Текст книги "Город одиночества (СИ)"

Автор книги: Agamic

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Хорошо, что я сидел, и он не мог увидеть насколько велика… моя ложь. Зато перед тем как он отвернулся, я успел заметить боль и злость в его глазах. Значит, что-то пока присутствовало кроме жажды дозы. Как скоро ломка вытеснит всё? Нам предстояло узнать это вместе.

========== Часть 13 ==========

“Нынче тело да на все четыре стороны

Отпускает тень.

Вольному – воля,

Спасенному – боль.” (с)

***

Пшшш-ш-ш…

Звук поджигаемой спички был громким, будто прямо над ухом. Зажмурился, открыл глаза, и остатки сна пропали мгновенно. Почему-то сразу подумал о том, сколько времени, а, глянув в окно, увидел тёмное небо. Раннее утро, поздний вечер или ночь. Разницы не было никакой. Важным было то, что чувствовал я себя… хорошо. Я мог дышать нормально, полной грудью, не впитывая в себя табачно-гашишную вонь, мог смотреть без рези в глазах. И я смотрел, жадно пялился на обстановку комнаты, в которой находился. Огромная, напоминающая гостиную, но, скорее, это был кабинет с заставленными книжными шкафами стенами. У окна – стол, кожаное кресло, диван почти посередине комнаты, удобный, надо сказать. На нём я чувствовал себя как на большой кровати, куда мне позволили лечь и хорошенько выспаться. Был и свет от огня из камина, где тихо начали трещать поленья. Рядом с ним стоял Бес. Выкинув спичку в камин, он сунул руки в карманы брюк и о чём-то задумался. Наверное, я стал дохуя романтичным, раз в этот момент он показался мне совсем другим – с едва уловимыми, но очень значимыми переменами. Не было той уверенности в чуть ссутуленных плечах, была усталость, негодование, разочарование. Возможно, он бы даже не был против, если бы я подошёл и обнял его в знак поддержки что ли.

– Не заебался спать ещё? – спросил он, не поворачивая головы и продолжая смотреть на огонь. Хорошо у него боковое зрение было развито, а у меня, кажись, пострадала интуиция.

– Нет. Где мы? Сколько мы уже здесь? – аккуратно приподнялся на локтях, проверяя, не закружится ли голова. Нет, всё было отлично. – Сколько я был в больнице?

– Надеюсь, тебе вместе с химкой не вымыли последние мозги, – он прошёл к креслу и сел, закинув одну ногу на другую.

Так всегда сидел, когда игры вёл. Чёрт, как же знакомо всё было… Меня будто вскрывали заново, разрывали узлы и нити, которыми я зашил свои воспоминания. Только теперь мне не было страшно, как тогда, в лагере. Я знал: Бес не станет убивать меня, не причинит мне вреда – иначе его помощь не имела бы смысла. Кстати, о помощи…

– Зачем? – простой вопрос, смысл которого поняли мы оба. Повторить? – Зачем?

– Врач из клиники рассказал о том, что с тобой может происходить, – продолжил он, не обратив внимания на мой вопрос и заставив меня чувствовать себя идиотом. Я что, со стеной говорил? Ах, ну да, совсем забыл, кто тут главный. Слушаемся и подчиняемся, Киря! Можно гавкнуть для разнообразия. – Боль по всему телу, бред, галлюцинации…

– Я знаю, что такое ломка, – резко оборвал его, заставив наконец-то сфокусировать взгляд на мне. Говорить о том, что как-то пытался продержаться без героина целых два дня, не стал. Нечем тут было гордиться: попытка бросить провалилась, и больше я к этому не возвращался.

– Раз ты знаешь – отлично. Значит, в курсе, что нужно делать дальше.

– Не знаю, – честно ответил. Что со мной будет в течение следующих часов, суток, я представлял. Сейчас, вот прямо в эту секунду, я был в порядке, но мысль о героине, со свойственным ей смертельным запашком, уже витала где-то рядом. – Я не знаю…

– Пожрать для начала, – он поднялся из кресла и подошёл ко мне.

– А потом?

– А потом – жить, Кирилл, – Костя тихо хмыкнул, улыбнулся странно, словно он был здесь пострадавшим, а не я, – поднимай свою жопу, и пошли.

