Текст книги "Калифорния на Амуре"

Автор книги: Анонимус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Нестор Васильевич кивнул: президент уже предлагал ему эту должность.

– Президент, – хмыкнул Прокунин, – президент, значит…

После чего в кратких, но весьма энергичных выражениях объяснил, что, хотя Фассе и пользуется заслуженным уважением у граждан, однако после летнего нападения китайцев на Желтугу он скорее уж играет роль почетного президента и, кажется, больше интересуется собственной безопасностью, чем делами республики. Собственно, он уже фактически сложил с себя полномочия, и даже уезжал из Желтуги, сказавшись больным, но несколько дней назад почему-то вернулся – возможно, завершить незаконченные дела.

– Впрочем, касательно вас у правления расхождений нет, – уточнил Прокунин, – мы готовы рассмотреть ваше назначение на должность командующего. Но, разумеется, война – это крайний случай, я все-таки надеюсь уладить дело миром. Для чего и пишу сейчас письмо цицикарскому амбаню.

– На каком же языке вы его пишете? – вдруг заинтересовался Ганцзалин.

Письмо писалось исключительно на русском языке, поскольку китайского языка никто в правлении не знал. Но это ничего: сейчас Прокунин его закончит, а затем отдаст толмачу из китайского штата, есть у них такой, Ли Ма зовут, может, слышали?

– Представляю, что он вам там напереводит, – озабоченно сказал Загорский. – Писание дипломатических писем – это отдельный ритуал, и далеко не всякий китайский хо́дя[12]12
  Ходя, от китайского «хоцзя», молодой человек – в то время в России общее название для любого почти китайца.


[Закрыть] способен этот ритуал должным образом соблюсти.

– Да уж, – подтвердил Ганцзалин. – Отправите вы письмо, и аккурат на следующий день этот ваш амбань выступит против вас походом…

– А что же делать-то? – озаботился Николай Павлович.

Надворный советник попросил взглянуть на письмо. Пробежав его глазами, он преспокойно изорвал письмо и выбросил обрывки в мусорное ведро. Прокунин изумился: как прикажете понимать подобные эскапады? Загорский отвечал, что такое письмо никуда не годится, и если уж они хотят заморочить голову амбаню, надобно делать это совершенно иначе.

– Тогда научите, как, – попросил Прокунин.

Загорский поморщился: ему проще самому написать письмо, чем учить кого-то. Заодно он сам и на китайский язык его переведет.

– А вы умеете? – изумился староста.

Ганцзалин думал, что Загорский скажет, что он прожил в Китае не один год и способен не только говорить, но и писать по-китайски, на что не способны девяносто процентов жителей Срединного царства. Однако надворный советник не стал распространяться о своих действительно нерядовых талантах, лишь коротко кивнул: умею.

Прокунин в восторге хлопнул по столу тяжелой дланью – господина Загорского им Бог послал, не иначе. Выходит, в его лице они не только военачальника обрели, но еще и дипломата!

Загорский обменялся быстрым взглядом с помощником, но никак не прокомментировал это заявление, неожиданно бьющее не в бровь, а в глаз, только сказал, что он хотел бы подать заявку на разработку золотоносного участка.

– Участка? – изумился Прокунин. – Не смешите! Вы что же, собираетесь сами кайлом и лопатой махать? По уши в ледяной воде стоять?

Нестор Васильевич осторожно отвечал, что сами они ничем махать не будут, но наймут пару-тройку приискателей, которые все и сделают за некоторую мзду. Прокунин только рукой махнул: насчет заявки пусть не беспокоится, управление само ему оформит заявку – хоть десять заявок, если потребуется.

После чего староста вручил Загорскому стопку писчей бумаги и попросил как можно быстрее составить письмо к китайскому амбаню – на свое усмотрение, но так, чтобы тот в ближайшее время не отправлялся в поход против Желтуги.

– Пишите, что хотите, обещайте, что хотите, – говорил Прокунин, – но лишь бы продержаться еще хоть пару месяцев без войны.

Тут он умолк, несколько секунд о чем-то думал и вдруг спросил:

– Вы в какой гостинице поселились?

