Текст книги "Семнадцатая осень после конца света (СИ)"

Автор книги: Зоя Старых

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

4

С картошкой, которую Винсент героически собирался съесть, по крайней мере, для того, чтобы убедиться в полном отсутствии у себя кулинарного таланта, арестант покончил за пару минут. Сквозь лиственничные рейки решетки уже торчала испачканная сажей рука сеще теплой пустой сковородкой. Винсент только вздохнул, принял посуду и выдал взамен самую большую кружку, полную отвара. Доктор благодарно кивнул, устроился на топчане и принялся дуть на горячий напиток, отпивая маленькими глоточками.

Походил он на забавного азиатского божка, из тех, что поставишь на полку и будешь иногда снимать, чтобы потереть блестящий, лакированный животик. Правда, сходство если и имелось, то только в воображении самого шерифа. Животика у доктора не наблюдалось, он был худым настолько, что это выглядело почти жутко.

– Спасибо,  – сказал врач.

– Да ладно, – отмахнулся шериф.

Он видел, что недостаточно. Собрался было сбегать к Якову в трактир за обещанными клецками, но потом как-то некстати вспомнил, кто он, и кто безобидный, трогательный человечек, обнимающий ладонями нестерпимо горячую чашку с отваром.

– Тебе как звать-то? – спросил Винсент.

Постарался придать своему голосу строгости, но все равно проглядывала забота. Ничего поделать с собой не мог, хотя отчетливо представлял, что ученый – еще не обязательно невинная жертва гонений. С таким же успехом заключенный мог оказаться и грабителем, и убийцей, и докторский халат, ношенный им до Этого, ничего в принципе не менял.

– Рэй Аркано, – представился арестант.

Шериф хмыкнул. Имя и фамилия, как в старые добрые времена. Может быть, парень даже сохранил их такими, какие были у него до Этого? Ученые, а еще немногочисленные бродяги, не признававшие над собой власти церкви – все носили фамилии. У Винсента фамилии не было, а свое прошлое имя он предпочел забывать  хотя бы днем. И все-таки, наличие фамилии ставило врача в один ряд с теми людьми степей, которые убивают с одинаковым удовольствием и летающего волка, и невинного человека. Об этом следовало помнить.

– А я – Винсент, – отозвался шериф.

– И все? – уточнил Аркано. – Просто Винсент?

– Шериф Крайней деревни. Больше нечего добавить. А ты чем в жизни занят, кроме того, что закон нарушаешь?

– Нарушаю? – врач тихо рассмеялся. – Ну, это просто такие странные теперь законы, шериф Крайней деревни. Вот этот конкретный, что нельзя людей лечить никому, кроме священников, нисколько моей совести не оскорбляет. А значит, она мне ничего сказать плохого не может. Кто я, чтобы спорить со своей совестью?

– Ишь ты, – буркнул впечатленный Винсент.

Секундой позже шериф услышал торопливый топот ног по обледенелому крыльцу. И тут же подобрался, нелепым, но точным движением забросил за печку пустую сковородку, словно улику собственного преступления. Наружную дверь распахнули громко, миновали узенькие заваленные чем попало сенцы и ворвались в избу, набросав на половик снега.

Двое мужчин, запыхавшихся, шумных, взволнованных. Винсент очень явственно почувствовал, как его сердце сжимают давно знакомые, вовсе не иллюзорные тиски.

– Тут такое дело, – быстро заговорил первый гость, в котором шериф тут же опознал усмиренного накануне плетью Оскари. Второго Винсент припоминал смутно, имя все не приходило на ум.

– Что стряслось? – спокойно спросил шериф, наблюдая, как кусочки снега на полу тают в небольшие, липкие лужицы, в которые так противно наступать босой ногой. Мысль только одна – пусть это будет что-то другое, хоть целая стая волков и новое Это в придачу. Но надеяться Винсент уже не умел.

– Серый мерин прибежал, – сообщил Оскари. – Твой ведь, а?

– Мой, – механически подтвердил шериф. – А где он? Привели?

– Ага, возле конюшни привязали, – услужливо сообщил второй.