Жить…

Смешно стало от его наивности. Только глупец полагает, что наркоман, севший на иглу, может захотеть чего-то кроме иглы. Ну, исключая такие вот моменты: когда ещё не накрыла ломка и можно чутка понаслаждаться тем, что жив и дышишь, видишь свет и всех вокруг.

Я сел и зашипел от боли в коленях. Дотронуться до них нельзя – они были обмотаны бинтами, ещё смазаны чем-то, очевидно, заживляющим и очень вонючим. Синяки на внутренних сторонах локтей светились, как чёрные звёзды в белом небе, зрелище было ужасное.

Пару секунд передышки, и поднялся, ощущая небольшую тошноту. Когда ел в последний раз, не помнил. Последние дни вообще с трудом в памяти всплывали. Как я лежал в больнице под капельницами, как брали анализы, как ехали сюда – всё было размыто, словно на глазах моих в те моменты были очки, не подходящие по диоптриям.

Дошёл до кухни, с трудом передвигая ногами, и, сев за стол, мгновенно покрылся холодным липким потом.

Костя ковырялся в холодильнике: выгребал из него всё, что можно было сожрать, но на еду, когда он поставил её передо мной, смотреть я не смог. Меня тут же чуть не вывернуло в тарелку, только блевать было нечем.

– В чём дело? – спросил он какого-то хуя, видел же, что мне становится плохо. Может, отвлечь своим вопросом пытался? Вроде как, мы сюда отдохнуть приехали, в этот пиздатый шикарный дом, а не переждать бурю. Он сел за стол и обыденно, привычно до отвращения принялся размазывать масло по куску батона. Сука… – Попытайся хотя бы влить в себя стакан воды.

– Какая забота, – прошипел я, стискивая зубы и обхватывая себя руками.

Башку на стол положил, легче стало, но не намного и совсем на короткий промежуток времени. Костя сожрал бутерброд, опустошил бутылку пива, затем убрал еду в холодильник, понял, что я всё равно не смогу ничего съесть.

Вместе с болью во мне нарастал гнев: как он мог вот так спокойно, сволочь, жрать, пить, когда я страдал? Вспомнились все его выходки, слова обидные в мой адрес, смерть Артёма, и я от всей души возненавидел его в тысячный раз. Какой же он был скотиной, каким ублюдком! А его лживое стремление помочь мне? Я подтирался им мысленно.

– Ты – настоящий гондон! – простонал я, когда Бес, подхватив меня под руки, поднял и потащил в комнату. – Кретин, говна кусок…

Он не реагировал, и я злился ещё больше. Хотел двинуть ему, чтобы вырубить. Да – отпиздить хорошенько и слинять из этого убогого домика гномика, но не было сил. Меня трясло, хуячило с такой силой, что моей вибрацией заразился даже Бес. Бросив меня на диван, он вышел из комнаты и вернулся со стаканом воды и таблетками.

– Обезболивающие, снотворные, – отчеканил он и протянул руку, подав мне таблетки, – пей скорее и спи, – сказал, когда я допивал воду.

О да, Костя нервничал, было заметно по его сведённым у переносицы бровям и сцепленным в замок пальцам рук. Он сидел напротив и буравил меня взглядом, будто вот-вот я должен был превратиться в гигантского монстра и разорвать его на куски.

А что я ждал от него? Поддержки моральной? Да вот только хуй мне.

Он вполне мог связать меня, отпиздить или вырубить на какое-то время, но чтобы дал мне то, чего я, может быть, хотел в глубине своей души, я мог забыть. Бес, утешающий Кирю. Смешно.

И я автоматом вернулся к вопросу, на который он так и не смог ответить. Или не захотел.

– Зачем?

Если не полностью, не на двести процентов, не на тысячу, то ЗАЧЕМ ТАК? Ведь помощь его была… половинчатой. Неполной, блядь, какие ещё синонимы подобрать?!

А если всё заранее обречено на провал, то какого чёрта я всё ещё торчал тут?

Таблетки мирно прятались за щекой, а Костя всё продолжал что-то разглядывать во мне.

– Можно воды? – решился спиздеть.

