Текст книги "Семнадцатая осень после конца света (СИ)"

Автор книги: Зоя Старых

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Определенно, на Юго-западе намечалась заварушка, вполне годная быть объяснением его плохих предчувствий.

И как раз к самой ярмарке торопился Сид Вереница.

Ричи чихнул и определился с направлением движения. Какой уж тут Север.

6

 Когда шериф добрался до деревни, уже начало темнеть. Со стороны Пустоши подступил туман, Винсент, пока ехал, чувствовал, как холодная колючая хмарь догоняет его и лезет под воротник, словно хочет задушить. В такое время деревня замирала, никто старался не выходить, хотя туман, почти ежедневно наползавший из Пустоши, уже, скорее всего, не содержал ни ядовитых газов, ни даже радиации. Хотя за последнее  давно некому было поручиться.

В тюремной избе свет не горел, замок, оставленный шерифом на двери, висел нетронутый, а крыльцо белело от нетревоженного тонкого слоя снега. Впрочем, о том, не приходил ли кто проведать его пленника, Винсент беспокоился в последнюю очередь. Следовало отогреть Джерри, который то ли все еще был без сознания, то ли слишком крепко спал. Холод остановил кровотечение, но кожа мальчишки, особенно в сумерках, имела жуткий оттенок.

В избу шериф внес Джерри на руках, хотя спина уже изнывала.

Все выстыло, печь давно потухла. Еще бы, не мог же арестант просочиться сквозь решетку, чтобы подбросить еще дров. Винсент замешкался, потом все-таки опустил мальчишку на лавку, а сам тяжело присел на корточки и растопил печь. Доктор, если спал, от громкой возни немедленно проснулся, но голоса не подал.

Когда в печке загудело разгорающееся пламя, Винсент зажег лучину и поставил ее в старую железную кружку. Видимость улучшилась, но положение – ничуть. Джерри был без сознания, замерзший, и с травмой, которую шериф очень плохо представлял, как лечить.

– Откройте клетку, шериф, – от едва знакомого голоса Винсент вздрогнул. В испачканных смолой пальцах дрогнула кружка с лучиной.

Винсент обернулся. Доктор сидел на топчане, подобрав под себя ноги, и очень внимательно смотрел мимо шерифа. Куда именно, сомневаться не приходилось. Шериф понял, что только на это и надеялся.

– Задерни занавески, – сказал он.

Врач понимающе кивнул и сделал, как попросили. Винсент вынул ключ от камеры из специального кармашка, который, исколов все пальцы, пришил к внутренней стороне дубленки. Дело было давно, потому что шить шериф научился, устав просить деревенских хозяюшек чинить одежду, которая у Джерри, как и у всякого нормального сорванца, с потрясающей скоростью обрастала прорехами.

Мысли о том, что хрупкий измученный человечек на него нападет, у Винсента даже не возникло. Аркано, стоило отомкнуть дверь, спокойно покинул камеру и направился прямиком к Джерри.

– Имеете представление, что с ним случилось?

Винсент так и стоял у открытой клетки и в ужасе смотрел, как доктор с жутковатой ловкостью достает Джерри из обледеневшей одежды.

– Да все там понятно было. Ударился головой об бетон, – выговорил Шериф. – Наверное, часа два пролежал на морозе прежде, чем я нашел.

Говорить оказалось трудно, а вот представить себе словно отпечатавшуюся на внутренней стороне глаз сцену – проще простого. Ощетинившийся осколками болотный лед, тонкий слой снега на старом эшафоте, снова захотевшем крови.

Некрасиво растопыренные в судороге, и тут же обвисшие ноги женщины, задохнувшейся в петле.

– Понятно, – кивнул врач. – Мне нужна горячая вода.

Винсент бросился к печке, ухватил чайник, в котором оставалось еще много отвара. Пришлось идти выплескивать питье на улицу. Руки тряслись так, что Винсент вылил отвар в основном на крыльцо, и создал тем самым превосходный каток на ступенях. Он этого и не заметил, зато понял, что выпустил врача из клетки, а дверь оставил незапертой. То есть вздумай кто зайти к нему узнать, где нашелся Джерри, первым, что увидит гость, будет грозный шериф Крайней деревни, с кротостью мальчишки-подмастерья выполняющий указания преступника.