Стало тихо. Мужчины, выполнив свой долг, молчали и косились на сидевшего с безразличным видом врача. Что думали, даже спрашивать не надо. Далеко не все в Крайней деревне считали, подобно Винсенту, что конец света устроили, по крайней мере, не врачи. За других ученых не мог поручиться даже сам шериф.

– Спасибо, – от души сказал Винсент.

Зрение сделалось на диво четким, передавая мозгу малейшие детали. Плевки растаявшего снега, щели между неровно подогнанными половицами, неряшливая бахрома по краю половика. Ничего похожего на то, что преследует каждую ночь, но Винсенту очень хотелось обнаружить хоть что-то общее, потому что еще один кошмар кажется слишком тяжелым – лучше уж убедить себя, что всего лишь вернулся один из предыдущих.

– А это кто такой? – наконец, решился спросить Оскари, некрасиво тыкая пальцем в прутья деревянной решетки.

– А догадайся, – бросил шериф и поднялся. –За коня спасибо, но в трактире все равно не дебоширить, ясно? Все, свободны.

Оба откланялись,  а Винсент уже запихивал ноги в сапоги. Некстати кольнуло в спине, боль родилась в районе поясницы, перетекла в копчик, немного поиграла там и вернулась в спину, на этот раз немного выше. Нога в шерстяном носке никак не лезла в голенище сапога, разогнуться не получалось. Не хватало только выругаться от собственного бессилия в присутствии подчеркнуто спокойного врача.

– Ревматизм? – поинтересовался тот, довершив процедуру унижения.

– Нет, задницу тебе показываю, – прошептал Винсент слишком тихо, чтобы даже самому расслышать.

Наконец, сладив с сапогами, натянул и дубленку, вышел на улицу, к конюшне. Краем глаза успел заметить, что окно тюремной избы со стороны камеры, предусмотрительно укрепленное неким подобием решетки, больше не идеально темное – бледное пятно прижалось к стеклу. Симпатия, внезапно возникшая к врачу, окончательно испарилась.

Винсент смотрел на мерина, которого два года назад подарил Джерри. Конь косился на него, нервно фыркал и делал вид, что смертельно обижен. Седло было на месте, но порванный повод уздечки болтался по снегу. Крови видно не было, но это почему-то совершенно не обнадеживало.

– Ну, откуда ты взялся?

Голос прозвучал убедительно. Конь, немного успокоенный, ткнулся носом в руку шерифа, но не обнаружив в ней никакого лакомства, замотал головой. Винсент понял, что Джерри прикармливал лошадь. И еще понял, что вот теперь действительно следовало начинать за Джерри беспокоиться, и, лучше всего, активно, потому что подросток в Пустоши, да еще без лошади – не лучшая комбинация для выживания.

Через несколько минут шериф уже ехал в Пустошь галопом по четко проторенной цепочке лошадиных следов в снегу. Огороды остались позади слишком быстро. Приоткрытые в светлое время суток ворота лениво обвисли.

А если смотреть на Крайнюю деревню со стороны Пустоши, она похожа на остатки очень древней крепости. Дурацкий шпиль, установленный возле трактира, видно даже из-за частокола кривых, как зубы мутанта, бревен и остатков телеграфных столбов. Смотровая вышка, эдакий нужник с окошком, насаженный на самое крепкое с виду бревно. А бревна в дефиците, лес существовал слишком давно. Спасибо и за эти телеграфные столбы, поставленные еще лет за двадцать до Этого, кое-где до сих пор  с крючьями проржавелого металла.

Обо всем этом шериф думал внимательно, отмечая каждую деталь без исключения. То, что давно знакомо – пятна лишайника на подгнивающих бревнах, и количество вонючих, очень грязных коз, объедающих веревки на воротах. Дальше – пара вросших в землю столбов, упавших треугольником. Условный конец Крайней деревни, дальше "треугольника" мирным гражданам уходить не рекомендуется. Пастбища, выгоны – оно все в другой стороне, там, где хоть на ширину деревни, но поближе к Северу.