Пока выйдет из комнаты, нальёт воды и вернётся, у меня будут несколько секунд. Я успею выскочить за дверь, а там и убежать подальше от этого дома, дальше от Него.

Нужно было просто собраться с силами. У меня один шанс.

Секунда, вторая…

Костя вышел из комнаты, и я выплюнул таблетки. Втянув в себя воздух, приподнялся, спустил ноги с дивана и с трудом подавил болезненный стон. На кухне тихо скрипнула дверца настенного шкафа, затем – звякнула кружка.

Осторожными шагами я прошёл к двери и прислушался ещё раз. Тишина…

Резко открыв дверь, выскочил из комнаты, попав в другую, а из той – на улицу.

Холодно было, меня затрясло пуще прежнего, но, кое-как взяв себя в руки, я побежал в сторону леса – откуда силы-то нашел, но нашел. По узкой тропе, сквозь какие-то колючие кусты.

Как же холодно…

Но меня грела мысль о том, что, попав в город, я вернусь в Ромину квартиру и там смогу привести себя в чувство. Я стану прежним, тем, кем всегда, может, и хотел быть. Или упаду в той комнате и, захлёбываясь пеной, сдохну от передоза…

========== Часть 14 ==========

“Все равно – СПИД или рак,

Грядущее – пепел, прошлое – мрак.

Срази меня гром, если это не так!

Непознанный бог, который внутри,

Сам поставит точку над “и”

В тот день, когда завершится твой жизненный путь.” (с)

***

Знал, что будет тяжело, но не ожидал, что настолько. И ведь сам, по своей, блядь, доброй воле я вписался в это.

Сам. Кого винить? Некого, кроме самого себя.

Я мог тогда уйти, как только понял, Кто стоит на коленях у Ромы. Кирилл бы даже не узнал о моем приходе, продолжал бы себе тихонько существовать, пока бы не сдох от передоза или какой-нибудь заразы, которую бы получил в кровь.

Я не смог уйти. Может, и вытащить его не смогу. Побарахтаемся, как щенки в проруби и благополучно пойдем на дно. Каждый по отдельности, захлебнувшись одиночеством, два разных “я” не соединятся в “мы” – все чаще подобные мысли приходили мне в голову.

Кирилл то казался вполне адекватным, то создавал впечатление ебанутого на всю голову; он забывал, что происходило несколько часов назад, разговаривать с ним казалось абсолютно бессмысленно – зачем? Повторять одни и те же фразы, пытаться заставить его поесть, хоть что-то запихнуть в рот помимо снотворного, которое отлично усыпляло: он спал очень много за прошедшие дни. Но таблетки словно стирали всё произошедшее до их приема из его памяти…

Я заебался. И физически и морально. Всё было зря. Ненужным ни ему, ни мне.

Зачем отвечать на его вопросы, если он не вспомнит потом ответ? Зачем обкармливать обезболивающим, если оно не помогало? Ведь лучше-то ему не было. Все становилось бессмысленным, блеклым и пустым, таким же, как его глаза…

Дни шли; я терял время, выполняя роль няньки, ничего не делал, ничего не предпринимал, только в буквальном смысле вытирал Кириллу сопли. Даже из дома лишний раз не выходил – боялся пропустить момент, когда мой личный пациент соизволит проснуться. Чувствовал, как безвозвратно утекает сквозь пальцы время, а Гене сообщать было нечего, два дня назад он уже напомнил про себя телефонным звонком, не терпелось уроду. И наш разговор мне не понравился.

– Когда следующий? – так спросил, словно я подписывался на определенные сроки.

– Скоро, не спеши, сам же не хотел подозрения спровоцировать, – а что было еще отвечать? Что хер знает когда, ща, вот как станет моему болезному дружку получше, так сразу?

Но следующие вопросы меня напрягли еще больше, чем первый:

– На хуя ты притащил в дом этого нарика? Не мог с первым положить? – ёбаный ты ж гондон, из недорогих причем! Рано я решил, что за мной сняли контроль.

– Зачем притащил? Ебать мне кого-то надо. А этого потом в расход пустить без проблем, никто и не хватится, он одноразовый. Есть возражения? Вот и я думаю, что нет.

Вроде убедил, по крайней мере, он только буркнул: “Не затягивай” и отключился.