Он запер дверь на задвижку и привалился к стене у печи, выжидательно глядя на чайник. Врач вдумчиво ощупывал джеррину голову, убирал присохшую к окровавленному лбу челку. Высмотреть в осунувшемся, непривычном лице азиата хоть какое-то выражение не удавалось, поэтому Винсент предпочел просто подождать вердикта.

– Чистую ткань, пожалуйста, – попросил доктор. Рей Аркано, вот как его звали, Винсент все никак не мог соотнести странное, явно чужое имя со странным, до жути спокойным преступником.

Старая рубашка с выцветшими клеточками тихо трещала, превращаясь в тряпки.

– Все в порядке, – заверил он. – Без сотрясения не обошлось, но он поправится. Гематом я не нашел, очнется, будем смотреть точнее. Как там чайник?

Винсент едва не хватанул раскаленную железяку голыми руками, все-таки успел опомниться и использовал в качестве прихватки остатки той же клетчатой рубашки.

– Нужна миска, – уточнил Аркано. – Будете держать чайник.

Шериф кивнул.

– Полейте, пожалуйста, – арестант вытянул над миской руки.

– Горячая, – предупредил шериф.

– Ничего, лейте.

Пока промывали рану, оба молчали. Доктор – потому что в зубах он держал тряпки, Винсент – чтобы не дай бог не выдать, до чего ему скверно. Впрочем, стоило взглянуть на опасно трясущийся в его руках чайник, все становилось понятно.

– Возможно, у него будет воспаление легких.

– А обморожения?

– Повезло, несерьезные,  – тут Аркано выплюнул последний обрывок и улыбнулся. – Максимум, уши облезут.

– Спасибо, – слова показались шерифу уместными.

Он напомнил себе, что перед ним преступник, не исключено, что вовсе не невинная жертва режима. И все-таки, человек неплохой. Наверное. Со странной заразительной харизмой, которая светилась в голосе и движениях и без ведома собеседника его заражала.

– Когда станет ясно про воспаление? – волнение все еще не отпускало, но Винсент уже овладел собой.

– Скорее всего, сегодня ночью.

Шериф снова вскипятил чайник, и они с врачом сели ждать. Просить того немедленно возвращаться в камеру Винсент не стал. Разговаривать тоже не хотелось, мысль о сне казалась противоестественной, и он, подперев голову рукой, цедил горячий отвар. Доктор, обосновавшийся на джеррином стуле, с удовольствием доедал то, что нашлось у шерифа из запасов – квашеную капусту и кусок вяленого мяса.

– Шериф, – вдруг сказал Аркано, когда миска опустела, а от солонины осталась только веревочка, на которой ту сушили.– Успокойтесь.

– Не могу, – честно признался Винсент.

– Он не умрет, скорее всего. Даже при нынешней медицине.

Врач посмотрел на него, что-то увидел и замолчал. Шерифа это устроило. Он устал, перенервничал, и в итоге вполне готов был поделиться с арестантом тайной, которую носил в себе уже слишком долго. Может, и следовало. Аркано казался не более, чем попутчиком, а попутчикам рассказывают многое.

– Это ваш сын? –  спросил доктор.

– Не совсем, – шериф покачал головой. Все шло к тому, чтобы рассказать.

– Приемный, – заключил Аркано.

– Можно и так сказать.

Врач встал, прошелся до топчана и потрогал лоб Джерри.

– Согрелся. Давайте еще накроем.

Винсент уже отдал свою дубленку, теперь полез в сенцы за старой, которую собирались перекроить на потники.

И снова сели ждать. Нестерпимо хотелось рассказать, откуда появился Джерри. Шериф был уверен, что доктор выслушает, поймет и оценит, и даже никому этой истории не перескажет, но что-то все же останавливало. Аркано был совсем не похож на ту женщину, имя которой Винсент старался забыть, и с тех пор, как перебралась на новое место Крайняя деревня, получалось вполне успешно. И все же, конец для всех был один. Обгаженная птицами виселица поджидала и этого врача, упорного в своей ереси, и в то же время до странного спокойного. Об этом шериф и решил поговорить, надеясь, что пройдет еще немного времени, и дурное желание выболтать свои кошмары его покинет.

