Текст книги "Город одиночества (СИ)"

Автор книги: Agamic

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Чего я дождался? Голодовки в знак протеста. Их было в начале восемнадцать, к концу недели осталось пятеро. Глупость или достойный уважения поступок? Сперва думал ничего не значащая глупость, но когда подошла к концу вторая неделя голодовки, я зауважал этих пятерых мужчин, которые выбрали хоть и саморазрушительный, но все-таки путь борьбы.

Небольшие эксперименты по проверке крепости сознания определенной группы людей я проводил, естественно, не ставя в известность непосредственное руководство в виде отца. Он наверняка бы не возражал, скорее его бы развлекли мои попытки провокации на открытое противостояние, но мне просто противно было с ним общаться лишний раз.

Изначально в лагере всё задумывалось не так жестко, как стало в последние годы: каждая смерть была ЧП, это уже потом город Надежды превратился в средство запугивания для “свободных граждан”, и несчастные случаи со смертельным исходом вошли в норму. Пресловутые газовые камеры включались от силы всего раза три-четыре для “злостных рецидивистов”, которые попадали в лагерь повторно. И для Тёмки.

Да вообще, количество смертей за все годы было не таким уж и большим, но людская молва доводила число жертв до тысяч.

А в мои первые годы на этой ебаной должности, лагерь являлся закрытым исправительным заведением полутюремного типа. Полу – блядь!

И никакие голодовки тогда мне были нахуй не нужны.

Возиться с медикаментозным введением пищи – значило признать исключительность события, до этого я решил не доводить. Прессу и представителей правозащитных организаций на территорию старались не пускать, но и полностью ограничить им доступ не решались, если бы история просочилась – пошла бы ненужная вонь.

Передо мной встала проблема, которую я же и создал из-за свойственных юности упрямства и максимализма, и я её решил. Конечно, не пошел на уступки – это уж хуй. Может, я и ждал бунта, чтобы его подавить? Хотелось чего-то глобального, существенного: борьбы и не важно с какой стороны, действий, драки, чтобы жить, а не прозябать в теплом кресле “начальника”.

Я приказал всему лагерю не давать жратвы, пока пятерка не прекратит свою демонстрацию неподчинения.

Блядь, я просто не хотел трупов на территории, но не думал, что через двое суток – всего через двое суток! Их почти забьют до смерти остальные заключенные. Ослабевших от голода и сильно избитых “провокаторов” успели спасти охранники, и четверо согласились прекратить голодовку. Четверо. Остался один.

Он рассмеялся мне в лицо, когда я сказал ему, что он сдохнет, но ничего этим не изменит.

– Лучше сдохнуть, чем видеть, как такие, как ты, живут и процветают. – он говорил тихо, сил почти не осталось, но я услышал.

Это он зря сказал и смеялся зря. В молодости я заводился с полоборота. Для начала я ебнул ему по зубам, чтобы перестал скалиться, а потом приказал перенести из лазарета к себе в комнату.

И стал кормить насильно – уже не потому, что беспокоился о сохранении его жизни, а потому, что он посмел бросить мне вызов. Он. Мне.

Кормил, связав руки и зажимая нос, чтобы он открыл рот.

Андрей его звали. Это я узнал из его личного дела, пока его перетаскивали ко мне на второй этаж.

Забавно, но именно благодаря Андрею, я узнал несколько новых для себя матерных оборотов, вроде “выебанный в жопу опиздиневший хуесос”, – это он не прошептал, а проорал, когда, почти ломая стальной ложкой челюсть, я запихнул ему в рот положняковую баланду. Выплюнул мне её в морду и проорал.

После добавив, что я могу подтереться своей властью, силой, баблом и всем остальным, потому что все равно я его не заставлю жрать, если он не захочет.

Бывают моменты, когда темнеет в глазах от злости или ярости, а бывают, когда, наоборот, окружающая картинка становится четкой до одурения, яркой и необычайно объемной, более реальной, чем в обычном состоянии рассудка. Так я видел его тогда – замечая мельчайшую деталь на лице: каждую щетинку на щеках и подбородке, ненормально ярко-алую кровь в углу рта, темно-серые крапины на голубой радужке, отливающий фиолетовым бездонный зрачок, отблеск света на влажных зубах… И мои руки на его горле…

– Давай, убей меня, ты ведь ни на что большее не способен, – слова вернули меня в реальность, заставили ухмыльнуться похабно: “ни на что больше”, “выебанный в жопу” он говорил? Посмотрим, кто из нас сейчас будет выебанным.