И то, что появилось только недавно – поступь серого мерина, безошибочно читаемую по отпечаткам подкованных копыт в снегу. Плохо, конь возвращался по собственным следам, даже новой колеи не захотел пробивать в снегу. Но можно понять то, что и так ясно – в Пустошь он уходил с всадником – следы глубже – галопом, а возвращался налегке, неторопливой рысью.

– О-ой! Джерри! – кричал шериф, зная, что еще рано. Ветер дул ему в лицо с Пустоши, вышибая из глаз невольные слезы, а значит Джерри не услышал бы.

Следы серого мерина уходили за холм, на вершине которого торчали развалины, слишком обгорелые и жуткие, чтобы деревенские осмелились разобрать их на строительные материалы. Все, что выглядело получше, давно было растащено. Винсент остановил кобылу у этих развалин и огляделся, внимательно, напрягая сильно сдавшее с годами зрение.

– Поганец, – выдохнул он.

Во рту плескалась кислота язвы, в пояснице хозяйничал разбуженный бодрой скачкой ревматизм. Винсент почувствовал себя старым, и что самое худшее, бессильным. Какой смысл быть шерифом, если не можешь уследить даже за собственным четырнадцатилетним помощником-пасынком? Никакого, особенно если... Винсент напряженно всматривался в однообразно-белый пейзаж, прикидывая, как далеко еще зайдут следы в Пустошь, даже думая, что может оказаться на их конце. О чем угодно реальном, жутком и отрезвляющем, а нежно подкрадывающийся кошмар каждой ночи скалил зубы и ждал, когда можно будет приступить к почти нудному, ежедневному разрушению уже разрушенного.

Пустошь однообразна только на первый взгляд. Прожив рядом с ней несколько лет, Винсент многое научился понимать. Например, дня три назад ветер дул так же, как и сегодня, со стороны разрушенных городов. Пепел не заканчивается никогда. Хватает же его на двадцать лет, чтобы оставлять на снегу занятные, волнообразные узоры.

Шериф не понимал только одного – за каким лядом понесло Джерри так глубоко в Пустошь.

Летающий волк, гадко крякая, высматривал добычу с высоты. Винсент насторожился. Тварь одна, может статься, помышляла о падали, а значит, стоит посмотреть, куда она спикирует. В любом случае, хватит уже стоять столбом и переводить дух, делая вид, что нужно обязательно осматриваться.

Следы по-прежнему в снегу, не искаженные, плохо только, что полдневной почти давности. А арестант остался в избе, между прочим, без присмотра, замкнутый, накормленный, но все-таки вольный топчаном разломать окно или решетку.

Ну и пусть, – решил Винсент.

Так оно было бы и лучше, во всяком случае, святоши уедут его ловить, и уж точно не будет в деревне веселого праздника казни.

Кобыла запнулась и нервно затанцевала, вертя головой так, чтобы не дать шерифу завернуть поводья и усмирить бунт. Винсент не стал бороться, терпеливо выждал, пока пройдет у животного истерика, потом спешился и разгреб носком сапога снег. Что-то было под ним, и похоже, оказалось оно там аккурат перед последним снегопадом.

Кобыла боялась мертвецов, особенно вот таких, даже волками не погребенных. Глядя на человека, который перед смертью пытался сам себе выцарапать глаза, Винсент даже не удивлялся, что летающие волки побрезговали добычей.

Мертвец был в корне неправилен.

Обычно замерзшие в Пустоши люди выглядели совсем не так.

И следовало обязательно разобраться, вот только не с такой целью мчался шериф в Пустошь. Об этом напомнил и крик летающего волка, парившего чуть дальше на Юго-запад.

– Замечательно, – пожаловался кобыле Винсент, забираясь в седло с умением, которое только никогда не садившийся на лошадь примет за беззаботную легкость. На самом деле в каждом движении звенело напряжение, жалкая, трусливая попытка поменьше нагружать изгрызенную ревматизмом спину.– Покойник неучтенный валяется.

И усмехнулся. Кобыла ничего веселого не находила, но ее мнение шерифа не интересовало.

