Текст книги "Вечная память (СИ)"

Автор книги: Ainessi

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Что, если это просто боль?

Что, если эта боль не ее?

Последняя мысль отдавала безумием, Стана потрясла головой, брызги искрились на свету и переливались радугой. Она улыбнулась, потирая вконец озябшие руки и побежала домой. Там был чай, там было тепло, там был портрет Ская, выглядевший так реалистично и в тоже время немного странно. Эту странность она осознала буквально на днях, как-то неудачно (или наоборот удачно) повернулась, как-то по-особенному упал свет – и на миг ей показалось, что она видит совсем другое лицо. Более угловатое, более резкое, с насмешливо искривленными губами и хитрым прищуром глаз. Абсолютно незнакомое, только как-то защемило в груди, тоскливо заныло и отпустило буквально через секунду. Но ощущение запомнилось, и лицо запомнилось. Не снилось – и то хлеб. Стана улыбнулась.

Сухая одежда, чашка чая и плед окончательно примирили ее с действительностью, несмотря даже на острую необходимость учиться, учиться и еще раз учиться. Она раскрыла на планшете конспект, надела наушники и погрузилась в чтение. Из сложных формул ее выдернул протяжный переливчатый звон. Стана вскинулась, выбежала в коридор, но на мониторе было пусто. Ей мерещились звуки – это утомляло, и она чувствовала себя совсем разбитой. Хотелось спать. Она зажмурилась и потрясла головой, но полудрема не отпускала, накатывая волнами. Глаза закрывались сами собой, она так устала сопротивляться. Стана еле доползла до постели, улеглась поверх одеяла, не раздеваясь и провалилась в смутно знакомую бездну.

Это было то самое, полузабытое уже, ощущение полета. Здесь не было времени, не было дна. Здесь не было ничего кроме самой бездны и бесконечного падения. Она раскинула руки, пытаясь объять весь мир, и услышала чей-то тихий, звенящий, хрустальный смех. Она попыталась оглядеться, обернуться вокруг собственной оси, но везде было пусто. Она запрокинула голову – и взглянула в чьи-то глаза, бездонные, словно эта самая пропасть. И она падала в них, теряясь в языках пламени и запахе гари, чувствуя на губах привкус пепла и крови.

Кто-то поднес к ее губам бокал.

«Пей», – подумал кто-то в ее голове.

Она отхлебнула, закрыла глаза, чувствуя разгорающийся в горле пожар, потрясла головой, возвращая на место разбегающиеся мысли, а когда открыла – оказалась в странной темной комнате. Она сидела, сжимая в ладони граненый стакан, от которого резко несло спиртом. Напротив полулежал тот самый мужчина, лицо которого померещилось ей в портрете Ская, глядя на нее непривычно темными глазами. В горле запершило – она откашлялась, но этот кашель был не ее. Более звонкий, более хриплый. Чужой.

Она попыталась дернуться, но тело – это тело – не двинулось с места. Рука поднесла стакан к губам, она почувствовала во рту вкус алкоголя. Рука поставила стакан на низкий столик. Вместе с этим непослушным телом она потянулась к сигаретам: затяжка, другая – а потом она почувствовала, как двигаются губы.

– Боишься? – чужой хрипловатый голос дрогнул и сорвался.

Мужчина улыбнулся и легко подтвердил:

– Боюсь.

Она тихо и отчаянно рассмеялась, пальцы сжались в кулак. Она чувствовала чужое отчаяние, чужое сожаление, чужую боль. Чужую, но такую близкую.

– Твою мать… – шепнула не-она и сползла по стене, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. – Поверь в меня, – прошептала неожиданно страстно, заглядывая ему в лицо, – хотя бы ты поверь. Пожалуйста.

Она слышала стук капель дождя по стеклу, ее захлестывали страх, отчаяние, боль. Надежда. Грудь часто вздымалась, но не-она не позволяла себе плакать.

– Просто поверить? – наконец спросил он.

