Текст книги "В аду цветы расти не должны (СИ)"

Автор книги: Alice Reinhardt

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Он сам не знает, чего ждёт. Боится? Ведёт себя, как трус.

Он готовится, наконец, разоблачить себя. Но подъехавшая к особняку машина заставляет его присесть на корточки и замереть.

Чонгук узнаёт мужчину, в ярости выскочившего из авто. Передвигается медленно. Все же пули явно сделали своё дело: Шону хромает на обе ноги.

Вскоре Чонгук слышит звуки выстрелов. Пули, запущенные в воздух, разгоняют ворон, сидящих на голых ветках отцветшего миндаля в саду.

Прикрывает глаза, стягивает маску. Что ему делать? Шону явно пришёл за ним. А Юнги и понятия не имеет о том, что Гук где-то рядом. Нельзя допустить, чтобы Юнги или клан пострадали.

Глаза открываются. В них нет сомнений. Раскрывает дорожную сумку, с трудом управившись замерзшими руками с железной молнией. Все это время она лежала у ног, ожидая своего часа. Взгляд цепляется за винтовку, но пальцы обхватывают рукоять пистолета. Это подарок Юнги на 18-летие. Значимо.

Чонгук почти бежит к особняку. Голоса мужчин становятся все громче и яснее. Приказывает открыть ворота. И его впускают.

Во дворе он видит своих «братьев».

Названный его брат, без оружия и в легкой одежде, стоит гордо, взглядом вперившись в человека напротив. Чонгук видит его лицо, а потом чёрные глаза находят лицо Гука. Удивление, облегчение, обида и злость проносятся одна за другой.

«Родной» же брат не опускает оружие, направленное в лоб Дракона, требует лишь одного: «вернуть то, что по праву принадлежит ему – Чонгука».

– Опусти оружие, Шону! – твёрдый голос проносится эхом.

Шону оборачивается, разглядывая исцарапанное еловыми ветками лицо младшего. Пистолет сжимает крепче.

– Нет, братик. Мы покончим с этим раз и навсегда. Выбирай!

– Шону, не делай глупостей! Я уже выпустил в тебя две пули. Не заставляй меня убивать, – почти рычит Чонгук, испепеляя его взглядом.

Шону, стоящий вполоборота, не спускает глаз с него. Выстрел в воздух. Снова. Перезаряжает пистолет.

– Следующая полетит в него. Выбирай: либо я, либо он.

– Ты знаешь, кого я выберу. Знаешь!

– Но не теряю надежды. Если ты выбрал Дракона, стреляй! Стреляй немедленно! Иначе, если я выживу, если выйду отсюда живым, я убью… и тебя, и его. Клянусь! Клянусь именем нашей матери.

– Хватит! – грозный низкий голос прерывает тираду мужчины, – Как ты смеешь? Как смеешь угрожать мне и моему клану? Я позволю тебе уйти лишь потому, что ты брат Чонгука. Иначе бы от тебя и следа не осталось. Беги, Шону, сейчас же!

– Бежать? Ни за что. Мне надоело быть вторым номером…

– Но проблема в том, что ты даже не второй, – холодная ухмылка трогает губы Чонгука.

Снаружи холодный и непробиваемый, а внутри лава кипит, прожигая его насквозь. И эти дыры останутся в нем навсегда. Они станут его клеймом, позором, стыдом и виной, что он нести будет годами на плечах.

Выстрел.

Глаза Юнги расширяются от шока.

Губы Шону приоткрываются от удивления. Сердце Чонгука почему-то разбивается.

И все же, он братоубийца.

На белой рубашке Шону медленного расползается красное пятно. Дыра в груди, прямо в районе сердца, безжалостно позволяет крови покидать тело.

Оружие падает из рук, а сам он оседает на колени, все же не разрывая взгляда с младшим братом.

Чонгук дрожит. Весь дрожит от избытка чувств. Он не думал, что выстрелит так легко, он не думал, что будет так страдать от этой мысли. Он читает в чужом взгляде, как ни странно, не обиду или разочарование, он замечает там надежду. И он видит, как эта надежда разбивается на кусочки где-то на дне карих глаз старшего.

Подаренный Юнги пистолет с громким звуком падает на землю. Чонгук медленными шагами подходит к Шону, будто боясь увидеть что-то более ужасное и страшное, чем разбитые чужие чувства.

