Текст книги "Вечная память (СИ)"

Автор книги: Ainessi

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

– Чем обязан? – голос звучал хрипло, кажется, она его разбудила.

– Вопросом, – Стана мягко улыбнулась, набрала в грудь побольше воздуха и на одном дыхании протараторила. – Кто такая Юки?

Профессор смотрел на нее. Долго. Пристально. Молчал и смотрел, а она видела в его глазах страх, непонимание, что-то страшное и немного безумное, и у нее даже сомнений не было, что он знал это имя, знал ответ. Стана еще раз улыбнулась и вышла. Он не пытался ее остановить, хотя мог бы, наверное. Но он не пытался, а ей самой было больше не о чем его расспрашивать. Все ее сны, весь ее горячечный бред – не был бредом. Это была память.

Чужая, на диво страшная, память.

***

Он смотрел, но мозг отказывался обрабатывать картинку, просто не складывался паззл: рыжие волосы, потемневшие от крови, слишком белая кожа, сжатые кулаки, потеки крови на стройных бедрах – набор бессвязных фрагментов, лишенный имени, лишенный лица, и в смерти искаженного мукой лица. В ее глазах застыл страх, какой-то вселенский ужас; наверное, в его глазах сейчас такой же. Блэк глубоко вдохнул, выдохнул с присвистом сквозь зубы и отошел к окну, позволяя экспертам продолжать работать.

Его вызвали прямо с совещания, в кабинет зашел слишком бледный помощник и шепнул:

– Убийство, Юлия, срочно.

Он моментально свернул обсуждение поправок к законопроектам, извинился и сорвался сюда. Смутно надеялся еще, что секретарь понял что-то не так, ну, например, к Юки ворвался грабитель, и она его убила. Или рядом с ее домом произошла трагедия. Но белое изломанное тело рядом с диваном разбило все его надежды вдребезги, разорвало в клочья. Тело и кровь, так много крови.

Кирилл уселся на край подоконника, сжимая виски. Голова нещадно болела, будто не в силах справиться с этим горем. Он и сам не мог. Взгляд вновь и вновь возвращался к ней, подогнутая нога, сбившаяся юбка, кровь…

– Ее изнасиловали? – голос хрипел и срывался.

Иногда, он думал, что стал вконец бесчувственной машиной. Но эта маска раз за разом разбивалась о жестокую реальность, как сейчас. Как когда он нашел Ская и Алека в той квартире, почти мертвых, в луже, в океане крови. Хотя, нет. Сейчас было больнее.

– Нет, но мы пока не понимаем откуда кровь, господин министр. Потребуются дополнительные исследования и…

Он кивнул, закрыл глаза, но тело не исчезло, будто отпечатавшись на внутренней стороне век. Юля, милая Юля. И кровь – неужели у них с Осаки получилось? Все-таки, Алек был гениален, они никогда не найдут второго такого ученого. Никогда не найдут…

– Убийцу нашли?

– Нет, господин министр, еще нет. На ограбление не похоже, но мы проверяем все варианты и…

– Вы проверяете?! – мир на миг подернулся красноватой дымкой, но он до боли впился пальцами в собственную ладонь, и боль помогла, отрезвила. – Отследите по камерам, в этом жилом комплексе они на каждом повороте, – процедил он, поднимаясь и делая первый шаг по направлению к двери.

– Господин министр…

Он здесь не нужен. Он уже никому не поможет, здесь некому помогать. Кто-то умирает, кто-то живет дальше – а жизнь всегда продолжается. Его-министра ждут на заседании, его-ректора – в университете. Надо найти замену Юлии, надо скорректировать расписание, надо найти время и навестить Ская.

– Что? – уже в дверях устало спросил он.

– На камерах никого нет, господин министр. Никто не входил и не выходил из квартиры последние восемнадцать часов, если верить записям.

– Вы издеваетесь? Не сама же она… – Кирилл замер.

Серые глаза, кривая улыбка. Алая, алая, алая кровь.

– Она выглядит странно на последней записи и…

Не может быть. Невозможно.

