Текст книги "Вечная память (СИ)"

Автор книги: Ainessi

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Будто услышав ее мысли, Алина обернулась и сверкнула той самой яркой зеленью из-под очков. Стана улыбнулась.

– Тут даже дороги нет, профессор, – Стана давно удивлялась, что Алина никогда не называет профессора Ланского Скаем, и лишь сейчас сообразила, что ей-то он этого и не предлагал никогда. – Куда идти-то?

– Прямо.

Холодно и равнодушно. Хорошее настроение Ская будто стерли, как только они вернулись с поля. Может из-за «побега» Альки, а может что-то случилось, Стана не знала. Видела только, как он становится все мрачнее, как сжимаются губы, а глаза становятся прозрачными и почти злыми. Таким – он ее даже немного пугал.

Алина пожала плечами и, кажется, хотела сказать что-то еще, но Стана торопливо потянула ее за собой. Старый, почти избытый страх проснулся и шевелился где-то в глубине души, распуская по всему телу свои ядовитые щупальца. Частило сердце, дрожали пальцы. Идти было тяжело, но – надо. Иначе, мало ли. Стане вспомнилось, что на том свидании она так и не спросила отчима, за что. За что ей все это? За что он убил ее мать? Просто, за что?

Они пробирались сквозь невысокий кустарник, и она совсем потерялась в собственных мыслях, когда Алина остановилась. Стана врезалась в нее и с трудом устояла на ногах, потом опасливо выглянула из-за плеча замершей подруги. Нет, впереди не было ни диких зверей, ни деревьев – только небольшая полянка рядом с узкой речкой, скорее даже ручьем. И из примечательного – гранитная плита.

Искали Альку, а нашли чью-то могилу. Стана вздохнула, обошла Алинку и пошла вперед, ближе. Рядом шел Скай, все такой же хмурый и неожиданно серьезный, словно часть его дурного настроения растворилась в этой неожиданной находке. Он остановился рядом с надгробием и замер, разглядывая камень, Стана остановилась тоже. Красиво. Стилизованный шрифт, росчерки, складывающиеся в истребитель и надпись, надпись, от которой кружилась голова и сжималось сердце:

– Алекс Литвинов, – голос сорвался и захрипел. – Алый. Погиб, но…

Она замолчала, почти удивленно глядя на выбитые в камне даты. Год рождения, да, она хорошо знала, хорошо помнила и этот год, и число, и месяц. Но год смерти? Цифра не совпадала ни с годом модификации, ни, тем более, с самоубийством вполне себе живого Алого.

Алина подошла ближе, мягко ступая по траве. Стана даже вздрогнула, когда внезапно увидела ее рядом, но подруга не рассмеялась, не обернулась даже. Она внимательно рассматривала плиту, только пальцы дрожали и тянулись прикоснуться, как к святыне, как в музейному экспонату. Все они такие. Все они с ума сходят по этой войне, по этим героям, непонятно только, что сами герои об этом думают.

– Господи… – чуть слышно прошептал Скай, губы продолжали шевелиться, но больше она не могла разобрать ни звука.

Молился? Вспоминал? Разговаривал с другом?

Но Алый ведь жив?

– Даты неправильные, – растерянно сказала Стана вслух и посмотрела прямо на профессора.

Тот отвел взгляд и вдруг встрепенулся, резко разворачиваясь. Она повернулась следом – у дерева стоял Алька, откуда взялся только? Вышел из леса к ним? Слез с дерева, собственно? Она не понимала, а друг не торопился объяснять, просто смотрел, не на них даже – сквозь них, на надгробие.

– Он ведь пережил тот год, профессор, разве не так? – такой неживой голос, такой… модифицированный. – Зачем живому могила?

Скай промолчал. Стана услышала тихий и долгий вздох Алины, повернулась к ней, но подруга продолжала стоять со своим ничего не выражающим лицом и разглядывать гранитную плиту.

– Да что за хрень?! – крикнул Алька снова, только теперь в его голосе были эмоции, было отчаяние и злость, почти ярость.