Шону уже хрипит, чувствуя, как силы покидают его, как ничтожное тело подрагивает в предсмертных судорогах. Он на коленях перед братом, которого искал всю жизнь. Гордость Шону не позволяла ему оставить его, хотя тот не раз говорил о своём выборе. Но ведь они оба такие упрямые и своенравные.

Младший также опускается на колени, впервые открыто, без ненависти, злости, раздражения, посмотрев в лицо практически своей копии, осознаёт, насколько они похожи.

– Прости, – сдавленный шёпот доходит до ушей Шону. Рука Чонгука мягко опускается на его плечо.

– Ты… выбрал…

Слабое, остывающее тело падает в объятия Гука. Они стали первыми и последними. Чонгук хочет запомнить: и объятия, и слова, и свои чувства; хочет никогда не забывать об этом дне.

Последний вздох Шону позволяет ему почувствовать запах, что так похож на запах его братика, которого он оставил одного тем вечером. Улыбка застывает на губах, а открытые глаза потухают, позволяя последним слезам скатиться по скулам, позволяя им впитаться в Чонгукову одежду.

Юнги медленно отворачивается, понимая, какую цену пришлось заплатить Гуку, чтобы доказать свою бесконечную преданность Дракону. И этот долг Мин готов возвращать всю оставшуюся жизнь.

Жизнь никогда не ошибается, сводя одних людей с другими. Человек не видит, не знает истинной причины этой встречи, но она всегда к чему-то приводит. Конечный результат не всегда бывает утешительным. Порой стоит ценить тех, кого не хотелось бы знать вовсе, ведь и они исполняют свою истинную роль.

Каждый человек в нашей жизни – история, которую мы расскажем либо с улыбкой, либо со слезами в уголках глаз.

***

Хосок медленно открывает двери уже такого знакомого и полюбившегося дома. В этом месте его покой. Но этот покой является покоем лишь для него. Для женщины, в которую он беспросветно влюблён, это ад, который она терпит, сжав зубы до скрипа.

Тихий дождь стучит по подоконникам, крыше, окнам. Где-то далеко слышны звуки птиц, кажется, это вороны. Деревья, растерявшие листья, выглядят скучно и блекло. На небе не видно звёзд. Тучи заволокли его, не позволяя и Луне касаться спящих глубокой ночью человеческих лиц.

Он осматривается. Выдыхает, увидев лежащий на кровати комок, слабо-дышащий, хрупкий, разбитый. Ложится рядом, стараясь не разбудить ее.

Почему-то чувствует пустоту внутри. Но, если покопаться, можно понять, что внутри этой пустоты на самом деле штормы живут, ураганы бушуют, волны о края сердца бьются.

Хосок признаёт: он не достоин жить, не достоин даже воздухом одним дышать с ней. Он мучает ее, убивает медленно, но верно, не позволяет дышать полной грудью, ломая слабые кости напополам.

Но разве человек, который разбит сам, может починить другого?

Такие, как он, только ломать умеют, только отравлять и убивать. Такова их роль в круговороте мира.

Она дергается, почувствовав чужого в комнате. Сжимается, понимая, кто сейчас находится рядом. Слёзы сами бегут крупными капельками. Мэй садится на кровати, поджав ноги к груди. Он снова пришёл. Снова будет заставлять чувствовать себя отвратительно, плохо.

– Мэй, – тихо начал он, расположившись напротив неё, – Я не трону тебя и пальцем. Клянусь.

Она молчит, не смея даже смотреть на него. Мерзко и противно. Ее тошнит. То ли от сознания того, что он так близко, то ли от неизбежного факта новости, которая разбила ее вновь этим утром. Мэй долго рыдала взахлёб, громко, выпуская все эмоции наружу, позволяя себе кричать от боли и злости. Но разве есть право выбора у жертвы?

– Я хочу поговорить с тобой. Выслушай меня. И пойми.

Она поднимает глаза, направляя их в него. Хочется плюнуть в это идеальное лицо, хочется ударить так, чтобы кровь хлестала из ран, хочется выцарапать ногтями свою каждую ненавистную эмоцию на его теле: на ключицах оставить «ненависть», на плечах – «безысходность», на сердце – «боль». И пусть он живет с этими словами-шрамами до скончания веков, всякий раз видя их в зеркалах.