Он ушел не прощаясь, сбежал по лестнице, заперся в машине и обхватил себя руками, пытаясь сдержать нарастающую дрожь. Безумно хотелось курить, но не пристало министру правительства, главе аналитического центра, ректору главного университета страны поддаваться вредным анахроничным привычкам. Еще хотелось залезть в самое глубокое убежище. Блэк думал, раз за разом прокручивал в голове – и не верил в Юки, которая в расстроенных чувствах кончает с собой. Даже если эксперимент не удался. Даже если.

Это была очередная прекрасная сказочка для всех, кроме него.

Проклятый, блядский Алек.

Страшно.

========== Акт четвертый – Memento mori (Помни о смерти) ==========

Когда пришла настоящая боль, сострадания уже не осталось.

Ничто так не способствует потере памяти, как война.

Мы молчим, а нас пытаются убедить, будто всё, что мы видели,

что делали, чему научились от себя и самих других, —

не более чем иллюзия, страшный сон.

(Карлос Руис Сафон, «Тень ветра»)

Ей снился сон: темные пряди текли и переливались под пальцами, она перебирала их, задумчиво накручивала. В груди поселилась странная радость, что-то щемящее, эйфорическое, сладко сжимающее сердце. Она посмотрела в зеркало: мутная гладь отражала блики света, серые стены, пушистый темный ковер – но не ее, совсем не ее. Она улыбнулась.

Из зеркальных глубин медленно всплывало лицо, бледное, с закрытыми глазами, испариной на лбу и прилипшими к нему волосами. Такое знакомое, такое странно неживое. Она протянула руку, касаясь зеркальной глади, пальцы скользнули глубже, замирая на холодной коже, поглаживая тонкие веки. Ресницы дернулись; она подалась ближе, вглядываясь в растерянные серо-стальные глаза.

Лицо-отражение моргнуло, фокусируя взгляд, прищурилось, слегка улыбнулось. Она улыбнулась в ответ. Из темноты к зеркалу протянулись языки пламени – она ощутила жар – стекло снова подернулось дымкой, пошло темными пятнами, которые осыпались углем и пеплом, а потом огонь исчез, оставляя ее в пустой комнате. Серые стены, серый пол, белый прямоугольник на нем. Она шагнула вперед, покачнулась – тело не слушалось. Она опустилась на колени и поползла, подняла плотный картон и перевернула. Старое-старое фото, четыре человека, обнимающие друг друга за плечи. В глазах мутилось, она не могла разобрать лиц, видела только широкие улыбки и пряжки на поясах, такие характерные пряжки с такой характерной символикой. Чеканные крылья шевельнулись – в лицо ударило потоком холодного ветра, и она отшатнулась, упала на спину, ощущая как мелкие то ли льдинки, то ли осколки режут кожу.

Холод и боль, жар и боль, острая, почти как наслаждение. Она зажмурилась, теряясь в ощущениях, плавая где-то между мирами, в полной и абсолютной тьме. Она то ли услышала, то ли почувствовала первый удар, отдавшийся вибрацией во всем теле, за ним последовал второй, третий.

Она улыбнулась и свернулась комочком, покачиваясь во тьме в такт ударам чужого сердца

Глухой удар, отдающийся в теле вибрацией. Еще один. И еще.

Сон, казалось, перешел в реальность, но этот стук не был неправильным сердечным ритмом, просто кто-то ломился к ней. Стана вздохнула, с силой провела по лицу руками, пытаясь проснуться и вернуть себе хоть подобие спокойствия. Она почти жалела, что на этот раз в кошмарах были не обрывки чужих воспоминаний. Просто сон, всего лишь сон. Черт, с Алеком никогда не бывало «просто снов». Она улыбнулась.

Звук удара раздался снова. Судя по всему, ее дверь уже методично высаживали. Стана встала и побрела к входу; на экране был серьезный и сосредоточенный Скай, примерявшийся, как лучше ударить, и Алька с иронично вздернутой бровью. Одногруппник, похоже, в чем-то убеждал профессора. Безуспешно: Скай махнул рукой в ответ, тряхнул головой и отошел на шаг назад.