Я мог его убить, более того – хотел, но вместо этого перевернул на живот, стянул резко черные грубые штаны, обнажив белую, контрастирующую с загорелой спиной, задницу, и резко развел в стороны ягодицы.

– Не заставлю жрать? Да и похуй, твоя жопа чище будет!

Он был первым мужчиной, которого я оттрахал, которого изнасиловал, до него я даже не думал, что у меня встанет на мужика. Но встал. Еще как. Хуй стоял, хоть стены пробивай.

Вместо стены я пробил отчаянно зажимающееся очко. Вколотился так, что порвал ему кожу, а может и мышцы – когда после нескольких фрикций взглянул вниз, увидел, что весь ствол в крови, но это меня только больше завело, так же, как и хриплые крики боли и ненависти подо мной.

Как же он выл от собственного бессилия в подушку, какие проклятия посылал, сквозь скрежет зубов…

Я почти не слышал, шум крови в ушах перекрывал всё, невьебенные по мощности ощущения сносили крышу. Не просто сексуальное удовольствие от того, как хуй втискивался в мягкую податливую плоть, нет, это было гораздо больше, чем банальный половой акт – подчинение, власть, унижение и уничтожение. Бля-а, разрушать оказалось прекрасно. И через несколько минут меня накрыл самый охуительный оргазм в моей жизни.

– Не будешь жрать, буду ебать тебя, пока не сдохнешь, – это я проговорил, когда поднялся, направляясь в ванную смыть кровь с члена и яиц.

На следующий день он стал есть, и я вернул Андрея в камеру. Через неделю его застрелили охранники при попытке захвата оружия. Он стал еще и первым, кто погиб, хоть и по собственной глупости, но при моей косвенной вине.

А мне понравилось разрушать и у меня неплохо это получалось долгие годы. Пока я не понял, что разрушаю сам себя.

Только последние мои убийства стали по-настоящему очищением общества от “скверны”, блядь. И только сейчас я что-то создавал, пытался создать.

***

– Костя-а… – прозвучало, как хрип умирающего, – помоги мне, – как же Кирилла запаучило-то опять, захуярило по-полной.

Если я правильно понимал, мы дошли до пика, осталось продержаться совсем немного. После той ночной нашей прогулки, после того, как он сам вернулся со мной в дом, находясь в каком-то очередном просветлении, даже не упрекнув за изнасилование, у меня словно открылось второе дыхание. Я признался сам себе, что не хотел его отпускать. Не хотел быть один. А значит, надо было терпеть. И я терпел.

– Сейчас, станет легче, – почти на руках отволок его в горячую ванную, чтобы помочь согреться, забрался вместе с ним, пристроив темноволосую башку себе на грудь; вроде, там его слегка отпустило, Кирилл затих, задышал ровно, задремал, уже не чувствуя, как в спину упирается мой член. Опять двадцать пять. А вроде не мальчишка уже, но стоял у меня как в семнадцать.

Звонок позволил отвлечься от похабных картинок в мозгу, звонившему Гене – а кто это еще мог быть, пришлось подождать, пока я вылез из ванной сам и вытащил сонно что-то забормотавшего Кирилла – не оставлять же его было в воде, еще бы захлебнулся. Уложил под одеяла и взял трубку. Конечно, блядь, ну как же, целую неделю не проявлялся мой ебаный работодатель, соскучился поди.

Но пока я прикидывал, что соврать на этот раз, чтобы объяснить бездействие, Гена меня опередил:

– Костик, что же ты молчал-то? Честно, не ожидал, что ты сможешь так безупречно всё сделать!

И что я сделал интересно? Но не спрашивать же в лоб, поэтому стал выкручиваться:

– Я давал повод сомневаться?

– Нет, я, конечно, знал, что ты спец, но чтобы так… Как ты это провернул?

Да что – это, блядь, ты можешь выражаться конкретнее?!