– Я ужасен, как никто другой. Чудовище, которое не должно иметь права на жизнь. Но я стал таким не по своей воле… – произнёс он, сглатывая ком в горле. Монолог, что он хранил в сердце, писал на страницах своей судьбы, наконец, произнесен вслух.

Хосок рассказывал. Долго рассказывал все: что чувствовал, как жил, кем вырос, почему стал тем, кого она презирает. Он не скрывал боли, засунув трусость глубоко внутрь, «обнажился» перед ней.

Мэй слушала. Всю его историю слушала, понимая, как хочет плакать все сильнее и сильнее.

И осознание того, что она не Хосоковы отпечатки носит на себе, а чужих людей, когда-либо ранивших его, вводило в тупик. Если к первой мысли она успела привыкнуть, то это новое осознание потрясло, как ничто иное. Он чудовище. Но родился не таковым. И стал им лишь потому, что это было необходимо, чтобы выжить.

Но ведь оправдания не вылечат ее, не вытащат со дна.

– Но ты ранил меня… – раздаётся ее тихий шёпот в воцарившейся тишине.

Хосок прикрывает глаза, зная, что это правда. Жестокая, но правда. И он ранил ее. И физически, и морально, и душевно. Не один раз. Он уничтожал, пытаясь вылечить собственный мир, но это привело лишь к одному: ещё одна разбитая душа, не желающая большего, чем ей дают.

– Я не заслуживаю прощения. Единственное, что я могу сделать, это оставить тебя. Не потому, что ты мне надоела или перестала быть для меня желанной, а потому, что я знаю: если коснусь тебя ещё раз, потеряю на всю жизнь. Я не хочу больше ранить. В этой жизни я не смею претендовать даже на твой благосклонный взгляд.

– Почему? Почему, Хосок?

Он знает смысл вопроса: почему он мучал ее, почему терзал до изнеможения?

– Потому что люблю, потому что хотел, чтобы все вокруг знали, что ты моя. Но прекрасная Мэй моей так и не стала, – медленно встав со своего места, произнёс он.

– Ты уйдёшь? Правда оставишь меня? – ее голос звучит отстранённо. Она не верит. Не знает, как реагировать. Освобождение, которое, наконец, заслужено заполучено, оставляет осадок.

– Да, – ухмыляется он, – Тебя я, наверно, люблю больше, чем себя.

Дверь за спиной Чона медленно закрывается, позволяя Мэй во вновь воцарившейся тишине услышать звуки усилившегося дождя отчётливей.

Хосок ушёл, так и не узнав, что с Мэй он связан навсегда.

Навсегда и слишком сильно.

========== Глава 22 ==========

Комментарий к Глава 22

Привет, ребята🖤

Не верится, что прошла неделя. Время слишком быстротечно. Надеюсь, ожидание не отбило желание следить за героями) Ловите новую главу🍂

***

Холодные капельки стремительно бегут по уже остывшей на осеннем холоде коже. Соединяясь, набирая силу, они превращаются в ручейки, что скрывают истинные чувства, припрятанные где-то на лице: в глазах, что подрагивают от влаги; в уголках губ, что не хотят складываться в улыбку.

Юнги, «упрятавшийся» под широкими крыльями зонта, молча наблюдает. Кажется, он видит немую скорбь младшего, который отказался от «укрытия», пробурчав невнятное: «Хён, не нужно».

Чонгук, стоящий у свежей могилы, задумчив и угрюм. И Дракон чувствует долю вины. Что уж скрывать, это из-за него младшему пришлось жертвовать своей кровной связью.

Чонгук похоронил Шону вдалеке от шумного города, вдалеке от особняка Дракона. Так, чтобы ему (Шону) было спокойней. Это самое малое, что он может сделать для него.

Возможно, это в какой-то степени успокоит его собственную «ревущую» совесть. Но вскоре и она затихнет. Он уверен.

С этого самого момента Чонгук себе клянётся забыть Шону, как страшный сон: его не было, а Гуку все привиделось.

Так, скрытая под семью печатями боль не должна тревожить молодое сердце. Надеется он.

***

Бель закутывается в одеяло. Холод, пробирающий до костей, заставляет мелко подрагивать. Лето ушло, а традиция проведения вечеров в садовой беседке осталась. Даже ромашковый чай не спасает мерзнущие пальчики. Шмыгает, как только пар касается покрасневшего носа.

