Текст книги "Семнадцатая осень после конца света (СИ)"

Автор книги: Зоя Старых

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

2

 В тюремной избе на окне стоял горшок с остро-пахнущим красным цветком. Несколько засохших листьев болталось в застиранной тюлевой занавеске. Плетение ткани истончилось, местами узор дополняли дырки. Наверное, именно их и созерцал человек, лежавший напротив окна на топчане.

Он был небольшого роста, в молодости наверняка казался хрупким, но теперь зрелость наложила свой отпечаток, превратив трогательно-субтильное телосложение в неприятно-угловатое. У заключенного были острые колени, сутулая спина и необычное для этих мест азиатское лицо. Но волосы, в отличие от немногих живших в Крайней деревне китайцев, были не черными, а холодного сероватого цвета. Из-за них выглядел он раньше времени стариком, а может быть, уже давно им стал.

В тюремной избе было тепло и по-домашнему пахло тем особым, добрым печным запахом. Попыхивал чайник с чабрецовым отваром. Мрачноватый, долговязый шериф в ватном жилете зябко тянул руки к чайнику, пытаясь согреть их. Возле порога оттаивали его сапоги с облепленными снегом меховыми отворотами. Арестант на шерифа не смотрел, а тот не смотрел на него. Солнце, словно забывшее, что наступила зима, весело проглядывало через занавеску. Молчание плавало в натопленном уюте избы.

Шериф, отогревшись, повернул голову к заключенному, вздохнул о чем-то и засобирался снова на улицу. На половике еще не успел растаять опавший  с сапог снег, а шериф уже стоял на пороге с ключом, собираясь замкнуть избу.

– Тебе если чего надо, – сказал он, сосредоточенно изучая узор половика, – Тут Джерри будет, мой помощник. Его позовешь.

Заключенный даже не пошевелился.

Шериф, ничего другого не ждавший, выскочил в сенцы, а оттуда в пушистый сугроб. Подумал, что еще с утра собирался отрядить Джерри убирать снег, но парнишка куда-то запропастился.

– О-ой, Винс!

Шериф повернул голову туда, откуда донеслось это своеобразное приветствие. На другой стороне улицы орудовал огромным пихлом староста, давний его знакомец. Из-под мехового капюшона ярко сверкал большой красный нос – явное свидетельство старостиной любви к постоялым дворам и трактирам, а так же повод для бешенства всех пятерых незамужних дочек.

– Здорово, Йохан! – отозвался Винсент, который очень не любил, когда его звали Винсом. – Смотрю, полезным делом занимаешься!

Изящно напомнив старосте о том, кто на самом деле заставил его, первого человека в Крайней деревне, выбраться на мороз и поработать лопатой, шериф ощутил определенное колючее удовлетворение. Староста жалостливо хрюкнул и только яростнее упер широченное брюхо в рукоять пихла. Винсенту подумалось о снегоочистителях, последний из которых видел он лет десять назад и то уже никуда не годный, даже если бы удалось раздобыть солярки.

Чтобы не орать через всю улицу, шериф подошел. Староста с явной радостью прислонил пихло к крыльцу. Теперь его дочери если и высмотрят из окна, что папаша расслабляется, будет видна и уважительная причина – похожий на колодезный журавль, сутулый мужик в широкополой, обвисшей шляпе и при револьверах поверх ватных штанов – одним словом, Винсент, шериф Крайней Деревни.

– Ну, как там доктор? – тут же спросил Йохан, утерев шмыгающий нос заскорузлым рукавом дубленки.

– Лежит половичком, – посетовал Винсент. – Ничего не ест. Как бы не помер до приезда святейшеств.

– А если и помрет, – сощурился староста. – Ему ж и лучше. Вот ты бы, Винс, что предпочел – на виселице выплясывать или своей смертью помирать?

