Текст книги "Каена (СИ)"

Автор книги: Альма Либрем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

Она повернула голову набок.

– Что ж, – прошептала она, перешагивая через покойницу и подходя к Шэрре. – Ты меньше сбивалась. Ритуал не позволил мне убить тебя. Ритуал указал мне на ту, что менее достойна жить. Но обычно, знаешь, умирают обе.

Каена положила руки и на её плечи – но это было так просто... Рэн привёл её. Рэн рассказывал ей то, что нико, кроме него самого и Каены, не должен был знать. Он шептал эти глупые слова, выдыхал их в воздух, а ещё – так звали его жену.

Но Шэрра не сорвалась. Она знала, что должна читать молитву до самого конца. Каена ждала, пока она прервётся, но плетение слов обвивало её защитной пеленой. Не остановиться. Не умолкнуть вместе с королевой.

До конца ритуала.

Но ритуал ещё не окончился.

– Умница, – прошептала Каена. – Моя дорогая... Ритуал долг, очень долог, – она рассмеялась ещё громче, но смех утонул в каменных стенах. – Не стоит совершать глупостей. Не стоит останавливаться.

Погасла вновь свеча.

– Когда не останется ни одной, – сообщила Каена, – ты сможешь умолкнуть. Когда все они истекут воском, ты наконец-то будешь свободна. Но не от своего тела.

Она попыталась сжать девичье горло, но тут же ослабила хватку. Это было неинтересно. Нарушать собственные правила? Каена не для этого их создавала. Она не ждала, что внезапно умолкнет и заставит эту девочку прерваться.

Ей хотелось, чтобы она сбилась. Но свечи уже догорали, а жертва была принесена. Граница не ждала никого – и она плавила тёплый воск и превращала его в лёд, чтобы вода скорее прорвалась сквозь щели в камнях.

– О, – прошептала Каена. – Я должна даровать тебе что-то. Твой голос не срывается, ты не пытаешься остановиться и отдышаться. Ты так ровно читаешь эту молитву, что даже я, может быть, уже давно сорвалась бы. Это столь прекрасно, что я не могу описать никакими словами... но ведь я должна. Я должна сообщить тебе своё решение.

Молитва. Молитва? Молитва.

Каена сама придумала эти слова. Сама придумала этот ритуал. Сама лишила его крови и заставила Границу принимать другую жертву, не ту, которую хотелось бы испить самой королеве. Вторая жизнь уже билась у неё на пальцах, но слишком скучно вот так взять и выпить её до дна.

– Я знаю, что больше всего на свете каждая эльфийка, каждый эльф Златого Леса мечтает о вечности. Она когда-то была у нас, но сейчас, увы, её отобрали. Нельзя ответить, кто именно это сделал – ведь для этого мне бы пришлось признаться, что я знаю... а это, моя дорогая, не так. Мне лишь хочется делать вид, что знаю.

Каена умолкла на миг. Златая Охота... Она любила это словосочетание, она баловала его, ласкала кончиком языка, прежде чем вытолкнуть на свободу.

– И ты тоже хочешь переступить черту. Ты знаешь, что в человеческом мире ты сможешь обрести свободу. Ты сможешь наконец-то получить собственное бессмертие. Там ты воспользуешься чарами – если они у тебя есть, – и изменишь свой лик. Есть ли у тебя чары?

Молитва. Она не прервалась. Не поддалась. Не посмела пошевелиться, чтобы отрицать.

– Ты не молчишь. Молчание – знак согласия, но ты слишком занята, чтобы кивнуть или отрицательно покачать головой, – нежно прошептала Каена. – Я понимаю. Всё будет куда проще, – королева царапнула её плечи, дёрнула ткань, обнажая кожу и сжимая сильнее. Оставляя отметины, на память о ритуале.

Чтобы утром она не посмела открыть глаза и сделать вид, что всё забыла.

– А ещё ты знаешь, что есть только один шанс оказаться за Границей. Это получить моё личное разрешение. Но я не склонна отпускать такую хорошую придворную даму. Они все себя убивают, рыдают, нарушают мой завет. А ты не хочешь этого делать. Ты столь послушна... Поэтому я бы вечно держала тебя в плену, но появился шанс. Шанс сыграть с судьбой в игру.