– Сколько раз я должен тебе запретить сидеть в холоде? – знакомый голос раздаётся совсем близко.

Ореховые глаза пытаются отыскать мужчину, скрытого в осенней листве на ветках деревьев.

– Мне здесь уютно, – поджав под себя ноги, пробормотала она. И ведь не соврала. Несмотря на запреты мужа, она все ещё проводит довольно много времени в саду, ухаживая в том числе за растениями.

Юнги присел рядом. В его глазах усталость, накопившаяся за все время работы, бремя внутренних проблем.

– А мне уютно там, где ты.

Его длинные пальцы медленно обхватывают тонкое запястье девушки. Чёрные, как ночь, глаза задерживаются на обручальном кольце.

Погладив место пульса, нежно сплёл свои пальцы с пальцами жены. Ее ладонь теряется в его собственной, такой большой и сильной.

Подносит к губам. Целует каждую косточку, каждую венку. Носом водит по коже, чувствуя кокосовый запах крема для рук, смешавшийся с ее природным.

В груди вдруг появилось непреодолимое желания сжать Ынбель в объятиях. Ведь истинно так выражают любовь.

И он прижимает ее к себе. Так сильно, как может. Слегка расслабляется, когда «маленькие» руки обвивают его торс и поглаживают спину, волосы, плечи. Забавно, но он чувствует себя защищённым и готовым защищать. Чувство того, что ты там, где тебе суждено быть. Чувство того, что ты рождён для этого момента.

Он хочет запомнить эти ощущения, чтобы потом, обнимая ее в старости, он с особым трепетом сравнивал, все ещё убеждаясь, что они ни на йоту не изменились. Юнги вдруг понял. Он впервые задумался о возможности и желании состариться рядом с ней. Умереть, держа ее руку. Это было бы самым прекрасным подарком от жизни напоследок.

– Юнги, все в порядке? – тихий шёпот раздаётся в тишине.

– Обещай. Обещай не оставлять меня, даже если сама Судьба попросит.

– Обещаю. И ты обещай, иначе я не прощу тебя, – слезинка счастья и меланхолии спускается по согревшейся от объятий щеке.

– Что мне судьба, когда ты моя Жизнь?

Бель тонет в нем. И это приятное ощущение переполняет, как только ее губы накрывают губы мужа. Он выдыхает, сильнее прижимает ее к себе, а потом, подхватив на руки, несёт в дом. В такой большой, но наполненный теплотой дом.

Всю ночь он любил ее. Дарил себя, своё тело, сердце, душу, мысли и разум, позволяя Бель править и действовать по желанию. И она принимала это, давала в ответ столько же, а, может, и чуть больше.

Им обоим казалось, что любовь душит, переполняя лёгкие. Вот-вот сердца вспыхнут, оставляя после себя лишь лёгкий пепел, но каждый поцелуй, каждое объятие, жест доказывали, что для этой любви ни двух пар легких, ни двух сердец и тел не хватит, так она сильна и невероятна.

Сильна и невероятна?

Но ведь у «жизни» есть особый дар доказывать обратное.

***

– Чон, сосредоточься, мать твою! Ты что творишь? – мужской голос потрясает воздух в накалённой атмосфере, но тот, к кому он обращён, молчит, игнорируя какие-либо нападки.

– Заткнись. Наливай, либо проваливай.

Он пьян. Настолько, что порой теряется во времени и пространстве. Отшельник, губящий себя, ожидающий смерти и расплаты.

– Я пришёл за тобой! Хён ждёт тебя дома.

– Зачем? Я ведь итак выполняю каждый приказ. Убить не проблема, убрать за собой тоже.

– Ты дурак, раз думаешь, что Юнги держит тебя для этого, – выплевывает Чонгук, нависая над развалившейся фигурой Хосока в кресле.

– А ты дурак, раз считаешь особняк домом.

– Я ради этого дома… – начал было Чонгук, но запнулся отчего-то.

– Брата убил, – закончил за него Хосок, заглянув в глаза.

– Он не был… Это неважно. Ты не должен обсуждать это со мной. Хватит. Его нет больше и не будет! – грозно произносит, взглядом испепеляя.

