Текст книги "Его зовут Ангел (СИ)"

Автор книги: Anna Milton

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Я молчу и ничего не говорю в ответ.

«Из меня никудышный собеседник, так что лучше тебе бежать, пока не поздно» думаю я про себя и, естественно, не произношу этого вслух.

И только после всех этих мыслей я думаю, почему он сказал об этом? О том, что скучает по движению. Значит, раньше он занимался спортом. А сейчас ему, получается, вообще нельзя совершать серьезных физических нагрузок.

Несколько минут мы сидим и наблюдаем за остальными. Я постоянно ерзаю на месте, поправляю свою водолазку и волосы. А новичок кажется спокойным. Он лишь изредка поглядывает на меня и улыбается, а я сижу и теряюсь в догадках, почему он это делает. Ну, улыбается, я имею в виду. Я за всю свою жизнь столько не улыбалась. Я вообще забыла, как это правильно делается, но еще умею различать виды улыбок.

– Ты здесь учишься с первого класса? ― интересуется Ангел.

Я выныриваю из омута раздумий и смотрю на него.

– Да, ― отвечаю я.

Он вздыхает.

– Что-то не похоже, что ты в теплых отношениях со своими одноклассниками.

А этот новенький очень наблюдательный. А если он еще и умный, то должен понимать, что со мной не стоит общаться.

– Да, ― снова говорю я.

– Почему?

Я щурю глаза, пытаясь разобраться, почему его это интересует. Вежливость? Любопытство? Или вежливое любопытство? Попытка поддержать разговор?

– У нас… разные взгляды на мир, ― неуверенно произношу я, гадая, поймет ли меня новенький, или нет.

Но он кивает, и этот жест я воспринимаю, как согласие.

– Это ужасно, ― говорит он.

– Что? ― спрашиваю я.

– То, что они так относятся к тебе, ― Ангел заглядывает мне в глаза, и я всего лишь на секунду забываю, где нахожусь, и что моя жизнь ― это вселенская ошибка. Цвет его глаз ассоциируется у меня с теплом, и я не знаю, почему.

Я не верю… не хочу верить в то, что новенький действительно это говорит. Может быть, он такой, как я? Такой же изгой? Но по нему не скажешь. Он симпатичный, веселый, добрый и… он просто не может быть на меня похожим. Мы разные. Определенно, так все и есть.

Я отворачиваюсь от него, делаю резкий вдох и на несколько секунд задерживаю воздух в легких, а затем медленно выдыхаю его и снова замираю. Я такая странная, а Ангел кажется приземленным. Он может вписаться в наш класс, а мне дорога туда уже давно закрыта.

Мы больше не говорим, чему я рада.

Я ухожу из спортзала за несколько минут до конца урока. Я бегу в библиотеку, но та закрыта. Я интересуюсь в учительской, будет ли она открыта сегодня, и мне говорят, что нет. И завтра тоже. И послезавтра. Библиотекарша уехала на какой-то семинар. А это значит, что на целых три дня я остаюсь без своего убежища. И что мне теперь делать?

***

В конце учебного дня я последняя из нашего класса покидаю школу. Когда я подхожу к воротам, то вижу Ангела. Он стоит у дороги и, по всей вероятности, кого-то ждет.

Новенький ни разу не подошел ко мне после физкультуры. На перемене между третьим и четвертым уроком я видела, как он разговаривал с Капканом, Никитой Горевым и еще несколькими ребятами, в числе которых был Астафьев и Миша Галанов. Они даже смеялись. Значит, Ангел уже в их команде, и он больше не подойдет ко мне. Никогда. Что ж, наверно, это к лучшему. Если лучше не для меня, то для него стопроцентно. Ведь никому не хочется быть изгоем.

Я поправляю рюкзак и иду в сторону Ангела, потому что путь домой лежит через то место, где он сейчас стоит. Но прежде чем я успеваю дойти до него, я вижу, как к нему подъезжает большая белая машина. Сразу видно, иномарка. По-моему, это Тойота.

Я наблюдаю за тем, как Ангел подходит к автомобилю и открывает дверцу с пассажирской стороны. Он садится в машину, и та тут же отъезжает. Я провожаю Тойоту взглядом до тех пор, пока она не скрывается за ближайшим углом. Затем я перехожу дорогу и, укутавшись в вихрь мыслей, слепо бреду к дому.

