Текст книги "Его зовут Ангел (СИ)"

Автор книги: Anna Milton

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

– В следующий понедельник я записала тебя к кардиологу, ― говорит мама.

– Зачем? ― спрашиваю я.

– Провериться. Сделаешь кардиограмму, ЭКГ… ― она издает тяжелый вздох, как будто вся эта ерунда с моим сердцем достала ее. Что ж, я не могу обвинить ее в этом, потому что моя болезнь убила в голове мамы много нервных клеток. В прочем, как и моих.

– То есть, в школу я не пойду? ― уточняю я немного обрадованно.

– Да. Я уже позвонила Светлане Александровне и предупредила ее, ― кивает мама.

Я улыбаюсь.

В три часа я кушаю, так как потом планирую идти гулять. Но сначала мне нужно позвонить и договориться. Ангел знает, что сегодня я должна была вернуться домой. Мы созванивались с ним вчера. Он сказал, чтобы я позвонила ему, как только буду готова идти гулять. Я сказала ладно, и мы попрощались.

Я иду в свою комнату и нахожу номер Ангела. Нажимаю «вызов» и жду, когда он ответит.

Первый длинный гудок. Второй. Третий. Четвертый.

Обычно, Ангел всегда отвечает после второго или третьего, в крайнем случае, после четвертого. Но сейчас я уже целую минуту ожидаю услышать его голос.

Я хмурюсь, чувствуя легкую досаду, и набираю его номер снова.

Десять.

Десять попыток дозвониться до него, и все напрасно.

Может, что-то случилось? Или Ангел решил не общаться со мной?

Глупо, но больше всего я боюсь именно второго варианта.

Я не могу спокойно сидеть на месте. Я звоню Егору, прошу его позвонить Ангелу. Спустя минуту Егор перезванивает мне и говорит, что Ангел не берет трубку.

Значит, что-то случилось.

Ну, или, может быть, не обязательно что-то серьезное. Может, он где-то оставил телефон, или он в душе, на кухне, в гостиной…

Я не оставляю попыток и звоню Ангелу. Снова и снова.

На тридцать седьмой звонок Ангел, наконец, отвечает мне.

– Ну слава Богу, ― вздыхаю я и устало падаю на кровать. ― Почему так долго не отвечаешь? Я уже…

– Здравствуй, Августа, ― прерывает меня знакомый женский голос.

Это мама Ангела.

Я резко сажусь, отчего у меня начинает кружиться голова.

– Виолетта Александровна? ― удивляюсь я. ― О, эмм, извините. Я думала, это Ангел… ― мой голос затихает, и я прикусываю нижнюю губу. ― А он… Где он?

– Ангел не может подойти сейчас к телефону, ― объясняет она.

Я хмурюсь и встаю.

– У него высокая температура, и мы думаем, что он заболел, ― договаривает Виолетта Александровна.

Я шумно выдыхаю и плотно сжимаю губы.

Ангел заболел. Это же ужасно.

– Я… я могу завтра навестить его? ― спрашиваю я и начинаю грызть ноготь указательного пальца.

– Не думаю, что это хорошая идея, Августа, ― вздыхает женщина. ― Не хочу, чтобы ты заболела. Да и Ангел не хотел бы…

– А могу я поговорить с ним сейчас?

– Он спит.

– Понятно… Хорошо. До свидания, Виолетта Александровна.

– Пока, Августа.

Она отключилась первая.

Ужасная новость о том, что Ангел болен, окутывает меня с головы до ног. Хорошее настроение испаряется, и я могу думать только о том, что мой лучший друг сейчас страдает от высокой температуры. Я ненавижу болеть. Ненавижу больницы и врачей…

Бедный Ангел.

Я чувствую необходимость поддержать его, но понимаю, что не могу, тем более его мама сказала, что пока не стоит навещать его. И сколько он будет болеть? Неделю? Две? Я же не выдержу. По крайней мере, мы можем созваниваться.

Мы определенно будем созваниваться.

Через десять минут я звоню Егору, чтобы сказать, что Ангел заболел. Он говорит, что это отвратительно. Без него будет скучно. Я соглашаюсь с ним. Мы болтаем несколько минут, и я отключаюсь.

***

Два дня до конца зимних каникул. И я не знаю, чем себя занять.

В обед я снова звоню Ангелу. Он не отвечает. Я набираю его номер еще несколько раз и откладываю попытки достучаться до него, когда понимаю, что это невозможно.