Летающий волк чуть снизился, так, что Винсент уже мог оценить размах его крыльев. Здоровенный, метра два будет, как раз такой, который с равным удовольствием стащит и теленка, и козу, и дите мелкое. Винсент ударил кобылу по бокам, зажмурился, ожидая последовавшего через долю секунды удара – когда лошадь прыгает с места в галоп, седло бьет особенно больно.

– Вот ты где, – прошипел он. – Выпорю, гада. Помяни мое слово, обязательно выпорю.

Когда следы в очередной раз переваливали через холм, мигнуло и осталось гореть тревожным сигналом понимание. Винсент прекрасно знал, что находится там. Несколько пожранных хлябью домов-скелетов и, словно бакен, застрявший посреди болота бетонный постамент. Болото уже замерзло, превратившись в сугроб.

Винсент ненавидел это место, потому что знал: домов ровно восемь, и они – десятилетней давности неудавшаяся версия Крайней деревни, а бетонная платформа – эшафот. Виселица уже сгнила и свалилась в трясину.

Но не мог же Джерри знать…

Крайняя деревня отступила на двадцать километров к Северу. Построили ее по незнанию сперва возле самого болота, а оно разрослось и сожрало сначала огороды, потом забралось в погреба домов, перекосило фундаменты. Когда съехали люди, заболотилась главная улица, и только эшафот с виселицей, любимое в те годы развлечение, еще торчал незыблемо.

Это-то Винсент рассказал, но вот некоторые подробности опустил, дожидаясь, пока пасынок повзрослеет. Тогда сам собирался выбрать момент, привезти парня к развалинам и показать все, как было. И казалось, удастся дождаться, потому что никакого интереса к этому месту Джерри не проявлял.

Волк завис неподвижно, а потом, победно завопив, нырнул вниз.

Винсент обмотал поводья вокруг левой руки, правой сорвал с ремня карабин. Хорошо, что зарядил его, мучаясь от скуки и предчувствий, еще утром. Предохранитель щелкнул надежно и правильно, грохот выстрела разнесло на несколько километров.  Волк развопился, значит, не сдох сразу, но, как надеялся мчавшийся к развалинам Шериф, все-таки промахнулся мимо своей добычи.

Летающий волк уродливой курицей прыгал неподалеку от вмерзшего в болото эшафота. Тварь издыхала, но если бы и нет, на избавление ее от мучений шериф не стал бы тратить патроны. Он уже увидел все. Во льду болота, оказывается, не таком уж прочном, зияли пробитые копытами серого проруби. Конь с размаху влетел в ловушку, заартачился и сбросил всадника головой о бетон.

Летающий волк, наконец, перестал кудахтать, запнулся и сдох с неловко подломленными под себя крыльями.

 Шериф соскочил с коня, пошел медленно, шаркая ногами по льду. Человека тот выдерживал прекрасно.

Виселицы на эшафоте давно не было, вот только шерифу казалось, что она все же есть. Стоит, немного потемневшая от дождя, добротно сколоченная, с пятнами птичьего помета на перекладине. И есть веревка, натянувшаяся под весом казненной.

– Джерри!

Кошмар отскочил совсем как летающий волк. Всему свое время, ночью можно будет вернуться беспрепятственно. И тогда женщина улыбнется, смерит шерифа грустным взглядом и спросит, как ему живется. И тридцать два подростка, такие, какими сделало их

Это, по-разному, и в то же время удивительно одинаково искалеченные, вежливо поздороваются с учителем.

– Вот дурачина, – пробормотал Винсент.– Пороть тебя дохлого…Вот ведь зараза.

Больше слов не было. Мальчишка дышал, но в чувство приходить не желал. Кто знает, не успел ли обморозиться.

Шериф поднял Джерри на руки и затравленно огляделся. Восемь призрачных домов, почти сожранных временем или разобранных бережливыми хозяевами, но еще узнаваемых. Тюремная изба – третья справа.

На воспоминания времени не осталось, потому что в рукав шерифу текла теплая, пахнущая железом струйка крови. Кобыла захрапела под двойным грузом, а у Винсента что-то больно взорвалось в спине. Возвращались по своим следам.