Не затягивай! Когда я все равно что с беспомощным младенцем на руках был. И как же я устал от этого…

Но что-то меня держало рядом с ним, что-то заставляло возиться, мазать и перебинтовывать его мосластые колени, он только тихо постанывал, когда я это делал. И каждый раз при этой на редкость не эстетичной процедуре, да пиздец просто какой не эстетичной – его раны воспалились, выглядели и пахли одинаково жутко, у меня все равно вставал член. Ни на кого я так не реагировал, ни на одного самого красивого мальчика, даже Тёма, которого захотел бы разложить самый отъявленный гомофоб, не вызывал и сотой части того дикого желания, того болезненного ощущения в груди, от которого кажется, что задохнешься или лопнешь; и непонятно мне было – что это? Хуй знает откуда взявшаяся гипертрофированная жалость, звериная похоть, чувство вины, очередная попытка получить власть над ним? Что? Что не давало мне просто положить на него болт и предоставить ему возможность вернуться к прежней жизни с искусственным счастьем? Кирилл ведь этого хотел, я видел периодически в его глазах дикую ненависть, я мешал ему, мешал воссоединиться с его богом, с его единственной любовью на сегодняшний момент – с героином.

Днями, в редкие часы когда он не спал и пытался со мной о чем-то поговорить, я молчал или посылал на хуй, чтобы он заткнулся, чтобы даже не пытался вытащить из меня причины происходящего.

Когда он спал, я наливал себе чего-нибудь крепкого, садился рядом и пил, перебирая его пряди, гладя по голове и плечам. Ненормально заострившиеся скулы Кирилла и темные тени под закрытыми глазами, пляшущие блики камина и алкоголь в моей крови превращали его лицо в жуткую маску и вызывали странные противоречивые желания – съебать из этого дома и никогда не возвращаться, или прижать Кирилла к себе и целовать до одурения запекшиеся губы, синие веки, бледные запавшие щеки с вылезшей колкой щетиной. Он сходил с ума от ломки, и я погружался в безумие вместе с ним, когда желание убить и прекратить обоюдную пытку сменялось жаждой тепла его тела.

А я не мог позволить себе отдаться сумасшествию, меня еще ждали три недопокойника, счет в банке и весь мир в кармане, с Кириллом или без него. Упорно держался за свою прагматичность и цинизм как за последний оплот помраченного сознания. Если ничего не изменится в ближайшие несколько дней…

Хлопнувшая наружная дверь прервала поток упаднических мыслей. Ха, а Кирилл-то тоже решил, что пора что-то менять. Вот долбоёб, поперся ночью, не зная даже направление, куда идти. Когда к нему вернется способность соображать? Это думал уже на бегу, у края леса мелькнула темная фигура, почти сливаясь с деревьями, но я успел её заметить. В лес его понесло… ну не мудак?

Было бы смешно, если бы не было так грустно; конечно, я нагнал его через несколько минут и схватил за плечо. Он попытался от меня отмахаться какими-то хаотичными движениями рук. Не в силах говорить от напрочь сбившегося дыхания, Кирилл выдавал только бессвязные хриплые звуки, в которых я, тем не менее, прекрасно улавливал смысл – он не хотел всего этого, не желал меняться, ждал только одного, когда я оставлю его в покое.

Он не хотел меня и ему моя забота в пизду не была нужна. От понимания этого глаза затянула какая-то красно-темная пелена, наверное, я никогда еще так никого не ненавидел, как его в этот момент.

Одним ударом сбил его с ног и навалился сверху:

– Что, сука, не хочешь становиться человеком, хочешь остаться тварью? Отлично, оставайся!

Кирилл ловил ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, а мои руки уже стягивали с него джинсы. Что я там планировал? Не трахать его? Да с чего бы это, если на большее он не годился? Такая же тварь, такая же подстилка, как остальные, даже еще хуже, ведь когда-то он был другим. Когда-то был способен на поступок, сейчас лишь на трусливое бегство.

Не было смазки, не было с собой презервативов – плевать, уверен, меня бы не остановили никакие результаты анализов, я даже не вспомнил про них. В тот момент не задумывался ни о чем, хотел уничтожить его и ту часть в себе, что заставила с ним связаться. Расстегнув ширинку, достал хуй и плюнул себе на руку, чтобы хоть немного смочить перед тем как выебать слабо сопротивляющееся тело подо мной.