Тревога за него не дает мне покоя. Я слоняюсь по квартире, словно призрак. Я не хочу есть, пить, разговаривать, улыбаться. Все вновь становится серым и бессмысленным. Я скучаю по Ангелу, по его голосу, по его смеху. Мне дико не хватает его глаз.

Боже, я такая влюбленная.

Я звоню Ангелу через четыре часа. У него выключен телефон.

Замечательно.

Я плохо сплю ночью, не могу избавиться от разных глупых мыслей, которые нескончаемым потоком лезут в голову, несмотря на все мое сопротивление. Я ворочаюсь, потом мне становится жарко, и я ощущаю, как знакомая боль зарождается в сердце. Сначала это просто мгновенные вспышки боли, которые то появляются, то исчезают. А через несколько минут ощущение дискомфорта становится невыносимым, и я перестаю дышать, чтобы хоть как-то ослабить боль.

Я не могу подняться, чтобы выпить таблетки. Все, что мне остается делать, это лежать, глотая слезы, и терпеть агонию в сердце.

***

Я навязчиво продолжаю заваливать Ангела звонками, ну и пусть. Я беспокоюсь, я не понимаю, почему он не может ответить мне и просто сказать, как он себя чувствует. Ну, или хотя бы написать смс-ку. Разве я много прошу?

Просто дать знать, что он жив.

Я разговариваю с Егором в обед по телефону.

– Это странно, ― говорит он приглушенным голосом в трубку.

– Да, ― вздыхаю я.

– Давай сходим к нему?

– Нет. Его мама сказала, чтобы мы не приходили какое-то время.

Иначе я бы рванула к нему в тот же вечер, когда он перестал отвечать на мои звонки.

– Я чувствую себя маньячкой, ― уныло усмехаюсь я.

Егор громко и тяжело дышит.

– Думаешь, он завтра придет в школу? ― спрашивает он.

Я надеюсь на это.

– Не знаю, ― отвечаю я.

– Без него скучно.

– Да, ― протягиваю я. ― Без него скучно.

И это лишь верхушка айсберга. Я не только скучаю, я… я умираю без него. И пусть мои слова кажутся чересчур трагичными и, возможно, немного пафосными, но это так. Без Ангела я думаю, что все становится таким, каким было до знакомства с ним. Я нуждаюсь в нем так, как утопающий нуждается в воздухе.

– Позвони мне, если он ответит, ― говорит Егор.

– Хорошо.

– Пока.

– Пока.

***

Я не хочу вставать во вторник утром, начинать этот день и идти в школу. Но я должна. Поэтому я скидываю с себя одеяло, встаю на ноги и иду в ванную. Я заставляю себя двигаться, одеваться, собраться с мыслями.

Отлично начинается третья четверть.

Я не обращаю внимания на своих одноклассников, которые безумно «рады» увидеться после каникул. Я, тихая и незаметная, иду к своему месту и с тоской смотрю на последнюю парту, за которой сидит Ангел. Но его там нет.

Когда приходит Егор, мне становится не так грустно.

– Привет, ― здоровается он первый и садится рядом.

Я мрачно киваю в ответ.

– Так и не дозвонилась? ― спрашивает он, разворачиваясь ко мне лицом на стуле.

Я отрицательно качаю головой.

Егор поправляет очки.

– Я тоже звонил ему.

Я знаю, что примерно он скажет дальше.

– Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети, ― бормочет Егор, подражая женскому голосу, который произносит эту ненавистную фразу.

– Я думаю, мы должны сходить к нему сегодня после уроков, ― говорю я.

– Ты же говорила, что его мама сказала не приходить.

– Да. Знаю. Но я…

Не могу терпеть. Хочу увидеть Ангела. Хочу убедиться, что он дышит.

– Я тоже, ― тихо произносит Егор.

Егор и я смотрим друг на друга. В его глазах печаль, и я понимаю, что в моих глазах тоже. Он скучает по нему так же, как я. Только я все равно сильнее.

Первый урок ― русский язык. Со звонком в класс заходит Светлана Александровна. За каникулы она ничуть не изменилась. Да и никто в этом классе, разве что кроме Камиллы ― она перекрасилась в черный цвет. И ей, на самом деле, не идет, только все девочки говорят, что стало лучше. Они так профессионально лгут.

Пока учительница раскладывает тетради на столе, я настраиваю себя на то, что этот день будет невыносимо долгим, потому что Ангела нет рядом.

