Текст книги "Калифорния на Амуре"

Автор книги: Анонимус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Фассе поднял брови, однако револьвера не опустил.

– Ах, вот как, – сказал он. – Признаться, чего-то подобного я ожидал. Вы с первого раза показались мне… Ну, словом, вызвали некоторое подозрение. Впрочем, если вы думаете, что жандармская служба – это хорошая аттестация, то вы ошибаетесь. Это никак не изменит моего решения…

– Изменит, – вдруг сказал Загорский. – Изменит, если вы посмотрите в окно и увидите, кто направляется к вашему дому.

Президент Желтуги рефлекторно оглянулся – всего на миг, но и этого хватило. Загорский прыгнул вперед, кувыркнувшись через голову, подхватил с пола револьвер и, не вставая, с пола же выстрелил. Раздался грохот и негромкий вскрик. Фассе тряс ушибленной рукой, пистолет его, вышибленный выстрелом Загорского, валялся на полу.

– Руки, – морщась, проговорил надворный советник, не сводя своего пистолета с противника.

Тот послушно поднял руки вверх, правая, травмированная выстрелом, явственно дрожала.

– Ганцзалин, – проговорил Нестор Васильевич, левую, свободную руку он прижимал к животу.

Китаец мгновенно подхватил упавший на пол револьвер Фассе.

– Помоги мне, – внезапно севшим голосом сказал Загорский.

Ганцзалин наклонился над господином и, бережно поддерживая, усадил на стул. Надворный советник, морщась от боли, ощупал потемневшую влажную сорочку.

– Рана открылась? – озабоченно спросил китаец.

Загорский махнул рукой: ничего, не страшно. Перевел взгляд на Фассе, который по-прежнему стоял с поднятыми руками.

– За ваши фокусы следовало бы выстрелить вам прямо в руку и покалечить на всю оставшуюся жизнь, – сурово сказал надворный советник. – Однако я не уверен до конца, что вы виноваты в том преступлении, в котором я вас подозреваю.

– Да в каком же преступлении вы меня подозреваете?! – воскликнул Карл Иванович. – Скажите наконец, чтобы я мог оправдаться!

– Вы сможете оправдаться, – холодно отвечал Нестор Васильевич. – И для этого вам не придется ничего говорить. Сейчас Ганцзалин заглянет в ваш саквояж, который вы так упорно не хотели открывать перед нами, и мы сами все увидим…

Последним, что увидели Загорский и его верный помощник, была разлетающаяся на куски крыша зимовья. Последовавшего за этим грохота они так и не услышали, как будто угасающее сознание первым из пяти чувство отменило именно слух.

* * *

Надворный советник лежал в полной темноте. В темноте этой было так тихо, что звенело в ушах.

Из звенящей этой темноты в голову Загорскому пришла дурацкая, но чрезвычайно убедительная мысль, что он на том свете. Рассудок, впрочем, противился этому, говоря, что если он на том свете, где же апостол Петр, с огненным мечом стоящий у врат рая, или, по крайней мере, какой-нибудь демон, охраняющий адскую бездну от любопытных дипломатов, которые сунулись в нее раньше назначенного им времени? Тот же самый рассудок, однако, подсказал ему другую мысль, не менее неприятную – никакого того света нет, а лежит он в хладной черной могиле, похороненный раньше времени, и лежать так будет до тех пор, пока не задохнется или, если вентиляция здесь достаточная, пока не протянет ноги от голода – на сей раз окончательно.

Звон, впрочем, понемногу утих и к надворному советнику постепенно начали возвращаться привычные пять чувств. Первым пришло обоняние – он ощутил вокруг какой-то горелый дымный запах. Затем он почувствовал, что лица его коснулось что-то холодное и мокрое. Расплавившись, это мокрое потекло по щеке к подбородку, скользнуло по коже и стекло в ямку под кадыком. Во рту было солоно – кажется, он прикусил язык. Что-то посвистывало в ушах – похоже, это был ветер.

И, наконец, надеясь, что вернулось уже и зрение, он не без труда поднял веки.