– Н-не, н-не… – да даже котенок бы мяукал громче!

– Молчи, сука, или я тебя здесь до смерти заебу, – поднял бедра, уткнув лицо Кирилла в какую-то кочку, одной рукой удерживая голову за волосы и вдавливая в мох и листья, почти мечтая, чтобы он задохнулся; другой – направил член между бледных, пытающихся сжаться, ягодиц, – хочешь стать для меня поуже, проблядь?

Пиздец каким он был узким и тугим, просто пиздец, хорошо, видать, отошел от предыдущих ёбарей. Чтобы удержаться и не стонать от удовольствия, я продолжал говорить и с каждым толчком сильнее вбивал его голову в землю:

– Нравится? Сколько раз тебя ебали за дозу? Много, могу поспорить, очень много, а скольких ты ебал? Никого? Когда-то ты был только сверху, да? – он замычал, выворачивая голову вбок, чтобы вдохнуть воздуха, и снова попытался вывернуться. – Только прошло это время, ты не сможешь никого трахать, будешь только раздвигать ноги, ты стал грязью, дешевой шлюхой, общей блядью…

Еще, еще быстрее, без какой-либо жалости, с такой силой, что шлепки тела о тело разносились по всему ебаному лесу, так грубо, что Кирилл уже даже дергаться не мог. Я почти упал ему на спину, но продолжал вбиваться с остервенелой яростью, только закусил губу и закрыл глаза, чтобы полностью раствориться в ощущениях: глубже, так глубоко, как возможно втиснуться в него, разорвать, разнести в клочья… Показать, как я его хочу, объяснить, что он делает со мной, что я готов сделать с ним… На что я готов ради него.

Блядь, как же хорошо-то…

– Если… ты… сможешь… если… ты… выдержишь… клянусь, я дам… тебе сверху…

Ну, не в любви же было признаваться после такой ебли. Как еще я мог выразить то, что сжигало меня изнутри? Чувство вины, ощущение его боли как своей, привязанность ненормальная, безумная нежность одновременно с такой же дикой злостью, надежда эта блядская на что-то светлое… Такой клубок, что хуй разберешься.

Кончив и рухнув на влажную лесную землю, я почти сразу же пожалел и о том, что сделал, и о том, что сказал в оргазменном затмении рассудка. Слабость свою к нему показал, зависимость от него. Но он ведь все равно забудет завтра обо всём, поэтому какая разница, что я сделал и пообещал?

Да и вообще, хватит с ним носиться, как курица с яйцом – хотел свалить, пусть валит.

Отдышавшись, застегнул штаны и сел, Кирилл лежал без движения словно труп, только бока вздымались; перевернув его на спину, подтянул и застегнул на нем джинсы, опустил задравшуюся футболку.

Блядь, я же его изнасиловал. Опять. Но, сука, какого хера он так действовал на меня?

Глядел на его лицо в наступающих рассветных сумерках и думал, что сказать. Извиниться? Не за что мне извиняться, сам довел. Пожалеть? Обойдется, нажалелся уже.

На щеках Кирилла обнаружились мелкие царапины и грязные разводы, в кожу лба впечаталась какая-то веточка. Я аккуратно убрал её пальцами. Ненависть и злость испарились, впрочем, как и дикое желание раствориться в нем без остатка, отдать себя целиком, любить и жить ради него… Осталось только разочарование, глубокое и безбрежное, как тот океан, к которому я обязательно когда-нибудь уеду из этого ебаного города.

Разочарование и тоска.

– Всё. Делай что хочешь, лимит моей благотворительности исчерпан, – поднялся и пошел обратно к светящимся окнам дома.

========== Часть 15 ==========

“Всё, кроме любви,

Вся наша жизнь так далеко.

Я… я не один,

Но без тебя просто никто.” (с)

***

Стоило бы обвинить Беса в том, что он в очередной раз поимел меня.

Стоило бы выплеснуть ещё с три десятка самых поганых слов на него, но мой словарный запас иссяк. В те минуты, когда он трахал меня, я был способен лишь на слабое блеяние с привкусом земли и влажной хвои.