***

Все продолжает идти не так, как я предсказываю, хотя обычно интуиция меня не подводит, и я точно знаю, что будет завтра.

Моя система дает сбой, и я боюсь, что, в конце концов, потеряю над ней всякий контроль.

Перед историей я, как обычно, сижу, уткнувшись лицом в учебник, и делаю вид, что поглощена повторением домашнего параграфа. Егор сидит рядом и делает то же самое. В классе нет привычного хаоса, что немного странно. Все разбредаются на маленькие группки и разговаривают о своем. К сожалению, помимо «чтения» истории мне приходится слушать очередную бессмысленную болтовню Светы и Алины. Они собирают на язык все, что только может прийти им на ум. Какой цвет лака лучше: красный, или перламутровый. Свете больше нравится красный, а Алине перламутровый. Затем они начинают говорить о колготках, о туфлях, платьях, косметики… и дальше я теряю цепь повествования.

Признаюсь, иногда у меня возникают мысли о том, что я завидую им. Но это очень редкие явления.

На следующем уроке, географии, учительница дает нам задание, которое мы должны выполнить в парах. Поскольку новенький Ангел единственный, кто сидит один, он работает так же в одиночестве. Но это для него не проблема. Он один из первых выполняет задание и получает следующее, в то время как все остальные мучаются с первым. Я не очень люблю географию, поэтому не разбираюсь в ней так, как того требует Наталья Алексеевна. А вот Егор знает абсолютно все. Я удивляюсь, как в его голове может помещаться СТОЛЬКО информации!

Я и Егор разговариваем, но только по делу. И все. Когда задание готово, мы снова молчим.

После географии идет алгебра. О, ненавистные мне точные науки.

Надежда Павловна объясняет классу новую тему, и я с трудом понимаю, о чем она говорит. Когда уже нет смысла слушать ее дальше, я начинаю рисовать в конце тетради.

Когда учительница выходит из кабинета, все начинают галдеть и разговаривать. Громче всех разговаривает Миша Галанов. Можно сказать, он главный задира в этом классе. Он многих презирает, а его «любимчиком» являюсь я. В этом классе, по крайней мере. А ведь кто бы мог подумать, что он станет таким. Помню, в шестом классе Никита Горев, Астафьев и Антон Колосов (Капкан) издевались над ним, а сейчас они чуть ли не лучшие друзья.

Миша, пользуясь отсутствием Надежды Павловны, начинает докапываться до Наташи Марковой. Она носит очки и все время заплетает забавные косички. Но она не изгой. Наташа дружит со Светой, и Алиной, и даже Камиллой. Но Камилла не дружит с ней, и ни с кем вообще. Она только использует.

Я наблюдаю, как Наташа визжит, когда Миша дергает ее за темные косы. Прямо как пятилетний ребенок. И развитие, кстати, у него тоже как у пятилетнего.

– Чтобы стать безупречным членом стада овец, нужно в первую очередь быть овцой… ― бормочет Егор и едва заметно качает головой, словно разочарован в чем-то.

Я перевожу на него вопросительный взгляд, и с моих уст машинально слетают слова:

– Что говоришь?

Он слабо вздрагивает и резко поворачивает голову в мою сторону. Мое сердце начинает ускоряться, и я тяжело дышу. Вот идиотка. Конечно же, он говорил это не мне.

– Я? Да ничего, ― Егор растерянно отмахивается рукой и поправляет указательным пальцем очки, а затем проводит небрежно рукой по черным волосам, и после этого движения несколько прядей спадает ему на лоб.

Я вяло киваю сама себе и возвращаю взгляд к незаконченному рисунку в тетради.

– Эйнштейн? ― слышим мы с Егором позади хрипловатый голос новенького.

Я снова поднимаю голову. На секунду я и Егор замираем, глупо переглядываясь друг с другом. На лице моего соседа по парте читается искреннее удивление, а я, скорее, нахожусь в замешательстве, потому что новенький с последней парты что-то сказал. А затем мы с Егором одновременно оборачиваемся. Ангел сидит, навалившись на сложенные руки перед собой, и с легкой улыбкой смотрит на Егора.

– Эээ, да, ― неуверенно произносит Егор. ― Как ты узнал?