5

 Утром на Последний хутор приехали новые постояльцы. Они шумели, громко требовали одновременно и завтрака,  и лошадей накормить, поэтому Ричи не мог не проснуться. Во рту было противно, на лбу остались отметины от пуговиц с рукава. Он спал, уронив голову на стол, хорошо еще, на траектории падения оказались руки.

– Кого принесло?  – пробормотал он.

Ставни еще не открывали, так что час был ранний.

– Ну-ка, ну-ка, пойдем отсюда, – сказали сзади и сильно хватанули за плечи. Ричи спросонок не понял, но послушно поехал, даже оттолкнулся от стола, стараясь помочь своему носителю.

– Сид?

– Какой я тебе Сид, – сплюнул мужик, бывший, по всей видимости, одним из старших на хуторе. – Двигайся давай, нечего тут разлеживаться.

Ричи позволил сгрузить себя в угол под лестницей, посидел там немного, глаза протер, потянулся, пораскинул не до конца протрезвевшими мозгами. Из кухни его вынес не Вереница и сделал это грубо и неожиданно. Ради чего понадобилось срочно убирать прикорнувшего пьяницу? И почему шум?

Под лестницей было удобно, и как оказалось, наблюдательный пункт получился превосходный. Когда мимо пробежали пятеро нижних половин тела, метущих пол зимними рясами, Ричи икнул. Нет сомнения, что на верхних болтались кресты и знаки отличия, положенные священной инспекции. Следом за пятью парами валенок протопали тяжелые меховые сапоги – не иначе, как сам командир отряда.

Ричи дождался, пока процессия рассядется в кухне, где он еще недавно наслаждался нездоровым сном  и последствиями перепоя, и помчался наверх. Следовало предупредить Вереницу, хотя скорее всего, напарник еще спал. Ричи распахнул дверь, удивляясь, когда это у него успели вспотеть руки и сделаться такой быстрый пульс. Наверное, это все похмелье – не может быть так трудно пробежать каких-то десять ступенек, пусть и вприпрыжку.

– Сид, хорош спать! Враг у ворот, теща на пороге!

К слову, тещи у Сида не было, но подцепленное где-то выражение показалось Ричи забавным, и он использовал его к месту и не к месту. Комната отозвалась тишиной. Ричи поглядел на облачко пара, вылетевшее изо рта, поежился – а на столе внизу было теплее. Как этот Вереница не примерз к своей лавке вместе с карабином?

Очевидно, не примерз, или уже благополучно оттаял. Лавка пустовала, карабина тоже не наблюдалось. Ричи скривился и сел отдохнуть на собственную, так и не опробованную лавку. Препоганейший был самогон.

Итак, Сид, по обыкновению, прихватил с собой карабин и в нужник, а теперь, возвращаясь из оного в извечном утреннем паршивом настроении, наскочит прямиком на излюбленных своих противников. Ричи посочувствовал напарнику, даже с минуту собирался встать и пойти его спасать, но потом решил, что и так сделал уже все возможное.

У Сида в сумке имелась фляга с отваром, и Ричи вспомнил про нее почти сразу же, как опомнилась жажда. Он сполз с лавки и нырнул под соседнюю, почти нащупал грубую ткань сидовой сумки, и тут понял, что сумки нет. Нет вообще, равно как и других следов пребывания Вереницы. Да, тот даже в нужник тащил с собой карабин, но чтоб все имущество...

Ричи попробовал рассмеяться. В пустой комнате получилось глупо.

– Вот образина, – сказал тогда Ричи, но решил  на всякий случай подождать.

Через полчаса Сид не появился. Ричи собрал свои пожитки, которые и не успел толком раскидать, спустился вниз. Если бы там обнаружился Сид, уже связанный, с чем-нибудь вонючим под носом в качестве пытки, Ричи бы очень удивился.

Священники – небольшой отряд – пятеро охранников и командир в придачу – мирно завтракали кашей и беседовали с хуторянами. Ричи прошел мимо них к конюшне, в которой не было Изверга, зато жевали овес ладные лошадки священной инспекции.Ричи пытался придумать, как ему поступить, пока кормил свою кобылу.