Поначалу его ослепило так, что глаза заболели и пришлось их закрыть. Со второго раза, впрочем, вышло гораздо лучше. Он лежал на полу в развороченном зимовье Фассе и через проломленную крышу глядел вверх, в пасмурное маньчжурское небо. Сверху его придавило обломком бревна, упавшего с крыши.

– Господин, – услышал он слабый голос где-то рядом, – господин, вы живы?

Не без труда он повернул голову налево – туда, откуда раздавался голос. Там, привалившись спиной к стене и открыв рот, сидел легко контуженный Ганцзалин.

– Кажется, да, – отвечал Нестор Васильевич, – кажется, жив. Впрочем, точной уверенности у меня нет… А где Фассе?

– Не знаю, – с трудом отвечал Ганцзалин, держась за виски, поскольку у него смертельно болела голова. – Похоже, сбежал.

Загорский осторожно сдвинул остатки бревна, лежавшие у него на груди, поднялся на ноги, прижимая руку к животу, раны на котором, потревоженные его неуместными прыжками, противно ныли. Похоже, помощник прав – зимовье разворочено, мебель поломана и разбросана по всему дому, дверь сорвана с петель, а Фассе нигде не видать.

– Что же это было? – спросил Ганцзалин, которому тоже удалось встать на ноги, хоть и не без труда. – Молния, что ли, с неба ударила?

– На молнию не похоже, – отвечал Загорский. – Скорее уж, артиллерийский снаряд.

– Какой еще снаряд? – на лице Ганцзалина отражалось беспомощное удивление.

– Не знаю, – отвечал надворный советник. – Бомба или граната.

– Но как тогда мы выжили?

Загорский, нетвердо ступая, пошел в дальний угол и остановился, созерцая темный конический предмет, зарывшийся носом в деревянный пол.

– Как, ты спрашиваешь, мы выжили? – повторил он. – Чудом, не иначе. Снаряд не разорвался.

Он еще раз окинул взглядом разрушенный дом и покачал головой. Мерзавцу Фассе повезло, он, судя по всему, ушел невредим.

– Почему вы так думаете? – спросил Ганцзалин.

Нестор Васильевич отвечал, что, во-первых, нет следов крови, во-вторых, нигде не видно саквояжа. Очевидно, Фассе пришел в себя раньше них и просто унес саквояж со всеми деньгами. Заодно, кажется, забрал и все пистолеты.

– Почему же он нас не убил? – помощник глядел на него с удивлением.

Надворный советник пожал плечами: возможно, посчитал, что они уже мертвы. Или решил, что в этом нет необходимости. Без оружия они едва ли будут опасны для Фассе. Впрочем, сейчас это не слишком волнует Загорского: они живы – и это главное. Гораздо важнее понять, кто стреляет по Желтуге, и не прилетит ли в ближайшее время сюда еще одна бомба или граната.

– Нам надо в управление, – сказал Ганцзалин. – Фассе убежал, но Прокунин-то должен быть на месте.

– Прокунин – человек, и ничто человеческое ему не чуждо, – заметил Загорский. – Если кто что и знает о происходящем, то это должен быть именно староста. Впрочем, это не бином Ньютона. Я полагаю, что китайские войска просто перешли от угроз и ультиматумов к делу. А это значит, Желтуге остались считанные часы. Если, конечно, Прокунин не решил отстаивать республику с оружием в руках.

– Думаете, он сумасшедший? – спросил Ганцзалин: он все массировал виски, пытаясь утихомирить головную боль.

– Все приискатели немного сумасшедшие, – отвечал господин. – Такова плата за слишком близкое знакомство с золотом. Как верно поется в куплетах Мефистофеля: «Люди гибнут за металл». Гибнут не только в физическом смысле, но и, как видишь, в духовном. Впрочем, я не думаю, что Прокунин – это именно такой случай. Дело не в его сумасшествии, а, скорее, в его принципиальности, или, точнее, в упрямстве. Наш добрый староста втемяшил себе в голову, что, во-первых, Желтуга должна жить во что бы то ни стало, и, во-вторых, эта земля предназначена русской короне. Не удивлюсь, если он, как какой-нибудь былинный богатырь, врастет в нее обеими ногами и будет отбиваться до последнего.

