говно.

Чарльз смотрит на него шокировано, забыв сделать ход слоном, которого держит в руке. Пока Эрик не расплывается в улыбке, глядя на его растерянное лицо.

– Если это шутка, то несмешная. Я никогда так не считал, – Чарльз неуверенно улыбается и хмурится, ставя слона на черную клетку.

Эрик вдруг с грустью осознает, что это место и эти люди действительно не созданы для его неуместного юмора и подколов. Хэнк часто говорил, что у Эрика тоже есть мутация: сарказм и тупое чувство юмора. Но потом с видом профессора рассуждал о том, что это всего лишь защитная психологическая реакция, которая, к сожалению, может поспособствовать появлению на физиономии Эрика синяков.

Они продолжают игру в тишине, и это помогает им сосредоточиться на мысленном диалоге.

«Что ты ощущаешь, когда используешь свою силу сейчас? Можешь сконцентрироваться на чувствах?»

Эрик старается понять, что чувствует, и вскоре ловит себя на том, что натужно пыхтит, глядя на доску. Со стороны может показаться, что он обдумывает ход, и за идею с шахматами стоит похвалить Чарльза. Но это не отменяет проблемы… Эрик ни хера не знает, что он чувствует!

Что чувствует человек, когда дышит воздухом? Когда сердце качает кровь по сосудам? Когда он шагает? Да ничего! Просто «будто так и должно быть»!

«Успокойся, не нервничай….»

Чарльз ощущает, как доска мелко-мелко вибрирует под его пальцами.

«Я спокоен. Я действительно не понимаю, что я должен ощущать? У меня такое чувство, будто я всю жизнь владел этим даром. Будто гнуть железки – как дышать воздухом или моргать. И, честно говоря, это кажется мне странным».

«Почему?» – Чарльз искренне удивлен и даже поднимает на него взгляд. Неужто Эрику не нравится его мутация?

«Может потому, что я обрел свой дар всего лишь несколько дней назад? А до этого двадцать четыре года был практически обычным человеком?»

Чарльз хмурится и возвращается взглядом на доску, обдумывая свой ход и слова Эрика.

«Просто металлокинез для тебя действительно что-то естественное. Ты не должен чувствовать отчуждение от своей способности. Она часть тебя и всегда ею была».

«Я знаю. Но… Это странно».

«Ты привыкнешь».

«Да, если у нас будет время…»

Они играют пару ходов молча.

«Ты когда-нибудь занимался медитацией?»

«Думаешь, я смогу помедитировать, пока меня будут вести под конвоем?»

«Думаю, что ты должен попробовать это сегодня, чуть позже. Я буду в теле Мойры до вечера. Пока я здесь, ты должен попробовать привести себя в состояние умиротворения».

«Я никогда не занимался долбанной йогой, понятия не имею, что делать!»

«Я тебе расскажу…»

После партии в шахматы Чарльз уезжает из библиотеки, и минут десять спустя Эрик уходит в свою комнату. Какое-то время он смотрит на экран, проверяя все ли в порядке с матерью. Та спит на диване, накрывшись пледом, пока ее конвоиры смотрят телевизор.

Тяжело вздыхая, он садится на постели в позе лотоса и пытается претворить в жизнь то, что рассказал ему Чарльз. Почувствовать каждую мышцу. Постепенно, сверху вниз. Разгладить морщины на лбу, скулы, перестать сжимать губы, убрать напряжение из шеи, плеч, расслабить спину и мышцы пресса, ноги…

Через пару минут Эрик понимает, что вместо расслабления он просто закостенел, еле дыша, и начинает все сначала, стараясь загасить раздражение. Он сделает это. Сделает ради матери, ради Чарльза, Мойры, Хэнка и всех мутантов, которые ждут его помощи. Он думает о них и пытается представить их счастливое будущее без страха и гнета со стороны людей Шоу…

Минуты идут, и он все же заставляет себя расслабиться. Сосредоточиться на звуках, идущих с улицы. Шуме ветра в густых кронах деревьев, карканье редких ворон, залетевших в парк, тарахтении газонокосилки и отдаленном звуке пролетающего самолета. Если вслушиваться в это, можно забыть, что он находится в плену, а не сидит взаперти в пансионате для больных и стариков.

Он сам не замечает, как его дыхание выравнивается. Сердце начинает стучать реже, и мышцы наполняются какой-то странной легкостью.

Он ощущает весь металл в радиусе нескольких метров, но старается не касаться его. Наоборот, ужать свою силу до границ тела, не дать ей прикоснуться ни к одному металлическому предмету, а лишь созерцать издалека.