– Я бы постарался до такого не доводить, – честно сказал шериф. – В наше время осторожнее надо быть, а этот будто сам напрашивался. Сидел бы тихо, огород копал, никто б его не тронул. Так нет же, шастал по деревням, врачевал и людей, и скотину. И скотов, видимо, тоже. Вот и нарвался. Бывает.

Староста внимательно выслушал шерифову речь, наблюдая за тем, как клубится пар вокруг обмотанного бурым шарфом подбородка того, потом вздохнул и зачем-то взялся снова за пихло.

– Ты б его и не арестовал, – мрачно, но все же с иронией заметил Йохан. – Сочувствуешь всякой твари, даже ученым проклятым. Я-то все понимаю, но смотри, не разглагольствуй так, когда святейшества пожалуют. А еще лучше скажи, что сам лично его изловил, а не проводники твои привезли.

– Я как раз их пошел искать, – вспомнил Винсент.

– Иди, иди, – поддержал староста. – И  за языком своим последи, если не хочешь, чтобы твои недоброжелатели тебя же святейшествам и сдали. Кстати, их прибыло. Вот зачем вчера было в трактире Оскари плеткой вытягивать по заднице? Он мне на тебя жалобу подал.

– Сказал бы спасибо, что не прикладом его проучил, – беззлобно зарычал Винсент. – Все эффективнее, и мебели бы меньше перепортить успел.

Староста что-то булькнул и махнул рукой – дескать, иди уже, и так все ясно.

Шериф смешно взмахнул руками и зашагал, пропахивая в сугробе широкую, с неровными краями колею, в сторону постоялого двора.

То была большая двухэтажная изба. Перед ее крыльцом торчала из снега длинная коновязь, сработанная из обломка железного столба и пары трухлявых бревнышек. Все равно каждый год ее ломали, так что возводить более изящную конструкцию Яков, хозяин постоялого двора, даже и не думал. Вместо этого потратился на странное сооружение, похожее не то на флагшток, не то просто на столб, с коего в безветренные дни свисала посеревшая простыня со словами «Кров и пища». Очевидно, задумывалось это как видная издалека вывеска, но большую часть времени она служила наблюдательным постом для ворон или убежищем для деревенских кошек.

В самом трактире было душно и пахло если и лучше, чем в хлеву, то ненамного. Очевидно, уборку Яков еще не начинал, поэтому все, что вчера было недоедено и недопито, валялось на полу или кисло на столах, размазанное по деревянным чашкам. Капустная вонь мешалась с кислятиной разлитого самогона. Винсент криво улыбнулся, вспоминая вчерашние попытки призвать общественность к порядку.

– Утречко доброе, Винсент, – поздоровался Яков. – Спасибо тебе еще раз.

Шериф обернулся на звук скрипучего голоса и плеск воды в тазу. Трактирщик выступил на бой с объедками. Руки у того тряслись, таз в них прыгал, вода разливалась, а еще Яков недвусмысленно таращился ему за спину, словно кого-то высматривая. Джерри. Шериф подумал, куда подевался Джерри, и даже немного забеспокоился. Ночевал сорванец дома, долго вертелся на полатях, пару раз якобы бесшумно спрыгивал попить – это все страдавший бессонницей шериф помнил превосходно. Потом, ближе к утру, когда тяжелый, не приносящий облегчения сон накрыл Винсента, Джерри, наверное, проснулся и сбежал куда-нибудь.

– Ну да, два стола я все-таки спас, – Винсент красноречиво указал на остатки еще трех, переломанных вчера развеселым Оскари и его друзьями. –  А где мои проводники?

– Джо с Янушем что ли?  – уточнил трактирщик. – Уехали оба, вы с ними вчера разминулись. Ты как ушел, так они минут через десять явились. Еды в дорогу заказали да и сгинули. Наверное, работы подвалило.

– Вероятно, – вздохнул шериф. – А жаль, поговорить с ними  надо было.

– Бывает, – хмыкнул Яков. – Сегодня в обед клецки будут, заходи.