Стоило бы сказать, что мне это в наказание было – за ненависть к себе, к людям, к миру в целом, за все мои грехи, которых накопился вагон. За дерзость и проклятия, которые я посылал на его голову с того момента, как узнал его – ведь раньше бы он такого… не простил.

Стоило бы, да.

Но сквозь боль и выступившие слезы от нехватки воздуха, сквозь муки совести и ярость ненависти, с тем отвратительным ощущением потери гордости я должен признать, что это было охуенно.

Костя охуенно трахал и дикими животными движениями, вколачиванием своего члена выбивал все мысли. Оставались только ощущения, и, вкупе с болью, они были невероятными. Потемнело в глазах, пульс участился настолько, что я подумал: сердечко моё вот-вот встанет. Но оно продолжало биться. Тело моё продолжало ломать даже когда я подумал, что, вероятно, смогу кончить.

Как же…

Я словно в пыточной камере находился: меня скручивали в морской узел и при этом ебали. Главное, чтобы это не стало тенденцией. Впрочем, почему я вдруг решил задуматься о будущем? Почему?..

Подо мной шуршала хвоя, в небе кричали какие-то дикие птицы – слух мой будто обострился, и до тошноты, до звона. А я размышлял над своим вопросом. Почему он хотел помочь мне? Он, безнравственный эгоистичный ублюдок, не знающий, что такое верность, уважение и… любовь.

И хотел ли помочь, может, просто использовал в своих целях? Но…

Нет.

Нет-нет, так всё просто не могло быть, и для того, чтобы потрахаться, Костя мог найти кого-нибудь и посолиднее – не нарика, пусть и с небольшим, но стажем. Не того, кто мог напомнить ему о прошлом…

Как мы бежали сквозь непроходимые, блядь, дебри, сматываясь от властей, как я ревел о тёмкиной смерти. Я рыдал, орал и пытался подраться с Костей, нажравшись дешёвого бухла из супермаркета. Как я пытался убить его…

Разве этого не было достаточно для того, чтобы грохнуть меня, прежде подарив нехилый кайф введённой иглой в вену?

Он должен был убить меня. Он должен был ненавидеть – как и я его.

Но почему-то хотел помочь, вытащить из этого дерьма.

Бес не говорил всего, игнорировал не понравившиеся ему вопросы, но я читал всё по его лицу. Я дышал его невысказанными эмоциями, его сомнениями, страхами, а они у него были, я знал…

Сколько это продолжалось – пять или десять минут? Или больше?

Время для меня тянулось медленно, и за эти минуты блядски шикарнейших болевых ощущений я пережил свою жизнь заново – по второму кругу прошёлся: вспомнил охранников в городе Надежд, нагибавших меня с периодичной точностью, вспомнил маму, на могиле у которой был только в день её похорон. Тёмку вспомнил и его мать – с ней я виделся на кладбище, в тот самый день, когда впервые решил принять героин. Я шёл туда с одной лишь целью – вымолить прощение и проститься навсегда с воспоминаниями о нём, с его образом, с его фоткой, покосившейся на памятнике от сильного ветра.

Я вспоминал свою жизнь, никчёмную, унылую, и Беса, принёсшего в неё новое, невообразимое – то, к чему я не был готов. Я и сейчас готов не был…

В себе его сперму почувствовал остро, стало горячо и… нежно. И обжимания эти сильные, вдавливания меня в землю – во всём я ощущал странную, исступлённую радость, и удостоверился в ней, когда Бес, дыша мне в затылок, сказал, что позволит…

Что?

Что-что-что?

Ты не мог бы повторить?

На секунду я замер, прислушиваясь к его дыханию, и невольно улыбнулся. Рот сам растянулся в улыбке, гадкой и похотливой, но улыбка быстро потухла, и опять накатило волной мыслей.

О, конечно, я понимал это чувство: когда тебе хорошо, не отдаёшь себе отчёт в сказанном. Так, трахая кого-нибудь, можно и в любви признаться. Так и Костя – задницу мне свою предложил, что не могло не заинтересовать. И опять же за то, что я… выкарабкаюсь.

Почему?