Загорский объяснил, что они не в гостинице, а сняли комнату у Еремея Курдюкова. Услышав это имя, Прокунин поморщился: знает он этого Курдюкова, он человек неважный, да и надоедливый к тому же, не даст нормально над письмом подумать, жужжать будет, как навозная муха.

– А вы знаете, что? – осенило старосту. – А прямо тут у нас и оставайтесь, в управлении. Здесь тепло, покойно, места много. Спать захотите – и лежанки есть. Сторож вам из ресторации ужин принесет…

– Да нам удобнее дома будет, – начал было надворный советник, но Прокунин его перебил.

– Все что хотите закажете, – сказал он значительно и добавил. – За счет правления все.

– Остаемся, – немедленно объявил Ганцзалин и в ответ на грозный взгляд хозяина развел руками: – А что делать? Мы с утра ничего не ели, а Еремей нас вряд ли разносолами будет потчевать…

* * *

Составление письма и перевод его на китайский язык заняли остаток вечера. Ганцзалин скучал, но Загорский нашел ему дело: выдал несколько пятидесяти– и двадцатипятирублевых кредитных билетов и попросил пройти по ближайшим трактирам и в каждом купить по бутылке вина, всякий раз расплачиваясь крупной купюрой.

– Зачем? – удивился Ганцзалин. – Нам и так все бесплатно принесут.

– Нам не вино нужно, нам нужно посмотреть на здешние червонцы, – объяснил надворный советник. – Так что, будь любезен, постарайся, чтобы сдачу тебе дали именно красненькими.

Помощник кивнул, исчез и минут через сорок воротился с вином и ворохом червонцев. Загорский быстро просмотрел все червонцы и нашел два фальшивых.

– Ага, – сказал он удовлетворенно, – похоже, наши предположения оправдываются. Фальшивки в Желтуге ходят, притом из той же серии, что мы обнаружили в Нижнем.

Ужин, который принес им сторож из трактира «Беседа», был вкусным и обильным, так что даже Ганцзалин сменил гнев на милость и проворчал, что Желтуга эта, похоже, не такой уж ад на земле, как могло показаться на первый взгляд.

– Еда кушай, однако, – доверительно сказал Загорскому сторож Орокон, из местных гольдов, – деньги плати нет. Хороший человек деньги плати нет, кушай много, плохой человек деньги плати есть, кушай ничего нет.

Выразив таким образом свое отношение к плохим и хорошим людям, гольд, совершенно удовлетворенный беседой, вернулся в свою сторожку.

Часов около двенадцати ночи, перед тем, как лечь спать, Заморский и Ганцзалин вышли на улицу – прогуляться. Ближе к ночи выпал свежий снег и легким белым ковром покрыл землю. И хотя снег, легший на Желтугу, отражал свет луны и немного усиливал освещение, но окрестности терялись в сырой мгле, и только на фоне более светлого неба видны были темные очертания сопок, лежавших по обе стороны от реки, словно уснувшие великаны.

– Есть ли тут, где разлечься приличному человеку? – спросил Ганцзалин, который весь вечер скучал, наблюдая за тем, как хозяин сражается с китайскими церемониями, выраженными к тому же в столь сложной форме, как китайская письменность.

Надворный советник, не отводя покрасневших от усталости глаз от дальней горы, начал перечислять все хоть сколько-нибудь интересные местные развлечения. В частности, он припомнил, что, помимо известных уже им циркачей, тут есть игорный дом «Чита»….

– Куда мы не пойдем, потому что у нас денег мало, – находчиво заметил помощник. – Хотя при вашем везении у нас есть все шансы обобрать здешних старателей до нитки.

Загорский покачал головой. Они и так уже едва не устроили перестрелку с местным населением, так что озлоблять против себя приискателей, выигрывая у них последнее золото они не станут – ну, разве что в самом крайнем случае.

Кроме того, в Амурской Калифорнии имелись два оркестра, а также загадочный «театр музыки и хор песенников с представлением магических фокусов». Ганцзалин поморщился: он не любил фокусников, которых называл жуликами, и не любил смешения жанров.

