Текст книги "Вечная память (СИ)"

Автор книги: Ainessi

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

Стана думала, что не знает тех, кто был более человеком. Стана думала, что не знает и тех – кто был менее.

– Чего ты хочешь, Стана? – спросил ее монстр напротив.

И Стана знала ответ.

========== Акт четырнадцатый – Cadmea victoria – (Победа Кадма, победа дорогой ценой) ==========

Потому что все мы убийцы, сказал он себе.

Все, и на этой стороне, и на той, если только мы исправно делаем своё дело,

и ни к чему хорошему это не приведёт.

(Эрнест Хемингуэй, «Острова в океане»)

Он не собирался туда идти, ноги привели его в медчасть сами. Вот уж, воистину, привычка: еще когда док был жив – так невозможно много лет назад – в расстроенных чувствах Скай всегда приходил сюда. И сейчас пришел, но в изменившейся, отремонтированной, сверкающей хромом новейшей техники комнате уже не было ни Дока, ни Аллы, такой, какой он ее помнил. Сама Алла-то была, сидела в кресле у мерно гудящего репликатора и что-то читала. Как и раньше, она шевелила губами, увлекаясь, то и дело пролистывала обратно. Скай остановился в дверях, глядя на нее и не смея шагать внутрь. Было очень плохо и очень страшно, а Дока не было.

Никто не нальет стакан разбавленного спирта, никто не обматерит и не вправит на место определенно поехавшие мозги. Никто не поможет, и никто не спасет.

Стоило уйти, он уже почти собрался с силами, чтобы сделать это, когда Алла подняла голову от планшета и посмотрела прямо на него, легко улыбаясь, и сделала приглашающий жест рукой.

– Выпивки нет, извини, – смешливо сказала она, наливая обоим кофе. – Не держу, хотя может и стоило бы. Он отказался или ты?

Она так спокойно перескочила с темы на тему, что Скай даже удивиться не смог. Впрочем, они с Сашей давно дружили, всегда дружили, кому, как ни ей, знать все. Блэк будет в ярости, когда поймет, что его верная Алла помогала злейшему врагу. Блэк будет в ярости.

Думать о Блэке, о том, как пролезла «Алина» в универ, о том, кто именно подписывал бумаги, подтверждающие ее человеческий статус, было легко и приятно. Можно было гадать о реакции Кирилла, придумывать защищающие Аллу аргументы – и не думать о Саше. Не вспоминать. Не смотреть на репликатор, хотя он был почти уверен в том, кто там.

– Мы оба, – наконец, неожиданно спокойно ответил Скай, потягивая крепкий и почти слишком горький напиток.

Чай, он любил чай. А если кофе неизбежен – то с молоком и сахаром. А вот такой, чисто черный, очень крепкий и без добавок – предпочитали только Алла и Алек. Даже имена у них похожие, хоть и разные. Как и они сами.

Алла печально и понимающе улыбнулась, пожала плечами.

– Не обижайся, но я скорее рада. За вас обоих.

– Особенно за него? – Скай улыбнулся тоже и протянул ей опустевшую чашку. – Сделаешь еще?

– Познал прелесть? – она захихикала и пошла к кофемашине. – Ты прав, особенно за него. Я давно не видела его настолько спокойным.

– Ты давно, я – никогда.

Тишина повисла, но не давила. С Аллой было уютно молчать, просто сидеть, глотать вяжущую горечь и смотреть в стеклянное окно репликатора, где в мутной жидкости плавало чье-то тело.

– Ты – никогда, – подтвердила она, наконец. – Хотя, нет. Вот увидел, собственно.

Скай печально улыбнулся.

– Это ничего, что я не рад?

Алла кивнула и улыбнулась в ответ, глядя в окно, в непроглядную для человека темноту, в которой она – да, и он тоже – могла различить ветви деревья, колышущиеся на ветру листья и даже движения отдельных травинок. Наверное, они и правда в чем-то чудовищны, в чем-то монстры. Наверное, они слишком далеко ушли от людей, но ведь и человеческого осталось немало: идеалы, страхи, мораль. Интересно, какой была мораль Алека, что позволяло ему идти вперед, несмотря ни на что?

Интересно, сколько правды было в рассказах Кирилла о нем?

И кто убил Джейка?

Последний вопрос он озвучил вслух, вдребезги разбив ту нежную, понимающую тишину, что повисла между ними. Алла рассмеялась, легко и слишком спокойно для поднятой темы. В ее улыбающихся глазах не было ни сочувствия, ни жалости, ни переживаний. Никаких угрызений совести, никаких положенных чувств.