Ангел улыбается шире и ухмыляется, но по-доброму.

– Похоже, я наконец-таки нашел единомышленника, ― говорит он.

Егор вопросительно хмурит брови. Я сижу, смотрю то на одного, то на другого, и понимаю, что я нежеланный свидетель их зарождающегося диалога, но ничего не могу поделать со своим любопытством.

– Нечасто встретишь людей, которые цитируют Альберта, ― снова усмехается Ангел.

Альберт… Эйнштейн, похоже. Но из его уст это имя звучит так непринужденно и обыденно, что, можно подумать, будто он говорит о своем давнем друге.

Мой взгляд переметается к Егору. Я вижу, как его лицо расслабляется, но удивление не покидает серых глаз.

– Да-а, ― на выдохе тянет Егор и робко улыбается.

И вот сейчас я осознаю, что должна отвернуться.

***

Вечером у меня поднимается температура, а ночью я просыпаюсь от жуткой боли в горле. Я больше не могу спать и просто лежу, жду утра. Когда оно наступает, я вынуждена жаловаться маме на то, что заболела. Конечно, я не ожидаю от нее понимания и сочувствия. Все, что я слышу, это обвинения. Я говорю, что у меня температура (и она у меня реально есть, я не любительница претворяться больной), и мама вздыхает и говорит, чтобы я шла в больницу.

Я попадаю на прием только ближе к обеду. Горло болит просто жуть как!

Я ухожу из больницы с диагнозом ангина и застреваю дома на целых две недели.

Глава четвертая

Честно, эти дни, что я провела дома на больничном, потрясающи.

Я посещаю свой участок вечером в четверг, и врач выписывает меня. Завтра в школу.

Я не знаю, что там происходит сейчас. Но я много думаю о новеньком, о том, с кем он общается, и будет ли издеваться, как остальные, когда я приду завтра на занятия. Мне хочется надеяться, что нет. Этот парень со странным именем хороший… ну, мне так кажется. У меня было время, чтобы подумать об этом. Возможно, Ангел на самом деле не будет таким, как все мои одноклассники?

Утро пятницы кажется мне особенно противным. Может быть, это потому, что две недели внеплановых каникул с ангиной я спала почти до обеда. Но в том, что я на больничном, был один огромный минус. Я не могла выбраться из дома. Никуда. А под «никуда» я подразумеваю свое райское местечко на озере. Но ничего, сегодня после школы я планирую наведаться туда.

Меня не замечают, когда я заявляюсь в кабинет. Но это к лучшему. Пусть я буду для всех пустым местом, перестану существовать, чем потерплю еще одну жестокую шутку в свой адрес.

Сейчас должен быть русский язык. Я делаю краткий вдох и прохожу в класс, подхожу к учительскому столу и достаю справку из больницы. И когда собираюсь идти к своему месту, наблюдаю сенсационную и совершенно неожиданную для меня картину.

Егор разговаривает с Ангелом. Нет, они не просто разговаривают, а болтают так, будто являются друг другу хорошими друзьями. И Егор смеется и улыбается. Признаюсь, я впервые вижу, что мой тихий сосед по парте так откровенно веселится. Если он и улыбается, то только учителям, да и то так, словно делает одолжение, но он не высокомерный.

Я стою, как вкопанная, у учительского стола и не могу отвести взгляд.

– Здравствуй, Августа! ― я подпрыгиваю на месте, когда слышу голос Светланы Александровны. ― Выздоровела?

Я с трудом отрываю взгляд от Егора и новенького, который уже не является новеньким, и смотрю на учительницу.

– Здр…здравствуйте, ― говорю я. ― Да.

– Хорошо, ― Светлана Александровна улыбается мне и садится на стул. Она берет в руки мою справку, и звенит звонок на урок.

Я заставляю себя идти к своему месту.

Когда я останавливаюсь у парты, за которой сижу, Егор отворачивается от Ангела и перестает улыбаться. Он слабо кивает мне в знак приветствия и достает из рюкзака учебник русского языка, тетрадь и синий пенал. Я не киваю ему в ответ, потому что получаю очередную порцию удивления.

– Привет, ― бодро приветствует меня Ангел.

Сегодня что, день удиви-меня-как-сможешь?