Она кивнула. Он улыбнулся и протянул ей руку. Пальцы соприкоснулись, и мир завертелся вокруг, осыпаясь мелким крошевом стекла. Она чувствовала тепло чужой ладони, но, когда посмотрела – в языках пламени была лишь ее собственная, узкая, испачканная свежей кровью. Невозможно алая, словно камни в ордене, она стекала с пальцев, частой капелью растворяясь в пустоте. Очередная капля сорвалась и вдруг зависла, увеличиваясь, затягивая в себя осколки и ее саму, алая пелена поглотила все, она видела лишь оттенки красного цвета, в которых возникали и растворялись чьи-то руки, лица.

Она шагнула вперед; пелена расступилась, выпуская ее в серую комнату, где единственным пятном цвета было кровавое пятно у стены. Она зачерпнула кровь ладонями, у лужи не было дна. Она могла бы шагнуть в нее, могла бы полететь дальше в неизвестность, но отчего-то не стала. Отшагнула влево, глядя только на собственные руки, на кровь, струйками стекающую по запястьям к локтю.

Она успела подумать, что хотела бы разукрасить ей эту серую стену. Протянула к ней руку, оставляя первый алый след собственной ладони…

Трель звонка, другая, третья. Стана проснулась от этого переливчатого звона, потянулась, медленно и лениво, села на кровати. Страха – ее привычного, ставшего таким родным страха – больше не было. На его место пришел покой и странная решимость. Чужая решимость.

Это был всего лишь сон.

Звонок повторился, судя по всему, кому-то не терпелось с ней повидаться. Стана встала и побрела к двери. На экране видеофона был Алька с иронично вздернутой бровью. Одногруппник что-то торопливо говорил в комм, потом тряхнул головой и отошел на шаг назад, сбрасывая вызов. Стана улыбнулась и открыла, кивнула в знак приветствия и приглашающе махнула рукой. От его ответной улыбки потеплело в груди. Модификанты – то ли ее проклятие, то ли просто ее типаж, как ни печально это признавать.

Пока она делала чай, смущенно предложив ему устраиваться поудобнее и чувствовать себя как дома, Александр успел завалить весь стол: планшеты, библиотечные, еще бумажные, книги, голопроектор – Стана аж застыла в ступоре, когда увидела эту замечательную картину. Но тот, мило улыбаясь, расчистил место под две чашки и сделал приглашающий жест рукой: иди сюда, мол. Она отрицательно помотала головой и невольно отшагнула назад, увидев, каким хищным на мгновение стал его взгляд, а уже в следующую секунду ее оторвали от пола и понесли.

Все-таки проклятие, решила Стана, обреченно вздыхая. Алька невозмутимо отпил из своей чашки (и ведь ни капли не пролил, пока тащил, зараза!) и поставил ее на стол.

– С чего начнем, прогульщица?

Стана окинула учебники взглядом и пожала плечами. Все это было равно плохо, и она равно ничего не понимала. Глаза остановились на микробиологии: новый курс был много сложнее прошлогоднего. Одно моделирование цепочек ДНК с предсказанием, во что выльются оказанные воздействия, чего стоило. Остальные вроде бы действительно знали, что делают, а она именно что гадала – шанс успеха был, что называется пятьдесят на пятьдесят. Пока ей везло, и на пересдачи к госпоже Осаки она не попадала, но вечным везение быть не могло.

– Биология?

Надежды в голосе – хоть большой ложкой черпай. Алька улыбнулся шире:

– Мат моделирование? – она жалобно застонала. – Ладно, ладно, биология. Ты загуляла на клонировании и изменениях психики модфикантов. Предпочтения есть?

Предпочтения были. Высказала Стана их, правда, в несколько непечатной форме, вызвав новый взрыв смеха. Алька смотрел на нее умиленно, будто перед ним сидела не Стана, а какой-нибудь миленький котенок, заигравшийся с клубком шерсти. Это и есть психическая деформация?