Молитва.

– Я знала, что ты согласишься, поэтому не стала спрашивать у тебя твоё согласие. Я знала, как всё это закончится, – голос Каены звучал зловеще. Осталось всего четыре свечи, и она знала, что должна договорить до того, как закончится ритуал. – Ты знаешь, что есть ещё один шанс. Стать одной из Златой Охоты. Стать той, кому завяжут глаза и руки, кто пройдёт по пути из углей с гордо расправленными плечами или с низко опущенной головой. И шагнуть в Златой Лес, гонимая охотой, гонимая болью и страхом за плечами... Вот что ты должна сделать, чтобы наконец-то получить свою свободу.

Шэрра принялась петь молитву громче. Она уже переходила на почти что истеричные нотки, но осталось всего три свечи, и Каена знала, что сегодня не задушит её. Не зарежет. Не отберёт её жизнь.

– Именно потому ты станешь в один ряд с другими жертвами. С другими избранными, которым я дарую свободу. Тебе за спиной завяжут руки, тебе закроют глаза. Это сделает тот, кто будет твоим Охотником. А потом ты побежишь, и он рванётся следом за тобою.

Каена рассмеялась.

Две свечи.

Она уже успевала, разумеется. Она знала, что осталось сказать совсем немного. Совсем чуть-чуть. Она знала, что девушка не посмеет её прервать, что нет ни единого разумного человека, который оборвал бы Её Величество Каену. Человека? Нет. Эльфа.

Людей тут попросту не бывает.

– И тогда, когда ты победишь, ты получишь шанс. Ты первой ударишься о Границу, и она тебя выпустит. Она даст тебе выбраться в человеческий мир. Ты сможешь вдохнуть полной грудью воздух, в котором нет и никогда не будет Туманов. Ты наконец-то сможешь свободно ходить по ночам, потому что человек эльфийке не соперник, а Тварей Туманных там нет. Все они, даже Равенна, останутся тут. За границей. А ты будешь там.

Одна свеча.

– И я уже выбрала тебе Охотника. Наверное, так тебе будет легче – знать, что у тебя двойная честь? Он давно уже не принимал участия в Златой Охоте, но я выбрала лучшего из лучших.

Огонь почти погас.

– Роларэна.

Пламя и молитва утихли одновременно. Молчание и мрак сплелись в безумном танце, и Каена горько рассмеялась, чувствуя, как тонкая струйка крови стекает по прокушенной каким-то образом губе. Она слизнула солоноватую капельку и сжала плечи девушки сильнее.

Но не добралась до горла.

Её ждала Охота.

***

Год 120 правления Каены Первой

Сегодня вечером обещали первый снег. Рэ ждал его почти с нетерпением – ему всё казалось, что как только снежинки посыплются с неба, станет светлей. Хмурая осень, за которой он наблюдал из окна практически каждый вечер, давно уже вымучила, выпила всё, что только могла – почему не мечтать теперь о свете и о далёком, таком нереальном счастье? Почему..

Или, может быть, реальность могла подарить ему больше, чем дурные грёзы?

– Подвинься, – прогундел где-то в стороне Громадина Тони. – Тут Мастера нет, нечего раскладываться на половину лавки. Или для тебя это привычно?

– Я могу уступить тебе место на один вечер, – отрезал Рэ. – Хочешь?

Тони сделал вид, что не расслышал грубого ответа. Он рассмеялся чужой и совершенно несмешной шутке, но на Рэ то и дело бросал раздражённый, но при этом ещё и настороженный взгляд. Словно пытался выведать, что на душе у сокурсника.

– Мастер ни с кем никогда лично не занимался, – промолвил один из старшекурсников, Хажэф. Слова Громадины Тони он игнорировал с таким же поразительным спокойствием, как это сделал бы сам преподаватель, но сейчас в замечании чувствовался лёгкий оттенок беспокойства. – Поэтому ты должен понимать, что обрекаешь себя на дурные подозрения.

– Дурные подозрения – это последствия попыток думать у неумных людей, – резко ответил Рэ. – И если кто-то смеет предположить подобное о Мастере, то, наверное, следовало бы высказать ему сие лично в лицо.