Стана хихикнула и распахнула дверь аккурат в тот момент, когда профессор Ланской планировал об нее удариться. Скай ввалился в коридор, едва устояв на ногах, следом за ним вошел Алька, легко перепрыгнув через невысокий порожек, картинно, рисуясь. Это было в нем и это сильнее всего привлекало внимание Станы. Они с друзьями были почти одинаковыми: все трое хорошо учились, все трое успевали и в спорте, все трое были модами – но только в нем была эта странная черта. Он будто бы пытался быть еще более модом, будто прошел модификацию сравнительно недавно и теперь с радостью и гордостью осваивал и проверял возможности нового тела. А еще он улыбался так заразно, что Стана не удержалась тоже. Улыбнулась, потом заржала, поймав на себе возмущенный, обиженный какой-то взгляд Ская.

– Доброго утра, профессор, – радостно пропела она. – Чем обязана?

Скай приподнял бровь, будто пародируя Альку минутой раньше, но покачал головой и промолчал.

– Я зайду позже, Стан, – сориентировался одногруппник и сбежал, оставляя их наедине.

А надо ли было?

На мгновение ее накрыл слабый призрак прежней паники, но тут же отступил, смытый волной абсолютного, вселенского спокойствия.

– Только один вопрос, Станислава, – Скай помедлил, тяжело вздохнул. – Это имя… Юки, где вы его слышали? От своего подопечного? – тяжелый испытующий взгляд. Стана подумала и кивнула, объяснять про сны, про захлестывающее ее безумие было как-то лениво. – Кто жил в том доме, Станислава?

Сердце билось медленно, слишком медленно. Ей казалось, что она слышит, как толчками перетекает кровь, как в ней плывут микроскопические пузырьки кислорода. Контроль сердцебиения, контроль дыхания, контроль потоотделения – опции модификантов. Она не могла быть на это способна. Она не должна стоять перед ним и понимать, что может ему соврать.

– Его звали Алек, – голос все-таки сорвался. – Извините, профессор, мне сложно об этом говорить. Я могу зайти к вам вечером?

Скай кивнул. Стана увидела, как дрогнули его губы, и торопливо отвела взгляд. Профессор же скомкано поблагодарил ее и сбежал, напоследок пригласив внутрь Альку, ждавшего своей очереди в коридоре. Он мрачно и немного обиженно смерил ее взглядом, но вошел. Стана привычно сделала чай, открыла учебник, но ни урока, ни разговора не получалось: то ли Алька смертельно обиделся на то, что его прогнали, то ли просто думал о чем-то своем, и ей в этих размышлениях места не было.

Отсутствующий взгляд, комментарии невпопад, скомканные объяснения – она закрыла приложения, погасила экран планшета и похлопала друга по плечу. Он встрепенулся, моргнул и, наконец, посмотрел на нее.

– Что-то случилось?

– Нет, – он на миг зажмурился и медленно выдохнул. – Прости, голова болит. Да и в шоке все еще.

– То есть, все-таки случилось? – Стана отставила кружку, заглядывая ему в глаза, но Алька только криво усмехнулся и встал.

– Профессор Юлия умерла, Стан. Письмо пришло, пока ждал в коридоре.

– А…

Она замолчала, слова не подбирались. Профессор Юлия… та рыжая строгая женщина, тихий голос, пронзительный взгляд. Смутно знакомое непонятно откуда лицо, скупая улыбка на тонких и бледных губах.

– Ты хорошо ее знал?

Алька помотал головой, снова вздохнул.

– Не то чтобы. Извини, я пойду. Завтра продолжим.

Он наклонился, обнял ее напоследок и ушел, а она осталась сидеть на полу, даже не дернулась на хлопок закрывшейся двери. Включила планшет, открыла почту и долго смотрела на фотографию в черной рамке в теле письма. Холодные серо-голубые глаза, как будто выцветшие, бледная кожа, обрамленная тщательно уложенными темно-рыжими прядями. Она была красивой, профессор Юлия, а Стана никогда и не замечала, только слушала вполуха лекции, на которых можно было бы и поспать, если бы преподавательница не была такой строгой.

Стана скопировала фотографию и вставила ее в окошко поиска, браузер секунду подумал и выдал подборку: Юлия в темно-зеленой форме Минобороны, серьезная и спокойная, Юлия рядом с ректором, облитая белой лайкрой ладонь лежит у него на предплечье, почти не сминая черную ткань, Юлия в шикарном изумрудном платье разговаривает со Скаем и на ее лице почти живая, настоящая улыбка. Стана улыбнулась, сворачивая окно и набирая номер Алины. Хотелось с кем-то поговорить, просто хотелось.