Вереница сбежал. Один. На Юго-запад, разумеется, куда ему еще стремиться. И его, Ричи, оставил на хуторе, полном священников. Хотя, скорее всего, Сид уехал даже раньше, чем те пожаловали. Притворился спящим, дождался, пока напарник захочет еще самогона, да и смылся. Вместе с задатком.

Задаток было почему-то не жалко.

Но ощущение оказалось паршивое  – и похмелье, и неприятная, почти неотличимая от него тяжесть в груди. Ричи машинально потрогал то место, где у нормальных людей мочка уха, а у него аккуратно срезанный пулей обрубок. Послал в адрес Сида пару проклятий и принял решение.

Зачем тащиться к самой Пустоши, если Сид ясно дал понять – хочет поехать туда один. Справится как-нибудь и без него. Ричи собрался искать на хуторе работу. Перед глазами, да и перед мысленным взором тоже, словно туман лег. Скажи кто ему вчера вечером, что Сид, с которым они лет пять вместе путешествовали, возьмет его вот так и бросит без предупреждения, Ричи бы рассмеялся и не поверил. А теперь даже удивления не чувствовал. Все логично.

– Говоришь, твоя судьба там? – спросил Ричи у зябкого воздуха и присел на перила веранды, немного отдохнуть.

Теперь Юго-запад существовал как направление, не более того. Когда не нужно туда ехать, это уже даже не место. Потом Ричи подумал, что Сида еще можно догнать. Не сразу, конечно, потому что тот, наверняка, гнал Изверга во всю дурь. Но вот остановится Вереница на ночлег, и Ричи сможет...

– Не собираюсь я никого догонять, – объявил он вполголоса. В ответ из большой комнаты донеслось пение.

Будь здесь Вереница, тот бы не преминул пройтись по поводу того, что святые отцы держат по такому случаю специально обученных котов, которым полагается наступать на хвосты в строго определенном нотами порядке. Но Вереницы не было, да и пели молитву весьма прилично. Ричи послушал с удовольствием, а потом отметил про себя, что на самом-то деле все складывается далеко не так плохо.

Это утро ничем не хуже любого другого, чтобы начать какую-то еще другую жизнь. Избавиться от неопределенного рода занятий, например. Давно пора было. За Сидом он таскался в последнее время уже по привычке, потому что в защите особо нуждался, да и считал себя теперь достаточно взрослым.

Стоило сунуться в дом, тепло возродило жажду, и щеки у Ричи заалели, как у девицы. Он принялся их тереть, но это не очень-то помогало.

В том, что время сунуться в кухню, он выбрал крайне неудачное, Ричи убедился сразу же, как почуял вместо сального чада приятный аромат благовоний. Чтобы уловить разницу в запахах не нужен был вереницын чуткий нос, хватало и обычного человеческого. Припасов на дорогу взять теперь точно не удастся. Правда, куда ехать, он еще толком не решил, особенно после того, как обнаружил в рюкзаке оставленную Вереницей половину задатка и снова занялся переосмыслением утренних решений.

Ричи отступил и замер у приоткрытой двери. Хуторская кухня, окуренная благовониями, служила теперь штабом священникам. На разделочном столе раскатали карту, Ричи доводилось и раньше подобные видеть. Рядом с картой сидел не по церковному узким задом на разделочном столе командир, тот самый, в тяжелых сапогах. Черен он был, как ворона, вроде тех, что копошились на мусорных кучах за деревнями. Как-то они с Вереницей, когда совсем нечего было есть, все же не рискнули закусить лошадьми, но ворон наловили и недурно приготовили. По вкусу птицы оказались в точности, как и та помойка, на которой их добыли.

Ричи отряхнулся, стал закрывать дверь, стараясь сделать это как можно тише. Ну и пусть он уже не подельник бандита Вереницы, все равно, врываться прямо посередь совещания походного церковного войска, это слишком. За такое и безгрешное дитя на виселицу могут отправить. Именем господним.

Это не Ричи так думал, он вдруг понял – в голове у него, грустным своим голосом нашептывает Сид Вереница, первый по эту сторону Пустоши безбожник. Богохульный проводник, вот как его звали порой люди, коим довелось пить с ричиным напарником.