– Ага, ― бурчу я и плюхаюсь на стул.

Что происходит?

Егор общается с Ангелом. И наоборот. Что я пропустила? Когда они успели стать приятелями, или что-то вроде этого? Новенький… Ангел понимает, на что подписывает себя, так беззаботно болтая с Егором и приветствуя меня? Он понимает, что попадает под прицел местных хищников, и его не оставят в покое?

Уверена, дело в том, что Ангел просто еще не разобрался во всем. Пройдет какое-то время, и он все равно выберет сторону сильнейших.

Я с трудом заставляю себя сосредоточиться на уроке, потому что и так много пропустила из-за ангины.

Светлана Александровна вызывает меня к доске, и это единственный предмет, который я знаю почти в совершенстве, поэтому мне не стыдно выйти перед классом и выполнить задание. Я получаю пять, и меня называют выскочкой, когда я иду к своему месту. Я усмехаюсь, когда получаю такой комментарий. Они могут определиться с тем, кто я? Выскочка, заучка, или идиотка и безмозглое чучело? Или я являюсь для них и тем и другим сразу? Разве такое может быть?

Русский язык проходит быстро. Выходя из кабинета, я вижу, как Ангел идет с Егором. Они снова разговаривают.

Ну вот, теперь я официально являюсь единственным изгоем в этом классе, потому что у Егора уже есть потенциальный друг.

Здорово.

Сегодня по расписанию физкультура. Она последним уроком. Егор уходит домой перед началом занятия, так как он никогда не присутствует там. У него, как у меня и у Ангела, освобождение, только я не знаю, из-за чего.

Я снова занимаю место в конце спортзала и удивляюсь, когда Ангел, как и в прошлую физкультуру, подходит ко мне и садится рядом.

– Привет, ― говорит он.

– Привет, ― говорю я зажато в ответ.

– Как дела?

У меня непроизвольно открывается рот от удивления, и я заставляю себя закрыть его, чтобы не показаться Ангелу идиоткой. Хотя, я уверена, за эти две недели, что я отсутствовала, он услышал обо мне много чего интересного.

– Эээ, нормально, ― запоздало отзываюсь я. ― А у тебя?

– Лучше всех, ― и его лицо озаряет лучезарная улыбка.

И глядя на его улыбку, я понимаю, что шрам нисколько не портит его красоту, потому что она не зависит от этого бледно-розового рубца на всю левую щеку.

– Почему ты все время одна? ― неожиданно задает он вопрос.

У меня перехватывает дыхание от прямолинейности новенького, и я хмурюсь.

– Я не все время одна, ― вру я.

– Да? А вот мне кажется, что нет, ― настаивает на своем Ангел. ― Я наблюдал за тобой, и за все время ты ни разу ни с кем не общалась.

– Я тебе говорила, что не общаюсь с одноклассниками, ― хмуро отвечаю я, чувствуя дискомфорт от этой темы.

– Да, но есть люди и в других классах, ― мягко говорит он. ― Неужели, ты не нашла ни с кем здесь общий язык?

Я громко выдыхаю, ощущая, как молниеносно ярость заполняет меня изнутри. Что этот новенький из себя возомнил? И какое вообще имеет право задавать мне такие вопросы? И как может надеяться, что я буду на них отвечать?

– Это не твое дело, ― огрызаюсь я, чувствуя необходимость защищаться.

Лицо Ангела вытягивается и даже бледнеет.

– Я… прости, ― говорит он. ― Я не хотел тебя обидеть.

И в это же мгновение вся моя решимость грубить ему, если понадобится, распадается на части. Я громко выдыхаю и опускаю плечи. Не знаю, что так растрогало меня. То, как выглядят его глаза, сколько в них плескается необъяснимой грусти. Или то, что в его голосе я не слышу ни капли фальши, и ему искренне жаль.

– Проехали, ― шепчу я и отвожу взгляд в сторону.

– Не обижаешься? Точно? Я болван, ― Ангел грустно усмехается. ― Правда, иногда говорю всякую ерунду.

Не ерунду.

Я стараюсь выровнять дыхание, заставить дрожь уйти, но не могу перестать испытывать тяжелое жгучее волнение. Еще ни с кем в этой школе мне не приходилось разговаривать так долго, кроме учителей. Хотя нет. С ними у меня диалоги короткие.