– А твоя наружка тебе не доложила? – решил хоть что-то выяснить, заодно и насколько жесткий за мной контроль прощупать.

– Костик, не преувеличивай, ты – стрелок вольный, я тебе доверяю. Почти как сыну, – заржал, гнида, намекая на то, к чему привело доверие отца. – Никто тебя не пасет, но сам понимаешь, на въезде в поселок охрана не зря сидит, а про нарика твоего я ещё из клиники узнал, что в вип палате вместо уважаемого Константина Владимировича какой-то чмошник отлеживался. Кстати, мой тебе совет – избавляйся от него в темпе, он тебя тормозит, мне это очень не нравится. – Я сжал зубы, чтобы не рявкнуть, что сам он чмошник, а не Кирилл, и проглотил пожелание засунуть своё “не нравится” куда поглубже, просто молча ждал, когда закончится пиздёж. – Так давай, колись, как удалось инфаркт Бобру обеспечить? Поэтому в клинике тусил?

Вот это уже по делу прозвучало. Бобруйский Анатолий Викторович – один из списка… Видно, кто-то там наверху решил мне помочь. Нехуево так помочь.

– Гена, мои методы – мои методы.

– Не хочешь мастерством поделиться? Жмот, – снова довольно заквохтал, видимо, этот покойничек ему реально поперек горла стоял. – Сколько еще осталось?

– Сколько надо, – нажал отбой и только потом захохотал, будя гоготом Кирилла. Он недоуменно высунулся из-под одеяла и уставился на меня голого, стоявшего посередине комнаты и почти рыдающего от смеха.

– Что-то случилось? – Судя по глазам, он снова вернулся в период просветления, все-таки за последнюю неделю большая часть времени проводилась в адеквате. Почти.

– Случилось. И, если есть Бог на небе, то он за нас, Кирюха, за нас!

Прыгнул к нему на кровать под одеяла и сделал то, что давно хотел – стал целовать, засасывая язык, щупая и сминая худые горяченные бока. Первые пару секунд Кирилл замер, а потом стал прижиматься в ответ, перехватывая инициативу, заграбастывая мои губы и язык жадным ртом.

Если бы на нас сейчас взглянул какой-нибудь ребенок, он бы наверняка подумал, что “дяденьки настолько голодные, что едят друг друга”; от этой глупой мысли меня вновь сотряс хохот, такой, что пришлось даже разорвать поцелуй, чтобы продышаться и унять внезапно нахлынувшую эйфорию.

Кирилл взглянул на меня, задыхающегося, трясущегося в припадке буйного веселья и тоже рассмеялся, зараженный моим настроем:

– Я никогда не видел, чтобы ты смеялся, – проговорил он, когда мы закончили ржач.

– А я никогда так и не смеялся, – ответил, смотря в его глаза, на которых даже выступили слезы от смеха, лизнул его ресницы раз, другой, вылизал просто его глаза, не в силах оторваться, прижимая к себе всё сильнее. – Всё будет хорошо, я знаю, нам повезет.

Опять без смазки, опять без презервативов, но отпустить его хоть на мгновение было невозможно; да и он был влажный, пропотевший под двумя одеялами, так что я просто закинул одну его ногу себе на бедро и толкнулся в горячую впадину.

– Костя, ты без… не надо, мало ли я…

– Ты за меня боишься что ли? – приподнял лицо Кирилла за подбородок, вынуждая смотреть в глаза, вылизанные ресницы слиплись, придавая взгляду какую-то охуенную доверчивость и нежность, аж в груди защемило от этой картины. – Поздно уже бояться, мы теперь с тобой одной крови, – он улыбнулся моей шутке и тут же поморщился от боли, когда мой член проник внутрь. – Поздно уже, слышишь?

– М-м, да-а, ты меня не отпустишь? – в ответ я только сильнее насадил его на себя, – не отпускай меня больше…

– Не отпущу…

***

Но через несколько дней качели вновь пошли назад, возвращая Кирилла в состояние брошенной на берег медузы, тающей под палящим солнцем. Смотреть было на него и жалко, и противно, и как-то мучительно что ли, словно меня самого вместе с ним корежило и перекручивало, как в мясорубке. Я только надеялся, что это последний откат, ведь по всем срокам должно было отпустить. А пока Кирилл метался на диване, скидывая подушки, избавляясь от одеял в изнеможении от жары, и тут же сворачивался клубком, сотрясаемый дрожью от внутреннего холода.