– И что же нам теперь делать? – спросил Ганцзалин.

– Попробовать отговорить его, если еще не поздно, – коротко отвечал Загорский.

Глава четырнадцатая. Китайский ультиматум

Покинув разрушенный дом президента, надворный советник с помощником двинулись по Миллионной улице в сторону управления. Русское поселение казалось вымершим, не было ни одной живой души, даже собаки не лаяли.

– Чует мое сердце… – начал было Ганцзалин, но взглянув на хмурое, напряженное лицо господина, умолк.

Очень скоро они достигли Орлова поля, и тут стало ясно, почему опустела русская Желтуга. Почти все граждане Амурской Калифорнии, не покинувшие еще республику, собрались на сход возле управления. Сейчас тут было не менее тысячи человек. Все приискатели были вооружены винтовками и охотничьими ружьями, лица у всех были строгие и хмурые.

В центре площади на помосте высилась могучая фигура Николая Павловича Прокунина. Людское море волновалось, взгляды старателей были устремлены на русского старосту. Тот, очевидно, только что начал речь, в руках он держал какой-то желтоватый конверт.

– Вот что, ребята, – крикнул Прокунин, взмахивая письмом, – китайцы прислали ультиматум. Требуют, чтобы мы в один день вымелись с Желтуги. Что скажете?

Загремела Желтуга, взорвалась криками, по большей части бранными.

– Да пошли они к…

– Бабушкой своей покойной пусть командуют!

– Клён корейский им в глотку!

Эти и другие не весьма изящные пожелания выкрикивала сейчас толпа русских приискателей, оскорбленных не так требованием уйти с земли, которую они уже привыкли считать своей, как формой, в которой это требование было выражено.

– Так что ж, воевать будем? – крикнул Прокунин, перекрывая общий шум.

– Будем! – эхом откликнулась ему толпа. – Бей косопузых, братцы! Не отдадим матушку Желтугу чертям прищуренным!

Пока толпа кричала и бушевала, Загорский каким-то чудесным образом пробился к помосту и даже взошел на него, встав за спиной у старосты.

– Господин Прокунин, – сказал он негромко, – у меня есть для вас несколько слов.

Староста покосился на него через плечо, лицо его потемнело.

– А, – сказал он, – явились-таки, господин ротмистр. Мы уж, признаться, думали, что вы окончательно лыжи смазали…

Загорский отвечал, что никаких лыж он не смазывал, а не было его потому, что он вместе с помощником попал в плен к хунхузам. Прокунин, однако, не слушал его, отмахнулся – не до вас сейчас, – и снова обратился к толпе.

– Что ж, – сказал он, – раз решили, то, значит, и решили. Тогда поступим так. Сейчас все артели и вольные приискатели составят взводы и роты, назначим вам командиров из бывших военных, да и с Богом, на защиту родной Калифорнии!

Многоголосое «ура!» грянуло над Орловым полем.

– Милостивый государь, это самоубийство, – снова заговорил надворный советник, стоявший за спиной Прокунина. – Приискатели не смогут противостоять регулярной армии.

– За себя говорите, – отвечал Прокунин, хотя, кажется, слова Загорского несколько поколебали его уверенность. – Вы боитесь, так вас никто и не принуждает. Скатертью дорога, вот так-то, господин ротмистр!

Не глядя больше на Загорского, он простер руку вверх и крикнул в толпу:

– Которые в артелях – перейди направо, которые в компаниях и сами – налево!

Толпа зашевелилась, пытаясь прийти хоть к какому-то порядку.

Однако Загорский не унимался.

– Давайте-ка сойдем вниз, – сказал он, – чтобы не мозолить глаза народу. У меня есть для вас чрезвычайной важные сведения.

Прокунин не сразу, но все-таки последовал просьбе надворного советника. Теперь они стояли возле помоста, незаметные толпе.