– Да? – голос подруги звучал немного заспанно, она зевнула, Стана услышала шорохи и негромкий хлопок двери.

– Привет, не отвлекаю?

Аля засмеялась:

– От чего, я тебя умоляю? Думаешь, я настолько увлечена завтрашней лабораторной по моделированию?

– Думаю, ты спала, – Стана улыбнулась тоже, хорошее настроение подруги было, как всегда, заразительно, – и вообще про эту лабораторную не помнила.

– Mea culpa, mea maxima culpa, – она снова засмеялась.

– Чего? – не поняла Стана.

– Моя вина, говорю, – из динамиков раздался какой-то механический щелчок, потом долгие вдох и выдох. – Моя великая вина. Латынь это, необразованная ты моя.

– Мертвые языки, – она скривилась. – Ты куришь что ли?

– И опять, виновна. Ты поговорить или по делу?

А, и правда, зачем она позвонила? Стана улыбнулась и растянулась на диване, глядя на серое, перистое небо за окном. Просто, чтобы услышать чей-то голос, похоже. Чтобы убедиться, что она жива, что все живы, что этот мир еще существует…

– Я поговорить. Алька заходил, рассказал про Юлию.

– А.

– Да-да, не читаю почту, туплю и все такое. Как ты там говорила про вину?

– Mea culpa, – Аля рассмеялась. – Жалко профессора?

– Всех жалко, – Стана закрыла глаза. – Она оказывается была красивая. И молодая, ну, для мода. Вся жизнь впереди.

– Говорят, она покончила с собой. Или убили, – долгий выдох зашелестел в динамике, и Стана почти как наяву увидела тонкую, поднимающуюся к небесам струйку дыма. – Я недостаточно жалостливая, наверное, извини.

– А я вот да, спать не смогу теперь.

– Из-за Юк… – Аля запнулась, а Стана почему-то резко открыла глаза, подобралась, забывая, как дышать. – Юлии?

– Как ты ее назвала?

Подруга молчала. Стана слышала тяжелое с присвистом дыхание, наверное, Алина еще курила, потом раздалось тихое шипение – сигарета улетела в наполненную водой пепельницу – и хлопок двери.

– Юки, – сказала Аля, наконец. – Слышала, как профессор Ланской ее так называл, после лекций. Кстати, про лабораторную, вы с Алькой сделали?

– Да, – медленно ответила Стана. – Я пришлю. Попозже. Пора бежать.

– Пока-по…

Она повесила трубку. Мысли путались, перед глазами метались картинки из сна. Рыжая Юки и рыжая Юлия, разные – точно разные – но такие похожие лица. Она спрашивала Ская, кто такая Юки. Вот и ответ. Страшный ответ, потому что она слишком хорошо помнила свои-чужие слова из сна, потому что теперь – была уверена в том, что это убийство. И, кажется, даже знала убийцу. Проклятье.

Она встала, вытащила из тумбочки портрет Ская и еще долго стояла, внимательно разглядывая нарисованное лицо. Профессор, герой войны, летчик, военный, человек – так много ролей, так много масок. Кто он на самом деле? А Алек, кем был Алек? Алекс Литвинов, Алый, ее любимый герой, ее любимый и возможный убийца женщины, которая непонятно даже что ему сделала. Стана сжала тонкую бумагу в пальцах, крепко зажмурилась, убеждая себя, что все это глупости, но все равно не удержалась. Накинула слишком тонкую для зимы куртку и побежала, понеслась к профессору. Она не могла найти в себе силы рассказать ему правду. Но она могла, она должна была хотя бы попытаться показать ему ее кусочек и… здесь мысли путались, она не могла продолжить, что же дальше? Потребовать ответов? Задать вопросы? Разрыдаться на чужой широкой груди?

По дороге руки замерзли окончательно. Стана барабанила в дверь, в перерывах пытаясь согреть их дыханием, а Скай все не открывал. Не слышал или дома не было – не столь важно. Она уже почти отчаялась и растеряла добрую половину своей уверенности, когда позади раздались шаги и удивленный вскрик. Она обернулась: профессор был обнажен до пояса, по груди стекали капельки воды. Судя по налипшим на сапоги снегу и грязи, он – вот в таком вот виде – бегал вокруг корпуса. Сумасшедшие, сумасшедшие модификанты!