– Ты чего, сынок? – услышал Ричи у себя за спиной и от неожиданности подскочил, ударился о плохо оструганный косяк, всадил повыше ладони целый пучок заноз. Затряс рукой, одновременно пялясь на того, кто успел к нему подкрасться.

Священники в кухне вскинулись, и Ричи ощутил на себе тяжелые их взгляды. По коже как холодом мазнуло, как льдом за воротник. Из-за спины выступил, покровительственно отстранив его, широкий в кости, в бурой рясе священник с красной лентой поперек массивного плеча. Ричи закусил губу, не зная, орать ему или извиняться. Красные ленты носили палачи, особый род священников, допущенных вершить божью справедливость у виселиц.

Они с Сидом как-то смотрели казнь, причем вдохновителем похода, как ни странно, выступил именно Вереница. Разрядился в тот день, как на ярмарку, и то, это если в роли скомороха. Карабин свой начистил так, что сверкало за пол-улицы. Ричи, такого внимания приготовлениям не уделивший, поглядывал то на напарника, то на окружавших их фермеров и не находил различий. Кругом был праздник, который вовсе не казался праздником ему самому. Если кто-то умирает, это не совсем повод вот так отмечать, в этом Ричи был твердо уверен, хотя ни за что бы не полез на эшафот биться с палачом, чтобы освободить жертву.

Вешали бандита, какого-то коренастого мужичонку с кривыми, как у летающего волка, ногами. Тюремное рубище, сработанное не иначе как из отслуживших свое, совсем вытертых мешков, некрасиво задралось, когда священник-палач, чинно дождавшись оглашения списка грехов некого Аля Степного, выпнул колоду у того из-под ног. Бандит засучил в воздухе босыми кривопалыми ногами, а потом замер. Ричи, который от зрелища оторваться не мог, лишь через несколько минут оглянулся – как среагировал на картину Вереница.

И увидел, что напарника на месте нет. Удивленный Ричи был подхвачен отхлынувшей от эшафота толпой и донесен ею почти до трактира, где,  уцепившись за коновязь, разглядел чуть поодаль широкий зад Изверга. Свое исчезновение Сид никак не объяснил, но предложил посидеть в трактире и послушать, какие будут новости. Вечером выяснилось, что отряд священной инспекции, желавший немедленно отбыть из Косой деревни, столкнулся с неожиданными трудностями – не иначе как Нечистый попортил всю сбрую, да мало того, из обоза куда-то исчезли конфискованные в местном приходе еретические книги. Книги позже обнаружились у Вереницы в чересседельных сумках, когда Ричи неловко оные сумки сдернул и вывалил в ковыль все содержимое.

– В чем дело, сын мой? – спросил палач, с искренней заботой глядя на сползающего по косяку Ричи.

Видел он перед собой обветренного, с шелушащейся на щеках кожей парнишку, который выглядел явно моложе своего истинного возраста, а без отягощающих обстоятельств виде старого ружья и молчаливого Сида Вереницы, и вовсе сошел бы за фермерского нахаленка. За коего его и приняли, как быстро сообразил Ричи и потупил взор в район немытого пола.

– Дурно, – выдавил он сквозь зубы и нисколько душой не покривил.

Палач прихватил его за плечо и легко поднял на ноги, привалил к стенке.

– Ничего, бывает, – хохотнул он. – Мал еще самогоном баловаться, вот и дурно.

Ричи кивнул. Самогоном он баловался стабильно лет с тринадцати, и даже тогда не считал себя слишком молодым для такого дела. Поскитайся-ка на морозе с недельку, воду пить потом не захочется.

– Водички надо, – решил палач. – Ну-ка, обопрись.

Ричи, тайно похихикивая над тем, какая бы физиономия была у Вереницы, увидь он его, ведомого испить водицы священником-палачом, потащился вслед за избавителем своим вглубь прокуренной благовониями кухни.

Таращиться на святых отцов, а на их карту тем более, было опасно, но удержаться он не мог, смотрел исподтишка, особенного на Черного, уже прозванного мысленно Вороном.