– Возможно, – не стал спорить Хажэф. – И я не стану одобрять чужого хамства, Тони. Но в тот же момент, Рэ, если бы ты разъяснил ситуацию, всем нам стало бы легче. Каковы причины?

– Непарное количество, – пожал плечами парень. – Разве может быть другая более разумная причина, чем непарное количество учащихся в группе?

Вопросов больше не было.

Слухи давно уже ему надоели. Но Мастеру, казалось, было всё равно, а значит, и Рэ оставался практически бессильным в этом маленьком сражении. Без поддержки преподавателя, без его настояния он ничего не мог сделать, даже если бы и очень захотел. А всё потому, что сам был бы виноват, и некому заступиться, некому встать на стражу молодого, да шибко глупого ученика Академии.

Но парень в последнее время и не думал о тех, кто его окружал. Не так уж это было и важно – что они говорили и как смотрели, как дышали в его сторону. Важным оставалось единственное – он чувствовал несостыковки вокруг себя. Он сам таковой был; неизвестной на поле глупых чисел. Может быть, если бы говорил правду и только правду, то и ответы пришли бы легче. По крайней мере, их точно стало бы проще получать.

Рэ мотнул головой. Соскочил с подоконника – уже окончательно стемнело, снега всё ещё не было, но его ждали.

Громадина Тони попытался его окликнуть, одёрнуть, даже опустил свою громадную руку на плечо, но он не обратил никакого внимания на него, ускользнул, почувствовав спиной, что было не так.

Их магии учил не только Мастер – но получалось исключительно у него. Рэ был уверен – не предложи мужчина тогда ему занятия, он так ничему бы и не научился. А сейчас – и вовсе погиб бы на очередном испытании.

Сражаться в парах. Тренироваться в парах.

Показывать, что ты умеешь, лично. Без тренировок, без попыток, без шансов исправиться.

Каждый, кто переступает порог Академии, соглашается умереть. Во время обучения или после него, от руки преподавателя или от коварного нападения эльфа. Эльфы... Хоть бы кто кроме Мастера о них говорил!

– И тебе самому не противно? – не удержался Тони, останавливаясь уже в длинном каменном коридоре. Рэ тоже замер – ему показалось, что по всему телу прошёлся разряд, болезненный, словно его ударило молнией. Но громы не прорываются сквозь метель, а метель уже совсем-совсем близко.

– И что должно быть мне противно? – повернувшись, спросил он. – То, что обо мне болтают? Так я ведь знаю, что это неправда, а если остальным неохота в это верить, то их проблемы – не мои. Или, может быть, то, что у меня есть шанс узнать что-то без Миро?

– О тебе болтают ерунду в коридорах, – отметил Тони. – Но по вечерам, когда тебя нет, шепчут совсем другое. Узкие плечи, острые уши. Всё это стоит, однако, на одной линии, понимаешь?

– Понимаю, – кивнул Рэ. – Но ничем не могу помешать злоязычничать. Или, может быть, вырвать мне язык из их глоток?

– Ты-то сможешь?

Рэ не ответил. Только резко повёл плечами и вновь зашагал по коридору. Но Тони не отставал, и его похожие на грохот, на землетрясение шаги приближались и приближались. Подумать только, Громадину Тони волнуют не пустые, бестолковые слухи, основанные на сплошной выдумке. Нет, Громадина Тони желает услышать правду о чём-то другом, о настоящем вопросе.

Ещё несколько месяцев назад, может быть, в голосе Рэ было бы иронии немного меньше. Или вовсе не встречалось. А сейчас он словно тренировался на Тони – отбивать моральные удары. Как учил Мастер – на всех наплевать, пусть хоть умрут, хоть превратятся в прах. Но важно одно – быть цельным. И, наметив цель, провести тонкую, едва заметную линию к ней и идти. Ступать уверенными, быстрыми шагами, а не размениваться на всякую ерунду и...

И. Вот это "и" останавливало Рэ. С каждым днём он всё больше и больше чувствовал себя настоящим.

Тем, от чего бежал.