– Алек, конечно, – губы дернулись, обозначая ту же улыбку, что была во взгляде.

Скай снова замолчал. Можно спросить про остальных: людей, про которых рассказывал Блэк, Юлю – язык не поворачивался. Было слишком страшно, что она подтвердит, вот с такой же улыбкой, таким же спокойным тоном.

Слишком страшно, что тишина между ними больше не будет комфортной и невесомой.

– Юки – тоже он? – холодно спросил Кирилл, Скай вздрогнул и обернулся.

Блэк стоял в дверях, яростный, серьезный, строгий. Блэк смотрел на Аллу, будто самого Влада здесь не было, только на Аллу. Блэк ждал ответа.

– Понятия не имею, – лениво протянула она, отставив на стол недопитый кофе и пожав плечами. – Я не спрашивала.

Смешок Кирилла заставил его вздрогнуть. Он слышал раньше эту интонацию, видел этот бешеный взгляд, видел алые искры в глубине чужих глаз. Но не у него, никогда не у него. Даже когда Кир злился, он оставался спокойным внутри, всегда. Раньше. А теперь Скай смотрел, как Блэк идет к Алле, смотрел как он нависает над ней, и мышцы сами напрягались от неосознанного желания сорваться с места и оттолкнуть друга, пока не натворил глупостей.

Пока не сотворил что-то по-настоящему страшное.

– Это признание, я правильно понимаю? – процедил Кирилл, с отвращением глядя на невозмутимо сидящую в кресле Аллу. – Ты знала, что он здесь? Ты с ним общалась?

– Ты сомневался? – она продолжала улыбаться, и в этом было что-то от Саши времен войны.

Бесконечное спокойствие, безграничное равнодушие, холодная ярость и какой-то исследовательский интерес – что же будет дальше?

– Сука! – Блэк сжал кулаки, Скай встал, но Алла легко перехватила летящую к ней руку. – Сука! – крикнул он снова. – Предательница! Тебе самое место среди этих тварей, ты сгниешь в тюрьме, ты…

– Заткнись.

Скай не сразу узнал голос, с трудом узнал – и то только после того, как повернулся и увидел выбирающегося из репликатора обнаженного парня. Черт, он был уверен, что там Алек. Настолько уверен – даже спрашивать не стал.

– Заткнись, отец, – равнодушно повторил его крестник, холодно глядя на Блэка. – И убери от нее руки.

Кирилл отшатнулся от Аллы, Скай видел это краем, глаза, наблюдая за невозмутимо одевающимся Славой. Наверное, он бы задал тысячу вопросов, наверное, он бы спрашивал и спрашивал, пытаясь понять, что происходит.

Наверное. Если бы не узнал чертову яркую футболку с абстрактным узором, если бы не понял вдруг, на чьем лице видел вот точно такую же улыбку на протяжении почти что года. Если бы…

Скай смотрел на одевающегося крестника, смотрел на Альку, которого Блэк принял за своего самого страшного врага. Смотрел на сына, которого счел чудовищем отец, смотрел на сына, который считал отца настолько чудовищем, что решил помочь человеку, который хотел…

Убить его.

Скай вспоминал взгляд Алека – Саши – и почти не сомневался.

Он смотрел на сына Блэка, который выбрал сторону монстров, и хрипло, истерически смеялся.

***

Тогда, в медчасти, никто из них не заметил, как ушла Алла. Блэк стоял, огорошенный и застывший, глядя на сына, Скай пытался справиться с истерикой, а его тезка невозмутимо одевался и вовсе не обращал на них внимания. Потом Слава ушел, попрощавшись с ним и так и не сказав отцу ни слова.

Кирилла он увел оттуда насильно, почти получасом спустя, когда тот смог хотя бы ровно дышать и не стискивать кулаки, не пытаться бросаться на самого Ская. Было немного смешно и немного грустно видеть, насколько сейчас самый человечный из них Блэк похож на самого бесчеловечного Алека, причем, в худшие для последнего времена. Но Блэка отпустило, Скай увел его, напоил чаем, уложил спать – и Алла, если честно, была последним, о чем он тогда думал.

Первым, о чем вспомнил Блэк на следующее утро.

Они недосчитались шестерых: Алины, про которую Кирилл так и не узнал, что она была Алой (Скай не решился рассказать), Алекса, Ли, Альки, который Слава, Аллы и Станы – последнее его даже не удивило, было только интересно с кем из них она ушла? Да, и вообще, вместе они сбежали или по отдельности?