– Против нас не просто пехота с винтовками, – говорил Загорский, – против нас – сотни конных манегров. Кроме того, у китайцев есть пушки, и они эти пушки приведут в действие, не задумываясь.

– Что ж, у нас тоже пушка есть, – отвечал Прокунин упрямо.

Надворный советник заметил, что в этой пушке птицы гнездо свили. Нет у них ни боеприпаса серьезного, ни даже канонира. Неужели желтугинцы пропустили момент, когда китайцы обстреляли Калифорнию из орудия? Неужели не слышали выстрела?

Прокунин смерил Загорского взглядом. Грохот они слышали, на той стороне Желтуги, вот только решили, что это гром ударил.

– Окститесь, Николай Палыч – какой гром посреди зимы? – проговорил надворный советник. – Стреляли из пушки, и не гранатой стреляли, а бомбой, добрых два пуда снаряд, мы с Ганцзалином свидетели. Прямо в зимовье Карла Иваныча попали.

Староста потемнел лицом. Про Фассе ему лучше не напоминать, он себя как трус повел. Где должен быть президент, когда республике грозит гибель? Здесь, на Орловом поле, командовать людьми. А где Фассе? А черт его знает, сбежал!

– Бог с ним, с Фассе, – сердито отмахнулся Загорский, – до Фассе очередь еще дойдет. Я вам про то говорю, что не может быть никакой войны с китайскими войсками, это чистое самоубийство.

– Что же вы предлагаете – поджать хвост и бежать? – неприятно ощерился Прокунин.

Нестор Васильевич отвечал, что он предлагает разумно взглянуть на положение дел и не губить людей попусту, а спокойно отступить, пока китайцы не взялись за них как следует. Никто им никаких препятствий чинить не будет, они – не китайцы, а граждане России. Собрали пожитки, нагрузили телеги, да в три часа и покинули Желтугу.

– Вам легко говорить, – сказал Прокунин, хмурясь. – Вы вчера приехали, да сегодня и уедете. А для нас это, считай, вторая родина. Кто же родину предает? За родину сражаются, за нее жизнь отдают.

– Не родина это будет для вас, а братская могила, – ровным голосом отвечал Загорский. Он увидел, что староста колеблется, что он и сам не хочет воевать, что, будь его воля, он, может быть, и сам бы ушел подобру-поздорову с прииска. Вот только характер его упрямый, да перевернутое чувство долга не позволяют отступить, поскольку с его точки зрения это будет поступок труса и подлеца.

– Ну, и как полагаете, я им это скажу? – спросил Прокунин. – Общий сход только что выразил свою волю и что же теперь – все назад? Это ведь не овцы на пастбище, это взрослые самостоятельные люди. Думаете, захотят они менять свое мнение каждые три минуты?

– Еще как поменяют, – отвечал Загорский, – сами увидите. Дайте только мне сказать им несколько слов, обещаю, что они меня послушают и глупости свои немедленно забудут.

Несколько секунд староста колебался, но потом все-таки кивнул.

– Ладно, – сказал он, – ладно. Будь по-вашему, говорите, пусть уж сами тогда решают. Не хочу брать греха на душу.

Они с Загорским снова поднялись на помост, и Прокунин поднял руку, призывая ко вниманию сход. Однако в дальнем конце поля началось какое-то волнение.

– Братцы, – кричал кто-то, – братцы! Китайцы уходят, манегры их за золото выпускают. Айда смотреть, как оно там будет!

Толпа, расслышав крик, поворотилась, как огромное животное и медленно, но с каждым мигом ускоряясь, потекла в сторону китайского поселения. Тщетны были все попытки Прокунина остановить толпу, он едва не сорвал голос, крича им вслед – никто не слушал, все двинулись к китайскому поселению в ожидании зрелища.

– И с этими людьми вы собирались воевать против китайцев? – саркастически осведомился Загорский. – Ни дисциплины, ни ответственности, ни понимания момента…

Прокунин ничего не ответил, только спустился с помоста и сам двинулся следом за толпой. Загорский поискал глазами помощника, увидел, что тот стоит отдельно ото всех желтугинцев, а рядом с ним – старый гольд Орокон. Тут же возле них, очень довольная и пушистая, как никогда, сидела Буся, похожая на меховой шар.