Винсент покивал, хотя честно собирался пообедать совсем немного подгорелой жареной картошкой, дожидавшейся своего часа в сенцах. Пошел к выходу, слишком уж тяжело дышалось  в дубленке среди влажного, тошного тепла трактира. И все-таки остановился, уже взявшись за налакированную руками дверную ручку.

– А к тебе Джерри не заходил?

– Нет, не видел, – Яков плеснул водой, выуживая мерзкого вида тряпку. – А жалко, я его хотел угостить, печенье осталось.

Шериф угукнул и вывалился на приятный холодок. Снег размягчился, липнул к сапогам, но земля сквозь него не проглянет уже до самой весны. Пока Винсент возвращался в тюремную избу, мимо прогарцевал на толстом коротконогом жеребчике деревенский парнишка, протащил за собой волоком вязанку растрепанного хвороста. Винсент вяло ответил на приветствие и потер переносицу.

Солнце резало глаза, грело затылок через шапку. Ощущение было неприятное, словно пил долго и с остервенением, но правда заключалась в том, что Винсент вообще не брал в рот спиртного уже целых семнадцать лет и впредь не собирался. Примерно столько же он не мог нормально спать, в те короткие часы, когда измученное тело объявляло перерыв, приходили наизусть выученные кошмары, и просыпался шериф, чувствуя себя еще хуже, чем вечером. Потом, после пары кружек густого травяного отвара и прогулки становилось легче, и до ночи Винсент вроде бы жил.

Сегодня мерзкое чувство не проходило, наверное, потому, что к привычным поводам для бессонницы добавились и новые. Этот врач, которого притащили два дня назад Януш и Джо. Ну, чего ему стоило просто поесть, хоть слово шерифу сказать, воспользоваться этим неловким, наверное, совсем не нужным гостеприимством перед тем, как явятся  священники и показательно его вздернут? Шериф и сам сделался пленником, опасаясь надолго отойти от тюремной избы, ожидая, когда заключенный сдастся и попросит чего-нибудь.

Теперь еще и Джерри куда-то запропастился. Конечно, мальчишка мог идти, куда хотел, Винсент никогда его не ограничивал. Когда тому исполнилось двенадцать, шериф даже раздобыл в меру дурного, с веселым характером серого мерина. С тех пор Джерри сделался почти неуловимым, мог часами носиться вокруг деревни, пугать кур и фермерш, заставляя коня прыгать через изгороди. Правда, один раз, когда сорванец в пылу скачки проторил изрядную борозду в чужом картофельном поле, шериф счел нужным применить воспитательные меры. И только. К тому же, когда Винсент поручал помощнику какую-нибудь работу, тот никогда не пытался увильнуть, выполнял все с жутковатой старательной отрешенностью. В такие моменты шериф чувствовал себя не погонщиком рабов, а скорее отцом, усыновившим ребенка с плохой наследственностью, и теперь ждущим напряженно, когда же она проявится. Так оно и было.

За Джерри переживать все-таки не стоило. Скорее всего, радовался погоде, нарезая вокруг деревни круги. И за объявившего голодовку доктора – тем более. Ждать-то осталось дней пять, не больше, потом подоспеют священники. Главное, чтобы казнь в деревне не устраивали, потому что смотреть на нее шериф не хотел. Он вообще никогда не любил казней, а с некоторых пор и вовсе при виде готовящейся к празднику виселицы мысленно примеривал петлю на собственную шею.