Спросить было него. Комм Аллы – ожидаемо отключен, равно как и Станы, как и всех остальных. Они растворились в неизвестности, а он, с остатком студентов и Блэком, спешно вернулся в университет. Чтобы пытаться успокоить преподавателей и студентов, чтобы замещать по учебным и организационным вопросам запиравшегося в аналитическом центре Кира. Иногда тот появлялся, сквозь зубы цедил, где видели похожих на Аллу женщин, и пропадал снова.

Надолго. Скаю порой казалось, что навсегда.

И так до тех пор, пока личности не подтвердили.

В тот день Блэк ворвался в его – свой – кабинет с горящими глазами, торопливо твердил, что нашли, наконец-то, нашли. Потащил за собой, Скаю пришлось вместе с ним выслушивать повторный доклад разведки и аналитиков. Звучало, как феерический бред, но Кир, похоже верил каждому слову. Или так и писали, чтобы он верил?

Скаю остро хотелось остановить творящееся безумие, но не хватало ни сил, ни твердости. Наверное, именно поэтому, сейчас он стоял рядом с Кириллом в кабинете президента и слушал доклад, от которого передергивало, от которого хотелось сбежать. Но слушал же, слушал – и не возражал ни словом, ни делом. В какой-то момент позади негромко хлопнула, впуская кого-то дверь, но Скай не стал оборачиваться: слишком важным был человек перед ними, слишком серьезной эта экстренная аудиенция, чтобы позволить себе хоть малейшее отступление от протокола.

Сам Кирилл стоял навытяжку перед верховным главнокомандующим и говорил, говорил, говорил. Об Алле и Стане, которых видели в Гонконге, а потом на Хайняне. О количестве модификантов в Поднебесной, о рисках и грядущей войне.

– Мы должны ударить первыми, – сказал он с жаром. – Мы должны.

Президент шевельнул рукой.

Скай застыл, глядя на пропавшего крестника, на сына Оли, который подходит к отцу и с непроницаемым выражением лица кладет ему руку на плечо. Что-то было не так, он не знал, но чувствовал это.

– Мы должны ударить первыми? – негромко произнес президент.

– Да! Если модификанты первой волны…

– Довольно.

Тишина. Президент встал, прошелся по комнате.

– Модификанты первой волны неспособны к нормальному сосуществованию с людьми. Модификанты первой волны безумны, – в голосе верховного главнокомандующего было что-то, названия чему Скай не знал. – Модификанты первой волны развяжут новую войну… – он вдруг улыбнулся и посмотрел на него. – Владислав, знаете, как давно я это слышу?

– Нет, господин президент.

– Очень, очень давно. Я плохой политик, Владислав, – он мягко улыбнулся, кивнул.

Сын Кирилла вдруг заломил отцу руки, с легкостью заставив его опуститься на колени, и застыл, глядя на своего… кого?

– Мне стоило догадаться много раньше, что все эти утверждения относятся к одному конкретному модификанту.

– Я… – придушенно прохрипел Кирилл.

Сын, не глядя, ударил, голова друга безжизненно мотнулась из стороны в сторону.

– Блэка Кирилла отправить на принудительное лечение в закрытую клинику. Модификантов с процентом выше сорока девяти восстановить в правах по результатам психологического освидетельствования, освидетельствование проводить в нашей клинике с нашими специалистами, – секретарь кивнул, ожидая продолжения. – На должность министра обороны и главы аналитического центра назначить Владислава Ланского. Все.

Президент отвернулся.

Скай пошел к выходу, глядя как тащит его тезка своего отца. Не улыбаясь, не плача, не напрягаясь.

Он был хорошим сыном.

Правильным.

Если бы Ская спросили, он был сказал, что сын пошел в отца.

========== Post mortem (После смерти) ==========

Борьба притворной нормальности с безумием.

(Януш Леон Вишневский, «Любовница»)

Ей снился сон: она опять стояла у двери и слушала, как Алина прощается с Аллой, тепло и многословно. Она смотрела, как они обнимаются, смеются, пьют из горла вино. Они выглядели как старые хорошие друзья, давно расставшиеся, редко видящиеся, но все равно сохраняющие свою дружбу, несущие ее сквозь время.

– С размаха и об стенку? – спросила Алла, когда бутылка опустела.

Алина засмеялась, зазвенело бьющееся стекло, капелью посыпались на пол осколки.

– Увези ее, – сказала Алина уже в дверях. – Сделай то, что она просит, если не передумает.