И какой нахуй лимит? Он же не рассчитывал уйти вот так на самом деле? Я-то точно не хотел оставаться. Голос героина притих, Костя заставил его заткнуться, но…

Куда это он после всего собрался?

– Подожди…

***

– Почему? Зачем? – прохрипел я свой вопрос в третий раз. Если сейчас не ответит, значит, ждать ответа бесполезно будет.

Костя не стал спрашивать, чего я добиваюсь, не стал вновь игнорировать вопрос. Он посмотрел на меня внимательно, изучающе, иронично улыбнулся и сказал:

– Может, во мне тлеет мечта о том, чтобы в рай попасть, – улыбка пропала, – заебал ходить из угла в угол! Прижми жопу!

– Мне холодно, – ответил я на автомате, размышляя над его ответом.

Искупить свою вину хотел таким образом? Перед кем только? Перед собой, мной, Тёмкой? Ну не думал же он о рае в конце-то концов! О чём вообще он думал?

Костя развалился на диване и, поправив под головой подушку, продолжил наблюдать за тем, как я, сжавшись и дрожа от холода, ходил из угла в угол. Сраная ломка, всё только начиналось, и впереди меня ждали несколько дней разнообразных пыток, включая дикую боль и отпадные галлюцинации. Мысли то и дело сводились к тому, чтобы попытаться съебаться ещё раз. Пиздануть Бесу по башке чем-нибудь тяжелым и убежать. Но останавливали его слова, о которых я не стал напоминать, останавливала вероятность – малюсенькая и хрупкая – того, что Вдруг получится слезть… Останавливало то ощущение над ухом – его нежного преданного шёпота, которого я до сегодняшнего дня не слышал ни разу. Да, было удовольствие, была страсть, но всё это не шло ни в какое сравнение. И за каким-то хуем я об этом думал. Еблан.

***

На втором этаже дома были ещё комнаты, в одной из которых и разместился я. Но оставался один там недолго: через какое-то время нагрянул Костя, звеня кувшином, стаканами и таблеточными фантиками. Налил мне воды, выскреб две таблетки из упаковки и положил на тумбу:

– Выпей, легче станет.

Он стоял у кровати, глядя на то, как я дрожал под двумя одеялами и стучал зубами:

– Не станет. Они только размажут, а я должен быть в трезвом уме.

– Сейчас – не обязательно, – он усмехнулся.

Что его смешило – что я пытался держаться, Как я пытался держаться? Или сам факт того, что мы с ним снова встретились, причём при таких обстоятельствах? Живёшь так всю жизнь с человеком в одном подъезде и не пересекаешься вообще. А тут…

Сколько у нас было всего, сколько пережил каждый…

Когда я думал о том, что Костя разрушил наши жизни, я вспоминал его отца. Я вспоминал Марка, к которому Костя был привязан. Ему пришлось отпустить его, этого молчаливого, вечно копающегося в телефоне настоящего, блядь, друга.

– А что с Марком? – спросил я, очевидно, вслух, потому что Костя отвёл взгляд к окну и задумался. – Он жив?

– Нет, – ответил он.

Да, Косте было жаль, и мне, если честно, тоже. Но я не хотел знать подробностей, а Костя своим взглядом дал понять, что ничего и не расскажет мне.

А мне, может, требовалось сейчас именно это – поговорить или послушать. Послушать Костю, его голос пропустить через себя, как колыбельную… Неужели он не понимал, почему я был зол, по какой причине заставлял себя ненавидеть его? Пиздец…

– Что? – вдруг спросил он тихо и, присев на кровать, небрежно накинул на меня ещё и плед.

– Почему ты бросил меня там? – ох, как меня колотило, но пока я мог думать, пока видел Костю, должен был постараться узнать или понять хотя бы. – Бросил меня на дороге. Од-д-дного. Бухого, в отключке. После всего, что было…

О, что у нас было! Что творилось сейчас у меня перед глазами!

