Текст книги "Загадочная Московия. Россия глазами иностранцев"

Автор книги: Зоя Ножникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

9. Пристав ехал по правую руку от послов, несколько в стороне.

10. Следовали пажи, всего шестеро, в двух шеренгах.

11. Карета, запряженная четырьмя серыми в яблоках лошадьми.

12. Каретник, с другими восемью лицами, в трех шеренгах.

13. Некоторые из княжеских подарков, которые предполагалось преподнести великому князю, неслись на пяти подставках, вроде носилок, покрытых коврами.

14. Коляска, в которой ехал больной Симон Фризе.

15. Далее следовали сорок простых повозок с нашим скарбом.

16. В самом конце ехали три мальчика.

Когда мы в таком порядке медленно подвигались вперед и находились едва в полумиле от города, прибыли десять конных эстафет, ехавших во весь карьер. Один за другим подъезжали они к нам, указывали приставам, где теперь находятся русские, долженствующие нас принять, и приносили приказания ехать то быстрее, то опять медленнее, вновь быстрее, чтобы одна партия не прибыла раньше другой на определенное место и не была принуждена поджидать. Тем временем к нам навстречу шли разные отряды разодетых русских, мчались мимо нас и опять возвращались обратно. Здесь находились и некоторые из людей, состоявших при шведских господах послах: их, однако, не подпустили подать нам руки, и им пришлось кричать нам издали. Когда мы подошли на одну четверть мили к городу, то застали стоявших сначала в очень хорошем строю четыре тысячи русских, в дорогих одеждах и на лошадях. Нам пришлось ехать сквозь их строй.

Когда мы подвинулись вперед на выстрел из пистолета, подъехали два пристава в одеждах из золотой парчи и высоких собольих шапках, на прекрасно убранных белых лошадях. Вместо поводьев у лошадей были очень большие серебряные цепи со звеньями шириною более чем в два дюйма, но толщиною не шире тупой стороны ножа, притом столь великими, что почти можно было просунуть руку; эти цепи при Движении лошадей производили сильный шум и странный звон. За ними следовал великокняжеский шталмейстер с двадцатью белыми лошадьми, ведшимися за уздцы, и еще большое количество народа, верхами и пешком. Когда они подошли к послам, пристава и послы сошли с лошадей, старший пристав обнажил свою голову и начал так:

– Великий государь царь и великий князь Михаил Феодорович, всея России самодержец, Владимирский, Московский, Новгородский, царь Казанский, царь Астраханский, царь Сибирский, государь Псковский, великий князь Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных, государь и великий князь Новагорода низовыя земли, Рязанский, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кондинский и всея северныя страны повелитель, государь Иверския страны, Карталинских и Грузинских царей и Кабардинския земли, Черкасских и Горских князей и иных многих государств государь и обладатель и проч. велит вас, герцога шлезвигскаго, голштинскаго, стормарнскаго и дитмарсенскаго, графа ольденбургского и дельменгорстскаго, великих послов, чрез нас, принять, жалует вас и ваших гофънкеров для въезда своими лошадьми, а нас обоих назначает приставами, чтобы вам, пока вы будете находиться в Москве, служить и доставлять все необходимое.

^{Кирилло-Белозерский монастырь, старинная гравюра} 

Когда посол Филипп Крузиус ответил на это, то послам для въезда были подведены две большие белые лошади, покрытые вышитыми немецкими седлами и украшенные разными уборами.

Как только господа послы сели, прежний пристав с казаками, ведший нас от границы до Москвы, должен был отъехать от нас. Новые приставы были – Андрей Васильевич Усов и Богдан Федорович. Для знатнейших из людей при посольстве были поданы еще десять белых лошадей в русских седлах, покрытых золотой парчою. И так послы поехали между обоих приставов. Вообще же русские, если три и более человек идут или едут рядом, считают высшим местом то, на котором правая рука наружу и свободна, то есть если никого нет правее. За лошадьми шли русские слуги и несли попоны, сделанные из барсовых шкур, парчи и красного сукна. Рядом с послами ехали верхом другие московиты густою толпою вплоть до города и посольского дома. Нас поместили внутри Белой стены, в пределах так называемого Царь-города, то есть императорского города. При въезде мы видели на всех улицах и на домах бесчисленное множество народу, стоявшего, чтобы смотреть на наш въезд. Однако улицы были весьма опустошены сильным пожаром, бывшим перед самым нашим приездом ииспепелившим более пяти тысяч домов. Люди должны были там и сям жить в палатках, да и мы не были помещены в посольском дворе, который также сгорел, а в двух деревянных обывательских домах».