– Она не знает, о чем просит, Аль, – неожиданно серьезно произнесла Алла. – И ты не помогаешь.

– Я не вправе ей отказывать, – у Алины грустная улыбка и печальные глаза, – моя вина, Аллчонок. Моя вина.

– Можно попытаться…

– Все можно вернуть, – перебивает Алина. – Лечи если хочешь. Или сделай – а потом лечи.

– Я тебя поняла.

Они снова обнимаются, прощаются, расцеловываются в щеки напоследок. Алина ерошит ей волосы и уходит в ночь.

Они ушли тоже, и ночь пахла сладким запахом цветов и свежим – скошенной травы…

Она проснулась с улыбкой, потянулась, зевнула. Море настойчиво шумело за окном, жаркое солнце нагрело комнату, и из кровати она выбиралась почти с наслаждением. В ванной шумела вода, она умылась на кухне, отфыркиваясь и брызгаясь во все стороны. Потом, захлопнув за собой дверь, легко сбежала по лестнице, вышла на набережную и остановилась, зажмурившись, глубоко вдыхая запах моря. Соль оседала на языке – так казалось – соль оседала на волосах, и они вились еще сильнее, делали ее еще более кудрявой. Темные пряди выгорели, отдавая явственной рыжиной на солнце, а в скрытых темными очками глазах невесть откуда появился зеленый проблеск. Порой, она смотрела на себя в зеркало, и сама себя не узнавала, честное слово!

Она открыла глаза и пошла, побежала вперед по променаду. Город просыпался, открывались кафе и булочные, сувенирные магазинчики и бутики. Она добежала до угла, свернула и ровным, размеренным шагом пошла в сторону красной, болтающейся на ветру вывески с огромным золотым круассаном.

Здешний язык ей упорно не давался: кожа уже подернулась плотной коричневой дымкой загара, а она все еще двух слов связать не могла. Она нахмурилась, вспоминая, как будет добрый день, но в голове была звенящая пустота.

– Hello! – седой и бородатый продавец всегда так радостно улыбался, будто она была его любимой клиенткой, а на языке, как назло, вертелось только абсолютно неуместное «здравствуй, Скай». – As usual? *

– Yeah**, – наконец выдавила она.

Он поставил два кофе и начал собирать в пакет выпечку. Когда кофе приготовился, она забрала два стакана, бумажный пакет, расплатилась и, широко улыбнувшись продавцу, побежала обратно.

Путь домой всегда был самой приятной частью утра: смешение запахов моря, песка, кофе и свежей сдобы делало мир вокруг сладким и уютным. Она глубоко вдыхала, задерживала дыхание, выдыхала с улыбкой. Иногда даже смеялась и пританцовывала, стараясь попадать на самый центр фигурных плиток. Она так любила этот мир.

В подъезде было прохладно от кондиционеров, она поежилась, забегая в лифт, смотрела, как меняются цифры, и выскочила на площадку, картинно, рисуясь, в тот же момент, когда открылись двери. Кофе из стаканов не выплеснулся, не ударился о крышки даже – она твердо знала, как надо двигаться, чтобы его не потревожить.

Иногда ей казалось, что все это сон.

Она открыла дверь и вошла в квартиру, пристроила свою ношу на узком столике, закрыла и повернула защелку. Скинула туфли, привычно заглядывая в зеркало: темные кудри струились по плечам, извиваясь, блестя на солнце, темные глаза сверкали радостью и жизнью – Господи, как же она мечтала увидеть их такими.

Как же она мечтала увидеть себя живой.

Она подхватила кофе и пакет и пошла на балкон, там – она знала – была Алла, читала очередную книгу или статью, курила, смотрела море. Алла всегда так сидела по утрам, а она всегда приносила им завтрак, и они пили настоящий кофе, заедая его почти приторно сладкими пирожными и круассанами. Различались вечера, мог быть иным обед, но не утро – утро принадлежало им и всегда было одинаковым.

Она поставила стаканчики на столик, Алла благодарно улыбнулась и взяла свой отвратительно черный кофе. Она размешала сахар в шоколадном латте, глотнула и зажмурилась от удовольствия – горечь почти не чувствовалась, сладко, воздушно и дивно вкусно. Она достала пирожное с невесомым белковым кремом, откусила и замычала от восторга.

– Божественно, – пробормотала она, рассматривая безбрежную морскую гладь.

Алла усмехнулась, глядя на нее своими невозможно проницательными глазами.

– Как твое утро, Стана? – спросила она, и стакан покатился по полу, а девушка с темными волосами и светло-карими глазами с чуть заметными на солнце зелеными прожилками закричала.