Ярко вспомнился ироничный взгляд ее бывшего подопечного и легкая снисходительность его тона. Потом мысли побежали дальше, и Стана вспомнила свидание с отчимом. Он жил в таком же доме, как и Алек, и смотрел на нее так же. Ну, после того как перестал стискивать ее в объятиях, безмолвно плача. Она так и не смогла спросить у него о матери, язык не повернулся. Они говорили о ее жизни: о приюте и учебе, о детских друзьях, университете и – Стана не сумела промолчать – об Алом. Первое упоминание героя как-то слишком ровно легло на рассказ о детстве, а отчим странно улыбнулся и попросил рассказать подробнее. Их, конечно, могли слушать: она не стала упоминать Алека, не сказала ничего о своей работе – только про Алого и его письма. Потом немного о Скае, а после – она просто молчала и слушала ударившегося в воспоминания отчима. Он знал Алого – это было открытием. Он знал Ская, называл его Влад и смеялся, когда рассказывал о том, как они вместе учились жить со своими свежеиспеченными модификациями. Говоря об Алеке-Алом, отчим мрачнел.

– Он был сломанным, Станни, – тяжелый вздох, заставил ее вздрогнуть. – Он хотел умереть, а приходилось убивать. И это убивало его.

– Он покончил с собой, – тихо озвучила Стана общепринятую версию.

Отчим криво усмехнулся.

– Не верю, – одними губами произнес он, и вдруг резко прижал ее к себе, пряча лицо у нее в волосах, шепча ей прямо в ухо. Она даже испугаться не успела, напряженно вслушиваясь. – Он бы скорее уничтожил этот мир, чем себя, милая, он…

Договаривать он не стал. Не смог, не захотел – Стана не понимала, но писк комма намекал на вышедшее время свидания. И, действительно, спустя секунду в дверь зазвонили. Стана вышла сама, краем глаза успев заметить, как охранник прячет в карман шокер, а ее сопровождающий из соцслужбы облегченно выдыхает. Она подала запрос на следующее свидание на той же неделе, но его до сих пор рассматривали. Уже почти полгода. Блэк говорил, что не может ничем помочь – и ей, и Скаю говорил – но Стане не верилось. Скорее их спецы до сих пор пытаются разобраться, что сказал ей отчим в последний момент, и сказал ли хоть что-нибудь вообще. Алый был запретной темой, похоже, но она, как всегда, слишком поздно это поняла…

– Стана, блядь!

Она подпрыгнула на месте и тут же вскочила, шипя сквозь зубы и стряхивая с себя пролитый чай. Алька ржал в голос, скорчившись у ее ног, спасти от коричневых капель книги он каким-то чудесным образом успел.

– Нельзя же так!

Ее возмущение заставило его снова прыснуть. Стана негодующе смотрела на ржущего парня, пока тот с трудом не взял себя в руки.

– Все-все, – губы все еще расползались в улыбке. – Похоже, последние четверть часа я распинался напрасно, ты меня все равно не слушала. О чем задумалась хоть?

– Не знаю, как объяснить, – пожала плечами Стана. – Ты обидишься, наверное.

Алька вздернул бровь, а потом сложился в какой-то замысловатой позе: одна нога подогнута, вторая – согнута в колене и на ней лежат сцепленные пальцы, о которые он оперся подбородком. Выглядело странно, но ему, похоже, было удобно.

– Заинтриговала.

– Это даже по теме, – она запнулась. – Ну, изменений психики модификантов. Ты на меня смотришь, как Скай и еще пара других моих знакомых. Как на маленького ребенка или зверька, как будто гадаешь, что я еще выкину, и веселишься…

Стана замолчала. Алька выдержал паузу, ожидая продолжения, но его не последовало.

– Это вопрос?

– Да, наверное. Вы действительно нас так воспринимаете?

– Сложно объяснить, – он прикрыл глаза, – вы… как слепые котята. Тычетесь всюду носом, не просчитывая последствия своих действий. Это подкупает, на самом деле, – Алька вздохнул. – Действительно, деформация психики. Мне сложно просто взять и сделать, потому что мозг считает вероятности всегда, независимо от моего желания.

– То есть, – пульс судорожно бился в висках. – Все, что говорит модификант, все что он делает… он знает, чем это закончится?

Его смех был густым и печальным, Стана почти чувствовала эту печаль, разливающуюся в воздухе.

– Нет, Стан. Он знает варианты исходов и их вероятности. Но исключительно в рамках его информированности. В смысле, предсказать автомобильную аварию я не могу: я же не знаю, кто и где едет и в каком состоянии он и его машина. Но могу сказать, с какой вероятностью попадет в аварию человек, севший пьяным за руль известного мне транспортного средства.