Удар, который пришёлся на Хосокову скулу, заметно отрезвил, но не «выбил» до конца «лошадиную» дозу алкоголя.

– Сука! Не молчи! – вновь вспыхивает.

Чонгук трясёт Чона за плечи, за ворот чёрной рубашки, но тот опять не реагирует.

– Я знаю. Все знаю, Хосок! Твой «стрелок» из клана выдал тебя: о твоей связи с девушкой известно и мне, и Юнги. Нам нужно поговорить. Потому что ты не знаешь многого.

Чон хмыкает, отталкивая прочь младшего.

– Называй меня, как хочешь: сволочью, тварью, ублюдком. Я знаю, что совершил ужасные вещи, – разбито улыбается, – Разве такое возможно? Я любил и люблю ее.

– Хосок, послушай, – касается плеча, с осторожностью заглядывая в затуманенные глаза мужчины, – Ты должен разлюбить ее.

Голос дрогнул. Чонгук знает, что должен стать гонцом плохих вестей.

– Разлюбить? – истерический смех разносится по полупустой комнате квартирки, – Разлюбить? Почему же?

Гук опускается на корточки перед ним. Пытается собрать мысли воедино, чтобы внятно ответить на его вопрос.

– Ты изначально полюбил не ту. Хосок, ты не знаешь, кто такая Мэй. Не знаешь.

***

Мэй потягивает тёплый напиток из кружки. Вкус какао, гармонирующий с полюбившимся ей кокосовым молоком, успокаивает легкую тошноту.

Уютная небольшая кофейня, в которую она ходит каждые выходные на протяжении вот уже месяца, не изменяет «традиции» – добавление ванили. Первое время она не могла понять, отчего так вкусно, поэтому выведав секрет баристы, была не сильно удивлена, однако все же купила в ближайшем супермаркете пакетик и для дома.

Она старается каждый день. Старается жить, не думая о прошлом, не вспоминая прошлую себя, прошлый дом, комнату, работу, людей. Оставшись совсем одна, она решила вновь жить. Жить ярче, чем «до».

Вспоминает разговор с Бель, во время которого ей пришлось врать больше, чем за всю свою жизнь. Мэй соврала о поездке к матери в США, о своём состоянии, о душевной составляющей, о покалеченном разуме, об измученном теле. Врачи, психологи, усердная работа над собой и своим подсознанием – все это оживило в ней человека. Раны затянулись, кое-где оставив после себя шрамы, синяки исчезли, слёзы высохли.

Теперь от прошлого почти ничего не осталось. Почти.

Лишь мучающие изредка сильные головные боли и стремительно растущий живот. Всякий раз Мэй старается не разглядывать себя слишком долго в зеркале. Мысли о том, что этот ребёнок, ни в чем не повинный малыш, является кровью и плотью не только Мэй, но и Хосока, сводят с ума. Тот день, когда она узнала о существовании жизни внутри себя, стал проклятьем и благословением одновременно. Она не знает, совпадение ли это, но этот ребёнок освободил ее от мук и очередной порции боли. Принять его стало самым большим испытанием для неё, но сейчас она любит его, любит так сильно, что готова каждый день становиться сильнее, мудрее, заботливей. Теперь есть кто-то, кто будет готов любить ее саму в ответ просто потому, что она существует.

Какао заканчивается, как и небольшой дождик за окном. Она улыбается, заметив солнце и небольшую, почти блеклую радугу. Как давно она не наслаждалась такими обычными вещами.

Поправив свитер, встаёт из-за стола. Прогулка пойдёт только на пользу.

У ближайшей автобусной остановки как раз тормозит нужный номер до центра. Мэй всегда любила шумные торговые улочки с разнообразными магазинами, поэтому выбор места не заставил себя долго ждать.

Много парочек, туристов, студентов, спешащих на подработки, учёбу или домой. Воздух пропитан запахом свежеиспеченных булочек с маком, что доносится из кондитерской рядом. Этот запах ассоциируется с детством, с защищённостью и лёгкостью бытия. В детстве никаких проблем, а болячки есть только на коленях. Сердце чистое, не тронутое разрушениями и болью.

Прогуливаясь по магазинам, в основном с детскими товарами, Мэй не заметила, как повечерело. Завязав туже пояс вокруг талии, она продолжает прогулку, взглядом проходясь по вывескам и ярким надписям на стеклянных дверях. И одна из вывесок привлекает больше всего. «Different Universes»{?}[с англ. яз. «разные вселенные»] – гласит она.