* * *

Три года спустя, в 1636 году, Олеарийснова был в Москве и снова описал въезд посольства во всех подробностях:

«16 марта мы со 129 свежими лошадьми выступили на санях и в тот же вечер проехали четыре мили до Бронниц, где нас вновь снабдили свежими лошадьми, с помощью которых на следующий день мы отправились дальше. Со временем мы доехали до убогой деревни Выдропуск, где с трудом поместились, так как тут было не более трех дворов, а комнаты в них – вроде свиных хлевов. Хотя в течение всей поездки курные избы, повсеместно встречавшиеся в деревнях в России, были немногим лучше, но все-таки в них было больше удобств для остановок. Когда мы были около города Твери, снег успел уже стаять в некоторых местах, где имеются холмы, и мы на санях с трудом передвигались по сухому пути. Иногда нам приходилось переправляться через несколько рек, которые не были вполне покрыты льдом, но в то же время не были и свободны ото льда. Это было весьма неудобно и доставило нам много хлопот. Нам пришлось забивать крепкие сваи впереди льда, чтобы река не снесла лед вниз, пока мы по нему переправлялись.

Наконец мы доехали до деревни Черкизово, откуда было совсем близко до города Москвы. Здесь мы, подобно другим послам, идущим этим путем, должны были обождать, пока о нашем прибытии возвестили великому князю и сделали распоряжение о приеме. Тем временем мы надели ливрейные платья и приготовились к въезду. Когда пристав узнал, что на следующий день к полудню ему велено ввести нас в город, мы двинулись в следующем порядке:

1. Спереди ехали двадцать четыре стрельца. Это были казаки, которые, вместе с приставом, провожали нас от границы.

2. За ними ехал наш маршал.

3. Затем следовали чиновники и гоф-юнкера, по три в ряд. Более знатные шли впереди.

4. Три трубача с серебряными трубами.

5. Оба господина посла, каждый в особых санях.

Впереди послов шли шестеро лейб-стрелков со своими ружьями. Рядом с послами шли шесть драбантов с протазанами.

За санями шли мальчики, или пажи, а за ними следовали остальные люди верхами. Багаж везли позади в добром порядке. Пристав ехал верхом, рядом с послами, по правую руку. Когда мы были приблизительно в полумиле от города, мы встретили несколько отрядов русских и татарских всадников. Все они были в драгоценных одеждах, как и бывшие с ними несколько немцев. Они проехали кругом нашего отряда и опять направились к городу. Вслед за ними пришли другие отряды русских, разделились и поехали с обеих сторон рядом с нами.

Приблизительно в двух мушкетных выстрелах от города к нам навстречу выехали два пристава со многими всадниками. Когда приставы были еще в двадцати шагах от нас, они велели сказать, чтобы господа послы вышли из своих саней и подошли к ним. Сами же приставы сошли с коней и обнажили головы не раньше, как когда это предварительно сделано было послами. Подобного образа действий, насколько возможно тщательно, должны придерживаться – ради государя своего – знатнейшие сановники великого князя, в особенности приставы его, за нарушение этого обычая им грозят немилость или кнут.

После обычных речей послам подвели для въезда двух прекрасных белых высоких лошадей, богато украшенных. Знатнейшим из свиты доставлены были еще двенадцать лошадей. Нас повели в средний город, в так называемый Китай-город, причем по обе стороны стояли несколько тысяч стрельцов, расставленных в два ряда по всем улицам, начиная от крайних наружных ворот и до посольского дома. Нас поместили невдалеке от Кремля в высоком каменном доме, ранее принадлежавшем архиепископу Суздальскому, который немного лет тому назад впал в немилость и был сослан в Сибирь. В обычном посольском дворе в это время находился персидский посол, прибывший незадолго до нас».

^{У стены Китай-города, старинная гравюра}

^{План Москвы с включением «Двора для приезду послов»} 

* * *

В Москве, вспоминал Барон, перебирая страницы книг, лежавших на столе, всегда было истинное смешение племен. Олеарий,например, вспоминал о въезде в город турецкого посольства:

«17-го сентября 1634 года под Москву прибыл турецкий посол. Его встретили с очень большим великолепием шестнадцать тысяч человек конницы. В этом большом войске можно было сосчитать не более шести штандартов. Первый, принадлежавший лейб-компании, был из белого атласа с изображением на нем двуглавого орла с тремя коронами, окруженного лавровым венком с надписью «Доблестью побеждаю». Далее были три синих с белым, с изображением на одном грифа, на другом – улитки, на третьем – руки с мечом. Далее еще один из красного дамаста [29]29
  Дамаст,или дамаста– ткань с крупными узорами.