Он замолчал, она тоже не знала, что говорить. Догадываться, что все, что делал Алек было спланировано – это одно. Точно знать – совсем другое. «Исключительно в рамках его информированности», да? Черт, он был информирован лучше, чем она сама. Его мозги и его опыт позволяли ему делать из ее памяти выводы, до которых она сама никогда бы не додумалась. Хотя Скай упрямо твердил, что чтение мыслей – это фантастика и невозможно, Стана больше верила свои ощущениям и снам. Профессор не был нейром, в конце концов. А Алек был. И Алька был.

Стана задумчиво посмотрела на него.

– Аль, а нейры же могут подключаться к любой электронике?

– Хочешь спросить, не ощущаю ли я себя периодически миксером? – Алька заржал, она тоже не смогла удержаться от улыбки. – Да, почти к любой программируемой. Но связь с изменениями психики не улавливаю.

– Нейрочипы – это ведь тоже электроника?

Испытующий и на удивление серьезный взгляд заставил ее вздрогнуть. Он смотрел так, будто она спросила о чем-то сверхсекретном. Хотя… то, что Джейк не считал нужным скрывать от нее способы настройки вживляемых людям матриц, не значило, что это общедоступная информация.

– Да, Стана, – одногруппник взял чашку и сделал небольшой глоток. – Это тоже электроника, и к ним можно подключиться.

– И прочитать мысли владельца чипа? –услышав его радостный смех, Стана скривилась, но продолжила спрашивать. – Не знаю, влезть в его память? В сознание?

– «Нет» – на все вопросы. Стана, это все детские страшилки, – Алька вздохнул. – Если быть до конца честным, то с определенными типами матриц можно перехватить управление моторикой, при определенном уровне мастерства – можно постоянно наблюдать за тем, что видит и делает человек. Но мысли и память всегда твои и только твои. Можем удариться в метафизику, но я не подкован.

На донышке чашки плескалась одна заварка. Стана задумчиво поболтала ей, вспоминая свои ощущения. Присутствие Алека где-то у нее в голове, чужие мысли, отвечающие на ее собственные. Всегда ее и только ее? Видимо, это все-таки шизофрения пополам с маниакально депрессивным синдромом. Она улыбнулась, но все же спросила:

– Но ведь чипы используются в качестве памяти? Неужели, невозможно расшифровать?

– Нет ничего невозможного, но этим открыто не занимаются, насколько я знаю. Секретные разработки, тебе к товарищу ректору.

Он как-то устало улыбнулся и закрыл глаза.

– Слушай, Аль, – вопрос никак не формулировался, да и был скорее из области общего бреда. Стана слегка покраснела и уставилась в стену, изо всех сил стараясь не смотреть на одногруппника. – А вот сама возможность такого подключения, ну, к человеку… она не порождает чего-то вроде комплекса Бога? Не знаю, как назвать, но…

– Я тебя понял, – мрачно перебил он и встал, потягиваясь. – Нет, ощущения всемогущества не появляется, но есть чувство, что мир вокруг нереален.

– Говоришь на личном опыте?

– Да, – он жалобно улыбнулся. – Может перейдем к вышмату?

Стана застонала.

– Я тебя не отговорю, да? – он кивнул, насмешливо глядя на нее, и снова уселся рядом, вооружившись толстенным фолиантом по математической статистике. – Хорошо, но можно последние пару вопросов?

– Валяй, а потом я с тебя не слезу.

«Неплохо бы», – пронеслось в голове, и Стана густо покраснела. Алька вскинул бровь и хитро улыбнулся, будто зная о чем она подумала.

– Когда ты прошел модификацию? И почему «Ланской»?