Он втащил ее в комнату и почти пинком отправил в душ, греться. Стана, воровато оглядевшись, вытащила из-за пазухи портрет и, перед тем как убежать в ванную пристроила его на столике. Она хотела бы увидеть его реакцию, но, стоя под невыносимо горячими струями, понимала, что до ужаса, до дрожи боялась ее.

Когда в дверь постучали, она сидела, свернувшись в клубочек, у стены и горько плакала. Кажется, осознать потерю все-таки получилось. Или это просто были не выдержавшие, до предела натянутые нервы.

Наверное, она забыла закрыть дверь на защелку, иначе как объяснить, что Скай с легкостью вошел в ванную, не выбивая дверь. Вытащил ее из-под душа, завернул в полотенце, уложил на диван. Отвернулся, пока она одевалась, ни о чем не спрашивал. Молчал. Налил им обоим чаю, сунул ей в руки чашку и сел напротив, неторопливо прихлебывая. Просто смотрел, изредка переводя взгляд на стол, где лежал многострадальный портрет. Она попыталась с ним заговорить, рассказать все-все-все, но он остановил ее жестом. Они так и сидели, молча: пили чай, потом Скай принес каких-то пирожных. Еще позже – бутылку. Стане он не налил. Только себе. Не вместе с чаем, а вместо него. А уже под утро в дверь постучали.

Стана слишком хорошо знала свое проклятое везение, чтобы верить в то, что это не Блэк. И угадала: господин ректор широким шагом пересек комнату, отнял у Ская, даже не пытавшегося сопротивляться чашку, понюхал и скривился.

– Кого хороним? – спросил он нарочито весело.

Скай холодно и как-то безумно улыбнулся, а ей стало страшно. Захотелось убежать, но на плечо легла тяжелая рука Блэка. Он ободряюще потрепал ее по голове. Он, казалось, думал, что у профессора Ланского просто плохое настроение, приступ депрессии, вылившийся в незапланированную пьянку при студентке, только Стана прекрасно знала, что это не так. Знала причину. Сама и была ей, отчасти.

– Не поверишь, Кир, – улыбка стала еще шире и еще безумней. – Алого.

Ректор рассмеялся. Чуть наигранным, слишком напряженным смехом – так ей показалось. Скай тоже засмеялся – громко и искренне.

– Скай, – Блэк сел рядом с ней на диван, и Стана неосознанно отодвинулась. – Сколько еще лет ты собираешься его оплакивать, а? Давно бы пора…

Он резко замолчал. Она осторожно подняла взгляд от чая, по поверхности которого расходились круги, и увидела лицо Ская: сжатые в ниточку губы и бешеные глаза. Волной нахлынула паника. Стана пискнула, отползая на самый конец дивана, чуть не свалилась, встала и медленно попятилась к стене. Скай проводил ее ленивым взглядом, но тут же отвернулся.

Он встал – Блэк вжался в спинку дивана. Стана видела на лице ректора отражение собственного страха, и от этого паника становилась еще сильнее, глубже, острее. Казалось, сейчас будет драка или убийство, но профессор лишь взял со стола один единственный огрызок бумаги и положил его на диван рядом с Блэком. Молча. И сел обратно.

Блэк осторожно взял его в руки и – Стана вздрогнула от неожиданности – завопил. Яростно, бешено, лицо исказилось какой-то нечеловеческой злобой. Он попытался смять рисунок, но рука Ская вцепилась в чужое запястье мгновением раньше, и пальцы бессильно разжались, а лист спланировал в подставленную ладонь.

– Выйди, Стана, – бросил ей профессор, и она послушно кинулась к выходу, захлопывая за собой дверь и вжимаясь в нее спиной. Ее трясло, подгибались колени, но она все равно слышала приглушенный деревом голос. – А теперь Кир ты можешь рассказать мне, что это нарисовано давно, а я просто ошибся. Ты можешь мне рассказать, что этот лист попросил передать мне ты. Ты многое можешь мне рассказать, Блэк, но, клянусь Богом, если ты соврешь – я тебя убью…

***

Дыхание сбивалось, дрожали пальцы. Он жмурился, но перед глазами все стояло нарисованное лицо, он открывал глаза – и оригинал смотрел на него. Холодно, спокойно, обманчиво безразлично.