Мастер напоминал о прошлом. Мастер выдёргивал руками безо всякой осторожности из его сознания воспоминания и терзал их на кусочки, а потом швырял под ногу. Рэ подсовывал ему сталь вместо бумаги – Мастер ни разу не поранил руки. Он подталкивал к нему фальшивые, выдуманные нити, а Мастер, будь он проклят, каждый раз видел больше, чем упоминал.

Но он не был тем, кто сразу побежит выдавать ученика Академии. Плевал на мнение Фирхана, каким бы авторитетным оно ни казалось остальным, отталкивал от себя каждого. Рэ знал, что он слишком близок. Но верил в то, что сомнения будут иными.

Вот только вот она, беда. Сомнения были правильными. Даже Громадина Тони задавался единоправильным вопросом, тем самым, от которого отойти хотелось до ужаса. Он спрашивал – кто таков ученик и его учитель?

– Рэ! – позвал он в последний раз.

– Что?

Громадина Тони всегда его ненавидел. Рэ об этом отлично знал, отрицать – не пытался. Он считал эту ненависть к себе правильной, но не потому, что сам был таким плохим, отнюдь. Он просто принимал любое отношение к себе как данность, будь она приятной или не очень.

Но сейчас во взгляде сокурсника было что-то другое. И Рэ показалось, словно даже он пытается забраться глубже.

На коже – ни следа от шрамов.

Рэ содрогнулся. Что-то было не так в самом Мастере – он никак не мог забыть то странное прикосновение чужой такой тёплой, такой мягкой, без единого дурного следа коже... Он не мог избавиться от ощущения, что его обманывают.

– Они говорят тебе это не потому, что так думают, а потому, что ты можешь наконец-то сорваться и рассказать о том, что происходит на самом деле, – выпалил Тони. – И Миро обещал, что ты не преодолеешь рубеж его экзамена. Даже в первом полугодии.

– Миро не знает о занятиях.

– Не знает, – кивнул Громадина. – И ему никто не скажет.

– Ведь вы его любите. Почему бы не сказать?

– Подлость – удел эльфов, – ответил Тони.

Хотелось рассмеяться ему в лицо. Рэ-то отлично знал, что это не так. Подлость – исключительно человеческое качество.

Самое яркое, самое противное.

Самое распространённое.

Глава восьмая

Год 117 правления Каены Первой

Он смотрел на манускрипт до того равнодушным взглядом, словно ничего не замечал больше вокруг себя. Не слышал тихого вскрика за стеной – приглашения со стороны Каены на Охоту было достаточно для того, чтобы он забыл обо всём остальном. Обо всех её злодеяниях.

Рэн скользнул взглядом по имени жертвы, что ему выбрала Её Величество, и осклабился. Разумеется. Это было в её стиле – остановиться на той, которую, может быть, он убил бы до того символично...

Охотники на Златой Охоте – точно то же, что и жертвы. Только шанцы выжить у них больше.

В охоте участвуют с двух сторон. Что те, что те. Но жертв всегда выбирают довольно слабых. Их и так лишают возможности ориентироваться в лесу, лишают шанса выжить. Им дают фору в какие-то полчаса, а потом спускают Охотников-волкодавов.

Если твоя жертва умерла в лесу, значит, ты победил. Если твоя жертва выжила и пересекла границу...

Такого давно уже не бывало. С той самой поры, как он вторым миновал Границу. Может быть, она в этот день и блокируется страшнее всего...

Рэн знал, что он, как Вечный, мог переступать её, когда пожелает. Но не во время Охоты. Охотники получают Пятна. Охотники получают тонкие яркие полосы на руках, чёрно-белые, и могут рваться вперёд, но не пройдут ни за что через Границу. Их просто не пропустит. Стоит только подойти слишком близко, как их окутает невидимыми цепями, а после Граница втянет их в себя и превратит в частички себя самой.

Она запирала его в своём государстве – полосы уже начинали проявляться. Она лишала его свободы. Последнего Вечного посадила на крючок, чтобы никогда в своей жизни больше не отпустить. Ей было так приятно, наверное, чувствовать его бессилие и пустоту, что колотилась в груди. Пустоту, у которой больше никогда не будет места и права на свободу.