– Театру – театрово, жулику – жуликово, – проговорил он.

Кроме того, в Желтуге имелась фотолаборатория («может нам пригодится», – заметил Нестор Васильевич), бани («завтра и обревизуем»), качели с каруселями («развлечение уж больно простонародное, больше для барышень»). Здесь также разыгрывалось несколько лотерей под девизом «живой фарт».

– Между прочим, тут имеются ювелиры и даже один часовой мастер, – объявил Загорский. – Если Амурская Калифорния продержится еще хотя бы пару лет, здесь наверняка появится что-нибудь вроде дворца правосудия и прочие признаки цивилизации.

Неторопливо гуляя по Орлову полю, названному так вовсе не в честь царственных птиц, а в честь любимой приискателями игры в орлянку, они остановились перед большой клеткой, где мыкала горе знакомая уже им тигрица Альма. Сейчас она дремала, лежа на какой-то ветоши и не обратила внимания на двух людей, которые подошли к ее клетке и остановились, разглядывая зверя. Худые бока тигрицы мерно поднимались, лапы подрагивали во сне, как будто она за кем-то гналась или от кого-то убегала.

– Бедное животное, – Загорский глядел на Альму с сочувствием. – Как это, должно быть, ужасно – оказаться изъятым из привычной среды, лишенным свободы, естественного уклада и быть выставленным на всеобщее обозрение! При этом тигр даже не может понять, в чем причина такого отношения, ведь словами ему не объяснишь, что человек царь природы, и царь этот жить не может без того, чтобы не убивать и не истязать братьев своих меньших.

– Тигры – убийцы, – хмуро сказал помощник. – Дай им руку – откусят весь палец.

Нестор Васильевич отвечал, что тигры убийцы не со зла, а по самой своей природе. Если они не голодны, для развлечения они не убивают, чего нельзя сказать о человеке. Известны случаи, когда тигры спасали детенышей других тигров и даже представителей иных видов. По мнению надворного советника, это говорило о том, что доброта и гуманность не чужды даже и диким животным.

Он осмотрел клетку и сказал, что засов тут очень простой: любой может его отодвинуть и выпустить зверя. Даже странно, что хозяин клетки не побеспокоился запереть ее понадежнее.

– Да потому что нет таких дураков, которые захотят выпустить на волю тигра, – сварливо отвечал Ганцзалин. – Первым делом он разорвет того, кто его выпустил.

– Может, так, а, может, и нет, – задумчиво отвечал Нестор Васильевич. – Поверь, животные умеют ценить добро, об этом говорит весь мой жизненный опыт.

Помощник заметил, что его жизненный опыт говорит об обратном: животные умеют только хорошо кушать, не обращая внимания на заслуги тех, кто стоит перед ним. Неужели же господин всерьез намерен отпереть клетку и освободить зверюгу?

– Ты просто кладезь оригинальных мыслей, – улыбнулся Загорский, и в глазах его заплясали чертики.

Ганцзалин не на шутку встревожился. Выпускать тигра – преступление, он ведь не сам по себе, это чья-то собственность.

– Но мы же не красть его собираемся, – заметил надворный советник. – Где ты видел закон, по которому человека осудили за то, что он выпустил чью-то собственность? Не украл, а именно выпустил?

Ганцзалин только головой покачал. Он очень надеется, что хозяин шутит. Страшно подумать, что может наделать тигр, если его отпустить!

– По-моему, это тигрица, – перебил его Загорский.

Тем более! Что станет делать тигрица, если ее выпустить из клетки? Хорошо, если просто убежит в лес, к остальным тиграм. А если пойдет жрать по домам несчастных приискателей? А виноваты в этом будут они с господином!

Нестор Васильевич отвечал, что помощник его слишком уж драматически смотрит на вещи. Впрочем, он, конечно, прав. Они – борцы с преступностью, и им не к лицу правонарушения, пусть даже и совсем небольшие. Пусть Ганцзалин не беспокоится, пусть спокойно возвращается в управление. А он, Загорский, догонит его буквально через минуту.