И снова в его лице проступило выражение тупой злобы, он смотрел на меня с дикой ненавистью, когда я укрывал его одеялом вновь и вновь, отталкивал мою руку с кружкой воды, и шипел ругательства сквозь зубы. Но я держался. Держался до тех пор, пока его не прорвало потоком гнусных оскорблений, выплеснувшихся, словно гной из нарыва.

– Сс-сука! Почему не ты сдох тогда! Почему не ты?! Как же ты меня заебал! Всю жизнь, ты испортил мне всю жизнь! Я мог быть счастлив с Тёмкой, а ты… ты разрушил всё, растоптал, бля-а-адь, как же я тебя ненавижу-у, – он зашелся в беззвучных рыданиях, затрясся еще больше, поперхнулся, чуть не сблевал, да только нечем ему было блевать, с утра так ничего и не съел; сплюнул только на пол желчью и свесил голову к полу. – Я хочу умереть, зачем ты издеваешься, тварь? Я хочу к Тёме, я люблю его… а тебя я ненавижу, всегда ненавидел, презирал тебя и ненавидел…

Ну, я ведь тоже живой человек, сорвался, конечно. Знал, что не надо его слушать, знал, что осталось терпеть совсем немного, что это не он говорит, а его ломка в нём идет на последний рубеж, но эгоистичное желание Кирилла во всём выставить виноватым только меня, так взбесило… Что я не выдержал.

– Твой любимый Тёма тряпкой был и шлюхой – кто посильнее, под того и прогибался! – это действительно было так, я не пиздел, говорил правду, хоть и жестокую.

– Н-не смей, сволочь, н-не смей, – Кирилл аж заикаться стал от негодования, ну а чё, признать-то слабо оказалось.

– Да прекрати ты за детские воспоминания держаться! Он всегда был как прицепной вагон – к какому локомотиву прицепили, туда и катился. Когда я его забрал, он бы через месяц уже сам всех приказывал пиздить! Очнись, сука! Не было той любви, за которую ты держишься, как слепой за поводыря!

Зачем я говорил непонятно, с кем спорил? Сам с собой, наверное. За три года, что прошли со времени такой глупой и страшной в своей обыденности гибели Тёмы, я часто о нём думал, вспоминал поступки, слова.

Анализировал свои и его чувства. Если бы не Кирилл, он не продержался бы тогда в лагере и недели, сломался бы, но десять лет назад я этого не понимал.

Только, после их побега, когда снова нашел и забрал “своего личного блондина” – повзрослевшего, сформированного как личность, я стал замечать, что за красивой мордашкой нет ничего, кроме желания найти сильное плечо. Нет, это не преступление, конечно, но сам он не был ни стоиком, ни бойцом – как виноградная лоза, которой необходима опора, чтобы жить. Как вода, которая принимает форму сосуда, в который её льют, так и Артем был ведомым, зависимым и не таким уж и хорошим, каким выглядел в глазах Кирилла. А тот всё не мог сбросить розовые очки первой влюбленности. И меня это… злило.

Заставляло ревновать? Да!

Да, блядь, я ревновал! К мертвому, к тому, кто всегда будет лучше живого, только потому, что уже не изменит впечатления о себе.

Мне надо было на воздух. Срочно. Просто пиздец какая необходимость возникла глотнуть свежести, я задыхался здесь, в этом ебаном доме, пропахшем лекарствами, кислым потом и блевотиной.

Но и бросить Кирилла в таком состоянии не мог, он бы выкинул очередную глупость – либо снова поперся непонятно куда, либо таблеток наглотался, либо что еще похуже его мозг в бреду бы выкинул. Я связал ему руки, вытянув их за голову, и обмотал другой конец веревки вокруг ножек дивана, то же самое сделал и с ногами.

– Мудак ты, просто ёбнутый мудак! – прокомментировал мои действия Кирилл, бесполезно дергаясь – я привязал на совесть, сам он в жизни не освободится. – Нахуя? Нахуя ты меня держишь?