Аккуратно толкнув тяжёлую дверь, девушка входит в уютный антикварный магазинчик. Обилие невероятной красоты необычных вещей заставляет разинуть рот. Глаза бегают по полкам, по стенам и стендам. Много статуэток, декоративного оружия, шкатулок, картин и украшений.

Подходит ближе к одному из холстов. Казалось бы, обычная картина, ничего примечательного и удивительного. Однако эти зелёные глаза мужчины, что смотрят, кажется, в душу, не могли не зацепить. Лишь глаза на белом полотне. Вроде бы понятно, но почему-то в этом Мэй видит какую-то загадку.

– Похоже, Вам приглянулась картина.

Мэй вздрагивает от раздавшегося рядом мужского хрипловатого голоса. Сглотнув, она все же обратила на него внимание: высокий, одетый в чёрное длинное пальто, он производит впечатление сильного, непоколебимого, словно гора, человека.

– Да, я здесь впервые, но она почему-то мне понравилась сразу, – прошептала она, вновь направив взгляд на полотно с красками.

– Признаюсь, она и мне нравится давно. Ее никто не покупает. Может, она ждёт меня? – улыбается мужчина необычной, как ей показалось, улыбкой. Квадратной.

– Тогда она Ваша.

– Не могу вот так просто забрать ее.

– Почему же? – возражает Мэй.

– Не знаю теперь чья она: моя или все же Ваша?

– Ох, нет. Я не могу купить ее, – покачав головой, произнесла Мэй. Щеки почему-то порозовели.

– Я дарю, – пожимает он плечами, направляясь к владельцу магазина. Мэй не успевает среагировать, как слышит характерный звук оплаты банковской картой.

– Я не принимаю подарки от незнакомцев, – голос звучит твёрдо и непоколебимо.

– Тогда нам стоит познакомиться. Как Вас зовут?

Она молчит, с подозрением заглядывая в карие глаза, но, не найдя в них ни одной отрицательной эмоции, все же отвечает:

– Мэй.

Он протягивает большую ладонь в знак нового знакомства.

– Тэхен.

– Вы увлекаетесь искусством?

– Не совсем, – отвечает задумчиво с тенью ухмылки.

– И все же я не приму ее.

Тэхен облизывается.

– Ваше всегда найдёт Вас.

Мэй кивает, так и не поняв, что Тэхен говорит вовсе не о картине.

– Мне пора идти, – улыбается она, завязывая шарф на шее.

– Да, конечно.

Он слегка кланяется, с хитрым прищуром наблюдая за уходящей в толпу девушкой.

Быстро, скорее судорожно набрав номер на телефоне, отворачивается от внезапно зашедших теперь уже новых клиентов. Уходит вглубь, стараясь найти более тихое, уединенное место. Гудки прекращаются. Голос кузена раздаётся:

– Да, Тэхен, я слушаю.

– Тебе следует прилететь в Корею сегодня же, – твёрдо произносит Ким.

– Что такое? – голос Джина меняется, становясь более серьезным и взволнованным. Кажется, он даже вскочил со своего места. Тэхен уверен, это место – кресло в кабинете. Он проводит там почти все время.

– Я нашёл ту, что нужна была тебе, Джин. Наконец, нашёл.

========== Глава 23 ==========

Комментарий к Глава 23

Всем привет. В последнее время (то ли это Меркурий, то ли осенняя хандра) хочется лишь одного: спать беспробудно. Поэтому и пишется очень «туго» и медленно. Но все же я рада, что главы выходят неплохие)

Приятного прочтения🖤

Upd: давайте все вместе поздравим Пак Чимина с днём рождения💜 Этот человек заслуживает всех звёзд во вселенной, так он чист и прекрасен душой! Самый добрый, заботливый, трудолюбивый, внимательный и умеющий дружить☀️ А ещё он просто hot-мужчина✨

***

Высокий мужчина в темно-зелёном, скорее изумрудном, плаще стоит под чёрным зонтом. Капли дождя нещадно бьют по натянутой на железные спицы ткани. Этот «звон» отдаётся прекрасной глухой мелодией в ушах.