– Я ничего не могу сделать, – сказал он, собираясь произнести явно что-то другое.

Аркано усмехнулся.

– Я давно не беру денег за свои услуги.

– Да они и не нужны, теперь-то.

– На виселице не пригодятся, – поддержал доктор. – Вы, шериф, вижу не очень-то хотите меня на нее отправлять, но выбора особого не  имеете. Пусть так. Давайте каждый делать свое дело и не жаловаться.

– Дело? – переспросил Винсент. – Думаешь, это у меня дело такое?

– Конечно, – Аркано улыбнулся. – И у меня тоже странное.

– Странное…

Винсент очень отчетливо ощущал, что еще минут десять такого общения, и он вскочит, раскроет перед доктором дверь тюремной избы, да еще посоветует, какое брать в конюшне седло для его кобылы. Пора было прекращать. Вот только запирать Аркано в камере тоже нельзя, кто-то должен приглядывать за Джерри.

Очевидно, борьба нашла отражение в его лице, потому что врач еще раз проверил состояние Джерри и сам ушел в камеру.

– Так лучше? – спросил он не весело, но явно ехидно.

– Не издевайся, – Винсент сделал большой глоток слишком горячего отвара.

– Не собираюсь, – врач растянулся на топчане и громко вздохнул.– Не в том, знаете ли, положении. Напротив, я доволен. Давненько у меня пациентов не было.

Винсент скривился. Охота разговаривать отпала окончательно.

7

 Сид ехал со сдвинутой с лица повязкой, от этого постоянно болела голова, но ради хоть на треть большей уверенности стоило потерпеть.

Оставить Ричи на хуторе он решился только утром, когда проснулся после невиданной ужасности кошмара, под топчаном, изо всех сил вцепившись в собственный опрокинутый рюкзак. Огляделся – напарника в комнате не было, но стояли его вещи. Сид посмотрел на них, хмыкнул охрипшим голосом, а потом вынул из-за пазухи задаток, данный вчера Биллом, разделил на две равные части и одну пересыпал в карман ричиной сумки.

Первый час Изверг тянул, тряс головой и вообще, всячески выражал свое недовольство. Сид успокаивал его, то сильнее сжимая округлые, даже слишком, бока шенкелями, то почесывая уже обросшую бурым мехом конскую шею.

– Мне и самому не нравится, – признался он, когда не желавший ничего слушать Изверг принялся резко останавливаться и загибать длинную шею, чтобы добраться зубами до сидовых коленей.  – Кусай, кусай, заслужил.

Лошадь недоуменно посмотрела на него, пару раз лениво грызанула надежно защищенную толстыми штанами коленную чашечку хозяина и на том успокоилась. Сид принюхался, на всякий случай проверяя, не вызвано ли недовольство коня какими-то внешними причинами. Нет, степь была пуста, даже от хутора они уже удалились настолько, что не долетали никакие запахи.

А все-таки, Ричи был глазами. Сейчас, когда парень, наверное, все еще спал в обнимку с занозистой мебелью, это ощущалось очень сильно. Сид понял, что все-таки привык к напарнику, все-таки полагался на него, так же, как на коня и чуть больше, чем на старый, вечно отказывающийся стрелять карабин.

Впрочем, обходился же он без Ричи когда-то давно. Например, когда почти не видя, объезжал злобного гнедого в белых носочках жеребчика, который потом, уверив хозяина, что примирился, устроил настоящую бойню и сломал Сиду два ребра. Отлежавшись на каком-то постоялом дворе, Вереница приступил к делу по новой, и с тех пор с Извергом уже не расставался. Конь тоже мог служить глазами, если того хотел. Во всяком случае, всякую мерзость видел издалека и старался обходить или поднимал восстание, если хозяин все-таки упорно правил прямиком к источнику опасности.

Опасностью даже не пахло.