Первые пятнадцать минут урока я вообще не могу сосредоточиться. Я сижу, смотрю прямо перед собой, в спину Лазаревой, но мои мысли летают где-то далеко от этого класса, от этой школы…

Затем я слышу, что Светлана Александровна перестает говорить. Почему-то я думаю, что она заметила, что я витаю в облаках, и я со страхом отрываю взгляд от черного пиджака Лазаревой. Я перевожу его на учительницу и с облегчением замечаю, что она замолчала не из-за меня. Она вообще не смотрит в мою сторону. Светлана Александровна начинает копошиться в своей сумке, а затем достает оттуда серебристую раскладушку.

– Алло, да? ― громко говорит она и встает из-за стола.

Я только сейчас замечаю, какой у нее громкий голос.

Учительница молчит, слушает кого-то, и ее глаза неожиданно округляются, будто от сильного шока.

– Да как же так? ― вздыхает она и прижимает ладонь свободной руки ко рту.

И тут ее взгляд падает на нашу с Егором парту. Я начинаю нервно ерзать на стуле и боковым зрением замечаю, что Егору тоже не по себе оттого, что Светлана Александровна неожиданно обратила на нас внимание.

Что-то не так?

Учительница продолжает смотреть на нас.

Это звонят мои родители, или родители Егора? С ними что-то случилось?

Или я просто себя накручиваю, и Светлана Александровна просто смотрит на нас. Быть может, нет совершенно никакого повода начинать бить тревогу.

– Да, да, я поняла, ― бормочет учительница. ― Да, конечно. Хорошо, не беспокойтесь. Господи, ― она ахает, и я пытаюсь услышать, что она говорит дальше, но это сложно, так как одноклассники пользуются моментом, что Светлана Александровна отвлеклась, и начинают перешептываться друг с другом.

Светлана Александровна убирает телефон от уха. Она какое-то время стоит перед классом, не двигается и смотрит в одну точку. Она точно сейчас не с нами. Учительница глубоко погружена в свои мысли, и, клянусь, я вижу, как краснеют ее глаза.

Мне невольно становится тревожно.

Затем она резко вздрагивает и моргает. Ее глаза растерянно бегают по классу. Мое сердце начинает биться быстрее. Ее взгляд снова останавливается на нашей парте. Светлана Александровна поджимает губы, и ее подбородок дрожит, словно она сейчас зарыдает.

Ничего не говоря, учительница выбегает (да-да, именно выбегает) из класса, и всех это немного удивляет. Мы с Егором впадает в полное недоумение, я смотрю на него, он смотрит на меня, и мы надеемся найти в глазах друг друга ответ.

– Что это с ней? ― спрашивает тихо Егор.

Я пожимаю плечами.

– Она как будто собиралась заплакать, ― говорит он и смотреть на дверь.

– Это странно, ― бормочу я.

Егор меня слышит и кивает.

Из-за неожиданного ухода Светланы Александровны срывается урок русского языка. Все счастливы, кроме меня и Егора. Мы так и не пошевелились ни разу за все сорок пять минут.

Когда наступает перемена, и я с Егором иду к кабинету физики, то вижу у учительской Светлану Александровну. Она стоит рядом с завучем и вытирает белым носовым платком слезы под глазами. Я толкаю Егора в бок, он смотрит на меня. Я киваю ему в сторону учительницы, и он поворачивает на нее голову. Несколько секунд молчит, затем пожимает плечами и хмурится.

Весь день проходит, словно во сне.

Когда звенит долгожданный звонок с последнего урока, я вылетаю из класса истории одной из первых и мчусь в раздевалку, чтобы взять куртку. Затем жду Егора в холле.

– Пойдем сейчас? ― спрашиваю я у него, имея в виду поход к Ангелу.

– Мне надо зайти домой, ― говорит Егор.

– Ладно. Тогда сначала до тебя, а потом к нему.

Егор неуверенно кивает, и мы выходим из школы.

Глава пятнадцатая

Каждая моя мышца напряжена до предела. Я переживаю. Сильно. Мои ладони вспотели от баснословного волнения. Я поднимаюсь по ступенькам, потому что лифт в доме Ангела сломался, и думаю о том, что скажу, когда увижу его. Сзади меня почти бесшумно идет Егор. Он так же погружен в свои мысли, как и я.