Я наклонился к нему и погладил по щеке:

– Давно хотел собаку завести.

Вышел, не оглядываясь, и поехал в город. Мне надо было прийти в себя.

========== Часть 17 ==========

“И когда ты узнаешь это – тихо заплачешь,

возненавидишь себя, вспоминая приходы,

Ты поймешь, что дороже ты уже не заплатишь,

если ценой за них стала – свобода! ” (с)

***

Когда-нибудь я стану просыпаться, как все нормальные люди? То на койке в камере, то с похмелья, то…

Что?

Даже рот открыл – настолько охуел. Вокруг – поля, лесная полоса вдалеке тёмной кромкой и дорога рядом. Я – на обочине, в канаве: ноги завалены какими-то сучьями, вся одежда в пыли и грязи. И Беса нет. Нет его… Он уехал? Он бросил меня здесь, одного, припрятал до лучших времён, накрыв колючим ветвистым одеялом!

– Сука-а-а! – закричал со всей дури, но дорога в обе стороны была пуста, никто меня не слышал.

– Тише-тш-ш-ш…

Бес появился со спины, и вокруг резко потемнело, будто выключили свет.

Да, в соседней от его спальни комнате в лагере света и правда не было – только глаза наши блестели в темноте. Пахло спиртным и было душно. Бес, толкнув к кровати, поставил на колени и стянул с меня штаны. Он вылизывал меня, а после мы, как обезумевшие кролики, трахались. Ритм наш плавно замедлялся, и это уже не был обычный животный трах. Бес стал нежным, ласковым – он любил меня. Или как будто любил, и на самом деле ему было просто очень хорошо…

Я проснулся.

Открывать глаза страшно было, мелькали мысли, что я вернулся в прошлое, чтобы заново прожить его и прочувствовать каждую деталь на своей шкуре – для профилактики.

Мне повезло: очередной флэшбек. Галлюцинация, которая закончилась настоящим костиным хохотом. Он ржал, согнувшись пополам посреди комнаты, и мгновенно заразил своим смехом меня. Над чем мы смеялись, было не важно, главное, что я видел его другим. Видел себя другим, другой была ситуация и мир вокруг нас, только наш – созданный нами, придуманный и… вылепленный, но уже не из пластилина.

Пропало желание ругаться и вспоминать старые обиды, и я надеялся, так теперь будет всегда – сейчас, завтра. Мы не будем думать, размышлять о насущном, будем просто любить, наслаждаться каждой секундой. Каким же я, наверное, стал слюнявым романтиком, но было так плевать. Я хотел тепла, хотел, чтобы Костя согрел меня и никогда-никогда не отпускал.

Он ворвался в мою жизнь холодными ветром, ураганом, без которого теперь трудно было дышать. Да, рядом с ним мне было тяжело, невыносимо, и он же давал сил, пробуждая воспоминания и тут же их гася своей внутренней силой.

Объятия его были нежными, как в моём сне; он не был груб, нетерпелив, и ласками своими доводил до безумства. Я хотел всего и сразу – кричать, рыдать, смеяться и, кончая, повторять всё вновь.

Бес прилип к моему телу, к губам, что перехватило дыхание; член его упёрся мне в ягодицы, и во второй раз ко мне пришло понимание того, что я могу заразить его. В первый я об этом сказать не смог физически, а сейчас – обязан был. Сколько хуёв в моей жопе побывало за последнее время, сколько доз себе вколол шприцом с грязной иглой – не сосчитать.

Я двинулся чуть вверх, но Бес – сильный, прижал меня к изголовью кровати и сказал, что поздно уже переживать. Уже поздно…

Я как молотком по голове получил, и от того все чувства обострились до предела. Не понимал я, как можно было вот так просто реагировать на вероятность заражением ВИЧ. Или не хотел понимать – не видел дальше своего носа, всё время о себе любимом думал. И Костя – он тоже – думал обо мне, заботился, выхаживал, кормил. Не для себя это делал – для нас.

– Не отпускай меня… не отпускай больше…

– Не отпущу!