Я изредка поглядываю на Ангела, который нервно теребит пальцами край своего пиджака. Он выглядит нерешительным и взволнованным, и его беспокойство проявляется сильнее, чем мое.

– Не знаю, почему тебя так не любят, ― тихо проговаривает он.

Я закрываю глаза, встаю с лавочки и иду к выходу. Когда я дохожу до середины, мне в плечо попадает баскетбольный мяч. Удар такой сильный, что я даже отлетаю в сторону. И я бы непременно упала, если бы не стена. Я прижимаюсь к ней лицом и морщусь от боли. Когда слышу смешки, то во мне просыпается решимость сделать что-нибудь в ответ своему обидчику. Я отстраняюсь от стены и смотрю туда, откуда ко мне прилетел мяч. Я сразу понимаю, что это дело рук Галанова ― его выдает самодовольная и насмехающаяся физиономия.

– Придурок! ― кричу я и потираю ушибленное место.

Я не думаю, что он услышит меня, но он слышит. Его лицо становится злым.

– Повтори! ― с вызовом кричит он мне в ответ.

– Да пожалуйста! ― фыркаю я. ― Ты придурок!

В состоянии аффекта человек может сказать и сделать многое. Вот и я бы ни за что не обозвала Галанова придурком, если бы не злость, которая бурлит во мне сейчас. Я вижу, как вспыхивают глаза Миши, и теперь мне страшно. Решимость стирается с моего лица, и я неуверенно иду к выходу, молясь, чтобы Галанов не шел за мной.

Я выхожу из спортзала в пустой коридор и не знаю, куда идти. От мяча на левой руке в районе локтя остался след от мяча. Я поднимаюсь на второй этаж и захожу в женский туалет. Там стою несколько минут и оттираю след на черной кофте ледяной водой.

***

На обществознании Ангел просит у меня ластик, затем ручку. На химии он подсказывает мне, как решить уравнение, хотя я не прошу его об этом. Егор продолжает общаться с ним. А я сижу в библиотеке, которая открыта уже девять дней.

Когда уроки заканчиваются, я, наконец, могу вздохнуть с облегчением. Этот бесконечный школьный день подходит к концу, а это значит, что впереди у меня поездка на велосипеде к озеру. Жду не дождусь.

У самого выхода из школы меня догоняет Ангел, и я не могу разобраться, что чувствую: раздражение, или радость, что он после всего все-таки хочет со мной общаться.

– Рука болит? ― спрашивает он.

Конечно, он видел, как мне прилетело баскетбольным мячом.

– Нет, порядок, ― вру я.

На самом деле меня беспокоит ноющая боль в руке, но я стараюсь не обращать на нее внимание.

– Он сделал это специально, ― говорит Ангел.

– Кто? Что? ― я почему-то делаю вид, что не понимаю, о чем идет речь.

– Галанов специально кинул в тебя мяч, ― объясняет он.

Я поворачиваю голову в сторону Ангела и замечаю, что он немного выше меня.

– Ерунда, ― вздыхаю я, и это правда, потому что бывают шуточки жестче и обиднее.

Мимо проходят наши одноклассники и странно косятся на нас. Наверно, они ошарашены тем, что я с кем-то разговариваю… и что со мной вообще кто-то идет рядом. Обычно меня стараются обходить стороной.

– Почему ты общаешься со мной? ― не выдерживаю и спрашиваю я.

– А почему я не могу общаться с тобой? ― вопросом на вопрос отвечает Ангел.

– Тебе это не выгодно, ― я поджимаю губы, и мы выходим на улицу.

– Глупости, ― фыркает он.

Я останавливаюсь и со всей возможной серьезностью смотрю на него. Он делает то же самое, только его взгляд скорее обеспокоенный, чем серьезный.

– Осторожней, ― предупреждаю я. ― Разговаривая с отбросом общества, ты автоматически становишься таким же.

– Ну и плевать, ― пожимает плечами Ангел. ― Тем более ты не отброс.

– Я изгой. И это ясно даже дураку.

– Значит, я тоже изгой.

– Ты хочешь, чтобы над тобой начали издеваться? ― кривлюсь я.