– Влад…

Ложь, подходящая ложь не находилась. Откуда, блядь, откуда только взялся этот рисунок? Почему тут была Стана? Что происходит?

– Не лгать, Кирилл, – эти интонации тоже напоминали о совсем другом человеке.

«У тебя пять минут», – всплыло в памяти, ледяной голос, серые, будто подернутые изморозью глаза. Проклятый, блядский Алек.

– Что ты хочешь услышать? Я все сказал. Почти год назад, – ему казалось, он слышит шум, с которым его мозг ищет правильные ответы, как от кулеров в старых системных блоках. Казалось, перед глазами висит значок загрузки, а фантомный процессор где-то внутри бешено, отчаянно считает и силится выдать ответы. – Алек пытался покончить с собой. «Пытался», – он выделил слово интонацией и замолчал.

Влад молчал тоже, глядя то на портрет, то на него. Долго молчал, прихлебывая виски из чайной кружки, будто воду, не замечая ни градуса, ни обжигающего язык и горло жара. Кирилл так не умел, и слава Богу, наверное. Он для этого был просто слишком человеком. Он – да. Они – нет.

– Он жив.

Это прозвучало как утверждение, Кирилл скривился, пожал плечами, отчаянно надеясь, чтобы Влад не оказался прав. Впрочем, он сам в это не верил.

– Я не знаю, Влад, – он взял бутылку, закрыл глаза и сделал один большой глоток. – Я не знаю.

– Она сказала мне… – Влад замолчал.

– Рисунок из того дома, да? – Кирилл дождался его кивка и кивнул сам, подтверждая. – Он сошел с ума после твоего «убийства». Прикончил охранника сразу после того, как очнулся. Пытался нападать на людей. Его пробовали лечить, потом изолировали.

– И отправили к нему немодифицированную студентку? – друг засмеялся, резко, отчаянно. – Ты, блядь, серьезно? Или вы ему, как дракону девственниц поставляли?!

Кирилл скривился, звучало мерзко и, да, нелогично. Но как объяснить, не рассказывая все? Как объяснить так, чтобы выйти отсюда живым?

– Он был неагрессивен последние годы, – он помедлил, вздохнул. – Откровенно говоря, Скай, когда его увезли из клиники, он был скорее… овощ.

Чашка звякнула о стол, Кирилл зажмурился, цепляясь за диванные подушки, ожидая удара, но удара не последовало.

– Что с ним делали? – глухо спросил Влад, и он, наконец, выдохнул.

Не убьет. Сейчас не убьет, если он не ошибется в формулировках, если паузы окажутся достаточными, а его слова не покажутся Скаю той ложью, которой были на самом деле. Он не хотел вылечить Алека, если быть честным с самим собой, хотя бы. Он не хотел ему помочь. Он просто хотел отомстить.

Проклятый, блядский Алек.

– Лечили, – он запнулся, выверено склонил голову, зарылся в волосы пальцами. – Мы пробовали лекарства, пробовали психологов, но он не реагировал Влад, совсем. В начале – приходил в себя и бросался на людей, – немного правды, – в конце – совсем никак, – капля лжи. – Он был как кукла, Влад. Выполнял команды – и все.

Друг усмехнулся, Кирилл избегал смотреть на него. Боялся, что он увидит правду в глазах. Да, просто боялся.

– И как же эта «кукла» нарисовала меня?

– Не знаю, – говорить правду было легко и приятно. – Я не был у него последние три года. Даже не знал, что Джейк там бывал. Возможно, он пробовал какие-то экспериментальные методики воздействия…

Скай рассмеялся, а Кирилл кисло скривился. Пробовал, да. Так пробовал, что в итоге оказался белой биомассой в репликаторе, а безумная тварь была теперь неизвестно где. И убивала – он был уверен в виновнике смерти Юли с учетом всех нюансов.

– Хорошо пробовал, судя по итогу.

– Мы не знаем, что там произошло, – аккуратно сказал Кирилл и встал. – Я ответил на твои вопросы?