[Закрыть], изображающий двуликого Януса, и наконец, красный, без изображения. Мы предположили, что такие эмблемы и знаменательные изображения помещены на штандартах по указанию немецких офицеров, выступавших под Смоленск. Сами русские очень неискусны в изобретении таких вещей. Перед каждым штандартом ехали волынщики и литаврщики, а перед лейб-штандартом – шесть трубачей, которые, по-своему, трубили что-то веселое. Некоторые из русских князей ехали на статных персидских, польских и немецких лошадях, хорошо убранных и разукрашенных; среди этих лошадей находились и десять великокняжеских, увешанных большими серебряными цепями, о которых уже упоминалось при описании нашего въезда.

Некоторые из нас составили, вместе со шведами, отряд в пятьдесят человек и выехали за милю навстречу туркам, чтобы посмотреть на них. Когда турок нас увидел, то пристально стал вглядываться в нас, как и мы в него. С добрую милю мы ехали рядом с ним и осматривали его свиту и поезд, которые были таковы:

Спереди ехали сорок шесть стрельцов, обвешанных луками, стрелами и саблями.

Далее следовал пристав в золотом парчовом кафтане.

За ним – одиннадцать лиц в красных бархатных кафтанах. Это были частью турецкие, частью греческие купцы, частью греческие духовные лица.

Затем – маршал посла, один.

За ним – четыре стрелка-телохранителя с луками и стрелами.

Потом – в очень красивых одеждах два камер-юнкера.

За ними следовал сам посол.

Он был среднего роста, с желтоватым лицом и с черною как уголь округленною бородою. Нижний кафтан его был из белого атласа с пестрыми цветами, верхний же кафтан из золотой парчи, подбитой рысьим мехом. На голове, как его, так и всех его людей были белые чалмы. Таково, впрочем, обычное убранство в одежде турок.

Он сидел в плохой белой деревянной русской повозке, которая, однако, была покрыта очень дорогим золототканым ковром.

За ним шли более сорока багажных телег, в каждой из которых сидели слуги, по одному или по двое.

Когда они находились всего в четверти мили от города, и посол предположил, что русские, имеющие его встретить, уже недалеко, то они сошли с телег, и посол сел на прекрасную арабскую лошадь. Когда он проехал расстояние выстрела из мушкета, ему навстречу, как это обычно, выехали два пристава с великокняжескими лошадьми; они до тех пор оставались на лошадях, пока посол первый не слез с лошади. Зато и турки, несмотря на снимание русскими шапок при названии ими имени великого князя, оставили свои чалмы, по способу и обычаю своей страны, на головах, да и вообще не показали никакого знака почтения.

Приняв посла, русские опять быстро сели на лошадей, и хотя и турок не медлил и старался сесть, если не раньше, то хоть одновременно, однако ему доставлена была лошадь очень высокая и такая нравная, притом с высоким русским седлом, что ему пришлось много повозиться, пока он взобрался. Когда он, наконец, не без опасности для себя сел на лошадь, – а лошадь несколько раз старалась лягнуть его, – приставы повели его, поместив его по середине между собою, на посольский двор, который только что был отстроен. Доставив посла на место, двор крепко заперли и заняли сильною стражею».

^{Посольский двор в Москве, из А. Олеария}

* * *

Барон внимательно читал Олеария и ему бросался в глаза спокойный тон автора книги, так отличавшийся от тона многих других записок.