Мысли о виселице, которую он обошел за улицу, Винсент привычно отогнал. В Крайней деревне давно никого не казнили, этим она ему и нравилась. Редко кто совался на самую границу Пустоши. Преступников небольшая, вдали от торговых путей деревенька почти на самом Юго-западе не интересовала, а ученые, те, что еще каким-то чудом выжили, предпочитали селиться на Северо-востоке. Говорят, там даже была база оппозиции. Впрочем, будь там правда такая база, ее бы уже не было…

Дразня тяжелую головную боль и беспокойный разум, шериф добрался до конюшни, где стояли их с Джерри лошади. Тюремная изба чернела старым брусом чуть дальше, на фоне свежего снега похожая на прошлогодний гнилой гриб. Такой бы раздавить сапогом, вмять посеревшую, полную червей шляпку в мокрый дерн…Откуда брались подобные мысли, шериф предпочитал не думать, по крайней мере, днем.

В конюшне остро пахло аммиаком – никто не убирал денники. Вороная кобыла, уже десять лет носившая на себе Винсента, зафыркала и принялась демонстративно рыть грязную солому. Шериф даже застыдился, признавая, что оставлять верную скотину топтаться в таком стойле не следовало, но вообще-то убрать конюшню должен был Джерри. Еще утром.

Серого мерина в стойле не было. Уздечка и седло тоже отсутствовали. Винсент нахмурился и твердо решил заняться воспитанием, когда мальчишка объявится. Потом сам почистил кобылу, подбил денник и перерыл сваленную в углу упряжь, отобрав ту, что следовало починить. Потрепал кобылу по подставленному носу, выбрался во двор. Там понял, что с удовольствием сгребет снег сам, пусть и беспокоит спина.

Если это позволит объяснить себе нежелание возвращаться в тюремную избу к молчащему, странному человеку, шериф согласен потерпеть и колкую боль в пояснице, которая непременно появится вечером.

После пары проходов пихлом решимости поубавилось. Спина должна была разболеться к ночи, а вот растревоженная головная боль немедленно стиснула виски, ввернулась в усталый мозг тысячами раскаленных болтов. Шериф привалил пихло к крыльцу, смахнул с перил снег, обтер лоб мокрой и холодной от снега рукавицей. Взгляд случайно упал на окно, и Винсент сначала не поверил в то, что видел. Замер, боясь спугнуть, так, будто что-то значило это маленькое проявление жизни. Арестант забрался на подоконник, сдвинув герань, и смотрел на улицу сквозь занавеску.

Винсент запоздало осознал, что все еще держится за голову так, словно она тяжелее всего его тела, и стоит отпустить – непременно укатится в снег, под крыльцо. Стало неприятно, шериф рванул дверь, ворвался в избу. Неуместный, глупый гнев булькнул в горле и успокоился так же быстро, как и возник.

Доктор сидел уже на топчане, подобрав под себя ноги. Руки лежали на коленях, тонкопалые, бледные, с черной кровью под отросшими бесцветными ногтями. Шерифа уже и эта перемена позы порадовала, но спросить, будет ли заключенный кушать, не решился. Напротив, сделал вид, что ничего необычного не замечает, громко отодвинул стул и рухнул на него, так и не скинув сапоги. В ногах стало мокро, головная боль от духоты только усилилась.

Доктор молчал.

Винсент тоже молчал, гипнотизируя тяжелый чайник с травяным отваром, словно бы тот, послушавшись мысленного приказа, перелетит с полки на печку и подогреется. Наконец, убедившись, что силой мысли предметы передвигать у него не получается, Винсент встал, проделал желаемое, а заодно избавился от сапог и дубленки.

– Какое сегодня число?

Голос был мягкий и слишком старый для своего владельца. Винсент медленно повернул голову в сторону отгороженной в избе камеры. Врач не двигался. Как будто и не он только что впервые  за два дня подал голос. Нет, на вид лет тридцать-тридцать пять, хоть и седой. Шериф припомнил, что монголоиды выглядят младше своего возраста, но не настолько же. Голос заключенного выдавал в нем винсентова ровесника, мужчину, которого вот-вот начнут называть дедушкой.

– Пятое ноября, – ответил шериф. – Тебя привезли третьего с утра.

– Знаю, – согласился доктор.

Шериф подошел к самой загородке, привалился к доске лбом.