Алина пошла к нему, улыбаясь, положила на плечо узкую ладонь, почти обняла, привлекая к себе и заставляя наклониться. Она по-прежнему не была классически красивой, ее милая стопроцентно человеческая подруга, но Стана отчего-то подумала, что они с Алькой хорошо смотрятся вместе.

От этой мысли стало почти больно.

***

Ленька смотрел исподлобья, прищурившись, а Кирилла передергивало – от этого взгляда, от выражения лица, от холодной полуулыбки, в которой он видел отражение совсем другого лица. Совсем другого человека. Нечеловека. На миг показалось, что в глубине прозрачных глаз мелькнули красные искры; Кирилл отшатнулся, но взял себя в руки и почти спокойно отошел к стене.

– Расскажи еще раз, – медленно проговорил он, не отводя взгляда.

Ленька пожал плечами, ну, насколько позволяли наручники и ремни. Наверное, они давили, наверное, это было почти больно, но так – Кирилл почти его не боялся. Почти. На что способен модификант столько проживший? На что способен тот, в ком ничего от человека не осталось?

Он очень хорошо помнил, как Алек походя ломал металлические оковы и рвал кожу, как бумагу, не будучи в сознании даже. Что он может сделать сейчас?

– Ты. Позвал. Меня.

Тихий голос, похожий на шелест. То, что Ленька говорил, было очень похоже на правду. Это и было правдой, в какой-то степени, оставался лишь один открытый вопрос – кого он позвал?

– До этого, Леонид.

Тот вздохнул, сжал кулаки.

– Кирилл, – еще один вздох. – Кирилл, ты ебанулся?

Последнюю фразу он произнес почти нормально, почти как раньше, когда они всем курсом шли кушать водку после учений или сбегали в город из учебки, к «вину и женщинам», как смеясь шутил Алекс, Алый. Настоящий Алый, а не та блядская тварь, которая родилась год спустя после его смерти и смотрела на мир равнодушными, нечеловеческими стальными глазами.

Не та тварь, которая умела только убивать и разрушать.

Впрочем, за грязь, которую Алек творил на войне, Кир был ему почти благодарен. Но война закончилась, закончилась бесконечно давно. И этой твари стоило бы это понять. Без подсказок.

– Леонид… – скрипнула дверь, пропуская к ним высокого и худощавого мужчину в белом халате с аккуратным и блестящим чемоданчиком в руках. – Мы продолжим позже, Леонид, – закончил он и сбежал, не желая смотреть.

Врач закончил неожиданно быстро, он не успел допить кофе, когда тот же мужчина, вежливо постучавшись и дождавшись позволения войти, передал ему результаты анализов, кивнул в знак прощания и вышел, чтобы вернуться в свой НИИ. Все бывшие сотрудники Алека – даже Алла – казались Кириллу предельно странными и непонятными. Но они были полезны, этого не отнять. Их – это расстраивало и одновременно вызывало гордость за страну – было невозможно заменить. Вне конкуренции.

Но очень, очень странные.

Он одним глотком опустошил чашку и пошел обратно в камеру, на ходу изучая бумаги. Результаты были ожидаемые так-то, 99,9%, привычно округленные до ста. Киборг, робот, андроид – они разные названия пытались предлагать. Ни одно не прижилось, к сожалению, моды, с легкой руки военных журналистов, оставались модами. Несмотря ни на что, невзирая на все их старания. Что нечеловеческие твари времен войны, в которых ничего естественного не осталось, что люди, прошедшие вторую волну. Всех под одну гребенку. Все моды.

Хотя прошедших вторую волну он вообще не понимал.

Ленька сидел на том же стуле, в той же позе, только один рукав теперь был закатан и по руке тянулась темно-красная полоса – кровь остановилась ни сразу, а прижать прокол не позволили наручники.

– Что происходит, Блэк? – спросил он сразу, как Кирилл пересек порог.

– Проверяю одну теорию. Стопроцентный модификант. – протянул он задумчиво. – Как ощущения?

Ленька – или Алек? – дернул плечом и не ответил. Кирилл смотрел на него, внимательно, вглядываясь в мельчайшую мимику, силясь разглядеть хоть какие-то эмоции. Но лицо, это идеальное, совершенное лицо, было абсолютно пустым.

– Соскучился по мне, Алек? – наконец спросил он.