***

Я не запомнил тот момент, когда снова решил спустить на него собак: обиды, скопившиеся за несколько лет, полились, как говно. Я орал, словно ебанутый, и во всем обвинял ходящего из угла в угол Беса. Оскорблений не жалел, и в каждом мерзком воспоминании я припас для него местечко. Как на плахе, блядь – даже слова не давал ему вставить. Всех вспомнил и Артёма, о чем почти сразу пожалел.

Всё, что Бес говорил про него, я и так знал. Я знал! Но как в эту секунду было гадостно признавать его правоту. Было обидно и больно до слёз, до тяжести в груди, и, не выдержав, я в очередной раз послал его на хуй, а после забрался под одеяло. Опять накатывал озноб, начали болеть зубы, голова, всё тело, и где-то в моём затуманенном разуме скользнула мысль о героине. Под ним такого не было, и даже сейчас он телепортировал мысль о шикарнейшем кайфе. Он звал меня и обижался на то, что я так быстро променял его на…

На что?

На хуй? Хм.

На свободу, на надежду, на силу – сжигающую все препятствия, испепеляющую негатив и предрассудки. На Беса, потерявшего себя, но сумевшего найти соломинку для того, чтобы выжить, чтобы жить и, может, любить…

– А вот это ты очень зря! – заорал я, хотя был уже относительно спокоен. – Сука, я припомню тебе!

Дёргаться было бесполезно: Бес накрутил таких узлов, что даже бывалый моряк не сразу бы сообразил, что это такое. Я был привязан к кровати, и движениями, попытками освободиться только натирал лодыжки и запястья.

Внизу хлопнула дверь, и вскоре я услышал, как от дома отъезжает машина. Он свалил, опять. Понятно было, что вернётся, но куковать в таком положении мне мало хотелось.

Зато в течение следующих часов, спокойных, тихих часов, я смог рассмотреть комнату, в которой находился несколько суток, и, задрав голову – свои руки. Внутренние стороны локтей были чистыми, светлыми, без единого синяка и намёка на то, что когда-то здесь жила игла.

***

– Наконец-то! – выдохнул, услышав шевеление за дверью.

Сколько времени прошло? Сперва за окном было светло, теперь я даже деревьев не различал, и в комнате – хоть глаз выколи. К темноте я, конечно, привык, да и к жажде уже почти тоже, однако это не означало того, что сейчас я с радостью был готов раздвинуть булки для этого гада.

– Сколько ты там топтаться будешь? – спросил громко, он меня точно слышал, но среагировал каким-то приглушенным рыком.

Резко распахнув дверь, подошёл к кровати и улыбнулся. Это был не Костя.

Какой-то мужик, здоровенный, потный, злой. Я открыл рот, чтобы закричать, но он заткнул меня ударом в челюсть.

– Какого хера… – простонал, дотронуться до лица не мог, отчего место удара болело в сотни раз сильнее, чем обычно. Не раз меня били раньше, но теперь даже тот момент, когда мне выбили зуб в лагере, казался пустяком.

– Это тебе острые ощущение напоследок, – сказал мужик, подойдя к столу.

Свет он включать не стал – воспользовался фонариком на телефоне. Затем начал выкладывать на стол что-то, с кровати я разобрать не мог. Через секунду я покрылся холодным потом: я узнавал эти звуки – шелест пакетика с порошком, тихое звяканье ложки о столешницу, чирканье зажигалки и слабое “ф-ф-ф”. Сердце готово было остановиться – от страха, отчаяния, нежелания того, что должно было сейчас произойти. Он делал мне дозу.

– Я не хочу, – замотал головой, когда мужик, держа в руках шприц, подошел к кровати, – пожалуйста, не надо…

Ему было насрать. Он пришел сюда для того, чтобы вколоть мне героин.

Что за жизнь? Я только выбрался из этого дерьма и вдруг опять собирался упасть – скатиться по говняной горке вниз, в яму с отходами. Неужели все старания Кости были напрасны? Вернётся он, а я под кайфом лежу. Нахуй, лучше сдохнуть!

– Она будет последней в твоей жизни, – сказал мужик. Значит, пришёл меня убить.

– Что я сделал? – дёрнул руками, ногами, но верёвка была слишком крепкой.