Загорский подошел к этой живописной группе, пожал руку старому охотнику.

– Куда иди, зачем? – спросил гольд, провожая глазами текущих мимо приискателей.

– Манегры забрали у китайских старателей золото, сейчас будут выпускать их с приисков, – объяснил надворный советник, думая, что Орокон не понимает происходящего.

Старый охотник с горечью покачал головой.

– Манегри знай, однако. Люди плохой. Золото бери, выпускай нет, убивай мало-мало.

Нестор Васильевич нахмурился. Гольд высказал те же самые сомнения, которые терзали и его. Однако Загорский надеялся, что манегры не решатся нарушить слово при таком количестве русских свидетелей, к тому же вооруженных.

Сейчас у них с Ганцзалином был выбор: тихой сапой покинуть Желтугу или пойти вместе со всеми в китайское поселение. Надворный советник выбрал второе. Неизвестно, как будут разворачиваться события. В случае неблагоприятного поворота пара опытных людей наверняка придутся к месту.

Орокон идти с ним не захотел, только печально кивал головой и повторял: «выпускай нет, убивай мало-мало».

Русская толпа собралась на возвышении, откуда отлично было видно долину: гарцующих на лошадях манегров и молчаливую толпу китайских приискателей, готовых по первому сигналу двинуться навстречу судьбе. Китайцев было не более трехсот человек, манегров – в два раза больше. Над китайцами развевалось знамя, призванное ясно указать на то, что это не бессмысленная толпа, а организованное сообщество, исполняющее все договоренности и того же ждущее от своих оппонентов.

Наконец, повинуясь, видимо, указанию командира манегров, вперед выступил главный от китайцев. Вероятно, это был новый старшина, избранный после бегства Ван Юня, а, может быть, у китайцев было два старшины – в этих деталях китайской жизни Загорский еще не разобрался. Следом за старшиной шли два помощника, в деревянном бочонке они несли золото, предназначенное как выкуп за жизни китайских старателей. Старшина и сопровождающие остановились саженях в пятидесяти от полка манегров и стали выжидать.

Командир манегров выехал вперед, рядом с ним ехали два его заместителя. Китайский староста и его помощники, кланяясь, передали золото главному манегру и застыли в подобострастных позах, ожидая, видимо, сигнала, который позволит старателям двинуться дальше.

И сигнал раздался.

Однако это был вовсе не тот сигнал, которого ждали легковерные китайцы. Начальник манегров издал гортанный громкий крик, и по крику этому сотни всадников с ревом и гиканьем, сметая китайскую делегацию, ринулись вперед, прямо на беззащитную толпу китайских старателей.

Онемелые китайцы, потрясенные до глубины души таким вероломством, стояли неподвижно. Между тем конная лава манегров накатывала на застывшую толпу, еще несколько мгновений – и кони начнут сшибать и затаптывать людей, и будут десятки, сотни жертв, калек и трупов, которые усеют землю.

– Бегите! – громовой голос надворного советника легко покрыл сотню саженей и достиг ушей китайцев. – Бегите!

Загорский знал психологию детей Поднебесной. Биологи давно заметили, что животные по-разному реагируют на опасность. Одни застывают на месте, другие притворяются мертвыми, третьи бросаются в атаку, четвертые обращаются в бегство. Примерно то же и с людьми. Особенность народности хань, которая является самой многочисленной среди племен Срединного царства, состоит в том, что ее представители, встречаясь с опасностью или просто с чем-то неожиданным, на некоторое время застывают, не в силах решиться на дальнейшее действие. И если в мирных обстоятельствах это не так уж и страшно, то во время войны – чистое самоубийство.

Надворный советник знал, как вывести китайцев из оцепенения, и потому гремел сейчас над окрестностями его крик, понятный любому сыну Поднебесной империи. Словно разбуженные посреди ночи, китайские старатели попятились, развернулись и бросились врассыпную от стремительно накатывавшихся на них конных всадников.