На многие километры вперед была просто степь, защищенная  от большинства отребья тем самым, что прилегала вплотную к Юго-западу. Кое-где, возможно, еще стояли наполовину переломанные, уже давно без проводов, столбы высоковольтки, а на них очень любили отдыхать летающие волки. Но их бы Сид почуял еще раньше, чем Изверг – увидел.

Вереница утер нос, который с непривычки начал мерзнуть и того гляди, мог потечь. Этого еще не хватало. Насморк, впрочем, на нюх особенно не влиял, но голова бы точно разболелась еще сильней.

А все потому, что даже малейшая снежинка – и та имела запах. И каждая деталь изверговой сбруи, и каждый лоскуток его собственной, Сида, одежды, и ружейное масло, которым он две недели назад смазывал карабин, и каждый патрон в патронташе, и каждое дуновение ветра, даже спрятанная под снегом сухая степная трава. Запахи сплетались, превращаясь в цветастые, глазам больно, какие яркие узоры, рисовали собой целые картины, большинство из которых Сиду было вроде бы и не нужно. Но раз нос вместо глаз – приходилось изучать, не закроешь же его посреди степи, в одиночку. Нужно было теперь привыкать жить без повязки, все время.

Кошмара Сид не помнил, он никогда их не запоминал. Просто потом, увидев хоть что-то, встретившееся во сне, обнаруживал сразу готовое предупреждение. В этот раз хватило сумки Ричи, чтобы бросить напарника и уехать. Поедет тот с Сидом – не жилец. Сид не был гуманистом, вообще, относился к проблеме жизни и смерти расслабленно, как всякий, для кого она стала ежедневной рутиной, но и губить за просто так друга не хотел. Да и на встречу с судьбой обычно ездили в одиночку.

Сид понукнул коня, который, пользуясь задумчивостью хозяина, постепенно переходил  с размашистой рыси на ленивый джог. Изверг обиженно зарычал, но снова ускорил шаг. Сид зевнул – все-таки до чего же паршиво после кошмаров – и подобрал поводья.

А ветер переменился. Раньше тянул с хутора, пусть уже и очистился от дыма и вони свинарника, но теперь, стоило спуститься с холма, подул с Юго-запада. Сид расширил ноздри, стараясь вынюхать его сразу весь, с пылью мертвых городов, обледеневшими болотами и чем-то еще незнакомым.

– В чем же тут судьба, а? – пробормотал Сид.

Изверг, тварь бессловесная, с ответом не нашелся, но отчего-то забеспокоился. Сид почувствовал, как заходила ходуном мохнатая конская шкура. Жеребец принялся вырывать из рук всадника поводья, крысился, словно на мертвеца. Только мертвого Сид не чуял, как и живого. Но что-то было, у него и у самого волосы на затылке норовили приподняться, и удерживала их от этого только тяжелая коса, перемотанная кожаной лентой.

Сид успокоил коня, заставив того скакать вперед. Изверг явно не успокоился, не мчался, а скорее прыгал неловким летающим волком. Вереница и сам нервничал, не зная, следует ли немедленно выхватывать карабин или же выпрыгивать из седла и зарываться в землю. Заранее. Правда земля уже промерзла, а расковыривать ножом – долго.

Он не то, чтобы боялся. С тех пор, как помер дед, а было Веренице тогда двенадцать, рассчитывать Сиду было не на кого, и он всегда считал, что бояться – это роскошь для тех, кому есть за кем спрятаться. Бабы, вот они прятались за мужиков, в книгах пишут, до Этого некоторые даже работали и воевали, но уж точно не теперь. А мужики… Сид решил, что они тоже прятались, но так как прятаться за себе подобных было постыдным, предпочитали церковь и того, ради кого она, вроде бы, и задумывалась.

– Ну, тихо! – рыкнул Сид на Изверга, который так и норовил остановиться и побить задом.

И Изверг послушался. Остановился так внезапно, что Сид изрядно ударился причинным местом об луку седла, а сочно ругнулся, уже сидя задницей на снегу.

Конь стоял, уперев все четыре копыта в землю, прижав уши и выпучив глаза. Сиду одной секунды хватило, чтобы понять – не иначе, как землетрясение. Больше ничего Изверг так кардинально не пугался.