– Почему сразу ты и сделал? Дружок твой не сделал кое-что, – он усмехнулся. Беса имел в виду, это точно. – Но это гуманный метод, тебе даже приятно будет, так что не ссы.

Он склонился надо мной, дважды ударил ладонью по внутренней стороне локтя и нацелил шприц.

– Лучше застрели или прирежь, но без шприца!

– Заткнись.

Я зажмурился, почувствовав кожей иглу. Вот и всё, теперь точно пиздец. После такого не выживешь, и ангел-хранитель не явится с небес, чтобы спасти меня, неудачника. Я не хотел умирать, нет-нет-нет!

Только не сейчас, только не так!

Зачем Костя привязал меня? Скотина! Где он сейчас, в ту секунду, когда так нужен мне?

– Не надо, пожалуйста, – умоляюще застонал и сразу заорал во всё горло, – Костя-я!…

========== Часть 18 ==========

“Временами я мертвый, но местами живой,

Для подонков опасный, для врагов плохой.

Но ты не верь никому, думай своей головой,

Посмотри мне в глаза, ведь я почти святой.” (с)

***

Езда на пределе скорости до города немного проветрила мозги. И, паркуясь всё у того же клуба, я понял, что снимать себе какого-то левого парня на быстрый трах не хочу. А что хотел, так это слить куда-нибудь всё то дерьмо, что поднялось внутри от упреков Кирилла, ведь он, конечно, был прав – я сломал ему жизнь. Дважды сломал. И Тёма погиб из-за меня: если бы не увез его тогда, они были бы вдвоем, – неизвестно насколько долго, неизвестно насколько счастливо, но именно я вмешался в их судьбы.

Да только каждый отвечает всегда за себя сам – Тёма мог не соглашаться с моим предложением, Кирилла никто не звал за ним тащиться и уж тем более никто не заставлял раздвигать передо мной ноги. Ему самому хотелось, наша сумасшедшая ебля в кромешной темноте была абсолютно добровольной с обеих сторон.

Сука наркоманская! Какого хуя он смел меня упрекать?

Да-а, теперь я знал, что было сейчас надо, секс не снял бы ту злость внутри.

Бросил машину на парковке и пройдя мимо сверкающих рекламных вывесок, углубился в лабиринт узких улочек. Мне нужно было не элитное заведение с вышколенной обслугой и приличными, блядь, людьми в костюмах и платьях – я искал какую-нибудь задрипанную забегаловку, где смог бы выпустить весь тот пар, что готов был прорваться наружу, снося башню, как крышку у кипящего чайника.

Кто ищет, тот всегда найдет, вот и я нашел – за обшарпанной дверью полуподвальчика с невнятной вывеской и изображением рюмки на окне скрывался настоящий клоповник, да и лица у заседавших за пластиковыми и наверняка липкими столиками были соответствующими. Бля, такое полное собрание уродов даже на зоне не встречалось, хотя там кадры попадались те еще.

Взял самый дорогой коньяк, что был в этом гадюшнике, захватив вместе с бутылкой порезанный вкривь и вкось лимон на блюдце. От чего-то более существенного отказался – травиться не хотелось, так и сказал в испитое лицо буфетчицы за стойкой: она в ответ недовольно скривила ебало, раскрашенное ярко, как ритуальная маска у папуасов, но промолчала.

Оглядев присутствующее общество, которое, несмотря на ранний вечер, уже практически находилось в коматозе, сел за один из свободных столиков – спиной к стене, лицом к двери, и стал ждать. Ожидание продлилось недолго, не успел я сделать пару глотков омерзительного, отдающего сивушными маслами, пойла, как рядом со столиком нарисовались двое. Два маргинала, прямо как по Чехову – толстый и тонкий, спасибо домашнему воспитанию за знание классики. Выглядели ушлёпки до того нелепо, что в другой день я бы их, может, пожалел. Но не в этот.

– Слышь, баклан, братву угостить не хочешь? – Инстинкт самосохранения был явно давно пропит.

– Да с удовольствием, тетерев, – ответил я, поднимая бутылку за горлышко и обрушивая говорившему на голову.

И понеслась.