Тот был тощим, в короткой рясе, из-под которой выглядывали ватные штаны, неровно упиханные в меховые сапоги. Выглядело это забавно и очень знакомо. Ричи заключил, что Ворон устланным шкурами волков саням, в каких обычно передвигаются святые отцы, предпочитает седло. Больше ничего в командире примечательного не было, ни единой яркой черточки, за которою мог бы уцепиться взгляд. Черный да и черный, волосы убраны под стянутый с подбородка капор, а вот усы с бородой уже седые, видно, и, правда, старик, родился задолго до Этого.

– На, пей, сынок, – палач тыкал в него ковшом. – Святая вода.

– Благодарю, отче, – поспешно отозвался Ричи, принял воду, стал пить, не спуская взгляда с Ворона. Тот молчал, сложив на впалой груди костлявые руки. Ричи решил, что святой отец был недоволен вторжением и теперь ждал, когда оно закончится. Терпеливо, но уж точно без должного смирения.

Ричи подтолкнули в спину, на этот раз в сторону двери. Палач повел его обратно, придерживая за плечи.

– Ты чей, парень?

В том, что заговорил Ворон, сомнений не было.

– Ничей, отче. Сирота, – ответил Ричи. Палач, уловив, очевидно, какой-то сигнал, развернул его лицом к Ворону  и в таком положении закрепил. Руки на ричиных плечах неожиданно сделались такими тяжелыми, что у него едва не подогнулись колени.

– А зовут как?

Соображать, своим ли именем представляться, у Ричи времени не было.

– Ричи, отче.

Ворон вздохнул:

– Господь с тобой, Ричи.

– Аминь, – подтвердил палач и быстро поволок его к выходу.

Палач оставил его в коридоре у самой лестницы наверх, то есть достаточно далеко, чтобы ничего из происходившего на кухне до ричиных ушей не долетало. Напоследок священник потрепал его по волосам. Ричи, глядя на удаляющуюся спину в темно-коричневой, испачканной то ли в золе, то ли в муке рясе, понял, что перепугался чуть ли не до смерти.

И это притом, что священники, весь мобильный отряд святой инспекции, страшными не были нисколько. Ни палач, ни даже Ворон. Но Ричи боялся, по привычке, заранее. Потому что так нужно было, в старой его жизни.

А вдруг они не знают, что у него уже новая жизнь?

Ричи встряхнулся, побрел за вещами, твердо уверенный, что на Последнем хуторе не останется ни минутой дольше. Собраться, подседлать кобылу и двигать, хоть за Сидом на проклятый Юго-запад, хоть обратно на Север, к полярной ночи и большим деревням.

Пока возился с упряжью и распихивал по седельным сумам остатки припасов, Ричи все гадал: а по чью же душу прибыло святое воинство с палачом. Палача брали, если собирались кого-нибудь казнить. Для Сида, как бы ни старался тот насолить властвующей церкви, многовато было чести. Должен быть кто-то гораздо страшнее.

Ричи почесал голову – сено забилось под шапку.

Нет, точно не за Вереницей. Зачем гнать его аж досюда, если можно было спокойно прихватить еще на Севере? Сид ведь и не прятался особенно.

Да и никто из встреченных ими за последние месяцы бандитов не годился, половину Сид прикончил лично, разумно и не без повода, вторая половина и вовсе были мелкими жуликами. Может быть, странный мужик из трактира? Нашумели-то порядочно…

Идея Ричи в общем понравилась, тем более что страшное слово «оппозиция» никто не называл, но оно словно бы висело у спорщика над головой прямо в воздухе.

Пусть так.

А вдруг священники ехали за тем врачом, которого их с Сидом наняли найти. Ехали целенаправленно, значит, знали куда. Еще б им не знать, смотрели же какую-то карту. Ричи, когда получал благословение, успел высмотреть на ней жирную красную линию, намалеванную как будто кровью. И не умея толком читать карты, он понимал, что она ведет на Юго-запад.

Стало немного интересно, но ровно в той мере, в какой интересует находящийся на безопасном расстоянии зверь.