– Почему тебя это так волнует? ― улыбается Ангел, и я не успеваю обидеться, как улыбка меркнет на его лице. ― А если серьезно, то я сам буду решать, с кем общаться, а с кем нет. Мне гораздо приятнее разговаривать с тобой и с Егором, чем с ними.

Я собираюсь сказать, но мимо проходит Астафьев со своей свитой, среди которых есть и Камилла, и как бы невзначай толкает в плечо Ангела, что тот пошатывается назад, но удерживает равновесие.

– О чем я тебе и говорю, ― вздыхаю я и смотрю вслед ребятам, которые громко смеются. ― Они замучают тебя так же, как… меня. И Егора. Ты либо с ними, либо против них. Если против, то лучше тебе сразу поменять школу.

– Тогда почему ты не поменяешь? ― спрашивает Ангел.

Я поджимаю губы и пораженчески опускаю голову. Потому что мои родители меня не поймут, если я скажу, что одноклассники меня ненавидят. Они обвинят меня в неспособности общаться со сверстниками и скажут попытаться пойти им навстречу, сделать так, чтобы меня полюбили, стать такой, чтобы меня начали воспринимать, как свою.

Но я не буду этого делать. Не буду общаться с теми людьми, которые открыто презирают меня, и я испытываю к ним ответные чувства. Я не буду улыбаться им, при этом ненавидя. Я не буду притворно милой с ними. Никогда.

Но всего этого я не могу сказать Ангелу.

– Пока, ― вместо всего говорю я и иду дальше, не дожидаясь его ответа.

Я возвращаюсь домой в плохом настроении. Все идет не так, как должно идти. Почему моя жизнь терпит изменения? Ведь мне хорошо, когда все на своих местах. Но сейчас... сейчас мир вокруг становится другим, как и я. Я чувствую в себе какое-то непонятное и совершенно новое чувство, когда в нашем классе появился парень со странным именем.

Я не хочу думать обо всем том, что связывает меня со школой. Я переодеваюсь, достаю велосипед и еду на озеро.

Этот день теплый, хотя через неделю наступит октябрь. Прохлада, исходящая от воды, успокаивает кожный зуд на нервной почве, и мне удается забыться. Я выкидываю все плохое из своей головы и погружаюсь в своеобразный транс. Я чувствую, как расслабляется каждая клеточка моего тела. И я улыбаюсь, потому что ощущаю, что свобода духа совсем близко.

Мне хочется, чтобы время замерло, как и все в этом мире, и я навечно смогу остаться здесь. Но нет. Все всегда нужно усложнять. Я вынуждена возвращаться домой, когда мама звонит и спрашивает, где я. Я так и не отвечаю, обещая, что буду через полчаса. Лучше ей не знать, где я пропадаю большую часть своего свободного времени. Тогда она меня точно убьет и начнет читать нотации о том, что мне нужно чаще бывать на людях и разговаривать, хоть с кем-нибудь.

Когда я захожу домой, то слышу удивительную тишину. Никто не кричит, не спорит… Странно. Давно такого спокойствия не наблюдается.

Я осторожно прохожу в гостиную. Папа сидит на диване с вытянутыми ногами и читает книгу. Я приглядываюсь. Детектив. Мой папа. Читает. Детектив. Я каким-то образом оказалась в другой вселенной? Папа не любит читать, он любит считать. Цифры ― его призвание. В школе и институте у него были пятерки по математике. Как и у мамы. И оба не могут понять, почему я, их дочь, не дружу с точными науками.

– А где мама? ― осторожно спрашиваю я у папы.

Он нехотя переводит туманный взгляд со страниц книги на меня.

– На кухне. Готовит, ― отвечает он и возвращается к чтению.

Моя мама. Готовит. Очередная странность. Она заходила на кухню в последний раз перед тем, как я заболела. А все время, что я была на больничном, готовить приходилось мне, раз я бездельничаю, а родители работают (это с их слов).

Подходя к кухне, я обвиваю живот рукой, так как желудок начинает урчать. Я выглядываю из-за стены и вижу маму у плиты.

– Привет, ― говорю я тихо.

Мама вздрагивает и подскакивает на месте.

– Августа! ― выдыхает она и смотрит на меня через левое плечо. ― Не подкрадывайся больше! Так и заикой остаться можно…

Она отворачивается, и я прохожу на кухню, сажусь за стол и откидываюсь на спинку стула, пытаясь расслабиться.