Словно услышав его слова, Альма шевельнулась в своей клетке и тихонько зарычала во сне.

* * *

Тигрице снилось, что она снова на свободе, лежит в пещере вместе со своими маленькими тигрятами Солнышком и Большелобым. Со дня родов прошло чуть меньше месяца, тигрята изрядно выросли, и теперь напоминали крупных котов, только очень большеголовых и большелапых. Девочка была поменьше и поизящнее, в движениях ее сквозила грация и ловкость, которой не обладал ее брат, а в малыше, пока еще неуклюжем, уже сейчас чувствовалась сила и мощь, которая очень скоро сделает его царем тайги.

Альма уже выпускала тигрят на площадку перед пещерой. Солнышко, робкая, как почти всякая девочка, поначалу никак не хотела выходить из обжитой, надежной пещеры – пришлось даже немного зарычать и подтолкнуть ее к выходу лапой. Большелобый же сам выкатился из логова и тут же замер, уставившись на длиннохвостого суслика, который неизвестно как и зачем забрался на гору и теперь с тревогой глядел на тигренка, который нерешительно переминался в паре саженей от него.

Суслик, опустившись на все четыре лапы, не отрывал от Большелобого глаз-бусинок. Где-то сверху в ветвях аралии застрекотала сорока. Суслик вздрогнул, поднялся столбиком и угрожающе засвистал: не подходи, зверюга, разорву!

Тигренок услышал угрозу в свисте незнакомого существа и, в свою очередь, храбро поднял лапу. «Мы еще посмотрим, кто кого разорвет!» – ясно говорил весь его вид. По счастью, из пещеры появилась тигрица-мать, и суслик, свистнув напоследок, словно молния скрылся в кустах.

– Трус-трус-трус! – в десять клювов застрекотали сороки, до полусмерти напугав обоих тигрят, которые, озираясь по сторонам, попятились обратно в пещеру. Однако Альма снова погнала их вперед. Они уже взрослые тигрята, скоро начнут охотиться вместе с ней, а пока пусть привыкают к большому миру.

Весна была в разгаре, все вокруг расцветало, тайга покрывалась зеленью и благоухала, напоминая о том, что зима и холод не вечны, что жизнь все равно берет свое.

Как-то раз, когда Альма отлучилась на охоту, на площадку перед пещерой забрела енотовидная собака. Ветер дул со стороны реки, и она не учуяла, что перед ней – логово тигрицы. Поняв это, она совсем уже было решилась бежать, но тут заметила, что в пещере нет никого, кроме совсем маленьких тигрят.

Теперь коричнево-серое чудовище с острой мохнатой мордой стояло у входа и с хищным интересом разглядывало детенышей Альмы. Шерсть на Большелобом встала дыбом, он отчаянно заурчал и, прикрывая собой сестру, вышел вперед, готовый к последнему, смертельному бою. Он оскалил зубы и поднял лапу: не подходи! Собака, однако, совершенно не спешила отступать и Большелобый понял, что им с сестрой пришел конец. Что ж, если так, то он готов, но свою жизнь он продаст дорого!

Мать-тигрица острым своим слухом издалека уловила крик о помощи, который издал Большелобый, оторвалась от холодной, необыкновенно вкусной воды, которую она пила из небольшой речки и огромными прыжками бросилась на зов.

Альма не успела отойти от пещеры далеко, но пока она бежала, каждая секунда тянулась как вечность. Перед ее глазами, как живая, встала картина, как неведомый враг, проникнув в пещеру и, не обращая внимания на тигриный запах, подступил к ее малышам и, прижав их чудовищной лапой к земле, рвет живьем на пищащие окровавленные кусочки.

Когда она ворвалась в логово, то от неожиданности замерла, как вкопанная. Ее тигренок, ее маленький герой, грозно урча, наступал на енотовидную собаку, которая, трусливо поскуливая, пятилась под его напором. Конечно, Альма знала, что енотовидные собаки ничего крупнее мышей и белок не едят, и никакой опасности для тигрят не представляют, но этого не знал и не мог знать Большелобый.