Громко и отчаянно.

Алла усмехнулась снова.

Ей снился сон: монстр сидел напротив нее, в его серебряных глазах не было света, не было жизни. В них была лишь тьма и отчаяние. Монстр смотрел на нее, его лапы касались ее волос, его глухой и глубокий голос обволакивал ее всю.

– Чего ты хочешь, Стана? – спросил ее монстр.

Она смотрела на него и вспоминала женщину, которой этот монстр был. Женщину, которую любили, женщину, которая могла все.

– Я хочу быть тобой, – сказала она.

И монстр засмеялся.

На мгновение ей показалось, что из его серебряных глаз текут совсем человеческие слезы.

Комментарий к Post mortem (После смерти)

* – Здравствуй, как обычно?

** – Да.

========== Post scriptum (После написанного) ==========

С молчанием живых смириться труднее, чем с молчанием мертвых.

(Фредерик Бегбедер, «Французский роман»)

За окном мерно шумело море, он слышал, как разбиваются о берег волны, разлетаясь мириадами брызг, слышал, как эти брызги опускаются на скалы и замирают, чтобы с тонким журчанием стечь в толщу воды и вернуться в это бесконечное движение, бесконечный круговорот.

На экране планшета Скай стоял перед камерами, как в перекрестье прицелов, скупо улыбался, глядя на репортеров и – хотелось верить – на него пронзительными и печальными глазами. Говорил, негромко и проникновенно, и его слушали, те, кто в зале и миллионы, миллиарды людей по всему миру.

– … не дай вам Бог такой войны. Я не просил об этой должности, не хотел ее, но моей основной задачей, моей миссией, если хотите, будет не допустить повторения того кошмара. Война – это страшно. Мы теряли друзей, теряли семьи, теряли себя. Правы те, кто критикует нас, ветеранов, бесконечно правы, на наших руках много крови. Правы и те, кто говорит, что мы проливали эту кровь ради вас. Я сделаю все, для того чтобы эта война никогда не повторилась, для того чтобы наши дети и дети наших детей никогда не узнали эту кровь, боль и мерзость военного времени. Я хочу – и верю, того же хотят и правительства, и люди, – чтобы небо над нашими головами навсегда оставалось чистым, а все споры и конфликты разрешались силой слова, а не силой оружия. Это и будет нашей основной программой на время, которое я буду оставаться во главе военного сектора нашей страны. Мы все – и я лично – очень многое потеряли во время этой войны. Я помню разрушенные города, я помню погибших людей, людей, которых я даже не знал, людей, хорошо мне знакомых, людей, очень мне близких. Я хотел бы попросить вас почтить их память минутой молчания, а после я – с удовольствием – отвечу на все ваши вопросы.

Скай замолчал, склонив голову, аудитория замолчала вместе с ним.

Он слышал эту тишину, давящую, почти ощутимую. Слышал дыхание – Ская, репортеров, операторов. Слышал море, волны, бьющиеся о скалы, несдержанную, безумную природную мощь, которая могла стирать с лица земли города и страны, но, вместо этого, дарила жизнь.

Он молчал вместе с ними, вспоминая дом, родителей, к которым он так и не вернулся, погибших друзей, убитых незнакомцев.

Потом минута закончилась.

– Спасибо, – уверенно произнес один из журналистов. – Ваша речь действительно задела нас и всех, кто ее слушал, как мне кажется, за живое, Владислав. Вы говорили, что потеряли близких на этой войне, но ваша мать, насколько известно до сих пор жива… – не озвученный вопрос повис в воздухе.

Скай усмехнулся, он видел, как приподнимается уголок губ, как разлетаются тонкие, словно паутинка, морщины в уголках глаз.

– Признаться, я ожидал вопросов по программам и приоритетам нашего ведомства, – он засмеялся, и аудитория засмеялась вместе с ним. – Но, не стану скрывать. Мой очень близкий друг погиб на этой войне, в бою. Женщина, которую я любил и люблю – тоже стала ее жертвой.

В зале зашептались, и он слышал каждое слово.

– Она… – репортер помедлил. – Она тоже погибла в бою?

Скай вздохнул.

Он подался вперед, сощурившись, вглядываясь в экран, напряженно, до боли, впиваясь пальцами в подлокотники плетеного кресла.

– Да. Александра Киреева погибла в бою под Гродно, она…

Алек выключил трансляцию и хрипло, отчаянно рассмеялся.

Море за окном продолжало невозмутимо шуметь.