– Как дела в школе? ― интересуется мама.

Я смотрю на ее прямую спину и отвечаю:

– Нормально.

Под этим стандартным ответом я подразумеваю то, что все как прежде, что надо мной по-прежнему продолжают издеваться. Хотя нет, все же кое-что изменилось. Теперь я ненавижу своих одноклассников еще больше. Каждый день, проведенный с ними, лишает меня огромного количества нервных клеток, но придает больше уверенности в том, что я правильно поступаю, не подстраиваясь под них и игнорируя всеми возможными способами.

Так что да, все нормально.

– Выходные сидишь дома с папой, ― говорит мама. ― У меня работа. Нужно разобраться с кое-какими документами, ― и я не ошибаюсь, когда слышу, что она говорит это без тяжести в голосе.

Каким-то совершенно парадоксальным образом работа является для моей мамы способом расслабления и отдыха. Там она чувствует себя как рыба в воде, а дома ее словно вытаскивают на сушу, и она начинает задыхаться.

Я наблюдаю за мамой. Она отходит от плиты и начинает резать помидоры с огурцами на доске. Затем летит обратно к сковороде, где что-то жарит, и ворчит себе под нос.

– Сделай бутерброды, ― говорит она мне. ― Жареная картошка на ужин отменяется.

Я вздыхаю, качаю головой и иду к холодильнику. Внезапно чувствую резкую боль в сердце и останавливаюсь... нет, я замираю, зависаю, не в состоянии шевельнуться. Боль тесно сковывает сердце и сжимает его, а затем начинает стремительно темнеть перед глазами, и я вытягиваю руки, начинаю нелепо болтать ими в воздухе, надеясь за что-нибудь ухватиться, потому что ощущаю, что начинаю падать.

Все происходит стремительно. Последнее, что я слышу, это как мама выкрикивает мое имя.

И я проваливаюсь во тьму.

Я редко падаю в обмороки, но когда это случается, и я прихожу в сознание, то чувствую себя так, словно меня переехал каток. Доктор говорит, что мне нужно как можно меньше волноваться. Родители знают, что все мои проблемы исходят из проблемных отношений с одноклассниками и, вообще, с людьми. Но ни мама, ни папа не задумывались, что мне не хватает и их. Не хватало. Не хватало больше кислорода. Но это было раньше. Сейчас мои чувства похожи на камень… но за твердой оболочкой, где-то глубоко внутри, я знаю, что есть свет.

Я не просыпаюсь весь вечер, сплю ночь и почти весь следующий день. Я пропускаю субботние занятия. Я не знаю, что родители сказали Светлане Александровне. В этот раз я ощущаю какую-то особенную слабость, когда открываю глаза, но боли в сердце больше нет. Первую секунду мне кажется, что я не дома, что я вообще не я, и это тело не мое, потому что я его не чувствую. А затем, когда зрение ко мне полностью возвращается, я вижу белый потолок своей комнаты, включенный торшер и темноту за окном. Сквозь толстый слой ваты в ушах я прислушиваюсь к окружающим звукам, но не слышу ровным счетом ничего, кроме противного звона в голове.

Я хочу встать. Ничего не получается. Мое тело сражает бессилие, но я не оставляю попыток и раз за разом продолжаю подниматься. Где-то с тридцатой попытки мне, наконец, удается оторвать голову от подушки. Волосы прилипают к лицу, и затылок обдувает приятным едва уловимым ветерком. Стараясь бороться с головокружением, я, опираясь на прикроватную тумбу, встаю. Ноги дрожат, как будто я пролежала месяц, а не сутки. Я жмурюсь, потому что мне тяжело, но не останавливаюсь. В горле вспыхивает жажда.

Я с трудом доползаю до дверей и открываю ее. Прижимаясь к стене, я бреду на кухню. В доме тихо, и я думаю, что родители на работе. Мама, по крайней мере, точно. А вот где папа я не знаю. Может быть, тоже ушел работать, ведь копаться в документах и всяких отчетах гораздо интереснее, чем провести какое-то время со своей дочерью.

Я добираюсь до кухни и наливаю себе в стакан воды. Осушаю его залпом. Наливаю еще и снова осушаю. Теперь мне лучше. Намного.