Карие глаза с облегчением и восхищением наблюдают за женской фигурой за толстым стеклом окна кофейни. Каждое движение ее тонких пальцев: то, как она трогает салфетки; как обхватывает чашку; как убирает со лба пряди волос – все это отзывается в груди глухой, тупой болью.

Джину казалось, что он давно позабыл ее, давно похоронил в памяти. Похоронил и ту рождественскую ночь, что разделила его жизнь на «до» и «после». Только это «до» до сих пор тревожит его, оно сидит напротив, слегка улыбаясь уголками пухлых губ. Сглатывает.

Но холодный пот прошибает, когда глаза ее поднимаются, смотрят в его собственные. Женские губы беззвучно шевелятся, а пальцы отпускают посудину с горячим напитком. Она узнала его.

Джин отворачивается, собираясь уйти. У него нет той смелости, чтобы подойти. Все рухнет, как только он сделает шаг. Он труслив перед этой женщиной и слаб. Его безмерная тоска по ней, по их истории, что так и не завершилась чем-то прекрасным, вызывает в нем слишком много боли.

– Джин!

Он отчетливо слышит своё имя сквозь шум дождя. Останавливается, спиной чувствуя ее приближение. Сжимает ладонь крепче вокруг деревянной ручки. А потом возобновляет шаг. Ноги будто отяжелели, с трудом отлипают от земли.

– Джин, стой!

Ее голос срывается. Мэй успевает промокнуть до ниточки. Холод пробирает каждую косточку. Но что ей холод, если «призрак» из прошлого смог оживить тепло, что держало ее на плаву долгие годы?

Он, наконец, остановился. А Мэй продолжила к нему приближаться.

– Это ведь ты, правда?

Она слегка, невесомо касается его плеча, и Джину ничего не остаётся, как повернуться к ней лицом.

Так близко. Он давно не чувствовал себя таким уязвлённым, готовым упасть на колени перед кем-то.

Но есть одно «но». Память Джина хранит все: их любовь, встречи, поцелуи, объятия. Однако ее память хранит лишь воспоминания о незнакомце, который долго доказывал ей об их связи в одной из палат городской больницы. Она помнит, как он плакал, умоляя вновь вернуть прежнюю Мэй, умоляя никогда не оставлять его. Но Мэй не могла, не могла и смотреть на него, ведь в сознании пустота. Он чужой.

Джин кивает, стараясь сохранить спокойное выражение лица, но рука, спрятанная в кармане, заметно дрожит.

– Мэй… – только и выдыхает он.

Зонт вскоре падает на сырую землю. А руки Джина обвивают хрупкую девушку. Ее тепло, необходимое, живительное, греет его замёрзшее сердце. Он гладит ее мокрые волосы, вдыхает ее запах, не хочет отпускать.

Он так скучал. Пять лет без неё. Это было слишком большим испытанием для человека, который так и не смог разлюбить.

Ему приходится разжать объятия.

Мэй улыбается. Искренне, будто видит давно пропавшего друга.

Она не вспомнила его после той аварии: такси, везущее к нему, так и не доехало. Лёд под шинами будто не позволил двум влюблённым сердцам быть вместе. Рождество Джин провёл у койки в больничной палате, молясь всем богам и духам о спасении его любимой.

А, когда спустя пару месяцев комы Мэй открыла глаза, он отчетливо увидел в них отталкивающий холод. Он понял вдруг: она не узнала его, не помнит ни их прогулок, ни разговоров по вечерам, ни их походов в кино, ни ритуалов поедания шоколадного безлактозного мороженого. И единственное, что мог сказать врач – это время: ждать и только. Но ни через месяц, ни через полгода, ни через год и два она не вспомнила его.

Он стал ей другом. И Джин пытался. Правда пытался держаться на приличном расстоянии. Не думать о ней, как о той, кого он любил как мужчина.

Спустя время, когда семья, фамилия потребовали его участия в делах мафии, он решил совсем отказаться от связи с ней. Так ему спокойней, так она в безопасности. Он остался в Японии, переехав из их общей квартиры в особняк на окраине Токио, а вот Мэй решила уехать на время в США, в Колорадо, к матери. А потом он и вовсе потерял ее след.