Тишина была густой и тяжелой, почти ощутимо. Киру казалось, что Ленька с трудом, продираясь сквозь эту тяжесть, медленно поворачивает голову, поднимает ее. Шире открываются глаза, расширяются точки зрачков. Это длилось и длилось, как в замедленной съемке, а потом чужие губы разъехались в совершенно безумной улыбке, и Ленька дико, громко, искренне засмеялся.

========== Акт девятый – Altera pars (Другая сторона) ==========

Мы все одержимы.

(Чак Паланик, «Колыбельная»)

– Он не ответил, – было первым, что сказал ей Алька на следующее утро.

Едва проснувшаяся, она растерянно захлопала глазами, заливая в себя первую – не последнюю – порцию кофе, пытаясь включить еще не работающую голову. Мысли ворочались тяжело и медленно, еле-еле. Стана с трудом осознала, что друг имеет в виду Ская, с еще большим трудом вспомнила вопрос. Алина сообразила много раньше, надо признать.

– Слушай, ну успокойся ты уже, – как-то устало и обреченно сказала она, похоже разговор начался задолго до прихода Станы и ходил по кругу. – Это была война, это было давно. Может, он не помнит, может не хочет вспоминать.

– А может, не хочет рассказывать.

– И это его право, – Алина пожала плечами, допивая одним глотком. – Короче, забей, честное слово. Пойдем, погуляем лучше, свободный день.

Алька скривился, утыкаясь в тарелку, по которой уже минут десять гонял последний кусок серого и абсолютно неаппетитного, на взгляд Станы, омлета. Вздохнул.

– Ну, пойдем. Бесит, не знаю, почему так.

Подруга усмехнулась, поднимаясь со стула, и растрепала ему волосы.

– Доедайте, я пойду покурю пока.

Они с Алькой синхронно кивнули и взялись за кружки. Засмеялись от этого тоже синхронно и не сговариваясь. Друг, как будто, наконец, довыговорился, за неимением лучшего слова. Он снова улыбался Стане: пусть эта улыбка и была бледной тенью, но все же – какой прогресс по сравнению с зверским и мрачным выражением лица, когда она только пришла на завтрак. Стана улыбнулась, сделала еще глоток и принялась за свой салат.

Конечно же, он закончил раньше и сидел, ждал ее, приканчивая очередную порцию кофе, а она старалась торопиться, но ничего путного не получалось: только чашку раза три чуть не опрокинула. Впрочем, сама дура. Он же ничего не говорил, не вздыхал нетерпеливо даже, просто сидел и ждал. Стана доела, отнесла посуду, заодно прихватив Алькину кружку и почти побежала к дверям, где он стоял теперь, лениво следя за ней чуть расфокусированным взглядом. Алька предложил ей руку, она радостно сжала протянутую ладонь и практически потащила его за собой, к выходу, где их обоих ждала Алина и вызывающий у Станы странные приступы ностальгической грусти запах дыма.

Территория части была большой, они обошли все, что углядели: обновленные и облупившиеся, еще не охваченные ремонтом, ангары, кромку леса, не сворачивая вглубь, по негласному соглашению избегая того, что видели вчера – и вернулись к комплексу зданий. Коридоры так же хрустко пахли новизной, друзья лениво скользили взглядами по стенам, а Стана вертела головой, стараясь запомнить, впитать все-все. Очередной поворот и очередная дверь привели их в комнату, больше похожую на склад антиквариата. Хотя, нет, поправила себя она, антиквариат – это все же что-то более древнее, красивое, редкое. А тут была скорее свалка старой мебели и вещей, никому не нужных теперь вещей, которые раньше наполняли эту часть, эти строения, жизнью и памятью.

Как зачарованная, она подошла к составленным друг на друга металлическим койкам и заскользила пальцами по тронутым ржавчиной, неровным трубкам. Кто спал на них? Кого они помнят? Чьи руки касались этого металла, чьи вещи небрежно набрасывались на изголовье и изножье, пока хозяин пытался урвать хоть несколько часов чуткого, поверхностного сна?