Рэн рассмеялся. Она издевалась. Она хотела, чтобы он убил Шэрру и вместе с нею всё, что только связывало его с прошлым. Чтобы он уничтожил, расколотил на мелкие кусочки и развеял, как пепел, по ветру собственную надежду.

Он встал. Конечно, Шэрра прежде была ему не нужна – сегодня Каена показала, что это не имело значения. Ей хватало одного доброго дела, чтобы ополчиться на весь мир. Она обрекла девочку на смерть ради того, чтобы Златая Охота в этом году была весёлой.

Она обрекла его на муки только ради того, чтобы самой получить немного счастья. Может быть, эта радость будет какой-то другой?

Мужчина встал. Вскрик за стеною повторился, но он вышел из своей комнаты, не прислушиваясь к тому, что происходило в королевских палатах. Ступил уверенно по коридорам, не останавливаясь ни на одно мгновение, дошёл наконец-то до покоев Её Величества. Он не стучал – в этом не было надобности. На пороге зарычала Равенна – она толкнула дверь лапой, вырываясь на свободу, и посмотрела на него так укоризненно.

Её зубы ещё не были в крови. Вероятно, Равенна просто не успела вкусить эльфийскую плоть, хотя та была ей нужна.

– Пустишь? – зная, что Равенна прекрасно его понимала, прошептал Рэн. – Пусти. Ты ведь знаешь, что я всё равно войду. Я не хочу причинять тебе боль, родная.

Он опустился на колени, погладил её по мягкой, шелковистой шерсти. Равенна устроилась рядом и положила морду ему на колени. Ластилась так откровенно, что Рэн даже позволил себе мягко ей улыбнуться. Он почти любил Равенну – или даже без почти. Не как любят животное люди. Он ни за что не причинил бы ей вреда – он, в конце концов, видел в ней человечного больше, чем в любом из эльфов, что жили в этом дворце, что один день, что большую часть собственной жизни.

Он наклонился и поцеловал Равенну в макушку. Та замурчала и перевернулась на спину, подставляя живот, и он запустил пальцы в густую шерсть, чувствуя могучие вибрации, что пронзали кошачье тело. Нет, на самом деле она была не кошкой, а истинным чудовищем, но это ничего не меняло. Он пытался доставить ей хотя бы маленькую радость, потому что Равенна осталась последней, кто держал его положительную сторону в узде. Если хоть одна из граней Вечного, разумеется, имела право носить звание положительной.

– Отойдёшь, Равенна? – шёпотом попросил он её, утыкаясь носом в мягкую шерсть. Равенна послушно заурчала.

Тварь Туманная! Когда он выходил воевать против них, то думал, что это будет что-то кошмарное и жуткое. Но, оказалось, всё жуткое таилось здесь, в столице. И до того, как её окончательно окутали туманы.

Равенна не хотела, чтобы он её отпускал. А ещё она была голодна – прикусила легонько зубами руку, показывая, что хочет есть. Она никогда не причиняла ему боль, просто не умела говорить, а должна была хоть как-то проявить собственное желание. Но Рэн только послушно кивнул и улыбнулся ей в очередной раз.

– Если ты меня пропустишь, пока она ещё не успела надрезать его запястье, ты сможешь съесть его. Всего. И ничего не отдашь хозяйке, – сообщил он Твари. – Хочешь?

Равенна зарычала.

– Он опять на меня похож? Да ведь теперь ты будешь уверена в том, что это не я! В конце концов, – Рэн усмехнулся, – я буду стоять рядом. Ты сможешь поворачивать свою умную головку и видеть, что поедаешь обыкновенную подделку. А я – стою, живой и здоровый. Ты не должна голодать только от того, что она выбрала кого-то похожего. Не надо любить меня настолько, чтобы любовь перепрыгивала даже на все мои подделки.

Согласное мурчание его устроило. Мужчина улыбнулся и встал – хотя на душе было невообразимо гадко, останавливаться он не собирался.

Вновь погладил Равенну по голове. Та будто бы всё ещё переживала, что вынуждена будет сжимать зубы на ком-то на него похожем, но прикосновения, осторожные и ласковые, отбрасывали в стороны все её сомнения и заставляли верить в лучшее. Он не мог позволить Равенне голодать, особенно если за этим всем ещё стояла собственная месть.