– Сразу, как стало можно. Фамилия в честь героя, мать погибла во время войны, – он дождался ее кивка и раскрыл учебник. – Итак, параграф десятый: «Регрессионные модели»…

Засыпать она начала уже через десять минут, но он был непреклонен – разбудил и заставил учить, решать, опять учить. Спустя пять часов нечеловеческих мучений Стане казалось, что ее голова вот-вот взорвется от с трудом упиханных туда знаний, зато, судя по гордой улыбке Альки, на пары завтра можно было идти без опаски – знала она все и, даже, чуть больше, чем все. Друг – наверное, его уже можно было так называть – оставил ее наедине с контрольными вопросами, составленными им же на коленке, и пошел делать чай. Вернулся он с чем-то невообразимо крепким и таким же вкусным, посоветовал класть побольше сахара и еще долго смеялся, над тем, как она, обжигаясь и строя гримасы, прихлебывает божественный напиток. Проверка задач заняла много меньше времени, чем их решение, так что минут через десять, после того как она скинула ему файл, Алька уже вынес вердикт:

– Терпимо.

Улыбнулся и сбежал, посоветовав ей явиться на пары и предупредив, что в противном случае явится к ней он – и притащит в аудиторию за шкирку, невзирая на сопротивление. Угрозами Стана прониклась, пообещала быть как штык, к началу занятий – если не проспит, разумеется, – но договаривала свою пламенную речь уже в закрывшуюся за его спиной дверь.

Он ушел, и она опять осталась одна. Стана наполнила кружку остатками заваренного им чая, вернулась в комнату и уселась на кровати, задумчиво глядя в стену. Это было странное ощущение собственной беспомощности и ненужности, собственного одиночества. Все ее влюбленности можно было пересчитать по пальцам. Все объекты ее неразделенных чувств были для нее слишком: слишком чужими, слишком хорошими, слишком умными, слишком сильными – кого из них бы заинтересовала такая обычная девушка?

Алый, Джейк, Алек, Алька. Три мода, три нейра: да, все же три – Алый и Алек были одним человеком, которого она знала под разными именами. Можно считать за двух разных или нет? Герой войны, однокурсник, оказавшийся подручным ректора и редкостной тварью, и одногруппник, младше нее на год и в сотни раз лучше в учебе. Про Альку и его друзей ходили слухи, что они за полгода уже почти закончили общеобразовательный курс. Умные ребята, до которых ей, едва успевающей по профильным предметам, никогда не дотянуться. Можно, конечно, сменить профиль, выбрав что-то более подходящее для естественного человека, но тогда она и вовсе перестанет с ними видеться. А этого так не хотелось…

Стана допила чай, отставила чашку и растянулась на кровати, закрывая глаза. Снова хотелось спать, но мысли кружились в голове и не давали расслабиться и окончательно отключиться. Вспомнился последний сон, она вздрогнула, переворачиваясь и утыкаясь лицом в подушку. В странной сцене было что-то в тысячу раз более жуткое, чем все ее предыдущие кошмары. В ней была жизнь. Жизнь, в которой Стане не было места, в которой Станы не было.

Она засыпала с мыслями о том, что не хочет знать, что было дальше.

Она хотела.

========== Акт третий – Nec Deus intersit (Пусть Бог не вмешивается) ==========

Кто убьет скотину, должен заплатить за нее; а кто убьет человека,

того должно предать смерти.

Один суд должен быть у вас как для пришельца,

так и для туземца.

(Левит 24:21–22)

Она чувствовала себя больной – абсолютно ненормальное и уже такое непривычное ощущение. Почти двадцать лет совершенного здоровья, идеального самочувствия – и тут такое. Юки скривилась, устраиваясь поудобнее, положила ладонь на живот и замерла, надеясь, что гадостная, тянущая боль пройдет. У нее был повод терпеть, были причины ждать, а не бежать к репликатору или регенератору на диагностику. И эти причины были столь весомы, что эти варианты даже не приходили ей в голову.

Ребенок.

Это было потрясающим, то, что смогла найти Осаки в рабочих файлах Али и доработать, довести до ума. Это была надежда для нее, надежда на семью, на нормальную жизнь. Это была мечта. И немного пострадать для выполнения мечты – более чем приемлемо.

Юля покрутилась, но боль становилась только сильнее. Она привстала, подтаскивая к себе подушку, сунула ее под спину и снова замерла. Если сегодня все пройдет нормально, завтра – уже завтра – Осаки достанет для нее эмбрион, и она наконец поймет, как это, когда в тебе бьется второе сердце, какого это, носить самого желанного и самого любимого ребенка. Она мечтательно улыбнулась и закрыла глаза.