Теперь ему даже не верится: она здесь, перед ним, она узнала его, вспомнила имя, лицо, но от прошлой Мэй и следа нет. В ее глазах, глубоко внутри, осела боль. Эта боль (к сожалению ли?) не от тоски по нему. Он чувствует, что это что-то стороннее, личное, теперь уже не связанное с его собственной судьбой.

– Столько лет прошло, – раздаётся ее тихий, спокойный голос.

– Пять лет с тех пор, как мы виделись последний раз.

Он отводит взгляд, часто моргает, а потом хмурится.

– Нам стоит поговорить, – рукой указывает на чёрный, бронированный внедорожник.

Мэй кивает, принимая приглашение. Она чувствует: им предстоит долгий и трудный разговор.

***

В тишине раздаётся звон колокольчиков, висящих над дверью. А небольшой магазинчик заполняется такими разными запахами: мужской парфюм; осенний ветер, порывом ворвавшийся внутрь; и свежесрезанные стебельки. Бель, сосредоточенно выполнявшая работу, вдруг остановилась, узнав стоящего перед ней человека.

– Здравствуйте, Чимин.

Откладывает розовые георгины в сторону и одаривает собеседника улыбкой.

– Здравствуйте, Бель. Давно не заходил к Вам.

– Пришли за чем-то конкретным? – отряхнув рабочий фартук темно-синего цвета, произнесла она.

– Думаю, нет, – голос звучит медленно, буквально обволакивая теплотой и спокойствием, – Я слишком одинок, чтобы дарить кому-то цветы.

Бель замечает улыбку.

Он удивителен: как можно произносить такие грустные слова с улыбкой на лице? Разве это не печально?

– И все же… Я бы хотел узнать: какие Ваши любимые цветы?

– Угадайте, – пожимает она плечами.

Чимин будто сканирует ее взглядом, осматривает с головы до ног, отчего Бель изрядно смущается.

– Розы слишком просты для Вас, пионы банальны, а хрупкие тюльпаны вряд ли выдержат Ваш сильный характер.

– Почему же? – вскидывает брови от удивления.

– Я вижу в Ваших глазах силу, что способна сломить и подмять под себя, кого угодно, – прерывается, оглядываясь по сторонам, – Поэтому… Быть может, лилии?

Бель приоткрывает рот, заметив его взгляд на вазочке с этими цветами.

– Они сильны, но нежны и притягательны одновременно. Стебли не хрупкие, а листья с острыми кончиками как бы намекают о непростом характере. Аромат их сводит с ума. Чистота, которой они обладают, вызывает лишь желание восхищаться ими. Это все, что я думаю и о них, и о Вас. Скажите, я прав?

Она медленно кивает. Чимин ухмыляется.

«Но смогут ли эти цветы выжить в «урагане» противных, отрицательных чувств?» – добавляет про себя.

– Вы угадали. Невероятно.

– А вот я, кажется, буду ассоциироваться с печальными гортензиями.

– Печальными? Я не считаю Вас печальным. Скорее сильным.

– Я был сильным, когда верил в три незыблемые вещи: в семью, в дружбу и в любовь. Теперь я слаб, не имея ничего. Семья так и не смогла стать семьей, дружба ранила, так что сердце разбилось, а любовь… – он направил взгляд в ее ореховые глаза, – А любовь вихрем ворвалась, а затем ушла, забрав с собой все: и разбитое, и цельное; и хорошее, и плохое.

– Семью не выбирают, – после недолгого молчания заговорила Бель, – Любовь, увы, не вернуть. Простите… Но дружба? Ведь у дружбы всегда есть шанс.

– Вы совсем не знаете моего друга, – смеётся вдруг Чимин, – Давайте я расскажу Вам одну историю.

Бель кивает, а потом, усевшись в кресло, наблюдает за занявшим другое кресло, напротив неё, мужчиной.

– Мы дружили с давних времен. Я уж и не помню нашего знакомства. К сожалению, мы росли в мире, где не было свободы действий, выбора или силы слова. Мы были партнерами, друзьями, братьями, так что я мог называть его семьей. Однако это была жалкая иллюзия. Оказалось, что я верил во что-то несуществующее. Я был предан, использован для личной выгоды и выброшен прочь. В тот день мы исполняли поручение, особое задание. Когда оно было выполнено, меня вышвырнули из «системы». Теперь я был не нужен. И мог бы закрыть глаза на это предательство, но осознание того, что я «стоил денег», грязных денег, убивало.