– Может быть, тебе нужно чего?

Винсент ожидал услышать тишину, но вместо этого заключенный попросил чего-нибудь съестного и горячего отвара. Шериф удивился, внезапно же тот ожил, но просьбы принялся исполнять, тихонько радуясь. Мысли о том, куда все-таки подевался Джерри, отошли временно на второй план.

3

К утру метель окончательно улеглась. Сугроб стал глубже вдвое, сверху он был мягкий, а в середине осталась чуть подтаявшая накануне корочка. Каждый шаг лошадей сопровождался приятным хрустом.

Впереди ехали Сид и Билл, а Ричи слушал, о чем те беседовали, с болезненным интересом, но предпочитал не вмешиваться.

– У тебя интересное имя.

Сид неопределенно угукнул, словно не понимая, что может быть интересного в коротком, всего из трех букв имени.

– Вот ты почему его выбрал? – настаивал Билл.

– Какое отец дал, такое и ношу, – наконец, выговорил Вереница. – Ничем не интереснее твоего, на мой взгляд.

– Это как посмотреть. У меня – имя себе как имя, с самого Этого такое. Раньше меня по-другому звали, конечно же. А ты неужели после Этого имя не менял?

Ричи вздохнул. Он родился всего за год до Этого, и всю жизнь его звали Ричи. А вот Билл, судя по его виду, и правда достаточно старый, чтобы семнадцать лет назад выбрать себе новое имя и отказаться от фамилии. Многие так поступили в знак того, что выжили. А кто-то тогда крестился. Результат один.

– Незачем мне его менять, – безразличным, очень ленивым голосом сообщил Вереница. – Я Сидом родился, им и помру когда-нибудь.

– Дело твое, – сдался Билл. – Просто имя такое…

– Какое? – подал голос Ричи, не выдержав мучений компаньона.

В этом был весь Сид. В спокойном состоянии он ненавидел болтать попусту, предпочитая путешествовать молча. Компанию Ричи терпеть как-то научился, даже играл с ним в слова, и временами еще общался со своей кровожадной лошадью. Но говорить о вещах, столь мало значащих, Вереница просто ненавидел.

– Ну, был тысячу лет назад такой герой, – объяснил Билл. – В Испании. Его как раз Сидом и звали. Вернее, это прозвище такое было, на самом деле как-то по-другому. Сид – это значит победитель.

– Надо же, – буркнул Вереница.

– А где была Испания? – спросил Ричи.

– Ну, парень, – на это у работодателя, увязавшегося с ними до Последнего хутора, слов не нашлось. – Я же так, слышал просто. Шериф один рассказывал, он больно ученый. А я что, я так. Там услышал – тут рассказал.

– Это уж точно, – подтвердил Вереница и спрятался в вороте дубленки, послал вперед Изверга, тот хрюкнул и в пару прыжков вырвался корпуса на три вперед. Теперь Биллу, возникни у него снова желание порассуждать о всякой чепухе, пришлось бы общаться со спиной, карабином и косичкой Вереницы, да еще с широким, покатым задом Изверга.

Ричи поторопил кобылу, чтобы поравняться с Биллом.

– А все-таки? – почти жалобно спросил он. – Вы тоже что-то знаете, да?

– Маленько, – признался Билл. – А ты про что хотел спросить, парень? Про Испанию что ли?

– Не знаю, – честно сказал Ричи. – Можно и про Испанию.

– А, что про нее говорить-то. Была когда-то, а сейчас нет. Насколько мне известно, южнее Крайней Деревни уже никого живого не осталось до самого моря. И за ним, скорее всего, тоже. Шарахнуло-то основательно…

– Эй, вы, хорош трепаться! – грянул голос Сида.

Вереница уже скакал обратно к ним.

 – Тут волки пожаловали.

– Волки остались, – запоздало поправил Ричи и расстроился.