Было больно.

Она открыла их, когда уже стемнело, а боль чуть отпустила, чтобы включить свет и немного поработать. В конце концов, Кирилл ждал свою аналитику по интересам восточноевропейского сектора. Но чья-то железная рука легла ей на плечо и не позволила встать.

– Полежи еще немного, я не закончил, – тихий, незнакомый голос.

Она рванулась сильнее, но кто-то удерживал ее с такой легкостью, будто она не модом была – ребенком. Ребенок. Мысль об этом придала ей сил и решимости, но человеку, чья рука держала ее на месте, были безразличные ее попытки. Человеку ли?

– Лежать, – ровно произнес тот же голос.

Она расслабилась на мгновение, и рука пропала. Юки тут же вскочила, чувствуя резкую, режущую боль в животе, но все равно разворачиваясь к двери. Что-то текло по бедрам, видимо опыт профессора Осаки завершился успехом. Она отметила это краем сознания, напряженно вглядываясь в черный силуэт у изголовья дивана: свободные штаны, толстовка с капюшоном, кеды. Он не походил ни на кого из ее знакомых, на экстремиста тоже не тянул. Экстремист убил бы ее сразу, раз уж смог незаметно сюда войти.

– Кто ты?

Незваный гость рассмеялся. Широкий спектр голоса, те маленькие, едва заметные отличия, которые выдавали модификантов, в сравнении с обычными людьми. Когда он просто говорил, до этого, она не слышала этих ноток. Судорожно сжались кулаки, она попыталась принять боевую стойку, но приступ боли заставил вскрикнуть и упасть на колени.

– Ребенок, – гость усмехнулся. – Ты всегда хотела ребенка. Ты счастлива, Юки?

– Кто ты? – хрипло повторила она, чувствуя, как темнеет перед глазами.

– Твой лучший друг. Вы любите меня, а я вас, – он снова рассмеялся, и этот смех был совсем человеческим. – Ты же так ей сказала, да, Юки?

Ей? Кому ей? Что он несет?

– Я не понимаю…

– Ты не понимаешь. Ты счастлива, Юки?

Перед глазами мутилось, бросало то в жар, то в холод.

– Я… я… да…

– Да – ты счастлива, мой рыжий ангел?

– Д… – она запнулась.

Посмотрела в скрытое тенями лицо и наконец закричала.

Она висела в нигде, глядя на свое распростертое на полу тело чужими глазами.

Она видела себя и не-себя, видела девушку в точно такой же позе, но со скованными руками. Видела свою тень, носком туфли бьющую ее под ребра.

Не-она закусила губу.

Видела Джейка, пальцы которого сжимаются на не-ее горле, видела хлещущую фонтаном кровь.

А потом наложенная картинка исчезла и с вырванным горлом на полу лежала она.

У нее не будет ни семьи, ни детей, успела понять она.

И умерла.

***

Ей снился сон: чьи-то пальцы скользили по спине, то с нажимом, то едва касаясь. Она почти мурлыкала от удовольствия, когда позади раздался резкий стук. Она обернулась – яростные глаза Ская, потом его напряженная спина и слишком ровный шаг. Рядом рассмеялись; она повернулась и заглянула во второе-лицо-с-портрета.

– Он…

– Он поймет.

– Но… – ей отчего-то было грустно.

– Просто делай, мелкая. Хочешь – делай!

Он рассмеялся, хлопнул ее по спине, толкая под тугие струи, и ее закрутило, понесло, разорвало на молекулы и собрало снова, только щеки остались влажными. Она стояла перед зеркалом, из глубин на нее смотрело лицо девушки из снов: карие глаза, полные губы и тонкая полоса шрама на щеке. Лицо поплыло, неуловимо изменяясь, она вздрогнула, касаясь стекла пальцами.

– Мамочка… – ее шепот или чужой?

Зеркало осыпалось крошевом, она закричала, подалась назад, попадаясь в кольцо чужих рук, сильных, уверенных. Не Ская.

– Почему они? – прошептала она, вторя чужому голосу. – Почему не я?