Мысли были медленными, отстраненными, будто чужими. Она повернула голову и увидела Алину, задумчиво трогающую одну из коек. Ей тоже было интересно, наверное. Ей тоже хотелось знать, но у них были только вопросы, так много вопросов – и ни одного ответа. Стана вздохнула.

– Пойдем обратно? – Алька смотрел на них устало, сунув руки в карманы.

– Там дальше коридор, – сказала Алина, продолжая смотреть на ржавый металл и составленные псевдо-деревянные тумбочки за ним, – если верить плану.

– А пролезем?

Подруга встрепенулась, смерила взглядом виднеющиеся просветы между импровизированными «мебельными башнями».

– Да, должны, мне кажется, – она пожала плечами. – Пробуем?

Отвечать Стана не стала, просто протиснулась в ближайшую щель, слыша смех Альки. Они последовали за ней, лавировали все вместе, а вокруг скрипело, шумело, похрустывало, будто это вещи были живыми, будто они приветствовали их или, наоборот, предостерегали от продолжения пути. Ей нравилось думать, что приветствовали, что их здесь ждали.

Склад закончился внезапно: вот они еще продирались сквозь нагромождение коробок и столов – а вот обшарпанные стены и царапанные, покрытые сеткой трещин окна, так не похожие на новенькие, блестящие, от которых они ушли. Алина замерла у одного из них, осторожно трогая раму. Зашипела и отдернула палец с красной точкой на конце, сунула его в рот.

– Не сильно? – Стана рванулась к ней. – Покажи!

– Забей, – она облизнула губы, оставляя на них разводы розовой слюны. – Царапина, заживет.

Хотелось возразить, но Алька со вздохом подвинул ее в сторону и протянул подруге невесть откуда взявшийся пластырь. Та быстро замотала палец и пошла вперед по обшарпанному коридору. Стана волновалась, конечно, но просто последовала за ней, что еще оставалось-то?

Звонко хрустела под ногами бетонная крошка, осколки плитки и стекла. Их шаги в этом коридоре звучали почти музыкой, а воздух, мутный от пыли, которую они поднимали своими шагами, от чего-то еще, чему Стана не знала названия, был густым и, казалось, имел вес. Она вдыхала и ей чудился в каждом вдохе запах гари, пепла, лекарств, прокатывающийся по корню языка металлический привкус свежей крови.

Алина остановилась перед какой-то неплотно закрытой, косо висящей на проржавевших петлях дверью, толкнула. Рассохшееся дерево поддалось со скрежетом, скрипом, открывая комнату, едва освещенную солнцем из небольшого мутного окна. Не считая мусора, там было пусто, в стене справа от входа чернел провал, ведущий в то, что некогда было душем, наверное. Сейчас от ванной остались осколки кафеля и фаянса, да пара ржавых железяк, торчащих из стен на разных уровнях.

– Мда, нехило они поремонтировали, оказывается, – высказал общую мысль Алька, и Стана кивнула, оглядываясь по сторонам.

Комната казалось ей какой-то смутно знакомой, но настолько смутно, что даже ассоциаций не возникало. Просто ощущение déjà vu, мурашки по спине и легкая дрожь в пальцах. Она пошла вперед, носком кроссовка ковыряя завалы плитки и пыли. От пола поднимались серо-желтые облачка, ей казалось, мир затягивает ими, как маревом. Стана помотала головой, пытаясь прийти в себя, но воздух становился все гуще, она вдыхала и вдыхала, но перед глазами лишь темнело.

Чьи-то руки подхватили ее, уже падающую, и удержали. Сквозь серую пелену она видела чью-то фигуру у окна, слышала скрежет, а потом в лицо будто ударило потоком свежего, пахнущего травами и солнцем воздуха. Стана закашлялась, прижимая руки к груди, потом с трудом выпрямилась, все еще опираясь на Альку. Алина стояла у окна, глядя на нее встревоженно. Наверное, когда она порезалась, сама Стана смотрела также.

– Ты как? – серьезно спросил Алька, заглядывая ей в глаза.

Стана моргнула.

– Нормально, вроде. Просто пыль, наверное.