Чем дальше, тем меньше ему нравилось происходящее. Сначала метель, потом Сид словно шипами порос – очень уж подозрительно себя вел, а теперь вот и волки появились. Хорошо бы еще обычные, а не коричневые мутанты с Юго-запада.

– Серые, – словно отозвавшись на его мысли, сказал Сид.

Если и были времена, когда волки не нападали на людей, Ричи их уже не застал. Его и самого не раз пытались сожрать. Если стая действительно большая, то нападет, не колеблясь, даже на троих здоровых мужчин.

– Ты откуда знаешь, что серые? – оживился Билл.

Сид уже возился со своим карабином, Ричи понял, о чем речь и тоже занялся ружьем. Билл, поглядев на вполне красноречивые приготовления, полез под дубленку за пистолетом.

– Эх, – только и сказал Сид, увидев, что за оружие оказалось у Билла.

– А чем плох? – удивился тот. – Да, маленький, но ты бы видел, какие дырки он проделывает!

– Да, калибр большой, – согласился Ричи. – Но Сид прав, с этим от волков не отбиться.

– Коричневые паршивей воняют, – между тем пояснил Вереница. – А летающие – еще гаже. Вчера им хорошо погода нелетная была.

Из-под тряпки на свет высунулся чуть облезлый, курносый нос, украшенный длинным поперечным шрамом. Некоторые даже думали, что лицо Сид закрывает именно из-за этого шрама. Ричи вглядывался в горизонт, Билл исподтишка рассматривал лицо Вереницы.

– Полторы дюжины, – постановил Сид.

– Паршиво, – вырвалось у Ричи. – А где?

– Впереди нас. Уже почуяли, но чего-то не торопятся.

Сид сильнее втянул воздух, замер. Ричи и Билл затаили дыхание. Стало слышно, как тоненько посвистывает ветер.

– Жрут, – сказал Сид.

– Кого? – тут же спросил Билл.

– А я почем знаю, – пожал плечами Вереница. – Человека жрут. Мертвечину.

– Обойдем? – Ричи задал вопрос по делу.

Сид кивнул.

Мертвец посреди степи – явление не такое уж редкое. Часто бывало, что заблудившийся всадник сначала оставался без лошади, а потом, некстати задремав на холодной земле, уже никогда не просыпался. Последние почести ему, как правило, отдавали именно волки, а если смерть заставала на Юго-западе, то быстрее своих наземных собратьев поспевали большие, с песьими головами птицы – летающие волки. Ричи видел разок такого, уже дохлого. Однажды по зиме привезли двое проводников на Север тушу и за мелочь показывали фермерам. Ричи тоже захотел взглянуть, потому что сам на Юго-западе не бывал. Вереница, почуявший дохлого летающего волка еще раньше, чем того притащили в деревню, предусмотрительно уехал на охоту.

Ричи зашел в амбар, который приспособили для показа диковинки. Фермерская девчушка, которая в очереди была впереди него, выбежала позеленевшая, зажимала рот рукой. И Ричи понял, почему. Воняло гораздо хуже, чем даже в самом запущенном нужнике. Да и не тем пахло. Большущая, с полугодовалого жеребенка птица, раскидавшая покрытые не то перьями, не то свалявшейся шерстью крылья, смердела человеческим мясом.

– Они людей жрут, знаешь ли, – авторитетно заявил проводник, сидевший возле дохлого летающего волка на колоде. Он курил самокрутку, но волчья вонь легко перебивала дым. – А пасть-то не полощут. Вот откуда и запах.

Ричи согласно покивал. Желудок, колотившийся, кажется, о гланды, настойчиво требовал выбежать на свежий воздух. И все-таки Ричи не мог оторваться от зрелища, мерзкого и оттого захватывающего.

У летающего волка не было лап, но сплющенная, как у бабы выпяченная грудь переходила сразу в словно куриные бедрышки, на конце которых скрючились мохнатые, с большими когтями птичьи ноги. Хуже всего была голова – непропорционально огромная, с широко раззявленной пастью, полной клыков, с которых свисал черный язык.