Когда мы поднимается на нужный этаж, я останавливаюсь, чтобы перевести дыхание и успокоиться.

Сжимаю руки в кулаки, смотрю через левое плечо на Егора, который минует последнюю ступеньку и встает рядом со мной. Затем мы медленно идем к двери семьи Самарских.

Я почти минуту переглядываюсь с Егором, и мы по очереди киваем на дверной звонок и мотаем головой, решая, кто позвонит в него.

В итоге это делаю я. Тянусь дрожащей рукой и нажимаю на маленький черный квадратик.

И наступает тишина.

Мы с Егором ждем.

Кто нам откроет двери? Ангел, или его родители?

Хотя бы Ангел. Хоть бы Ангел. Хоть бы Ангел.

Я прерываю свою молитву, когда слышу, как двери с другой стороны кто-то подходит. Затем на нас с Егором смотрят в глазок, молчат. Я уже не могу стоять на месте. В мыслях я громко кричу, требуя впустить меня, и колочу кулаками по двери. Внутри меня бушует ураган.

В следующую секунду дверь медленно открывается, и я первая вижу светлую макушку отца Ангела.

Виктор Валерьевич смотрит на меня своими большими серо-голубыми, опухшими, будто он не выспался, глазами.

– Здр…здравствуйте, ― лепечу я.

– Привет, Августа, ― кивает мужчина и открывает дверь шире. Он переводит взгляд на Егора. ― Привет, Егор.

Егор кивает.

– Мы к Ангелу, ― говорю я.

Виктор Валерьевич замирает, как человек, в которого попадает пуля, и глаза его становятся стеклянными.

– Он дома? ― неуверенно спрашиваю я.

– Да, Ангел дома, ― мужчина вздыхает и с поджатыми губами смотрит на меня. ― Проходите.

Мы заходим в прихожую и неуверенно ютимся с Егором.

– Я скажу ему, что вы пришли, ― говорит нам Виктор Валерьевич и идет к комнате сына. Он останавливается у нее, я вижу, как сжимается его кулак, которым в следующую секунду он осторожно стучит по двери. Затем Виктор Валерьевич открывает дверь, и его голова с плечами исчезают. ― Ангел? К тебе пришли друзья, ― слышу я его тихий голос.

И затем мой слух улавливает голос, который я раньше никогда не слышала, и который отдаленно напоминает тот, что всегда согревает меня изнутри. Этот голос не может принадлежать Ангелу, потому что Ангел всегда говорит живо, энергично, даже когда ему грустно. А тот, что я слышу сейчас, ― надломленный, погасший и хриплый.

– Не надо, ― произносит этот голос. ― Я не хочу никого видеть.

– Но, сын…

Ангел не дает ему договорить и начинает кричать:

– Я не хочу никого видеть!

Я вижу, как Виктор Валерьевич вздрагивает, и кидаю тревожный вопросительный взгляд на Егора. Он тоже ничего не понимает.

– Хорошо, ― сдается мужчина и закрывает дверь комнаты Ангела.

Его глаза закрыты какое-то время. Он делает глубокий размеренный вдох и разворачивается в нашу сторону.

– Извините, ребята, но встреча отменяется, ― с искренним сожалением говорит мужчина.

– Что… что с ним? ― от волнения мой голос срывается на шепот.

Это не может быть Ангел. Только не мой Ангел. Только не он. Нет. Это не его голос. Это не он кричал. Он бы никогда не сказал, что не хочет видеть нас с Егором.

Виктор Валерьевич напрягается. Его серо-голубые глаза темнеют от печали, и мне становится не по себе. Я чувствую, как где-то глубоко внутри меня зарождается тошнотворный приступ паники.

– Ангел не может ходить, ― шепчет мужчина и вдруг всхлипывает. Он низко опускает голову, и его плечи начинают трястись от рыданий. Виктор Валерьевич накрывает глаза ладонью, и все, что я слышу и вижу, это беспомощно плачущего взрослого мужчину. ― Мой сын не может ходить, Августа. Теперь не может…

Я теряю остатки самообладания и тоже начинаю плакать, хотя с трудом понимаю, что происходит.

– Т…то есть? ― спрашиваю я.

– Он…

Виктор Валерьевич не успевает договорить, как вновь раздается тот ужасный надломленный голос из комнаты Ангела:

– Пусть они уходят, папа! Скажи им, чтобы они ушли и больше никогда сюда не приходили! Я не хочу их видеть! Я не хочу!