Разноцветные воздушные шары взлетали в небо – как на выпускном в девятом классе, я кричал, откупоривая бутылку шампанского, а рядом, наряженный в голубой костюм-тройку, плясал выпивший Тёма. А потом я бежал, летел куда-то, оставив его на попечение своей матери – знал, что оставив, он сможет избежать всего и останется жив. А потом я гнал на байке, скользящем по дороге, летел в канаву, разбивая шлем, и в лесу, у лагеря, увидел Беса. Он просто ждал меня, но я знал, что он говорит: “Для тебя старался…” – и голос едва слышный в голове моей, хриплый немного, будто слова давались с трудом.

Туманная дымка, птицы в грязном небе и я – на земле, на спине валялся, раскинув руки в стороны – я был под кайфом, а из руки торчал пустой шприц. Тонкая игла… героин…

– Отпусти меня, пожалуйста, – я открыл глаза и умоляюще посмотрел на Костю, даже за руку взять его хотел, но он поднялся. – Отпусти меня! – громче. – Отвези меня в город! Сейчас же! Ты в курсе, что я могу умереть?!

– От ломки не умирают, – он мазнул по мне кошачьим взглядом. Ох, какой он – соблазнительный, просто секси, мать его.

– Иди ко мне… давай потрахаемся, я весь теку, – да, я тёк: потел, как слон, и исходил соплями, а когда Костя сдержал ехидный смешок, был готов рассмеяться и зарыдать как девка, – мне плохо, Костя. Мне плохо, очень плохо… Помоги мне, я тебя прошу, бля, умоляю. Помоги…

========== Часть 16 ==========

“Мы чересчур увеличили дозу,

Вспомнили всё, что хотели забыть

Или на рельсы легли слишком поздно

Бог устал нас любить…” (с)

***

Жизнь – это созидание. Что я создавал в своей жизни? Ничего, только разрушал. Себя и тех, кто был рядом. Можно было бы сказать, что я делал мир чище, избавлял его от людской грязи, но… По большому счету, несчастные парни и мужики в городе Надежды были ни в чём не виноваты, им просто не повезло – кто-то кому-то перешел дорогу, кто-то оказался не в том месте, не в то время, а кто-то просто попал под раздачу. Уж то, что все, кого в последние годы борьбы с педерастией вытащили из-за школьных парт, были не при делах – точно. Лес рубят – щепки летят. У щепок могут быть чувства? Нет.

Чтобы не испытывать вину перед кем-то, надо сделать виноватым его. И я делал, показывал себе и им, как быстро они превращались в животных, как быстро отказывались от человеческого достоинства, а разве таким стоит жить? Вот и тогда считал, что нет. Все, у кого не хватило мозгов, хитрости, денег – или всего вместе, чтобы избежать города Надежды, все они были тупой биомассой, зря потребляющей общий кислород.

В первый год, как отец, не спрашивая даже моего согласия, определил меня на “спокойную и хлебную должность” в городе Надежд, я каждую ночь ждал бунта.

Тогда еще не было такой массовости, тогда в камерах сидело не так уж много народа – первая волна, попавших под новый закон о перевоспитании трудотерапией гомосексуалистов. Геями из них было процентов пять, от силы десять.

Еще не добрались до школьников и студентов, еще не разработали тестов: в основном привозили тех, кто как-то шел против системы, был неудобным, с кем не удалось договориться “по-хорошему”, но для кого не нашли подходящей статьи в УК.

Я их тогда еще уважал, мудак, верил, что их идеалы что-то значат, раз за них люди готовы рисковать собой. Думал, что не побоявшиеся отстаивать свои убеждения под страхом лишения свободы, будут в них крепки до конца. Да, если бы те, кого привезли на автобусах (почти без охраны, без наручников, без конвоя из московских сторожевых), захотели бы захватить власть в лагере – они бы это сделали без особой крови. Тот маленький штат охраны со мной, молодым и глупым пиздюком только со студенческой скамьи, во главе, нихуя бы не справился с восстанием.

Я ждал бунта, но не дождался. Долго ждал. И не мог понять: чем эти люди могли помешать властям? Что они могли вообще?! Как-то, очередной бессонной ночью я решил проверить, насколько хватит их терпелки. ЧТО они позволят с собой сделать, когда скажут: “Хватит!”.

Но они не сказали, они терпели день ото дня. Сносили ужесточение режима, уменьшение порций, отмену прогулок, оскорбления и насилие со стороны охранников… До Игр моя фантазия тогда не доросла.