Эрик сосредотачивается на внутренних ощущениях: его синяки почти сошли; если не шевелиться, то нет почти никакого дискомфорта. Он может свободно дышать, без боли. Он сыт и выспался этой ночью, несмотря на то, что спал в логове врага.

Шоу нет в здании, и это успокаивает. Дает иллюзию свободы и безопасности.

Жажда услышать голос Чарльза и убедиться, что это сработает, – единственное яркое ощущение его существа. Если бы он был телепатом, он уверен, его разум тянулся бы щупальцами во всех направлениях, выискивая собеседника в доме. Он пытается представить, на что могла бы быть похожа телепатическая связь: что-то вроде яркой нити, связывающей мозги.

Мысль о мозгах напоминает фильмы о зомби, и Эрик старается уйти от них, не отвлекаться.

– Вы только поглядите, наша Магнитная Фея медитирует!

Хриплый голос, звучащий из динамика, вырывает Эрика из практически умиротворенного состояния. Пульс тут же подскакивает под сто, и жар приливает к лицу. Он распахивает глаза, чтобы уставиться на ненавистный приемник.

– Оу, чувствую себя последней тварью из-за того, что прервал твою дыхательную гимнастику для беременных. Не думаю, что ты простишь меня за это…

Весь настрой как ветром сдуло. Эрик чувствует каждую металлическую заклепку в комнате, готовый в любую секунду разбить проклятый динамик с помощью металлокинеза.

– Ты и есть тварь, Страйкер. Приятно знать, что ты и сам в курсе.

– Я просто не мог больше смотреть на твое спокойное лицо. Так и хотелось дать тебе в морду. Не люблю людей в равновесии. Куда приятней, когда их лица искажены страхом и болью.

Эрик старается сделать все, чтобы не кривить губы в отвращении и не морщить лоб. Он не доставит этому ублюдку удовольствия. Металл звенит, но он все еще держит себя в руках.

– Чего тебе надо?

– Что надо мне? Мне? – Страйкер смеется. – Я бы выпотрошил тебя и развесил твои останки где-нибудь на площади Нью-Йорка, как послание всем тварям, вроде вас. Но, увы, у доктора Шоу на тебя другие планы. Впрочем, я достаточно насладился криками твоей мамаши, когда отрубал ей руку. Она так вопила, знаешь ли…

Эрику кажется, что у него перед глазами чернеет, а слух просто пропадает, потому что он уже не слышит голоса Страйкера из динамика. Он не знает, как оказывается на ногах. Чувствует только, что матрас, на котором он только что сидел, разрывают на куски вырвавшиеся на свободу пружины. Он хочет соединить их в один прочный стальной прут и прошибить им динамик, и стену за ним, и голову Страйкера, где бы он ни сидел! Увидеть, как его мозги разлетаются по комнате…

«ЭРИК!!!»

Голос Чарльза, как ушат холодной воды, и Эрик вздрагивает от телепатического контакта. Он настолько тесный, что Эрик практически видит глазами Мойры ее комнату: календарь на стене, письменный стол, за которым Чарльз что-то писал в дневнике, ручки и книги.

– …у тебя инсульт случился или ты просто потерял дар речи, Магнитная Фея?

«Не надо! Он просто провоцирует тебя! Не поддавайся на это. Прошу, держи себя в руках!»

Эрик рычит так, что слышно на весь этаж. И он точно кого-то напугал. Но ему плевать. Страйкер смеется из динамика, и все, что Эрик может, – сжимать кулаки, пытаясь обуздать вырвавшуюся силу, которая уже оплавила настольную лампу, ручку двери и оконные решетки.

– Мистер Леншерр, вы в порядке? – из коридора звучит взволнованный голос медсестры, но она не входит в палату.

Эрик с трудом находит силы, чтобы ответить.

– Все нормально.

«Все будет хорошо. Он не тронет ее больше, если ты будешь соблюдать правила. Помни о наших планах. Все хорошо…»

Голос Чарльза звучит успокаивающе, и злость быстро сходит на нет. Он убирается из комнаты и идет по коридору, не глядя, подальше от динамика, пока Страйкер безуспешно пытается до него докричаться.

Только обнаружив себя в другом конце этажа, в кресле за цветочной кадкой, Эрик вдруг понимает, что Чарльз использовал на нем телепатию. Заставил успокоиться и уйти прочь из комнаты.

Это осознание укалывает злостью. Он сам в состоянии справиться со своими чувствами и своей мутацией, черт возьми. Ему не нужна нянька!

«Я знаю. Просто беспокоился о тебе…»

«Все нормально. Я в порядке. Просто не переношу этого… человека».

Эрик старается дышать глубоко и ровно, но состояние умиротворения ему уже не вернуть сегодня. Его щеки горят от злости, все тело бьет мелкая дрожь, и голова начинает болезненно пульсировать.