Увидев тигрицу, собака задрожала от ужаса и присела на задние лапы. Страшно довольная, что никакой опасности нет, Альма лишь лениво рыкнула на нее, и та стремглав выбежала вон из пещеры. А тигрица подошла и с ног до головы вылизала своего маленького храбреца, который был ужасно горд своей смелостью, и тем, что обратил в бегство такое чудовище…

Глава шестая. Тигроловы

Не было еще и семи утра, как в управление явился Прокунин.

Ганцзалин и Загорский, впрочем, уже не спали. Нестор Васильевич озабоченно глядел на себя в квадратное зеркало, висевшее на стене, и тер щеку ладонью.

– Надо было все-таки вернуться вчера к Еремею, – проговорил он. – Здесь у нас нет ни мыла, ни бритвы.

Помощник отвечал, что частое умывание вредно для кожи, особенно умывание с мылом. Что же касается бритья, то Загорскому самое время отрастить бороду – тогда никто не отличит его от местного жителя, и ему легко будет проводить расследование, не вызывая ни у кого подозрений.

Появившийся Прокунин прервал гигиеническую лекцию китайца.

– Письмо к амбаню готово? – спросил он, даже не поздоровавшись.

Загорский молча протянул ему письмо. Прокунин немного просветлел, но лицо его по-прежнему оставалось мрачным.

– Что-то случилось? – спросил Нестор Васильевич.

– Случилось, – коротко бросил староста. – Ночью из клетки сбежала тигрица.

Ганцзалин при этих словах покосился на господина, но тот сохранял полное спокойствие.

– Как же она могла сбежать, клетка ведь заперта? – очень натурально удивился Загорский.

Николай Павлович отвечал, что клетка была не то, чтобы заперта, но закрыта на засов. И вот ночью неизвестный злоумышленник отодвинул засов и выпустил зверя. Само собой, это вызвало панику среди старателей. Если дикие тигры опасаются заходить на сам прииск и подстерегают своих жертв в лесу, то одомашненная тигрица, которая к людям привыкла, в поисках еды вполне способна бродить по Желтуге, а, значит, жертвой ее может стать кто угодно. Конные дозоры, которые охраняют поселение, тоже никого не видели. Возможно, это происки хунхузов, возможно, что-то еще, пока им неизвестное.

Воспользовавшись тем, что староста отвлекся на поиски печати, которой следовало заверить письмо к китайскому амбаню, помощник тихонько спросил надворного советника:

– Это вы выпустили тигра?

– Я же сказал, что не буду никого выпускать, – так же тихо отвечал Нестор Васильевич.

Но китаец не унимался. Готов ли господин поклясться, что он не помогал сбежать тигрице? Тот нахмурился – он не собирается ним в чем клясться. Это совершенно лишнее, даже в Писании сказано: да будет слово ваше «да, да», «нет, нет», а что сверх того, то от лукавого.

Тут староста, наконец, нашел печать и снова обратился к гостям.

– Вам из винчестера стрелять приходилось? – неожиданно спросил Прокунин.

Загорский отвечал, что стреляет изо всех видов гладкоствольного и нарезного оружия.

– Очень хорошо, – кивнул староста. – Сейчас соберемся и отправимся ловить Альму. Наши приискатели стреляют неплохо, но малость трусоваты. А вы человек опытный и хладнокровный, ваша помощь будет неоценима в таком деле.

Загорский хотел было сказать, что такое дело лучше всего доверить полиции, однако вспомнил, что в Желтуге никакой полиции нет – ни китайской, ни, подавно, русской, и лишь заметил, что у него самого винтовки нет, один револьвер.

– Нет, с револьвером ходить на тигра – смерти подобно, – категорически отвечал Николай Павлович. – Это такой зверь – дай Бог его с винтовками взять… Китаец ваш тоже с нами?

Загорский бросил быстрый взгляд на Ганцзалина и отвечал, что в охоте от его помощника пользы – как от козла молока. Он себе и на прииске дело найдет, пока они будут бродить по тайге.