В степи подземные толчки не опасны. Доводилось Сиду читать о землетрясениях, которые разрушали целые города. До чего же ерундой казались те истории, ведь города разрушены и так, остается только доламывать, с чем прекрасно справляются ветра и тающий каждую весну снег.

Вереница поднялся, отряхнул штаны и, морщась от неприятных ощущений в ушибленной области, поковылял к Извергу. Были у него опасения, что конь перепугается и сбежит вместе с седлом и всеми притороченными к нему припасами. Только Изверг стоял и крупно дрожал. С растянутых съехавшими удилами губ капала окрашенная кровью пена.

– Глаза вывалятся, будешь так пялиться, – заметил Сид и, не встретив сопротивления, подобрал лежавшие на снегу поводья.

Садиться на коня не стоило, Вереница, искренне озадаченный странным поведением Изверга, решил пройтись некоторое время пешком. Все равно, что бы такое скверное не творилось, худшая в степи стратегия – стоять на месте и ждать, что еще случится. Потому что оно обязательно случалось.

Сдвинуть Изверга с места не получалось. Он словно окаменел, и даже не рычал в ответ на тяжелый пинок, который отвесил ему вконец отчаявшийся хозяин. Сид, грязно выругавшись в неизвестно чей адрес, обошел вокруг коня, принюхивался изо всех сил, даже пытался высмотреть своими полуслепыми глазами что-то на горизонте, в небе, на земле…

Ничего не было. Ничего.

Не считая того, что у него самого в основании черепа, там, где заканчивалась шляпа и начиналась коса, что-то давило. Голова, вроде бы, не болела, но ощущения были такие, словно он пил три дня к ряду худшее на всем Севере пойло, а потом вздумал потаскать на себе лошадь.

Сид потер переносицу, почесал затылок через капюшон. Не помогло. Голова у него определенно кружилась, и это совсем не радовало – особенно в сочетании с взбунтовавшимся конем. Если он тут посреди степи упадет, то Изверг уж точно не станет подбирать своего хозяина и везти к людям. Больше похоже на то, что конь упадет первым и придется его пристрелить.

Эта мысль Вереницу как-то отрезвила, он наклонился, зачерпнул ладонью снега и намазал на лицо. Не полегчало, а пихать себе снег за шкирку все же не стоило. Мороз, по сидову разумению, был весьма и весьма солидный, края воротника шитой-перешитой дубленки подернулись белизной, а черная грива Изверга и вовсе поседела. Вереница поскорее запихал намокшую от снега руку обратно в рукавицу и уже ей растер по лицу не до конца растаявшие, колючие мелкие льдинки. Они пахли незнакомым дымом.

И тут ударило снова. Изверг застонал почти по-человечески, а потерявший равновесие Сид едва успел уцепиться за стремя, чтобы не рухнуть на внезапно подогнувшихся ногах.

Как будто кто-то врезал по затылку тяжелым предметом вроде бутылки, вот только некому было. Вереница едва дышал, сжимая веки так, словно хотел подвести щеки к самым бровям.

Перед глазами было красно, в череп что-то ввинчивалось, просверливая, как ледоруб, еще недавно казавшуюся твердой черепную коробку. Изверг орал, а потом упал на колени, лишив Вереницу последней опоры, и тот, едва не придавленный тяжелой конской тушей, свалился в снег. Шляпа откатилась в сторону.

Не замерз насмерть Сид Вереница чудом.

Чудо явилось в обличье Изверга, который, едва отойдя от шока, на  подгибающихся, как у новорожденного жеребенка ногах, подошел к развалившемуся хозяину и принялся вылизывать тому лицо. Лицо было бледнее снега, и на нем ярко светилась сбегавшая из ноздри кровь. Добравшись до нее, конский язык замер, а потом скользнул вверх, к зажмуренным глазам. Конь удивлялся, почему живой еще хозяин кажется совсем не живым, и можно ли, наконец, сжевать его повязку.