Наконец-то мужчина толкнул дверь, переступая порог покоев королевы Каены, и застыл. Равенна посмотрела на него совсем-совсем несмело, словно переспрашивая в очередной раз, но узрела короткий кивок от мужчины и, громко зарычав, рванулась вперёд.

Королева равнодушно посмотрела на эльфа, на которого набросилась Тварь Туманная – и, подхватив с пола тонкую полупрозрачную ткань, набросила её на плечи. Тонкий силуэт просвечивался сквозь шелка, и она шагнула вперёд, навстречу Роларэну, привычно примеряя на губы нежную, ласковую улыбку.

Мужчина словно не отреагировал – казалось, он и не заметил её равнодушно-сладкого взгляда, давно уже ставшего чем-то классическим. Каена была соблазнительной, нет сомнений, особенно когда на губах её ещё не появились свежие капельки крови, но он привык игнорировать это, равно как и каждое её слово. Игнорировать всё, кроме дурного духа очередной связи, основанной на чужой самовлюблённости и пошлости.

– Ваше Величество, – протянул он. – Вы, должно быть, забыли. Я не участвую в Златой Охоте.

– Участвуешь, – покачала головой она. Казалось, от хорошего настроения, светившегося несколько минут назад в каждом её жесте, ничего не осталось, одна только затаённая злоба в быстрых, чётких движениях. Но мужчина на это никогда не реагировал – ему думалось, что нет уже ничего нового, что придумала бы Каена. Нет ничего, чем всё же эта женщина могла бы его удивить. Может быть.

Роларэн расправил плечи. Мгновение назад – даже когда говорил с Равенной, убеждая её в том, что ничего не будет, – он ещё оставался тем прошлым, боящимся королеву подданным; сейчас, всматриваясь в зелёные глаза Каены, стоял, расправив плечи, уверенный в том, что она не сможет ничего ему сделать. Даже не так – уверенный в том, что не захочет.

И что-то среднее между этими двумя образами, что-то, проснувшееся в нём, казалось, только сейчас, шептало совсем-совсем тихо, что если он пожелает, то сможет её остановить. Надо только достаточно сильно этого захотеть. А Рэн не был уверен, что у него на это станет силы.

Не магии. Ненависти.

Вот чего не хватало.

– Если ты пришёл просить меня о том, чтобы я сняла тебя с этих соревнований, или, может быть, её...

Каена умолкла. Казалось, она позволила эту паузу, брешь между словами заполнить хрупающим звуком со стороны – Равенна определённо радовалась представленному ей блюду и не собиралась отступать от него, пока мясо на костях не закончится, а сами косточки она не перегрызёт в прах. Но Роларэн не был впечатлительным; сколько раз Твари Туманные бросались на Вечных и поедали тех у него за спиной, не оставляя ни единого шанса на выживание!

Сейчас время повернулось вспять, и мужчина не был намерен возвращать его на круги своя. И интересовала его нынче только Каена.

– Ты не победишь, – усмехнулся Рэн.

– Теперь, – пожала плечами Каена, – ты не сможешь самовольно пересечь границу.

Мужчина молчал некоторе время. Теперь думалось даже, что и приходить сюда было глупо, разве что накормить довольную нынче Равенну. Каена смотрела ему в глаза, не отрываясь – словно пыталась перерезать горло одним только взглядом. Но она не могла взять в руки кинжал и повторить действия собственных мыслей – просто не способна была на это решиться. И на губах Рэна появилась странная, несвойственная ему улыбка.

Он протянул руку, касаясь скулы королевы, поднял её голову – был гораздо выше, – пальцами, придерживая за подбородок. Она не дёрнулась. Не проронила ни единого приказа.

– Я смогу, Каена, – промолвил он. – Всё, что я пожелаю.

– Нет, – ответила хриплым, севшим голосом королева. – Ты не сможешь. И если ты намереваешься спасти девчонку, то знай, у тебя этого не выйдет.

– Разумеется, – кивнул он. – Но я не верю в вашу искренность, Ваше Величество.