– Потому что я в тебя верю?

Она засмеялась, закружилась в танце, поднимаясь ввысь, к потолку, его руки скользнули по груди, талии, бедрам, пока он не остался где-то далеко внизу, надежно закрытый от нее серым, в трещинах потолком, а она все скользила к небу, к свинцово-серому небу, которое недостижимо отдалялось в вышине, растворяясь в тучах и раскатах грома. Вспышка молнии ослепила, потащила вниз, она стояла рядом с ним, от влажного бетона поднимался пар, который разбивали крупные капли дождя.

– Ты просто не знаешь, что такое ненависть, – сказала она.

– О, милая! – он рассмеялся. – Поверь, я знаю об этом много больше, чем ты.

– Я хочу, чтобы они умерли. Я знаю – никто не виноват, я все знаю, но…

– Но ты хочешь, чтобы они умерли.

– Да.

– Научись мстить, милая. Жди, жди, когда им будет, что терять. И тогда бей, – хрипло и чуть насмешливо шепнул он, глядя в небо, и ему вторил нежный женский голос. – Бей один раз и наверняка.

Она засмеялась, схватила его за руки и потянула за собой под тяжелые струи дождя, а он, словно пар, растворялся под ними, исчезал. Шевелились полупрозрачные губы, и она отчаянно тянулась к ним и не могла дотянуться. Она закричала, глядя в небо, и оно исчезло, подернулось теплой и знакомой тьмой, в которой незнакомый женский голос раз за разом повторял: «Можно быть монстром», – и она вторила ему, твердила, твердила, твердила, пока из тьмы не проступила комната, стол, узкая койка. Рыжая девушка, смутно на кого-то похожая смотрела прямо на нее, наивно и невинно.

– Я больше не злюсь, – сказала она. – Я так рада, что он не будет стоять между нами!

И каждое слово, каждый звук били даже не по сердцу – по нервам, отдавались в висках, захлестывали яростью.

– Он жив, Юки.

– Нелюдь какая-то, – скривилась рыжая, – мутант. Ты же не собираешься?..

Она смотрела в это милое лицо, и жажда крови туманила разум. Алые разводы плясали перед глазами, алые, алые, алые. Можно быть монстром. Тварь.

Кулак врезался в живот, рыжая задохнулась, согнулась, поперхнулась вдохом. Упала на колени и поползла к выходу, а она смотрела и не чувствовала ничего, кроме эйфорического, захлестывающего, абсолютного счастья. Рыжая скрылась в коридоре, она пошла следом, не видя, но чувствуя, как меняется тело, как мир обретает новые оттенки, и все обретает смысл. Свинцово-серое, недостижимое небо снова нависло над головой, громады туч, осязаемо тяжелые, почти прорывались дождем, который должен смыть все: ее, кровь, пепел, память. Она смотрела в небо и слышала голос рыжей, отчаянный, плачущий:

– Если бы не ты, я бы никогда! Они были бы живы, все они, понимаешь?! Я была бы жива!

Она рассмеялась, глухо и хрипло, рыжая заткнулась, замерла. Она слышала частое дыхание, слышала прерывистый и быстрый-быстрый стук чужого сердца. Она хотела, чтобы оно остановилось насовсем.

– Я убью тебя, моя девочка, – прошептала она. – Скажи еще слово, дай мне повод, милая. Я убью тебя и буду счастлив, поверь, – первый раскат грома оглушил, она закрыла глаза и шагнула вперед, подставляя лицо тугим струям, чувствуя, как растворяется в них, как исчезает. Дождь нестерпимо пах сладостью и металлом, она облизнула губы. – Уходи, уезжай, беги. Если бы не ты…

Она сглотнула и растворилась в потоках то ли воды, то ли крови, поплыла наверх, с трудом пробиваясь туда, где едва заметно брезжил свет.

«Можно быть монстром», – шептал чей-то голос.

«Можно быть человеком», – шепнул он же, прямо перед тем, как она открыла глаза.