Мужчина издает еле слышный стон и зажимает указательным и большим пальцем переносицу. Он набирает в легкие воздух и вытирает слезы с лица. Его глаза красные-красные, но больше нет той подавленности, что была несколько секунд назад.

– Простите, ребята, но вам надо уйти, ― говорит Виктор Валерьевич.

Я хочу возразить и потребовать объяснений, но не могу. Я парализована ужасом и паникой. Я совершенно сбита с толку.

Я не помню, как мы с Егором выходим из квартиры Ангела. Я не помню, как мы оказываемся на улице перед домом. Я молчу. Егор тоже. Я пытаюсь собраться с мыслями, но это невозможно. Я прокручиваю в голове слова Виктора Валерьевича о том, что Ангел не может ходить. Я вспоминаю тот чужой, наполненный отчаянием голос, и меня пробирает дикая дрожь.

Мы стоим неподвижно несколько бесконечных минут. Затем начинаем отдаляться от дома Ангела. Я слышу, как снег хрустит под моими ногами.

– Я ничего не понимаю, ― вдруг начинает Егор.

Я чувствую, как непрошеные слезы скатываются с лица, падают и растворяются в снегу.

– Что значит, Ангел не может ходить? Как это? В смысле? ― вопрошает Егор, и постепенно в его растерянный голос просачивается боль. ― Он что… ин… инвалид?

И тут я резко поднимаю голову и всматриваюсь в недоуменное бледное лицо Егора сквозь пелену слез.

– Но как? ― шепчет он. ― Я не понимаю, Августа. Я не понимаю…

Со смешанными чувствами я возвращаюсь домой и, не говоря ни слова родителям, закрываюсь в своей комнате. Я набираю номер Ангела и жду, что он ответит. Но он, конечно, игнорирует меня. А я не сдаюсь. Через двадцать минут упорных попыток достучаться до него я кладу телефон на компьютерный стол и стою.

Стою пять минут, десять, пятнадцать. Я не знаю, что творится в моей голове. Я пытаюсь проанализировать то, что произошло. Я пытаюсь понять, что значат слова отца Ангела о том, что он не может ходить. Я вспоминаю предположение Егора о том, что наш друг теперь инвалид. Это слово ранит меня глубоко в сердце, и я думаю, что рано делать поспешные выводы. Я должна лично убедиться в этом. Я должна увидеть Ангела. Должна поговорить с ним.

Я должна… я должна сделать хоть что-нибудь. Но я не могу. Я чувствую себя такой беспомощной оттого, что ничего не понимаю.

Я снова не сплю ночью, но на этот раз вовремя забочусь о том, чтобы не корчиться от боли в сердце, и пью таблетки, пока мама не видит. Я не хочу ее тревожить лишний раз. Я долго лежу в кровати, затем начинаю блуждать по комнате. У меня уже болит голова, и слипаются глаза. Но как только я ложусь обратно, желание спать тут же отступает, и снова все пространство в голове заполняется тревожными мыслями.

***

Когда на следующий день в школе я вижу Светлану Александровну, меня неожиданно осеняет.

Ей вчера звонили родители Ангела и что-то сказали про него. Может быть, про то, что он… не может ходить?

Конечно, я не могу утверждать. Я по-прежнему ни в чем не уверена. Я просто в шоке.

Егор выглядит не выспавшимся, и я ничуть не лучше него. На алгебре я наклоняюсь к нему и шепчу:

– Подойдем на перемене к Светлане Александровне.

– Зачем? ― тем же шепотом спрашивает Егор.

– Она стопроцентно что-то знает об Ангеле.

Егор кивает, и больше мы с ним не разговариваем.

На перемене мы мчимся к кабинету русского языка, где сейчас Светлана Александровна проводит урок у шестого «Б». Я влетаю в кабинет и вижу учительницу за столом в окружении мальчиков и девочек.

– Светлана Александровна! ― громко зову я ее.

Учительница отрывает взгляд какой-то тетради и поворачивается в мою сторону.

– Августа? ― удивляется она.

Я подхожу к ней и склоняюсь, чтобы не кричать на весь кабинет.

– Вы знаете, что с Ангелом? ― я решаю не тянуть резину и спрашиваю прямо.

Взгляд Светланы Александровны становится сочувствующим и она откладывает все свои дела, чтобы ответить мне.

– Ребята! ― обращается она к ученикам шестого «Б». ― Выйдите все из класса на несколько минут.