Он кивнул, подруга вздохнула и пошла к ним, так же вороша мусор на полу, как и Стана парой минут раньше. Но вдруг замерла, остановилась и наклонилась, подбирая с пола нечто, не похожее ни на осколок плитки, ни на кусок бетона или штукатурки. Книгу? Стана рванулась с места, забыв про кружащуюся голову и плохое самочувствие напрочь, Алька только хрипло засмеялся и последовал за ней.

Это была не книга, нет. Блокнот, бумажный из совсем старых, на проржавевшей пружинке. Стана почти благоговейно наблюдала, как подруга перелистывает пожелтевшие страницы. Чернила выцвели, разобрать слова смогли бы, наверное, только профессиональные реставраторы, но Стане и не нужны были слова, чтобы узнать почерк, те оставшиеся линии, завитушки, своеобразное начертание букв.

Все то, что она так часто рассматривала на плотных и тонких, мятых и идеально ровных листах из того дома.

Остро хотелось плакать, когда Алина перевернула очередную страницу и вытащила из блокнота вложенный кусок более плотной бумаги, тут чернила были другими, почти читались даже: «Новый год, Скай, Блэк, Алый» – и замысловатый стилизованный цветочек-узор, пририсованный рядом, часть лепестков которого была густо заштрихована. Для красоты? Просто так?

Алина перевернула карточку, это оказалась фотография – и они втроем жадно вглядывались в поблекшие за годы цвета. Их было не трое на фото, совсем нет. Четверо. Скай, с выражением лица великомученика, закатывал глаза и держал за шкирку какого-то темноволосого парня, тот, вполоборота, видимо доказывал что-то, бурно жестикулируя, темноволосой же девушке с насмешливой улыбкой и приподнятыми бровями. С другой стороны от Ская стоял Блэк, спокойный, улыбающийся и вполне узнаваемый.

– Я не понял… – начал Алька.

– … а где Алый? – закончила Стана за него, и они переглянулись.

Алина развернула фотографию, внимательно посмотрела на нее и пожала плечами:

– Может, который брюнет?

– Вообще не похож, – авторитетно припечатал Алька, Стана закивала.

Алина еще раз пожала плечами, убирая карточку в карман куртки. Стана забрала блокнот, но подруга не стала ни спорить, ни отбирать. Просто улыбнулась, задумчиво глядя на открытое окно, за которым медленно темнело.

– Ладно, пошли, ужин пропустим.

Как ни странно, на ужин они успели. Даже в душ перед ним успели, переодеться успели, рассказать одногруппникам о своих похождениях – они успели все. И уже засыпая, Стана вдруг поняла, что то самое фото так и осталось где-то у Алины. Было почти жаль, так хотелось еще раз рассмотреть лица, увидеть что-то новое возможно.

Попытаться понять, как умудрился настолько сильно измениться за время войны тот темноволосый парень с строгим профилем и насмешливо-высокомерным прищуром.

Понять, почему они оба – и он, и та улыбающаяся девушка с низким хвостом – кажутся ей такими смутно знакомыми. Почти как комната. Мурашки по спине. Дрожь в пальцах.

Déjà vu.

***

Реальность и кошмары мешались, было все сложнее осознавать, где кончается одно – и начинается другое. Скай закрывал глаза и проваливался в иную версию реальности. Не лучшую, не худшую – просто иную. В ней была Саша, улыбающаяся и печальная, ее пальцы проходились по лбу, касались губ – он ощущал прикосновения. В ней были тени. Алекс, Блэк, Док. Десятки и сотни теней, молчаливых и рассказывающих что-то свое, задающих вопросы и дающих ответы. Жаль, он никак не мог запомнить, что узнавал в этих видениях.

Скай открывал глаза – и оказывался в поезде, Алая лежала на полке напротив и смотрела в окно. Белыми слепыми глазами. Он звал ее, она оборачивалась, улыбалась – и поезд становился неуловимо другим, и Саша сидела рядом с ним в легком летящем платье, она смеялась в промежутках между их поцелуями, он чувствовал дыхание, чувствовал мягкость губ. По ушам бил резкий, громкий звук взрыва – и нежно-голубой скользкий шелк под его руками пропитывался темной кровью, снова и снова. И он кричал. Снова и снова, раз за разом, пока не закрывал глаза, пока тьма не накрывала с головой, пока не приходили тени и Саша, Саша и тени.