За окном было еще темно, в рассеянном лунном свете медленно кружились, словно танцуя, снежинки. Стана смотрела в потолок. В ее ушах еще звучал голос девушки из сна, такой невозможно близкий и такой далекий, обрывки чужих фраз, чужих мыслей. Алек. Он хотел жить, он всегда хотел жить. Убивая, умирая сам. Даже запертый в том проклятом доме – упорно рвался к жизни и свободе. Ей было страшно представить себе волю, способную вынести такое. Способную пережить все это и не сойти с ума – сумасшедшим Алек ей не показался. Безумным, ненормальным, но не сумасшедшим.

«Он был сломанным, он хотел умереть», – говорил отчим, но ей не верилось. Кто прав? Может ли она, никогда не знавшая войн, понять его? По-настоящему понять?

Стана закрыла глаза, твердо зная, что больше не уснет сегодня. И хорошо, если уснет завтра. Да, и вопрос с памятью и мыслями оставался открытым. Что это за сны? Его память? Ее фантазии? Его фантазии? Раньше было проще, много проще. Она видела то, при чем сама присутствовала. Или то, что – она точно знала – происходило в реальности, и это уже опровергало слова Альки. Хотя, он говорил про невозможность чтения мыслей и памяти, а передача их, намеренная передача, возможна?

Столько вопросов и ни одного ответа. Она застонала, закрывая лицо руками, зарываясь пальцами в собственные волосы. Хотелось вскочить, одеться и бежать к Скаю. Прийти к нему и спросить про все-все, рассказать о том, что было. Узнать, наконец, кто эта девушка? Кто рыжая? Кто тот мужчина? И было ли все это когда-нибудь на самом деле?

Стана встала, неуверенно, пошатываясь. Сны выматывали все сильнее, а ведь год назад она и не замечала слабости и боли в будто перетружденных мышцах. Просветила терапевт из университетской клиники, еще весной обратившая ее внимание на увеличившийся процент мышечной ткани, не совпадавший с отмеченными в расписании занятий нагрузками. Стана сказала ей тогда, что тренируется дополнительно, но Алла только рассмеялась. И добавила, что для такого результата, ей надо бы в зале ночевать. А потом шепотом предупредила, что программы-тренеры собираются запрещать, так как нагрузка на организм во сне на человеческий организм влияет непредсказуемо.

– Но я не… – возмутилась Стана.

Терапевт рассмеялась снова и выдала ей несколько датчиков, посетовав на Джейка, который мог облагодетельствовать ее без ее же ведома. Сны – кошмары – Стане тогда уже не снились, но датчики она прикрепила. Так, на всякий случай. И результат ее изрядно удивил. Она спала – а тело жило своей жизнью, правда, нагрузки были рассчитаны, по словам Аллы же, идеально. С учетом всех ее особенностей.

– Модом не станешь, но нормальных людей переплюнешь на голову, – сказала ей врач. – Может, Джейк и плохой парень, но тебе он здорово помог, девочка.

Стана кивнула и ушла, не став объяснять женщине, что, скорее всего, это совсем не Джейку она обязана таким сюрпризом. Опять Алек, снова Алек, везде Алек. Подопечный сбежал и скрылся, успешно сымитировав собственную смерть, но ее преследовали воспоминания и напоминания о нем. А в тумбочке, в глубине среднего ящика, пряталась сияющая Алая звезда Алого лидера Алого звена по прозвищу Алый. Слишком много красного цвета, как верно говорила ее приютская подружка после уроков истории.

Горячий душ прогнал боль в ноющих мышцах. Стана оделась не по погоде легко и выбежала на улицу. В лицо ударил морозный ветер, царапая щеки ледяной крошкой, заставляя жмуриться и ежиться от холода, она широко улыбнулась и побежала по вычищенной дорожке. Шумело в ушах, по телу разливалась какая-то эйфорическая легкость. Она бежала и бежала, пока не замерла у двери в комнаты Ская в приступе неожиданной неуверенности. У нее был всего один вопрос. Она хотела знать. Она имела право знать.

Стана постучала.

Скай открыл не сразу, но она не звонила и не стучала больше. Это было что-то вроде спора с самой собой: услышит – не услышит, откроет – не откроет. Но он и услышал, и открыл, и она вошла в гостиную, залитую мягким рассветным светом.