Прокунин велел Орокону принести винтовку для Загорского и вызвать к себе китайского старосту, а пока пригласил надворного советника позавтракать в трактире «Беседа».

Трактир оказался такой же избой, что и остальные желтугинские зимовья, только состоящим из одной большой комнаты, уставленной столами и стульями. Кухня располагалась в соседнем доме, соединенном с трактиром самодельным коридором. На стенах трактира для придания уюта в беспорядке висели русские и китайские лубки, а также несколько икон, на которых тут же остановился заинтересованный взгляд Нестора Васильевича.

– Предрассудки, конечно, – проговорил Прокунин, перехватив взгляд Загорского, – но народу нравится. К тому же я полагаю, что все, что удерживает массы от восстаний и безобразий, полезно. А религия, безусловно, вносит в народ некоторый гармонический элемент.

Несколько лебезящий перед Прокуниным хозяин трактира быстро уставил стол едой и закусками. Тут были баранья нога, севрюжина с хреном, блины с паюсной икрой и много других неожиданных для такой глухомани деликатесов.

– Это у вас в Желтуге приняты такие завтраки? – Загорский с некоторым изумлением озирал возникшее перед ними великолепие.

– Не совсем, – весело отвечал Прокунин, – хотелось просто пустить пыль вам в глаза.

– Вам это удалось, – заметил надворный советник.

– Впрочем, так тут обычно не завтракают, а ужинают, – уточнил староста, откупоривая бутылку шампанского и разливая золотой пенящийся напиток в изящные стеклянные бокалы. – И то не все, а лишь те, кому повезло найти богатое месторождение. Работа тут тяжелая, жизнь неуютная, и люди прожигают эту жизнь, как только можно и нельзя. Ну, с прибытием!

Они подняли бокалы и немедленно выпили.

– Кстати, о жизни, – сказал Загорский, беря себе на тарелку блин. – Что касается русских штатов Желтуги, тут все более или менее понятно. Но как организована жизнь в китайском поселении?

Прокунин только рукой махнул: там свое отдельное мироустройство. Правление республики в него не входит, разве только нужно решить вопросы, связанные с общей жизнью Желтуги. Да и разобраться в этих китайских хитростях крайне мудрено. Впрочем, когда господин Загорский станет командующим, он сможет на вполне законных основаниях изучить китайскую жизнь в республике. Тем более, что китайский язык он знает.

Надворный советник кивнул и больше уже не возвращался к этому вопросу.

Когда, позавтракав, они вернулись к зданию управления, Загорский почему-то попросил Ганцзалина внутрь не заходить, а погулять поблизости.

– Опять погулять, – пробурчал недовольный помощник. И, не удержавшись, воткнул-таки шпильку: – Чего мне гулять, все тигры все равно уже сбежали, других тут нет.

Загорский, пропустив Прокунина вперед, молча закрыл дверь перед Ганцзалином, оставив его на улице. Тот, разумеется, не понял, чего вдруг господин проявил такую избыточную суровость и даже непримиримость. Однако суровость тут была совершенно не при чем. Нестор Васильевич просто не желал, чтобы китайский староста раньше времени увидел Ганцзалина, да еще в компании с самим надворным советником, в его планы это совершенно не входило.

Китайского старосту звали Ван Юнь, или, попросту, Ваня. Это был невысокого роста человек в теплой телогрейке, с лицом настолько желтым, что уже почти коричневым, с черными жесткими волосами, которые вылезли на свет Божий, когда он почтительно стащил с головы свой заячий треух и глазками-щелками, от избытка хитрости такими узенькими, что невозможно было разглядеть, какого они цвета.

– Вот, Ваня, познакомься, – сказал Прокунин, – это господин Загорский, говорит и пишет на твоем родном наречии, как на своем.

И с интересом посмотрел на Нестора Васильевича, ожидая, по всей видимости, как тот поведет себя дальше, и не ударит ли Загорский в грязь лицом перед китайским старостой?

Загорский не ударил.

– Добрый день, господин Ван, – сказал надворный советник на языке родных осин. – Вы ведь понимаете русский язык, не так ли?