Похоже было, однако, что бегство не охладило преследователей, а напротив, раззадорило. Они принялись гоняться за убегающими, рубить их саблями, колоть пиками. Несколько секунд был слышен только вой манегров и крики убиваемых старателей.

Русская Желтуга смотрела на все это, онемев от возмущения.

– Гады! – закричал чей-то пронзительный тенор. – Что ж вы творите?!

Русские приискатели загудели, потрясая кулаками и посылая в сторону манегров проклятия. Но манегры не обращали на эти вопли никакого внимания, они, как ни в чем не бывало, вершили свое палаческое дело. Русские желтугинцы замерли – их терзала жалость и невозможность помочь несчастным жертвам.

И вдруг Ганцзалин выхватил из рук рядом стоявшего приискателя винтовку и, почти не целясь, выстрелил в скачущих по полю манегров. Один из негодяев опрокинулся и повис в седле. Ганцзалин, свирепо скалясь, выстрелил снова – и еще один манегр повалился с лошади прямо под копыта своих товарищей.

– Хороший выстрел, Ганцзалин, – одобрил Загорский, вынимая винчестер из рук рядом стоящего приискателя.

– Вперед, ребята! – крикнул опомнившийся Прокунин. – Зададим перцу косопузым!

– Ура-а-а! – закричали желтугинцы, бросаясь вперед и вниз по отлогому склону и открывая беспорядочную пальбу по мерзавцам манеграм. Судя по всему, приискателей совершенно не смущало, что косопузые в этом конфликте были с обеих сторон, и, более того, обе стороны были китайскими подданными, только одни нарушали китайские законы, а другие их защищали. Впрочем, в защите закона манегры зашли слишком далеко, да при этом еще не выполнили соглашения. Им надо было либо вовсе не заключать договор с китайскими старателями, либо, заключив, строго ему следовать.

– Ура! Ура! – кричали русские желтугинцы, дружно паля по манеграм, которые забыли о преследуемых ими китайцах-старателях и метались под огнем из стороны в сторону, пытаясь уйти от обстрела.

Манегры пытались, конечно, отвечать огнем на выстрелы врага, но они были в слишком неудобной позиции: русские располагались на возвышенности, и манегры оказались перед ними, как на ладони. Еще немного – и желтугинская армия обратила бы конников в бегство, но тут неожиданно явилась китайская пехота, вероятно, только и ждавшая возможности вступить в бой. Китайцев было много и, в отличие от манегров, стреляли они довольно метко.

Русские залегли в снег и теперь вели огонь лежа. Несмотря на то, что китайской пехоты было больше, чем желтугинцев, за последними благодаря хорошему расположению на господствующей высоте все еще оставалось стратегическое преимущество. Китайцы и манегры несли явный урон, а у русских потерь почти не было.

– Что скажете, ротмистр?! – крикнул Прокунин лежавшему рядом Загорскому, который метко бил из своего винчестера, стараясь при этом не убивать, но лишь ранить врагов. – Побьем мы китайцев?

– Это вряд ли, – сквозь зубы отвечал надворный советник, который внимательно наблюдал за тем, что происходит в тылу китайской армии.

– Не знал, что вы такой капитулянт! – весело прокричал староста.

– Я не капитулянт, – отвечал Загорский, – просто вооружение у них получше нашего будет.

И действительно, за спинами китайской пехоты медленно разворачивались пушки – одна, вторая, третья.

– Вот черт, – выругался Прокунин, – откуда они только взялись?

Нестор Васильевич заметил, что о пушках он старосту предупреждал, но тот, кажется, не очень-то ему поверил. Теперь вот действительность показала себя во всей красе.

– Если нас тут накроют, нам, пожалуй, придется туго, – вид у Прокунина сделался озабоченный. – Какой план предложите, господин Загорский?

Надворный советник отвечал, что наилучшим планом в этих обстоятельствах будет быстрое отступление в сторону русского прииска, а именно – Орлова поля. В этом случае они уйдут от прямого обстрела и избегнут опасности полного разгрома.