Они послушно выполняют просьбу учительницы, и в кабинете остаемся только мы с Егором и Светлана Александровна. Я сажусь за первую парту и готовлюсь внимательно выслушать все то, что женщина мне скажет. Пусть даже правда будет самой ужасной… Я должна все знать.

– Так вы знаете? ― нетерпеливо уточняю я.

Светлана Александровна тяжело вздыхает и сжимает губу.

– Бедный мальчик, ― говорит она и качает головой. Меня начинает раздражать такая медлительность. Перемена скоро закончится, но я не уйду отсюда, пока все не узнаю.

– Что с ним? ― спрашиваю я.

Я сжимаю кулаки, когда встречаюсь с взглядом учительницы.

– У Ангела отказали ноги, Августа, ― говорит она.

Я застываю и перестаю дышать.

Что у него отказало?

– Он не может ходить, ― Светлана Александровна опускает глаза к столу и начинает всхлипывать. ― И, наверно, уже никогда не сможет.

Нет.

Нет. Нет. Нет. Нет. Нет.

Такого просто не может быть. Не верю. О Господи…

В горле образовывается огромный ком паники, шока, отчаяния, боли и непонимания. Я не могу дышать. Не могу пошевелиться. Не могу ничего сказать или сделать. Потому что все это бессмысленно. Потому что все это не имеет значения.

Я широко распахнутыми глазами смотрю на Светлану Александровну и впитываю в себя ее слова.

Мой бедный Ангел. Он сейчас один, ему сейчас плохо.

– Ангел Самарский больше не будет ходить в эту школу, ― произносит Светлана Александровна.

Темнота стремительно поглощает меня с головой.

Мои крылья сломались.

***

Я выбегаю из кабинета русского языка и растерянно смотрю по сторонам.

Я не могу находиться в этой школе, в которой больше никогда не будет Ангела Самарского. Я не могу спокойно смотреть на все лица, что окружают меня. Я не могу сидеть и делать вид, будто все в порядке, потому что ничего не в порядке. Все ужасно. Все разрушено.

Я быстро иду по коридору к выходу из школы, потому что я не останусь здесь. Я должна увидеть Ангела. Мне необходимо видеть его…

– Августа! ― я с трудом слышу, как кричит мое имя Егор.

Это не важно. Сейчас ничего не важно.

– Августа! ― кричит он снова.

Я не останавливаюсь и не собираюсь это делать.

– Августа, постой! Куда ты? ― Егор догоняет меня и старается идти со мной наравне.

– Мне надо… ― бормочу я бессвязно.

– Да погоди ты! ― он хватает меня за локоть и резко тянет назад.

Тогда я останавливаюсь. Я часто и громко дышу.

– Куда ты собралась? ― спрашивает меня Егор.

– К Ангелу, ― на выдохе отвечаю я. ― Пойдем со мной.

Мое предложение ставит его в тупик. Я вижу в его глазах желание согласиться, но так же он сильно растерян, и именно это сбивает его с толку.

– Прямо сейчас? А как же уроки? Я не… я не могу… Сегодня контрольная по физике, и…

Я не дослушиваю его, так как понимаю, что он не пойдет, и бегу к раздевалке.

– Августа! ― кричит уже беспомощно Егор, но я игнорирую его.

Я сбегаю с уроков.

Я знаю, что мне за это влепят выговор. Но важно ли это сейчас? О Господи, нет. Это совершенно не важно. Я бегу к дому Ангела со всех ног. Я забываю о том, что мне нельзя совершать физические нагрузки, а еще мне нельзя волноваться, и тем более противопоказано комбинировать первое и второе. Но опять же, это не важно. Мое сердце может подождать и не разорваться от напряжения до того, пока я не поговорю с Ангелом.

Я едва могу передвигаться, когда залетаю в подъезд его дома и замечаю на себе удивленный взгляд консьержки. Я иду к лифту и жму, не переставая, на кнопочку, будто это как-то может ускорить процесс. Когда лифт приезжает, я захожу в него и еду вверх. Я думаю о том, что меня, возможно, снова попросят уйти родители Ангела. Но сейчас я настроена весьма решительно и не собираюсь отступать, пока лично не поговорю с ним.

Я подлетаю к двери семьи Самарских и громко стучу в дверь, забывая про звонок. Нервы на пределе, голова гудит, я с трудом сдерживаю слезы.