Через двадцать лет после голштинцев, в 1659 году, к Москве подъезжал датский посланник Ганс Ольделанд. Его путь описал секретарь Андреас Роде:

«24 марта, после обеда, прибыл нарочный из Москвы и предложил нам собираться и продолжать путь к столице. Поэтому мы немедленно отправились дальше и, по милости Божьей, проехали последние три мили нашего путешествия так же благополучно, как и всю совершенную нами дорогу. За четверть мили до Москвы пристав повел нас в одну из слобод, то есть предместий, которых тут целый ряд, и задержал нас здесь, чтобы снова сообщить в Москву о прибытии господина посланника и получить оттуда дальнейшие предписания. Тем временем господин посланник переоделся и приготовился к въезду. Через час вернулся нарочный с приказанием, чтобы пристав с посланником двинулись в путь, и тогда мы, не спеша, последовали за приставом и скоро увидели посланного нам навстречу всадника, который быстро повернул назад, как только убедился, что посланник приближается. За ним вскоре появился другой всадник и сообщил нашему приставу, по какой дороге тот должен был везти посланника в город, а именно, через Москву-реку по направлению к Тверским воротам. Когда мы подъезжали к этим воротам, прискакал третий всадник и приказал нам сделать круг, вследствие чего мы и продолжали свой путь, пока четвертый всадник не предложил нам остановиться и ожидать дальнейших распоряжений, которые привез, наконец, пятый гонец, объявивший, что мы должны двинуться дальше, так как уже приехали те лица, которым поручено встретить посланника от имени великого государя.

После этого, подъезжая очень медленно к городу, мы заметили тридцать шесть всадников, которые направлялись нам навстречу, имея с собою в поводу трех лошадей: двух с седлами и одну без седла, последняя была белая, и ею потом в городе заменили ту лошадь, которая была впряжена в сани посланника. За этими всадниками следовало трое больших боярских саней, из которых одни, предназначенные для господина посланника, были обтянуты красной камкой и, кроме того, красиво убраны коврами. Двое остальных саней, покрытых только медвежьими шкурами, предназначались для обоих приставов, но так как они вдвоем поместились в одних санях, то вторые ехали за ними порожняком. Все трое саней были запряжены белыми лошадьми, причем, по русскому обычаю, уши лошадей и дуга были густо обвешаны лисьими хвостами. Перед санями, на довольно большом расстоянии, ехал младший толмач по имени Алексей, который попросил посланника остановиться и сойти с саней, чтобы выслушать титул великого князя, который он должен ему прочитать, что и было исполнено.

Затем стали приближаться приставы, навстречу которым торжественно направлялся посланник на своих красиво убранных санях, и когда он находился уже близко от них, то свернул со своими санями на правую сторону дороги. Тут, однако же, вопрос о том, кому первому выйти из саней, вызвал длинные переговоры, так как один из приставов, человек преклонных лет по имени Василий Степанович Жидовинов, заявил, что господину посланнику следовало бы сойти первым, так как он приехал по поручению своего короля, чтобы оказать честь его царскому величеству. Посланник же на это не соглашался, возражая, что приставы были посланы великим князем, чтобы встретить его с подобающими почестями, как представителя своего всемилостивейшего короля, и таким образом, оказать этому последнему честь. Наконец, решили, что те и другие выйдут из саней одновременно. Когда это было сделано, подошли к нам оба пристава, а именно: Василий Степанович Жидовинов и Яков Семенович; они были наряжены в персидские парчовые кафтаны и плащи из сукна лимонного цвета с шарфом, расшитым золотом и серебром, на головах же их были собольи шапки. Все это им было выдано из великокняжеской казны. Один из них прочел великокняжеский титул, приветствовал господина посланника от имени своего государя, великого князя, и спросил его о путешествии и здоровье. На это господин посланник ответил, произнеся титул короля Дании и Норвегии. Затем он сел в свои сани и в сопровождении тридцати шести всадников, ехавших впереди, и двух приставов, следовавших в своих санях по сторонам его саней, через Тверские ворота торжественно въехал со своей свитой в Москву.

Недалеко от Неглинного моста мы заметили господина полковника Баумана с несколькими голландскими и германскими офицерами. Он велел оседлать всех своих лошадей; но его слишком поздно уведомили о приезде господина посланника и, вследствие этого, он не мог осуществить свое намерение и выехать навстречу господину посланнику за город. Поэтому господин Бауман пришел пешком, чтобы хоть на улице приветствовать господина посланника. Однако и это господину полковнику не удалось, так как приставы запретили остановить сани господина посланника, и мы ехали без остановок до Персидского, или большого Посольского двора, недалеко от Кремля, где нас и поместили. Этот двор весьма просторен и обширен, так что в нем могли бы поместиться двести человек, но он лишен всяких удобств, необходимых в особенности в то время года, в какое мы приехали; ни в одной из комнат, не исключая и той, которую отвели посланнику, не имелось ни исправных окон, ни хороших печей. Поэтому мы все удивлялись, что нас привели в холодный и неприспособленный дом, между тем как мы, порядком промерзнув в дороге, были бы рады удобному и теплому помещению. Когда мы об этом заявили приставам, они обвинили смотрителя дома и, обещав, что на следующий день все будет приведено в порядок, откланялись».