Внимательный, испытующий взгляд он с трудом, но выдержал. А потом Скай кивнул, прикладываясь к горлышку бутылки, и он сбежал, торопливо, не прощаясь. Боясь новых вопросов, не желая больше ничего говорить об этой проклятой твари. Просто боясь. За себя, за всех них.

Кирилл был аналитиком. Кто-то сомневался, кто-то раздумывал, а он – действительно верил в то, что моды способны развязать новую войну. Он даже знал, который именно мод.

До этого, он надеялся, что ситуация под контролем.

Сейчас – твердо знал, что это не так.

Проклятый. Блядский.

Алек.

========== Акт пятый – Analogia entis (Подобие бытия) ==========

И вдруг меня охватывает несказанная печаль, которую несет в себе время;

оно течет и течет, и меняется, а когда оглянешься, ничего от прежнего уже не осталось.

Да, прощание всегда тяжело, но возвращение иной раз тяжелее.

(Эрнст Биркхольц, «Возвращение»)

Это было странное ощущение – он замирал на месте и подолгу смотрел по сторонам, видя и не веря. Люди шли, проходили мимо, хлопали по плечу, что-то говорили. Он отвечал им и улыбался, смеялся, пил гадостный кофе и терпимый чай. Курил – украдкой и у себя в комнате, кривился от слишком долгих лекций и сложных заданий, смеялся над оговорками профессоров, много разговаривал. Жил.

Это было как будто не с ним.

Вечерами Алек подолгу сидел перед зеркалом, вглядываясь в свое-чужое лицо и силясь вспомнить, каким оно было. Когда-то, вчера, сегодня, сейчас. Мир плыл перед глазами, память – совершенная и чудовищная память – подсовывала картинки, накладывала изображения, меняя цвет глаз, овал лица, волосы. Потом он тряс головой, пытаясь избавиться от ощущения нереальности происходящего, набирал единственный, забитый в память комма номер и говорил, говорил, говорил. На том конце терпеливо слушали и дышали, он неизменно извинялся, когда порыв отпускал, и, не дожидаясь ответа, вешал трубку. Чтобы – опять и снова – повторить все на следующий же день.

Признаться честно, Алек ожидал вспышек ярости. Ожидал горя, боли, кроваво-алой пелены перед глазами, желания убивать – но ничего не было. То ли седативы в лаборатории Кира убили в нем это, то ли он сам изменился. Алек не знал, какой ответ правильный, он ничего не знал. И ничего не хотел.

Ему думалось – смерть Юки будет избавлением, но она оказалась просто смертью. Он ждал радости, облегчения, но, стоя над ее телом, глядя как останавливается дыхание, как перестает течь кровь, слыша, как сердце медленно и все глуше отсчитывает последние удары, он не чувствовал ничего. Кроме странного брезгливого отвращения к самому себе.

Алек больше не хотел мести. Не такой.

Ему думалось – он увидит Ская и сойдет с ума. Думал: не выдержит, сорвется, бросится на шею и стиснет в невозможно крепких объятиях – и будь что будет. Но Скай просто был, и он смотрел, и где-то в самой глубине его проклятой души плескалась болезненная горечь. Он приходил к нему по ночам, подолгу смотрел в такое знакомое лицо, иногда не выдерживал и прикасался. На миг, на долю секунды, просто чтобы ощутить тепло чужой кожи, чтобы вспомнить… Что? Он сам не до конца понимал, но перестать приходить не мог. Это была гребанная зависимость, и эта зависимость ему не нравилась. Как наркотики Блэка. Хуже, чем наркотики. В этом неистребимом желании видеть чужое лицо не было чуждых химических изменений, которые мог разобрать на составляющие его искусственный организм. Увы.

Он силой заставлял себя оставаться в комнате и читал, читал, читал. Чтобы не думать, чтобы не идти к Владу, чтобы не смотреть в зеркало, чтобы не звонить. Чтобы понять себя и все, что с ним произошло.

На архивах НИИ и министерств была слишком сложная защита, он не полез туда, не стал рисковать. А вот свои архивы Кир закрыл из рук вон, Алек даже узнал знакомый почерк Джейка. Вскрывал три дня, осторожно и медленно, стараясь не просто не наследить – не навредить. Так, чтобы никто не заметил, чтобы никогда не догадались про его маленькую лазейку. Получилось, как ни странно, и он читал и хохотал, и плакал над выкладками ученых и исследователей. Материалы по нейрам заставляли его хмуриться и содрогаться от осознания, куда он лез наощупь, наугад, рискуя своим и чужим сознанием. Иногда после этих документов и отчетов он не мог спать, просто лежал, глядя в потолок и блуждая в собственных мыслях, сожалениях, рассуждениях. Иногда – ярко накрывало пониманием, где был не прав автор, и он боролся с желанием исправить и дописать.