Он отпустил её, и Каена содрогнулась, словно от удара плетью. Она хотела воскликнуть, отдать какой-то приказ, но не была в силах это сделать.

Равенна спрыгнула с алтаря. Не осталось больше и следа от трупа, и последние капельки крови она успела слизнуть с каменной поверхности.

Руны утром будут неактивны. Этой ночью Каена больше никого не пригласит.

– Ваше Величество, – промолвил он, – приятного сна.

– Если нарушишь завет – пожалеешь.

– Однажды я уже нарушил, – ответил Роларэн. – И пожалел об этом не один раз. Но Златая Охота не возбраняет победу.

– Только в счёт казни Охотника.

– Я надеюсь на это, Ваше Величество. Мне и вправду давно уже пора покончить со своей вечностью. Не полагаете ли вы, что это может быть причиной посягательства на трон?

Каена не ответила. Личность королевы священна. И всех, кто приближен к королеве, всех, в котором течёт святая кровь новой династии. Всех, кто занимает рядом с нею место – на парном королевском троне, давно сожжённом. Король мёртв, да, но кто мешает ей найти нового?

И у Роларэна давно было власти куда больше, чем ему хотелось бы это признавать.

***

Год 120 правления Каены Первой

Прямой удар. В бок – слева. И резкий обманный выпад в лучшем классическом стиле. Нападение. Защита. Атака, острая, словно лезвие меча. Полуоборот, взмах – чтобы отсечь голову. Добивает, вонзая в тело противника клинок – так, чтобы пробило насквозь.

Тогда он открывает глаза.

Противника в луже крови нет. Это правила боя – кто не умрёт в Академии, тот умрёт за её стенами. Бой до смерти; он ищет труп или того, за кем позовут Мастера, дабы попытался вернуть к жизни то, что осталось от тела, но ничего нет. Его партнёр по бою стоит в метре – он ровно дышит, кажется, даже не ступал ни шагу.

Единения с мечом всё ещё нет. Тяжёлый двуручник тянет к земле, и даже у самого великого силача однажды заноют руки.

Прямой удар. На поражение – потом наискосяк, чтобы перерубить прямо по невидимой генеральской перевязи, которой не должно быть ни на чьём плече в Академии – и нет. Они тут всё без званий, есть те, кто опытнее, есть те, кто не тренировался вообще.

Он чувствует, как должна хлестать чужая кровь. Теперь он знает, где стоит его противник.

Чужая шпага – против меча, подумать только, какая глупость! – взмывает в ударе, прорезает насыщенный болью и ненавистью воздух и оставляет резкую, остроконечную "М" на груди.

Конечно, этот зигзаг только походит на "М". Куда больше он схож с неизвестной эльфийской руной, и противник отступает на шаг, вновь опуская собственное оружие. Шпага не прячется в ножны, её лезвие орошено кровью. Шпага словно живая.

Он нападает. Тяжёлый двуручник начинает тянуть к земле. Короткий, быстрый укол, удар по запястью, и оружие уже невозможно удержать в руках. Он в последний раз делает выпад, от которого не уйти живому человеку, но противник отклоняется, выворачивается, изгибается, будто не человек, а змея.

И переходит к следующей жертве.

Их – много. И сначала они выбирают оружие и по очереди подходят к нему. Он не измучен. Он не устал, словно этот бой начался только мгновение назад. Лёгкая шпага то и дело прячется в ножны, да и дышит он подозрительно ровно. Можно даже подумать, что он не способен проиграть и вовсе, что это не человек дерётся, а иллюзия.

Следующий противник хватает кинжалы. Они для него привычны, они для него знакомы с самого детства. Он пытается напасть, ударить в плечо, поразить цель – сердце, – но не может. Шпага обращается в серебристое пятно перед глазами; пляска с кинжалами заканчивается полётом, раненный отступает, зажимая ладонями рану.

Благородство теряется. Они, как рассказывают на занятиях, окружают противника со всех сторон и пытаются напасть одновременно. Мужчина оказывается в кольце, руки у него – всего лишь две, но он не дерётся. На губах застывает издевательская улыбка, оценивающий взгляд скользит по каждому из них, а после – всё вновь приходит в движение.