В подобных драках надо всегда помнить об одном правиле – не терять контроля, не отдаваться безоглядно той ярости, что норовит закрыть глаза черной дымкой. Поэтому, нанося удары направо и налево, с удовольствием замечая, как под моим кулаком сминаются носы и крошатся зубы, я всё время держал ситуацию под контролем, хотя со стороны, возможно, казалось, что в маленьком прокуренном помещении образовался неуправляемый торнадо со мной в центре. Пару раз прилетело и мне, но я даже не почувствовал боли; выплескивающийся из всех пор адреналин не позволил мне отвлекаться на мелкие неприятности.

Услышав в отдалении вой сирен, я понял, что пора завязывать с весельем и, по-английски, не прощаясь, попутно сметая оставшихся на ногах бойцов пьяного фронта, покинул гостеприимное заведение. Уже на выходе заметил надпись на двери и узнал, что бомжатник называется “Райский уголок”. Поржал над таким символичным совпадением – Бес взбаламутил райский уголок, ну надо же! И свалил в переулки до того, как к рыгаловке подъехали сверкающие синими маячками машины.

Ну вот, теперь можно было и трахнуться с кем-нибудь. Кровь, разгоряченная дракой, никак не хотела угомониться в венах, да и себя в порядок не мешало привести, так что выйдя вновь к клубу, я заправил вылезшую рубаху в брюки и вошел в прозрачные двери. Дернувшемуся на мой помятый вид охраннику хватило одной купюры из кармана, чтобы вновь потерять интерес к моим сбитым в кровь кулакам и ссадине на морде. Завтра, конечно, будет трудно шевелить пальцами, но на крайняк позаимствую у Кирилла обезболивающее, делов-то, было бы из-за чего париться.

Усевшись за барной стойкой, поймал приветливую улыбку бармена – да, тот самый мастер минетов сегодня был на рабочем посту. Заказал сто нормального коньяка, должен же я был смыть с языка ту дрянь?

И улыбнулся ему в ответ.

– У тебя кровь, – он промокнул мне скулу белой салфеткой, – может, я смогу чем тебе помочь?

Уже открыл рот, чтобы согласиться, но вместо этого сказал совсем другое:

– Спасибо, но не сегодня. Мне надо бежать, дела ждут.

Допил залпом коньяк и вышел на улицу, заметив разочарованный взгляд, но абсолютно не сожалея о своем решении, – меня ведь действительно ждали. Кирилл ждал. Он же мог сбросить все одеяла, которыми я его накрыл перед уходом, лежал там сейчас, небось, мерз, беспомощный, связанный…

Вот блядство, мне от него теперь никогда что ли не избавиться? Задал себе вопрос и честно ответил – не-а. Всегда он теперь будет сидеть где-то подкоркой, всегда будет заставлять беспокоиться о себе, ну, или, как минимум, думать о нем буду, если ничего у нас не выйдет.

У нас…

Но его просьба не отпускать звучала так искренне, что где-то в глубине души, я готов был ему поверить. Да и ведь обещал.

Поэтому выехал с парковки и отправился… Как там гласит поговорка? Мой дом – там, где моя шляпа? Или мой дом там, где моё сердце? Шляпы у меня отродясь не было, а вот сердце… Да, наверное, я мог сказать, что отправился домой. Только решил всё же не торопиться и поехал дальней дорогой, в объезд. Чтобы окончательно пропало раздражение и недовольство, ехал и вспоминал, каким Кирилл бывал в последние дни, когда его не ломало. Охуенным. Просто охуенным, по-другому не сказать.

Иногда я ловил на себе его взгляд и мне начинало казаться, что он готов подойти и обнять меня, прижаться и… Что?

Да нихуя! Все равно он ничего не делал. Только смотрел. А говорили мы о чем угодно, но не о нас, не касались ни прошлого, ни будущего, телек обсуждали, как наши опять в футболе просрали, да всякие мелкие ситуевины, типа что на ужин пожрать.

Но всё-таки прогресс был явным, невзирая на сегодняшний срыв, и ноги у него почти зажили…

При воспоминании о стертых в кровь коленях, чернота опять поднялась в груди, захотелось еще раз убить Рому, этого бдсмщика недобитого, начитаются хуйни всякой, насмотрятся порнухи третьесортной и давай из себя Господинов строить, уёбища.