Когда я иду обратно в свою комнату, так как меня начинает клонить в сон, хоть я и так проспала огромное количество времени, я слышу чьи-то всхлипы в гостиной. Это привлекает мое внимание, и я со скоростью улитки иду в сторону гостиной.

– Успокойся, Ирина, ― слышу я надломленный голос папы.

Значит, он дома. И мама тоже. А как же ее работа?

– Она так долго спит, ― плачет мама.

Я замираю и пошатываюсь назад, но вовремя успеваю схватиться за стену.

– Она проснется, ― говорит папа.

– Знаю, Леша, знаю. Я просто переживаю за нее. Вот почему у нее снова случился этот обморок?! Когда… когда она упала, я подумала, ― мама резко замолчала, сделала глубокий вдох. ― Я подумала, что это конец.

Я слышу, как папа тяжело вздыхает.

Мама плачет. Моя мама плачет. Из-за меня. Значит, ей не все равно? Значит, в ее жизни еще есть место для меня? Значит, работа еще не целиком отняла ее у меня?

Я слушаю ее горькие всхлипы, и мое сердце начинает болеть, но как-то по-другому.

Прижавшись головой к стене, я слушаю, как мои родители страдают, и хочу подойти к ним, успокоить. Но я не делаю этого.

Я просто стою и впитываю их боль в себя.

Глава пятая

В понедельник я уже чувствую себя, как обычно, но ничто не способно вытеснить из моей головы мысли о слезах мамы, которые в субботу вечером она проливала из-за меня.

Мне крайне сложно сосредоточиться на алгебре.

Надежда Павловна устроила проверочную работу, и сейчас уже прошло больше половины урока, а у меня даже не переписаны примеры в тетрадь. Но, по правде говоря, эта проверочная заботит меня на данный момент меньше всего.

Я чувствую, как Ангел тыкает меня ручкой в спину. Он всегда так делает, когда пытается привлечь мое внимание, а не зовет меня по имени. Я поворачиваюсь к нему и вопросительно смотрю на него.

– Ты не пришла в субботу, ― говорит Ангел.

Я выгибаю левую бровь и не отвечаю, хотя удивлена, что он заметил мое отсутствие.

– Я просто…

Ангел не успевает договорить, как в наш почти-разговор вмешивается Надежда Павловна.

– Вишневская! Самарский! ― громко шипит она, и словно по команде весь класс оборачивается в нашу сторону. Ох, ненавижу, когда так смотрят. ― Разговариваете о чем-то интересном? Может, поделитесь со всеми? Потому что мне тоже любопытно знать, что важнее в данный момент проверочной.

Я тяжело выдыхаю и медленно отворачиваюсь от Ангела. Ну все, двойка в журнал обеспечена.

– Я спрашивал у нее совета, ― говорит Ангел спокойным голосом.

Надежда Павловна не ожидает, что кто-то должен ответить. Ее вопрос был риторическим. Я вижу, как лицо учительницы удивленно вытягивается. Ну да, я бы тоже на ее месте удивилась, нет, засмеялась бы, потому что слова Ангела абсурдны. Совет на уроке алгебры? У меня? Да я хуже всех знаю этот предмет в классе!

Надежда Павловна пристально смотрит на Ангела и жаль, что я не вижу его лица. Ее глаза так суровы и холодны, что у меня невольно начинают бегать мурашки по телу. Учительница математики всегда вызывает во мне такое неприятное ощущение.

– Это не место для бесед, ― наконец, произносит Надежда Павловна. ― Это школа, и идет проверочная, если вы, молодой человек, не забыли. Возвращайся к работе и не отвлекайся. А если еще раз увижу, что разговариваешь с кем-то, заберу тетрадь и поставлю двойку в журнал. И тебя, ― она переводит пронзительный взгляд на меня, ― это тоже касается.

Когда Надежда Павловна отворачивается, я опускаю голову и не поднимаю ее до самого звонка, чтобы исключить риск столкновения моих глаз с ее черными и стальными. В конце урока я сдаю ей тетрадь, где смогла решить только один пример из пяти (да и то не уверена, что правильно, хотя все сошлось и получилось), и покидаю кабинет, который ненавижу в этой школе больше всех остальных вместе взятых. На втором месте стоит класс химии. А затем и физики…