– Спокойно теленка может схватить, – сообщил проводник. – Овцу вообще запросто.

– Могу представить, – согласился Ричи и все-таки рванулся на улицу. Потом долго ходил по деревне, пытаясь проветрить въевшийся в одежду запах летающего волка. И во сне еще не раз видел вонючую пасть птицы, но не застывшую в глупом оскале, а щелкающую у самого его горла.

Подумав о летающем волке, Ричи даже немного оживился. Серые, вполне обычные волки уже не пугали, да и обходили они их по широкому кругу.

– А они как доедят, за нами не погонятся? – спросил Билл.

– Нет, не станут, – успокоил Сид. – Они на Юго-запад не ходят, не их места.

Последний хутор показался на горизонте ближе к вечеру. Он торчал на вершине широкого, пологого холма, как корявая, но все-таки внушительная крепость. Ричи без труда догадался, что хутор – это перевалочная станция для тех, кто зачем-то собрался на Юго-запад или уже чудом оттуда выбрался.

– Тут я и останусь, – заявил Билл. – Подожду обоза на Северо-восток.

– А не поздно домой ехать? Полярная ночь вот-вот начнется, ты учти, – уточнил Ричи немедленно

– Уже нет, – отмахнулся тот. – Тут ее не должно быть.

– Это граница полярной ночи, – положил конец спору Вереница.

Билл, очевидно, занялся собственными делами, а Ричи и Сид отправились ночевать в стылую чердачную комнату, прихватив в качестве обогрева бутылку приобретенного тут же самогона. Вереница сбросил сапоги, забрался на топчан и вытянулся, смачно хрустя костями. Ричи прижал руки к единственному источнику тепла в комнате – проржавелой печной трубе.

– Мне все это не нравится, – проговорил он без особой надежды на то, что его услышат.

Бутылка в неприкосновенности стояла на прибитом к наклонной стенке столе-полке, мятые жестяные кружки потихоньку покрывались инеем. Ричи подышал на руки, насладился зрелищем вырывающегося изо рта пара и ничего про комнату говорить не стал. Хоть такая нашлась, и то радость.

Вереница промолчал.

– Ты читать будешь?

Сид повертел головой, и Ричи удивился, вздохнул и затушил свечу. Пить почему-то хотелось в темноте.

– Ты как баба прямо, – сказал Сид в собственную согнутую руку, служившую подушкой. – Носишься со своими предчувствиями.

Ричи ничего не сказал, зато плеснул в кружку самогона, зажмурился и быстро проглотил пойло. Фыркнул, утерся рукой.

– Налить? – спросил он.

– Не надо, – Сид к нему даже не повернулся.

– Вот зачем тебе этот Юго-запад, а?

– Не люблю полярную ночь.

Ричи в бессилии брякнул кружкой об стол, расплескал самогон. Запахло сильно и неприятно, о чем явно свидетельствовал страдальческий стон Вереницы.

– Погань, – заметил он. – Теперь до утра вонять будет.

– Ну и пусть воняет, – настоял Ричи. – И пусть воняет! Подожди, я еще летающего волка найду!

Сид, кажется, заинтересовался, на что напарнику понадобился летающий волк, потому что завозился и уселся на топчане, уставившись на Ричи чуть светящимися в темноте глазами.

– Дохлого и провонявшего, – разорялся Ричи. – Такого, чтобы уж смердел, так смердел! В мешок сложу и поперек седла тебе примотаю, будешь с ним ездить!

– Зачем?

Вопрос был задан таким тоном, словно Сид искренне не понимал причины одолевшей Ричи истерики. А может быть, Вереница и правда не понимал. Ричи чуть не сломал кружку, которой все еще излишне эмоционально размахивал.

– Знаешь, зачем?