Скай избегал выходить из комнаты, кошмары преследовали, вплетались в реальность, сводили с ума. Алла улыбалась и что-то говорила, а он видел бледного Дока за ее спиной, Стана смотрела, испуганно и застенчиво, а ему мерещился Алек. В ней, в ее друзьях, в каждом взгляде и слове. Он убегал.

От себя, от них, от снов.

Таблетки уже почти не помогали. Он глотал очередную – иногда несколько – а веки все равно казались склеенными. В темноте и тенях, в ярком свете и лунном мареве ему мерещилась тонкая фигура в белом-белом платье, она улыбалась, совсем как Алая улыбалась, протягивала руку и с почти догоревшей свечи на его глаза, на ресницы капал горячий воск. Он слышал запах дыма и этот запах отчего-то имел температуру. Горький лед и обжигающие капли, хриплый шепот, холодное дыхание и жаркий взгляд.

Сквозь склеенные ресницы он видел пепел, серые хлопья падали с серого неба и оседали на его руках, жгли, прожигали почти до кости, вдали тонко звенела и обрывалась струна, а потом медленно, окрашивая мир алыми-алыми отблесками, восходило солнце. Тени становились плотными, осязаемыми, он тянулся к ним сквозь тьму, рвал невесть откуда взявшиеся путы, но никогда не дотягивался. Подставлял голову под ледяную воду и шел на завтрак, шарахаясь от людей-видений, а напротив сидела Алла и голосом Дока говорила, что у него красные глаза.

Она попыталась прикоснуться к нему однажды, зазвенела, завибрировала до боли натянутая струна – и он оттолкнул руку.

Сигареты не помогали. Алкоголь не помогал. Кофе не помогало.

Таблетки не помогали.

Скай сглатывал слюну, стеклянной крошкой скребло в пересохшем горле. Он видел стену и видел свечи, десятки и сотни свечей. Он слышал запахи: близкий – леса, далекий и приглушенный – гари, воска, авиационного топлива и коньяка. Он сглотнул еще раз и почувствовал резкий вкус спирта.

Струна тревожно звенела, обрываясь, напротив сидел рыжий, тот, из Праги, по его лицу стекала кровь, а вместо ног, ниже бедер, были кровавые лохмотья, но он смеялся, смеялся и подносил к разбитым губам стакан. Дыхание хриплым присвистом отдавалось в ушах и груди, но чье дыхание – его? Чужое?

– Я больше не могу, слышишь? – шепнул Скай.

Рыжий засмеялся громче, оказался вдруг невозможно близко, обдавая запахами крови и спирта, гари и сухих цветов. Чужие губы оказались у самого уха, ледяное дыхание замораживало его, обжигало.

– Did you forget to take your meds? * – спросил он.

И разлетелся тысячей осколков, в каждом из которых было ее лицо.

Скай закрыл лицо руками и завыл.

***

Этот смех, отчаянный и совершенно сумасшедший преследовал Блэка весь остаток дня. Он так и не добился от него больше ни слова, Ленька ржал, хихикал, смеялся. Успокаивался – и начинал снова, при каждом слове Кирилла, при каждом движении. Продолжать было бы бесполезно и бессмысленно, и он ушел, заперся в кабинете и затребовал записи со всех камер, из всех мест, где фиксировали местонахождение Ская.

Он найдет. Неважно, сколько это займет времени.

Он. Его. Найдет.

Несмотря на то, что Ленька был надежно заперт, в изолированной камере, без контактов с внешним миром, паранойя не отпускала. Может, он и не ошибся. Может, это и правда Алек, убивший Юки, дождавшийся приглашения для Леньки и как-то заменивший его. Может быть, настоящий Ленька гниет в могиле, а может – сам и уступил место бывшему сослуживцу и другу.

Все возможно, но не отпускало, нет.

Записи нашли и прислали, и их было много, очень много. Он нахмурился, отфильтровал лишнее: смотреть те, где Скай был один, смотреть лекции – бессмысленно и бесполезно. Часы и дни чужой жизни Кирилл смотрел на ускоренной перемотке, изредка останавливая кадр, но запуская, снова и снова. Ничего интересного не попадалось, пока он не перешел к спортзалу.