Нет, право, это не лечится. Алек сам смеялся над своими порывами и озарения фиксировал разве что мысленно, не доверяя ни планшету, ни бумаге. А потом кое-как замаскировав следы недельного недосыпа и перманентного недоедания, собирался и шел на лекции, чтобы послушать то, что давно знал, и даже то, что сам писал. В узнавании собственных тезисов и рассуждений в устах профессоров была своя прелесть, сдерживать смех и неуместные улыбки получалось легко, а близость людей – не подозревающих, кто он такой, людей – была даже приятной.

Он наслаждался этим, и это было странно. Еще более странно, чем слабая, глухая тоска по Юки, чем горько-сладкая печаль от вида Ская, чем накатывающее холодное отвращение, когда он видел Кира.

Алек был здесь. Алека ничего не останавливало.

Он мог быть монстром, мог быть человеком.

Он мог все – почти что сбывшаяся мечта.

Но, почему-то, опять хотел ровно того, что было нельзя.

Алек хотел быть собой.

И вот это – было крайне смешно.

***

Скай не мог спать. Которую уже ночь, стоило закрыть глаза – и приходила она. Садилась на край кровати и смотрела, смотрела, будто пыталась запомнить его, отпечатать в собственных глазах. Он не прикасался к ней, боялся, что будет как в былых кошмарах: кровь и умирающие, останавливающиеся глаза. Просто лежал и смотрел в ответ на это любимое лицо, ставшее лишь совершеннее в смерти, в светло-карие глаза. Смотрел и рыдал, как ребенок.

Потом ее лицо, ее фигуру сменяли другие, привычные кошмары, а на утро он просыпался уже на сухой подушке, но с абсолютно красными глазами. Он пробовал напиваться – в ту ночь его ангел насмешливо улыбалась и даже коснулась его лба губами. Пробовал пить снотворное, но эффект был тем же.

Надо было что-то посильнее.

Скай готов был умолять о средстве, которое позволит ему забыть хотя бы ее лицо. Пусть во сне будут ртутные глаза, пусть он раз за разом видит, как Джейк убивает его друга – только не ее. Только не так.

В медцентре его послали нафиг. Он хотел было возмутиться, но Алла пригласила его к себе и популярно объяснила, что мода его уровня вырубит либо лошадиная доза снотворного (и это не точно), либо препараты, мягко говоря, запрещенные. А наркотиками тут не барыжат, о чем ему, как преподавателю, стоило бы помнить. Скай внял, усовестился, извинился и пошел к Блэку.

Друг выслушал его молча, задумчиво потеребил мочку уха, ушел куда-то и вернулся с пластиковым контейнером без этикеток и опознавательных знаков.

– Держи, – сказал он. – Успокоительное, экспериментальный вариант. Наша разработка.

Скай поблагодарил и ушел. Разговаривать с ним после той ночи не хотелось. В ушах все еще звенел надрывный вопль, наполненный ненавистью и отчаянием – и Киру хотелось втащить. Сильнее, чем тогда. Больнее. Так, чтобы понял, что несет, так, чтобы осознал, что творит. Но сбежать – было проще и, наверное, правильнее.

Первую таблетку он заглотил на ночь.

И, в кои-то веки, не видел снов.

С утра он чувствовал себя непривычно отдохнувшим, помолодевшим даже. Небывалое, необыкновенное спокойствие. Он улыбался, и даже студенты спрашивали его, что такого хорошего случилось. Скай отшучивался и улыбался еще шире. Даже Стане, особенно Стане и ее подружке, хохочущим вместе с ним над шуткой Альки. Они так громко и прочувствованно смеялись, что Скай заулыбался почти ностальгически, думая, что малолетнему засранцу повезло. Вон, девочки клеятся сами, чуть ли не хвостом бегают. Эх, его бы сюда в такие же годы…