Я забываю, что колочу, не переставая, уже минуту, или больше, и перестаю это делать только тогда, когда дверь открывается. На этот раз передо мной стоит мама Ангела.

– Августа? ― удивлена Виолетта Александровна. Она выглядит уставшей, и нет былой бодрости. Глаза… о, в них столько печали. ― Ты почему не в школе? Разве у вас нет уроков?

– Нет… то есть да, ― лепечу я. ― Я пришла проведать Ангела.

– Он сейчас спит, ― тихо отзывается Виолетта Александровна. Меня накрывает волной отчаяния. ― Но проходи. Попьем чай на кухне, ― она вздыхает и грустно смотрит на меня. ― Я все тебе расскажу.

Я готова броситься ей на шею и утопить в благодарностях. Я радостно улыбаюсь и прохожу в квартиру. Раздеваюсь, и мы идем на кухню. Я смотрю в сторону комнаты Ангела, и мне хочется побежать туда, открыть дверь и увидеть его. Но все эти действия ― только в моих мыслях.

Виолетта Александровна включает чайник и садится за стол. Она жестом просит присесть рядом. Я сажусь.

– Витя рассказал мне, что Ангел вчера устроил, ― говорит Виолетта Александровна. ― Извини. Сын, он просто… ему нелегко сейчас, Августа, ― она потирает рукой лоб и тяжело вздыхает.

– Что случилось? ― этот вопрос не давал мне покоя всю ночь, и вот, наконец, я задаю его.

– Я и сама не понимаю, милая, ― голос женщины начинает дрожать, и она не смотрит на меня, ее голова низко опущена. Я больше чем уверена, что она плачет. Я тоже на грани того, чтобы залиться горькими слезами. ― Все каникулы он жаловался на боль в спине и онемение ног, а за пару дней перед тем, как… ― Виолетта Александровна резко обрывает себя и молчит какое-то время. Я с тревогой наблюдаю за ней. Я вижу, как дрожит ее рука, которой она прикрывает пол лица. ― Два дня у Ангела был сильный жар. Мы думали, что это простуда, но четыре дня назад он проснулся ночью. Он кричал, ― Виолетта Александровна переходит на шепот. ― Мы с мужем проснулись и не знали, что делать. Ангел сказал нам, что не чувствует своих ног, ― наконец, женщина поднимает голову и смотрит на меня с таким глубоким отчаянием, что я невольно начинаю плакать. Ее глаза красные, в них стоят слезы. По моим щекам они тоже текут.

Каждая клеточка моего тела наполняется болью. Я заполнена ею от макушки головы до кончиков пальцев ног, но чувствую и то, что внутри меня ничего нет.

Ангел не говорил мне. Ничего. Ни того, что у него болит спина, и немеют ноги. Ни того, что у него был жар. И то, что он… он не может ходить. Я потеряна, все потеряно, и я не могу собраться с мыслями. Я ничего не могу, только сидеть и плакать.

– Мы повезли его в больницу, ― слышу я разбитый голос Виолетты Александровны. Я заставляю себя поднять глаза. Женщина вытирает слезы со щек и шмыгает носом. ― Врач сказал, что у Ангела паралич конечностей из-за травмы спины, которую он получил в результате аварии. Еще доктор сказал, что сын, возможно, больше никогда не сможет ходить, ― и она снова плачет. На этот раз сильнее. ― Понимаешь, Августа? Ангел может никогда не встать на ноги. Он не будет ходить, Августа. За что все это моему мальчику? ― мама Ангела закрывает лицо руками, и она сотрясается в рыданиях.

Я не могу пошевелиться, или что-нибудь сказать. Я ― пустая оболочка. Внутри меня ничего нет. Возможно, это потому, что я в шоке. Но скоро, очень скоро, на меня навалятся чувства, и тогда я сойду с ума.

Я делаю медленный вдох, несколько секунд не дышу, а затем резко выдыхаю. И чувствую боль в груди, но болит не сердце. Болит моя душа. Теперь я ее ощущаю. Теперь я уверена, что она существует, потому что что-то изнывает, но не органы. Что-то неосязаемое и необычное, но оно точно есть. Затем на меня со скоростью снежной лавины обрушивается паника, и я жадно глотаю воздух. Я задыхаюсь, задыхаюсь, и это так больно, так мучительно.