Намерение свое Изверг осуществить не сумел, и когда хозяин вдруг зашевелился. Сид неловко обхватил замершую в нерешительности гнедую с белой протокой морду и притянул к себе, словно собирался поцеловать. Изверг прижал уши, но не дернулся, и лишь опасливо косился на выжившего из ума хозяина.

Вереница подержался за конскую голову с минуту, уперевшись лбом в мягкий извергов нос, потом перехватился за налобник узды, подтянулся и кое-как смог сесть.  Изверг, устав терпеть, что ему отрывают голову, опустился на колени. Сид предложение оценил и кое-как перекатился в подставленное седло.

Мыслей не было.

Изверг медленно брел куда-то вперед, наверное, все еще на Юго-запад.

Сид болтался в седле, по очереди шевеля пальцами то на левой, то на правой ноге. Руки, даже не пытавшиеся держать поводья, забрались под дубленку в надежде оттаять потерявшие всякую чувствительность пальцы.

Увидь кто Сида Вереницу вот таким, подумал бы – безумен. А, взглянув в лишившиеся очков глаза, уверился бы совершенно точно – еще и слеп. Со вторым утверждением Сид, если бы был в состоянии хоть что-то связное говорить, наверняка бы поспорил. Первое и ему самому казалось неоспоримым.

Потому что такого с ним еще никогда не случалось. Да, были сны, реальные до тошноты, но тошнотой все и кончалось. И сбывались иногда, и то, отличить просто кошмар от предсказания Сид не мог – плохо запоминал и те, и другие, а прозрения приходили лишь когда он видел что-то, присутствовавшее во сне живьем. Как с Ричи вышло.

Но он не спал.

На этом едва-едва ворочавшиеся мысли Вереницы стопорились, не желая двигаться уже ни в каком направлении. Он потерял сознание, просто так, посреди степи, без всякой веской на то причины. И еще было плохо коню, но тот очухался значительно быстрее. И хорошо, а то бы нашелся Сид только весной, и то, в лучшем случае. Волки отыскали бы намного раньше.

Прошло около получаса, и изменившийся ветер в первый раз принес запах мусорной кучи. Это Сида, в тот момент сражавшегося за собственное сознание, очень расстроило и подвигло на затейливую последовательность изощренных богохульств.

Изверг шел не на Юго-запад. Он возвращался домой, а что за место конь мнил своим домом, не знал даже сам Вереница. Скорее всего, какую-нибудь ферму на Севере. В любом случае, единственным местом, куда Изверг мог его притащить здесь, был Последний хутор. Возвращаться туда не стоило, но, немного поразмыслив, Вереница решил, что это и не худшее развитие событий. Там, если повезет, должен обнаружиться надувшийся как мышь на крупу Ричи, который поворчит, покричит, да и дотащит беглого напарника до печки, размораживаться. С мыслями о самогоне или на худой конец горячем отваре Вереница снова стал задремывать, уронив голову в длинную извергову гриву. Конь, в любой другой момент обязательно воспользовавшийся бы слабостью всадника, в этот раз вел себя на удивление спокойно.

Сиду было холодно. Пальцев на ногах он давно уже не чувствовал, и мог лишь предполагать, что в ответ на его попытки ими пошевелить они действительно шевелились. В коленях, несмотря даже на толстенные ватные штаны, образовалось по льдине, и Вереница очень сомневался, что ноги у него еще гнутся. Это когда он вообще был в состоянии оценивать свое состояние.

Потом он спал.

Или не спал, но сон видел точно, непонятный и ужасно похожий на какой-то извращенный сюжет из книжки, правда, Сид был уверен – такой он еще не читал. Разные попадались книги. Когда откровенно скучные и на три четверти непонятные, когда – просто не оторваться. Та, которую он вроде бы и смотрел и читал, медленно замерзая в седле бредущего по сугробу Изверга, поначалу казалась скучной.

Сид будто бы сидит на полу посредине широкого, белого коридора, а вокруг все сверкает, как натертое жиром. И пол, холодный словно снег, но при этом гладкий. Такие же стены, а потолок где-то высоко, и с него льется свет, ярче даже отраженного льдом солнца. Сид слепо щурится, трет рукой саднящие глаза, судорожно принюхивается…

А запаха нет. Ни единого.