Пока они переговаривались, китайские пушки начали пальбу. Прилетавшие с той стороны гранаты падали на белый снег среди приискателей, крутились, шипя, и разрывались, раня и убивая желтугинцев. Одного из старателей убило прямо рядом с Ганцзалином – он почему-то решил подняться во весь рост, тут его и настиг осколок.

Не желая рисковать, Прокунин отозвал людей назад, к русскому прииску – как и советовал Загорский. Следом за ними бежали те китайские старатели, которым удалось спастись от манегров. Китайская армия не стала преследовать неприятеля: очевидно, в ее планы это пока не входило.

Достигнув Орлова поля, Прокунин разослал гонцов во все стороны поселения, чтобы те, кто не участвовал в бою, вооружились и явились к зданию управления приисками, где ждали бы дальнейших указаний. По домам пошли и те, кто принял бой – взять все припасенные патроны и тоже ждать возле Орлова поля развития событий.

В управлении за большим столом сейчас сидели только Прокунин, Загорский и Ганцзалин. Прокунин явно нервничал, ерошил пятерней жесткие русые волосы.

– Где же остальные старосты? – спросил Нестор Васильевич с некоторым удивлением.

– Видимо, пошли дорожкой, протоптанной господином Фассе, – зло отвечал Прокунин.

Надворный советник недоуменно поднял брови.

– Сбежали, – объяснил староста. – И я их, в общем, не виню: каждый спасает свою шкуру, как может. Меня другое удивляет, а именно то, что вы, господа, все еще с нами. Почему-то мне кажется, что вы в Желтугу вовсе не за золотом явились, не так ли?

И он испытующе уставился на Загорского и Ганцзалина. Те переглянулись, и надворный советник вздохнул. Да, Николай Павлович совершенно прав, они никакие не золотоискатели. Он, Загорский, детектив, а Ганцзалин ему помогает.

– Чего же вы собирались тут искать? – удивился Прокунин. – Напоминаю, что территория эта не подведомственна российской власти.

Нестор Васильевич отвечал, что территория, возможно и не подведомственна. Но как раз отсюда, из Амурской Калифорнии, в большом количестве поступают в Россию фальшивые червонцы. И он коротко пересказал старосте всю историю, начиная с убийства в Нижнем Новгороде революционера Забелина.

История эта показалась Прокунину чрезвычайно любопытной, однако предположение Загорского, что к распространению фальшивок имеет отношение Фассе он решительно отверг.

– Карл Иванович, конечно, далеко не бессребреник, у него свои недостатки, но человек он честный и рук марать не станет. Думаю, саквояж он вам не показал, потому что в самом деле решил, что вы – грабители. К тому же он вас и пальцем не тронул, когда в дом попала бомба, а вы лежали без сознания. Был бы он бандитом, прикончил бы вас, как цыплят. Нет-нет, президент тут не при чем. А вот китайский староста – фигура интересная. И я ведь, кажется, знаю, куда именно он мог отправиться.

– В Пекин? – неожиданно спросил Ганцзалин.

Прокунин покачал головой: в Пекине ему делать нечего, китайский староста Желтуги с точки зрения китайских властей – преступник, подлежащий казни. Скорее всего Ван Юнь отправился в Игнашину, там у него имеется русская жена.

– Жена? – удивился Загорский.

– Ну, не то, чтобы жена – вернее сказать, женщина, – поправился Прокунин. – Одним словом, баба. Едва ли они сочетались установленным порядком, но Ван Юнь, когда бывает в Игнашиной, всегда живет у нее.

Ганцзалин скорчил рожу: такие жены у любого китайца есть в каждом городе, где он останавливается. Приехав на новое место, китаец первым делом ищет себе жену и только потом – обедает.

– Любопытно, – сказал староста. – А что, китайские жены в других городах об этом знают? Им-то об этом говорят?

Ганцзалин отвечал, что много чести будет – каждой жене рассказывать про других. Жене этого не надо, ее дело – кормить и лелеять своего господина, когда он в городе, и терпеливо ждать, когда он снова осчастливит ее своим визитом.