– Нет, не знаю. Расшумелся на ночь глядя чего-то…

– А затем, Вереница, что мне твой Юго-запад – то же самое, что тебе вонючий летающий волк под самым носом. Чувства те же!

Выпалив это, Ричи громко уселся, выпустил из скрюченных пальцев кружку и сцепил их в корявый замок, больше не зная, куда девать и что теперь говорить. Устроить мятеж на ночь глядя – действительно, хуже и не придумаешь. Вот только Сид и не думал злиться. Ричи оторопело поглядывал на напарника.

– Ричи, – медленно, с расстановкой проговорил Вереница. – Я не мастер объяснять такие штуки, но я вот чувствую, что мне туда нужно. Нужно и все. Оно так… ну… бывает. Просто бывает и все. Как будто тянет на веревке, ну как я тебя вчера в метель тащил. Понимаешь?

– Вот как?

Ричи припомнил, что еще у них просто бывает. А многое, если подумать. Если не думать – все равно слишком многое Сид предпочитал не объяснять, но от этого не переставал порой просыпаться среди ночи с жуткими криками. На следующий день после таких подъемов Вереница становился особенно неразговорчивым и все как будто прислушивался, не подаст ли кто-то свыше ему знак. Впрочем, сравнение было неточным. Сид никогда не верил, что выше неба есть хоть кто-то, способный подавать знаки.

– Опять было? – спросил Ричи осторожно.

В последнее время  ночных криков он не слышал, разве что вполне обычный храп и проклятия, обращенные к плохо пахнущим овцам и священникам.

– Нет, не то, – Сид потер переносицу. – Я же говорю, разумного ничего не скажу. Надо мне туда. Это знаешь, как в книжках пишут. Иду туда, потому что там меня ждет моя судьба.

Про женщину Ричи не подумалось. Не то, чтобы Вереница не интересовался противоположным полом, но всегда предпочитал компанию книги общению с веселыми деревенскими девчонками, коими Ричи отнюдь не брезговал. Что за мерзость поджидала Сида на Юго-западе, думать было тошно. Выпитый самогон медленно разъедал желудок, вызывая дурноту и желание упереться во что-нибудь лбом.

– Вот так, в общем, – подытожил Сид. – Больше  не знаю, что тебе сказать. Успокойся. Или, если уж совсем невмоготу, оставайся на зиму здесь. Для хорошего ковбоя работа найдется, это уж точно. А я поеду.

Ричи сделал усилие и поднял голову, надеясь рассмотреть в темноте выражение, с которым Сид это говорил. Бесполезно. Тьма обволакивала лицо Вереницы как маска, вроде той, что сейчас лежала складочками на шее того. Глаза не выражали ничего, и почему-то, хотя сами и светились, не подсвечивали даже веки вокруг.

– Ну уж нет, – уверенно, но с ощущением, будто только что потерял разом всех и так не существующих родственников, сказал Ричи. – Я же в доле, забыл?

Вереница тихо усмехнулся. Ричи мороз по спине продрал.

– А то смотри, – сладко зевнув, переспросил Сид и снова наладился поспать.

Ричи, возникни у него желание продолжить спор, вынужден был бы разговаривать уже со спиной напарника.

– Одному в степь нельзя, – недовольно сказал Ричи. – Ты маленький что ли, этого не знать? Вместе поедем, раз уж тебе приспичило.

– Ну и хорошо, – сдался уже спящий Сид.

Ричи просидел еще пару часов, механически приканчивая купленный самогон. Покупали его еще с заначки, задаток, выданный Биллом, так и лежал за пазухой сидовской дубленки. Слишком много денег, чтобы принести добро. Ричи  пожалел, что с такой готовностью отмел предложение попробовать устроиться все-таки на Последнем хуторе. Тем более, что ему судьба предложения встретиться на Юго-западе  не посылала.

Через два часа самогон закончился, и Ричи спустился вниз, собираясь разжиться продолжением.