Ему приходит на ум слово «пресный». Оно не совсем правильное, больше подходит к стряпне, чем к этому странному месту, но за неимением прочих пока остается. И все-таки Вереница упрямо втягивает носом воздух, лишенный всякой особенности.

Может быть, он потерял нюх?

От этой мысли Сида подбрасывает, он перекатывается с уже изрядно подмерзшего зада на коленки, корячится, думает встать, но пол слишком гладкий, и сапоги, к подошвам которых пристал подтаявший снег, проскальзывают. Вереница остается стоять на коленях посреди белого света, упирается загрубевшими ладонями в идеально гладкие половицы.

Снова принюхивается, крутит головой. Ничего. Кругом белое, свет, и конца-края коридору не видать. Сид уверен – даже если нормально видеть, а не как он.

Видит он скверно, и оттого иллюзия всеобъемлющей ПРЕСНОЙ белизны еще сильнее.

Сид некоторое время думает, что он умер, и даже немножко сомневается – а не зря ли он сотворил столько безбожных дел. Впрочем, ни чертей, ни ангелов не видно, так что Вереница успокаивается, начинает дышать ровнее, и вскоре даже встает, прилепившись к стене.

Теперь он прислушивается.

Звуков, как таковых, тоже нет. Кроме тех, которые производит он сам. Сид легонько постукивает костяшками пальцев по гладкой поверхности стены и слышит, как отдается та едва различимым глухим отзвуком.

Это успокаивает, он может слышать, а значит, если в белизне живет что-то еще и надумает к нему подобраться, Сид узнает заранее.

Он делает пробный шаг, не отпуская стены. Сапоги все еще скользят, но вокруг тепло – вернее, не холодно, а значит, снег вскоре растает окончательно и стечет с подошв. Вереница осторожно двигается, одна ладонь тащится по стене, вторая выставлена впереди.

Просто идет, напрягая глаза, чтобы видели хоть что-нибудь.

– Эй, есть тут кто? – теперь ему интересно, может ли он говорить.

Собственный голос звучит достаточно громко, как будто бы в помещении, впрочем, он и так понимает, что находится, вероятно, в каком-то доме. Большом, как было до Этого. О том, как Сид Вереница, замерзавший в степи, мог попасть в большой ПРЕСНЫЙ дом, без коня, как вдруг понимает, и без карабина тоже, но при полном параде, думать хочется и надо, но вразумительного объяснения нет.

Поэтому Сид думает, что видит сон, и скоро проснется, забыв его.

И просыпается, когда в самом конце коридора вполне отчетливо различает чьи-то торопливые, громкие шаги. Кто-то идет навстречу, но увидеть его Сид не успевает.

Изверг громко заржал, почуяв других лошадей. Сид приоткрыл глаза, едва не лишившись смерзшихся ресниц.

Белый коридор так и стоял перед глазами, но сквозь него проглядывал сероватый, неровный степной простор, истыканный тут и там остатками железных столбов. Сид проезжал мимо них утром.

Запахи вернулись, и от одного из них, любезно доставленного ветром, у Вереницы волосы на загривке зашевелились. Благовония трудно с чем-то спутать, и нет уже сомнения, к кому навстречу прямехонько вынес его Изверг. Будь Сид в порядке, он бы порадовался возможности подразнить священников.

– Спасибо, зараза, – сквозь зубы едва ворочавшимся языком поблагодарил Сид и с трудом согнул пальцы перехватить поводья. Изверг фыркнул, выставил голову вбок, стараясь помешать, но Вереница уже ударил его в бока сапогами и завернул, направляя снова на Юго-запад.

Пока была надежда, что священники его еще не заметили. Успеет спрятаться или удрать, или, по крайней мере, засаду поставить. Карабин, в отличие от сна, был совершенно точно на месте, и от каждого прыжка недовольного коня дергался, колотя Сида прикладом в поясницу.

Изверг забрался на небольшую сопку, к этому времени Сид уже кое-как шевелил руками, чтобы править. Священники, как подсказывал нюх, ехали прямо на него обозом.