– Удивительные у вас в Китае нравы, – Прокунин только и мог, что головой качать.

Надворный советник, однако, заметил, что не следует принимать все рассказы Ганцзалина за чистую монету, и на деле все не так дико, как может показаться. Впрочем, это сейчас неважно, важно, что Ван Юнь не изменил китайскому обычаю заводить походных жен, а значит, его можно будет поймать и прищучить.

– Но и это тоже дело не первостепенное, – продолжал Нестор Васильевич. – Важнее все-таки понять, как теперь быть желтугинцам?

Прокунин помрачнел. Он как раз хотел услышать мнение Загорского на этот счет. Надворный советник пожал плечами: какое же тут может быть мнение – пушкам они противостоять не могут, следовательно, надо уходить из Калифорнии, пока китайские власти еще позволяют. Не ровен час, разозлятся и с русскими устроят такую же катавасию, что и с китайскими старателями.

– Ну, с нами-то это будет потруднее сделать, – не очень уверенно отвечал Прокунин. – Мы – русские подданные, а Россия своих не выдает. Если за нас примутся, государь китайцам такое Мамаево побоище устроит, что тошно станет. На всю жизнь закаются на русских людей руку поднимать.

Нестор Васильевич лишь невесело улыбнулся. Государь далеко, и ему не до того, чтобы желтугинскими делами заниматься, в которых для русской короны никакого гешефта, а одни дипломатические неприятности. Это во-первых. Во-вторых, гораздо проще и разумнее не допустить гибели людей, чем потом мстить за убитых. Тем более, что противостоять пушкам и снарядам они не способны. Значит, разумнее всего отойти, а там видно будет. Может, выйдет, как нынешним летом, когда китайцы выгнали из Амурской Калифорнии всех приискателей и отошли, а желтугинцы осенью все равно вернулись назад.

На том и порешили. Однако в реализации этого разумного во всех отношениях плана возникли неожиданные трудности.

После того, как Прокунин на Орловом поле объявил о выходе всех желтугинцев с приисков, к нему неожиданно приблизилась делегация от китайских старателей. Перепуганные сыны Поднебесной, кланяясь и оглашая воздух горестными криками, стали на дикой смеси русских и китайских слов о чем-то слезно просить русского старосту. Грязные, избитые манеграми, они дрожали и плакали, смотреть на все это было ужасно.

Староста некоторое время пытался разобраться в их бессвязных речах, потом плюнул и повернулся к Ганцзалину.

– О чем они толкуют, не понимаю!

– Понять их несложно, – мрачно отвечал Ганцзалин. – Уйти из Желтуги они не могут, китайские войска их не выпустят. Если русские уйдут и оставят их здесь, всем им грозит мучительная смерть, как нарушителям китайских законов. Они умоляют не бросать их на произвол судьбы, а нет – так уж лучше взять и расстрелять сразу: это, по крайней мере, будет не так страшно.

Прокунин посмотрел на надворного советника – все действительно так ужасно? Тот отвечал, что жестокость китайцев вошла в поговорку, и он не секунды не сомневается, что китайцы предадут своих желтугинских соплеменников самым чудовищным казням, которые только можно измыслить.

– Но ведь это незаконно! – разъярился Прокунин.

Нестор Васильевич пожал плечами: с точки зрения властей, желтугинцы первыми нарушили закон, так что ответом со стороны войск вполне может быть такое же беззаконие, только гораздо более страшное.

– Они бы и нас порубали на соус тартар, если бы не опасались дипломатических осложнений с Россией, – продолжал он. – Ну, а со своим братом китайцем могут сделать все, что душе угодно.

Староста задумался. Китайцев жалко, да и, кроме того, они тоже граждане Амурской Калифорнии. Нехорошо было бы просто так взять и бросить своих товарищей.

– Надо потянуть время, – внезапно сказал Ганцзалин. – Попросить еще несколько дней, чтобы русские могли выйти из Желтуги. А пока суд да дело, что-нибудь придумаем.

Прокунин усомнился: едва ли китайцы согласятся, они, наверняка догадаются, что их водят за нос.