Мой Ангел. Что с тобой произошло? Почему все это случилось? Почему именно с тобой? Почему сейчас? Почему вообще? Он сейчас страдает… Мой друг сейчас сломлен, и я ничем не могу помочь ему. Я не могу ослабить его боль. Я не знаю, что мне делать. Я не знаю, что мне думать, потому что моя голова пуста изнутри. Все мысли съедает боль.

– Ангел сам не свой после того… после того, что случилось с ним, ― произносит Виолетта Александровна. Я смотрю на нее, но не вижу ее лица. ― Он ни с кем не хочет разговаривать, никого не желает видеть, и мы с Витей очень переживаем за него. Я никогда, ― она громко сглатывает, ― никогда не думала, что мой сын может так… страдать. Это невыносимо, Августа. Смотреть на него, видеть его безжизненное лицо. У него даже голос изменился.

Я знаю.

Я это заметила.

– Он не встает с постели вот уже два дня, ― продолжает женщина. ― Говорит, что не сядет в инвалидное кресло.

Я закрываю глаза. Каждое слово Виолетты Александровны ранит меня в самое сердце, глубоко, причиняя адскую боль.

– Я не знаю, что мне делать, ― всхлипывает она. Я тоже. ― Все это свалилось так неожиданно… И… Ох, Боже мой. Я не могу…

Я не чувствую своего тела. Я вообще ничего не чувствую, кроме боли и непонимания. Но я точно знаю одно. Я все еще больше всего на свете сейчас хочу увидеть Ангела, потому что… потому что тогда мне станет легче, и я знаю, что ему тоже.

– Августа, ― когда Виолетта Александровна произносит мое имя так тихо и робко, я вздрагиваю. ― Я могу тебя попросить кое о чем?

Я все еще не могу говорить, поэтому киваю.

Виолетта Александровна протягивает ко мне руки и берет мои. Крепко сжимает. У нее холодная и слегка мокрая от слез кожа.

– Не бросай его, ― шепчет она. ― Потому что он не выдержит этого.

И тут происходит взрыв. Внутри моей головы. Я чувствую. Все. Абсолютно. И эти чувства обострены до предела. И они раздавливают меня.

Бросить Ангела.

У меня никогда и мыслей таких не было, нет, и не будет. Как я могу оставить такого, как Ангел? Этого не произойдет. Я буду с ним всегда, буду поддерживать, даже если он станет продолжать игнорировать меня. Я буду с ним, потому что рядом с ним мое место.

– Не брошу, ― шепчу я в ответ.

Никогда.

Ни при каких условиях.

Глаза Виолетты Александровны начинают радостно блестеть, и она даже улыбается.

– Спасибо, Августа, ― говорит она. ― Спасибо.

Виолетта Александровна тянет ко мне через стол, чтобы обнять. Я запоздало обнимаю ее в ответ и молчу какое-то время. А когда слышу тихий плач женщины, уткнувшейся в мое плечо, ищущей поддержки, то тоже начинаю плакать.

***

Я не помню, как добираюсь до дома. Я не помню, как открываю входную дверь и раздеваюсь. Я начинаю все осознавать, когда вижу перед собой недоуменное лицо мамы. Она стоит передо мной и что-то говорит, но я не слышу ее.

– Что с тобой? ― доносится до меня ее голос. ― Что с твоим лицом? ― она подходит ближе и всматривается. ― Ты плакала?

Я молчу.

– Августа?

Я не могу разговаривать. Только ни сейчас.

– Августа? ― уже не на шутку взволновавшись, спрашивает мама. ― Почему ты плачешь?

Я открываю рот, надеясь объяснить, но слова так и не вылетают из моих уст. И я стою, не зная, что сказать, не зная, куда смотреть, и что думать.

Так и не сумев ответить, я опускаю глаза, и мои плечи резко опускаются, когда я шумно выдыхаю. Все начинает плыть перед глазами из-за нового приступа слез. Я пытаюсь сдержать их, но не могу. Я не так сильна для этого, хоть и не хочу, чтобы мама видела меня в таком состоянии. Но у меня нет выбора.

Когда я закрываю лицо руками и начинаю скулить, мама резко притягивает меня к себе, как маленького ребенка, крепко обнимает и начинает спрашивать, почему я плачу. В ее объятиях мне тепло и уютно. В ее объятиях я чувствую себя защищенной, но, к сожалению, этого недостаточно, чтобы залечить полученные раны. Думаю, их ничто не сможет залечить, разве что чудесное выздоровление Ангела, его улыбка и прежний живой голос.