– Не так ли, не так ли, – с готовностью отвечал господин Ван, а потом угодливо закланялся, прижимая правую руку к груди, но не к левой стороне, где находится сердце у всех нормальных людей, а к центру, где оно размещается у китайцев.

Не углубляясь в светский разговор, Прокунин сразу протянул Вану письмо, уже вложенное в конверт. Вот это, сказал, надо доставить цицикарскому амбаню. Отряди человека, пусть отвезет. Ну, и подарок какой-никакой приложи – пушнины там, самородков несколько штук, все, как у вас положено. Потом счет пришлешь, правление все оплатит.

Китайский староста поклонился, но уходить отчего-то не спешил, топтался на месте, как китайский прищуренный конь, переводил глазки с Прокунина на Загорского и обратно.

– Ну, что стоишь, – спросил Николай Павлович нетерпеливо, – кого ждешь?

Ван Юнь снова поклонился и начал говорить. Говорил он бессвязно, и человек неопытный не сразу бы разобрался в нагромождении русских и китайских слов, которые выкатывались из него торопливо, как горошины. Однако Прокунин имел уже опыт разговоров с китайским старостой и сходу все понял. Китаец спрашивал, нужно ли ему вскрыть конверт, чтобы перевести письмо на китайский язык?

– Ничего вскрывать не требуется, – отвечал староста, – письмо уже переведено господином Загорским. Я же говорил, что китайский он знает преотлично.

Ван Юнь перевел свои глаза-щелочки на надворного советника и льстиво улыбнулся узкими губами. Загорскому показалось, что в глазах его мелькнул какой-то вопрос, который тот не решается высказать. Впрочем, староста тут же снова закланялся, глаз его не стало видно, и Нестор Васильевич подумал, что ему почудилось. С другой стороны, сомнение Ван Юня было вполне понятно: мало какой сын Поднебесной способен составить грамотное письмо по-китайски, не говоря уже про заморского черта.

Когда китайский староста покинул управление, Прокунин выдал Загорскому винчестер. Это была модифицированная модель 1866 года – скорострельное двенадцатизарядное ружье, способное делать до шестидесяти выстрелов в минуту.

Загорский осмотрел его и кивнул, довольный: как раз то, что надо для охоты на тигра.

Тут же, однако, выяснилась неожиданная для надворного советника вещь. Оказывается, вся их охотничья экспедиция будет состоять только из четырех человек: самого Прокунина, Загорского, сторожа Орокона и немолодого молчаливого приискателя, которого звали Семен Семеныч.

– Не маловато ли? – озабоченно спросил Нестор Васильевич. – Может быть, взять народу побольше?

Но Прокунин отмахнулся: с тигром воюют не количеством, а качеством. Орокон опытный охотник, с ним тигр не застанет их врасплох. Тут главное не толпа, которая попросту не сможет выследить зверя, а точный выстрел в нужный момент.

О важности точного выстрела говорил и сам Орокон, явившийся в управление сразу после ухода китайского старосты. Суть речений гольда сводилась к тому, что тигр – животное не только мощное, но и живучее, и надо сразу бить не абы куда, а именно в сердце.

– Тигр жопа стреляй – убегай мало-мало, – сурово объяснял охотник. – Сердце стреляй – убегай нет, очень хорошо.

Загорский молча кивнул, и они все втроем вышли на улицу, где в некотором отдалении топтался Ганцзалин. Нестор Васильевич подумал, что в свете вновь открывшихся обстоятельств неплохо бы взять помощника с собой, но потом решил, что это может быть воспринято Прокуниным как трусость и махнул рукой.

Ганцзалин, который от нечего делать изучил клетку, где раньше сидела Альма, находился в некотором возбуждении.

– Похоже, вы и правда не выпускали тигрицу, – сказал он хозяину.

– А ты, наглец, сомневался в моих словах? – нахмурился надворный советник.

Но Ганцзалин не обратил на грозный тон Загорского никакого внимания, но лишь сообщил, что на засове, которым закрывалась клетка, краска облуплена, причем облуплена очень странно – как будто по нему царапали острыми ножами. Вероятно, это сделал тот, кто выпустил тигрицу, вот только неясно, зачем.