Он отбивает удары быстро и метко. Выбивает оружие, бьёт не насмерть, но по рукам. Противники дерутся до первой смерти, он – до первой крови, не гнушаясь подходить сзади. Он слишком гибок и, кажется, способен вывернуться от любого удара – когда столкновение кажется неизбежным, в последнее мгновение, под неистовый противничий рык, под вскрик, подобный больше чёрноперой птице, чем человеку, уходит в сторону.

Чужие мечи сходятся на равных условиях. Руки застывают – смертельный удар своего для своих. Он выскальзывает из кольца, не давая им успеть понять, что противника больше нет, и оставляет наедине с собственным тихим, таинственным сражением. Он оставляет их умирать.

Когда они понимают, что врага больше нет, круг замыкается кровью. Свои убивают своих. Иллюзия прыгает по каждому из присутствующих, он – не смеётся, не развлекается, он просто выполняет методично свою работу.

Последний держится дольше всего. Противник не устал, противник вложил достаточно силы в его обучение; он так же гибок, его оружие – тоже легко, не выпадает из рук при первом же ударе. Он защищает свои руки – не так умело, но всё же. Он умеет уходить от удара, а самое главное – первые несколько минут он и вправду выдерживает бешенный смертельный танец.

В какое-то мгновение им всем почти кажется, что он победил. Противник увлечён, противник тратит своё время на линию защиты, позволяя подойти им всем со стороны, противник открывает спину – но когда в неё наконец-то летит кинжал, уходит в сторону, подставляя тонкому лезвию своего врага.

Тот не сдаётся. Силы уходят быстрее, но он вынослив; он так же гибок, как и тот, что убил – убил бы, – целые два десятка. Умереть в стенах Академии или здесь – какое это имеет значение?

Ученик бессилен. Он сознаёт это, но не теряет быстроты – и в тот миг, когда он понимает, что враг ему не под силу, что ему не остановить чужую мощь, вместо того, чтобы сбавить темп, вкладывает всю свою скорость, всю гибкость в последний выпад.

На груди противника виднеется тонкий разрез на рубашке, несколько капель крови орошают алебастрово-белую кожу – а после порез затягивается и превращается в длинный, но почти незаметный вертикальный шрам. У парня – сильное ранение на плече, но шпагу он не отбрасывает в сторону, а, выдохнув, опускает в ножны.

Рука недавнего врага ложится на рану, тонкие серебристые искринки – не эльфийская, та златая, а неизвестная магия быстро затягивает порез, оставляя в напоминание о том, что он здесь был, только лёгкий зуд в плече.

Мастер выпрямляется.

Эльфа ранить может только эльф.

– Встать! – голос его громогласен, ни капли жалости в нём нет. Можно подумать, что дать Мастеру всю Академию – и он убьёт каждого, и Фирхана в том числе. А потом тратить целительские способности на это не будет – пусть лежат все в крови, если они не умеют учиться. Если позволяют себе забывать его главные уроки.

– Но, Мастер...

Он хмыкнул. Имя в устах лучших фехтовальщиков Миро звучало как-то дико и грубо; ему нравилась скорее лёгкая эльфийская напевность, не потерявшаяся в фразах Рэ. Тот только потирал плечо – о магии, разумеется, умолчал, своих сокурсников исцелять не бросился. Время лечит и учит; первого сражения с Миро мальчишке хватило для того, чтобы понять – нет, что сострадание для него – смерть. А сражения с Мастером показали, куда именно надо тратить всю силу, что в нём есть. Даже если этой силы несравнимо больше, чем та доля, которую он позволяет себе продемонстрировать остальным.

– Встать! – повторил мужчина. – Сегодня у меня должен был появиться двадцать один новый шрам – от каждого из вас! Но почему-то я вижу только один. Вы сражаетесь парами, вы благородны и ждёте, пока ваш противник вырвется из лап одной смерти и упадёт в другую. Вы глупцы! Так сражаются эльфы. Ранить эльфа может только эльф. Только эльф – даже вашего сборища будет слишком мало, чтобы дотянуться лезвием до его плеча. Так почему же я не вижу ваших разочарованных лиц?