Стройная, почти тонкая фигура до боли знакомыми движениями металась между тренировочными куклами, скользила и била, наотмашь, уверенно. Он уже видел это. Он только не мог вспомнить – где, но само ощущение узнавания говорило достаточно. Кирилл снизил скорость, вглядываясь в юное совершенное лицо, мальчишка совсем, яркие синие глаза, растрепанные темные пряди, расслабленная улыбка.

Такая знакомая улыбка.

Он запустил перемотку снова, останавливаясь на фразах, но пока интересного не попадалось. Скай и Стана – роман со студенткой у него, что ли? – позвали мальчишку в тренажерный зал. Тот пошел, выполнял упражнения, бегал. Потом заговорил – и Кирилл снова включил нормальную скорость.

«Ты человек», – услышал он и вздрогнул, почти пропуская окончание фразы мимо ушей. Слишком знакомые интонации, слишком знакомое все. Неужели, он все же ошибся насчет Леньки?

Позже, все позже.

«И как я, блядь, должен поддерживать форму со здешней жратвой?» – он продолжал смотреть вполглаза и слушать, одновременно пытаясь найти досье мальчишки. Сорок девять и девять. В нем не может быть больше, иначе его не приняли бы. Не может. Не должно.

Скай спросил, на что приходится модификация, и Кирилла чуть отпустило, но подкинуло тут же, от ответа на этот простой вроде бы вопрос. Досье открылось на втором мониторе. Скай рассказывал студенту – Алеку, Алеку – про спецпитание, а он смотрел в файл, где русским по белому было: «нейр, 49,9, базовая модификация».

«Так нейр же», – сказал Алек на записи, вторя его мыслям, и Блэк перевел взгляд ниже, на данные врача.

И улыбнулся, криво и болезненно, но довольно. Он его нашел. Все-таки нашел.

Проклятый, блядский Алек.

Кирилл залпом допил кофе и выключил терминал, напоследок запросив транспорт до части, в которой сейчас была эта тварь – как и предсказывал психованный десантник – вместе со Скаем и своей сообщницей. Составлять приказ на освобождение Леньки он не стал: к чему тратить время? Посидит, подумает. Киборг, что с ним станется? Он улыбнулся почти радостно, поднимаясь с кресла и накидывая пиджак. Он его нашел. И его, и ту, кому стоило сказать спасибо за этот липкий, отвратительный ужас. Сука.

Проклятый, блядский Алек.

Проклятая, блядская Алла.

Безумные нелюди.

Кирилл сунул в карман портсигар и торопливо пошел к лифту. Машина ждала внизу, транспорт – на аэродроме, а несколько часов лета будет намного приятнее провести с сигаретой. Иногда можно, к тому же – есть что отпраздновать.

На этот раз он попался.

Комментарий к Акт девятый – Altera pars (Другая сторона)

* – Забыл принять свои лекарства? (плюсом отсылка к песне Placebo:))

========== Акт десятый – Cum res unimum occupavere verba ambiunt (Слова приходят, если предмет рассказа наполняет душу) ==========

Взлетают в небо дети птичьих стай.

Я был когда-то так же беззаботен.

Моя любовь умеет убивать.

Твоя – сжигать.

А значит, мы в расчете.

(Джио Россо)

Солнце медленно выползало из-за горизонта, мир за окном оживал, наполняясь звуками, а Скай сидел по-турецки на кровати и медленно раскачивался. Четыре таблетки. Четыре последних таблетки – просто чтобы прийти в хоть относительное сознание, чтобы увидеть стену на месте стены и окно на месте окна. Может, он действительно сходит с ума? Может, давно сошел?

Может, и не было никакой войны, а он сейчас лежит в комнате с мягкими стенами и пускает слюни, пока где-то за дверью снуют усталые санитары, люди, которые давно забыли, как надо улыбаться и что такое надежда?

Может – и он об этом почти мечтал – и Саши никогда не существовало?