– Воля ваша, очень странная история, – понизив голос, проговорил Ганцзалин.

Надворный советник только поморщился: сейчас есть дела поважнее, чем изучение тигриных клеток. После чего велел помощнику немедленно отправляться в китайское селение на разведку.

– А что именно разведать? – спросил оживившийся Ганцзалин.

Загорский коротко и тихо объяснил что-то помощнику, тот кивнул и растворился в воздухе. Нестор Васильевич тем временем вернулся к Орокону и Прокунину.

– Пешком будем охотиться? – осведомился он, кляня себя за то, что не вовремя вчера отправился в управление. Надворный советник охоты не любил, ему отвратительна была сама мысль об убийстве беззащитных животных.

Прокунин только усмехнулся. Если идти за тигром пешком, так они в аккурат до рождества ходить будут, и все равно ничего не выходят. Нет, поедут они, как и положено, на лошадях и даже с собаками. Эти слова немного ободрили Нестора Васильевича. В конце концов, на лошадях гораздо быстрее и удобнее. Тем более, с собаками.

Правда, тут же выяснилось, что множественное число здесь несколько избыточно – собака была одна. Она принадлежала Орокону и звалась Буська – по слову, которым приискатели обозначали золото. Это оказалась лохматая веселая образина, в которой нелегко было даже просто опознать собаку, не говоря уже о том, чтобы установить породу. С самого начала она прониклась необыкновенной симпатией к Загорскому: он чесал ее за ухом, а она терлась о его ногу, пока охотники не сели на лошадей, которых привел из конюшни вездесущий гольд. У них под седлом оказались четыре разномастных скакуна: гнедой, каурый, серый в яблоках и чалый.

Кроме того, на каждого охотника взяли по паре лыж – тигрица могла ходить по таким местам, где не проберется ни один конь.

Орокон ласково похлопывал своего любимца гнедого по шее.

– Этот медведя боися нет, – говорил он. – Медведя кусай, гнедой морда лягай мало-мало. Медведь боися, беги быстро. Добрый конь, смелый.

Доброго и смелого коня дали Загорскому – как гостю. Великан Прокунин взгромоздился на мощного каурку, серый достался старому охотнику-гольду, а чалый – Семен Семенычу. Тот приторочил к седлу большой, влажный, одуряюще пахнущий мешок. Загорский принюхался и поморщился: это что, кровь?

Николай Павлович отвечал, что в мешке – большой кусок свиной туши. Она послужит им в качестве приманки для тигра. Такую стратегию Загорский одобрил, вот только непонятно было, куда именно класть приманку, чтобы тигрица ее учуяла.

– Тайга велика, за ночь она могла уйти на много верст, – заметил надворный советник.

Однако старый гольд замотал головой. Тигрица голодна, отвыкла от дикой охоты, едва ли она ушла слишком далеко. Скорее уж Альма будет держаться неподалеку от прииска, в надежде изловить и съесть человека, который и слабее, и медлительнее большинства лесных зверей или, на худой конец, собаку.

– Прекрасная, однако, рисуется перспектива, – заметил Нестор Васильевич.

– Какая есть, – хмуро отвечал Прокунин. – Эх, знать бы, кто выпустил Альму, я бы его своими руками придушил!

Загорский на это ничего не сказал, только слегка пришпорил своего гнедого. В самой Желтуге следы сбежавшей тигрицы присыпало свежевыпавшим снегом, однако Прокунин надеялся, что в лесу еще можно взять ее след. Кроме того, старый гольд очень рассчитывал на помощь своей Буськи, обладавшей, судя по всему, феноменальным нюхом и природным инстинктом охотницы.

– Буська – нюх, тигр ищи, тигр беги, кусай мало-мало, – так напутствовал он свою верную спутницу, которая все время перебегала от Орокона к Загорскому и обратно.

– Тигр кусай? – удивился Нестор Васильевич. – Да ведь тигр разорвет это несчастное чудище в один миг.