Скай устало вздохнул, провел по лицу руками и встал. Шатало. Вообще было хреново, хотя казалось бы – моды не могут болеть. Не умеют, не должны. Он умылся, почистил зубы и вышел из комнаты, изо всех сил стараясь идти ровно. Таким пьяным без алкоголя в последний раз он себя чувствовал еще на войне. После двух суток без сна и трех вылетов за эти двое суток. Их всех тогда шатало, Кирилл полз до комнаты по стеночке, а они с Алексом кое-как поддерживали друг друга, но мотало все равно по всему коридору. Свалились и отключились, невзирая на туман перед глазами, головную боль и тошноту, просто отключились, чтобы часов через пять снова вскочить по тревоге и побежать к машинам, но уже чуть более ровно.

Неужели все это просто его бред?

Нет, невозможно.

В столовой было еще пусто, Скай кинул в микроволновку готовый рацион, сделал большую кружку кофе и уселся за стол. Он методично работал вилкой, пока в голове хоть чуть не прояснилось. Мир казался почти реальным, даже привычных теней-приведений не было. Чудо, не иначе. К моменту, когда в столовой начали появляться первые люди помимо него, он был более в норме, чем все последние дни, наверное. Даже какой-то примерный план действий появился, хоть и странный: сдаться Алле и лечь в регенератор. Авось починит то, что поломалось в его пустой башке.

Вот только Алла все не приходила.

Студенты заявились раньше, расселись и сосредоточенно употребляли завтраки, о чем-то переговариваясь. От этого фонового гула начинало колоть в висках, Скай сморщился, массируя их и затылок, боль отступала – и накатывала снова. Вспомнилась Стана и ее мигрени, он слабо улыбнулся, глотнул еще кофе. Светлая девочка, добрая девочка. Так переживала за своего друга, да, за всех своих друзей. Даже за Джейка. Он дернул уголком губ и приказал себе не думать о нем. Щенок Кирилла вызывал только глухое раздражение и боль. Не остановил, не понял, не спас. Опять.

Алек – мысли всегда возвращались к нему.

Его вина, его самая страшная вина.

Из чашки с остатками кофе поднимался пар. Когда Скай поднес ее к губам, чтобы сделать глоток – этот пар показался ему невозможно, невероятно холодным. Почти ледяным.

***

Утро было прохладным, Стана ежилась, куталась в кофту и пыталась одновременно натянуть рукава на пальцы и уцепиться ими же, озябшими и почти негнущимися за ручку чашки. Получалось с трудом, но она не отчаивалась. Алька с друзьями холода будто не чувствовали, сидели как ни в чем не бывало, прихлебывали свои напитки и сосредоточенно употребляли завтрак, она даже немного им завидовала, безуспешно согревая руки дыханием. Хорошо быть модом иногда: не мерзнуть, не страдать от жары, не чувствовать так остро, как люди. Стана вздохнула, опуская глаза и отпила еще глоток. Есть не хотелось, ничего не хотелось – под одеяло и греться. Жаль нельзя. Она вздохнула еще раз, горше и тяжелее, и почти решилась идти к Алле и симулировать какую-нибудь страшную мигрень, когда почувствовала осторожное прикосновение. Стана повернулась, остро ощущая прикосновение холодного воздуха к шее: рядом стоял Скай, странно бледный и странно задумчивый. Он смотрел скорее сквозь нее, но ладонь упрямо лежала на плече поверх кофты, открыто намекая, что рядом он оказался неслучайно.

– Профессор? – осторожно позвала Стана, и он встрепенулся, моргнул, фокусируя взгляд.

– Станислава, – Скай скупо, кривовато улыбнулся. – Вы закончили свой завтрак?

– Да, – она кивнула. – Вы что-то хотели?

– На пару слов, если можно, Станислава, – он сделал приглашающий жест рукой, и она поднялась, следуя за ним к выходу.

Мысли путались и мешались, у нее не было ни малейшей идеи, ни одного предположения, о чем он хочет поговорить. Стана просто послушно шла за ним, к выходу из столовой, к выходу из части, к продуваемому всеми ветрами полю. У ворот Скай остановился, закурил, кривясь и потирая висок.

– Голова болит?

Он кивнул, устало вздохнул и прислонился к стене. Стана плотнее завернулась в кофту, втягивая голову в плечи. Было холодно, очень холодно, а он все молчал. Стоял и курил, словно просто не хотел быть в одиночестве.