* * *

Через два-три года после Роде, в 1661-1662 годы, въезжал в Москву Августин фон Мейерберг,австрийский посол к царю Алексею Михайловичу. Его рассказы всегда бывали очень подробны:

«В Твери никто не явился принять нас. Мы высадились там из лодок 17-го мая. Но наш проводник, до сих пор очень усердно поспешавший путешествием по нашему настоянию, получил от царя грамоту, в которой велено ему к самому 21-му числу мая привезти нас в деревню Черкизово, в 25 верстах от Москвы. И теперь он так тихо поехал, что в целые шесть дней едва-едва сделал только 150 небольших верст, да еще по хорошей дороге. В предлог тому он приводил благоволение своего государя, который, хоть и был уведомлен из его писем о нашей поспешности и ее причинах, однако ж хочет позаботиться о нашем здоровье и не допустить, чтобы наши силы, и то уже расстроенные такою долгой и по множеству неудобств затруднительной дорогой, совсем упали при более поспешной езде. В самом же деле нас задерживали для того больше, чтобы между тем дать время дворянам, созванным для нашего приема, собраться из областей в город Москву к назначенному для нашего въезда туда 25-го мая.

Пока мы коротали в этой деревне время такой досадной остановки, нас немного поразвлек слышанный рассказ вот о каком забавном случае. Когда сильный внутренний жар угрожал доброму здоровью великого князя [30]30
  Здесь великим князем,назван царь Алексей Михайлович, который находился на престоле в 1645-1676 гг.


[Закрыть], он велел стороною спросить совета о том его врачей, тщательно утаив имя больного, и от каждого из них потребовать письменного мнения. Все врачи согласились в том, что больному надобно пустить кровь. Алексей одобрил совет и, перестав скрываться, протянул руку врачу для кровопускания. Когда оно окончилось благополучно, великий князь пригласил и окружающих бояр последовать его примеру. Все повинуются приглашению государя, хотя и против воли, однако ж не столько из столь обыкновенного при дворах порока лести, сколько из страха, чтобы не навлечь на себя царского негодования в случае отказа. Один окольничий, Родион Матвеевич Стрешнев, понадеявшись на родство, соединявшее его с Алексеем по его матери Евдокии Стрешневой, отговаривается, под предлогом своей дряхлой старости.

– Ах ты, неключимый раб! – сказал Алексей в раздражении. – Разве ты не ставишь ни во что своего государя? Неужто в твоих жилах льется кровь дороже моей? Да и с чего ты так превозносишь себя над равными, даже и высшими тебя, что похвальный пример их поспешного усердия позволяешь себе охуждать своим, совсем противоположным, поступком?

Не говоря много слов, он бросается к его лицу, наносит ему много ударов кулаком руки, свободной от кровопусканий, и дает ему пинки ногами. Когда же гнев его потом прошел, тою же рукою, которою бил, он приложил всегда приятный для москвитян пластырь к опухшим от ударов местам, то есть подарки, и одарил его щедро.

23-го мая мы приехали к церкви Святого Николая, где по приказу великого князя приготовили нам две палатки и объявили, что он велел это сделать, узнав, с какою неохотою мы останавливались на постой в крестьянских избах, всегда натопленных как в летнее, так и в зимнее время.

В тот же день прибыли туда присланные великим князем шесть упряжных лошадей с кучерами везти нашу карету и несколько верховых для почетнейших лиц нашего общества. Правду сказать, это была необыкновенная почесть, так как до сих пор лошади обыкновенно присылались прочим посланникам один раз только, в самый день их въезда в Москву, за несколько шагов от города.

На другой день, около 11 часов до полудня, мы двинулись к Москве. В карету к нам уселся и наш проводник, заняв третье место в ней, чего прежде никогда не бывало. Все члены нашего общества ехали впереди верхом. Вслед за ними двигалась наша карета и вещи. За две мили от Москвы, в открытом поле, по краям дороги, стояли шесть тысяч пешего войска, расположенные разными отрядами, с сорока знаменами, а дальше, в таком же порядке, до самого предместья, десять тысяч конницы, тоже с своими значками: для изъявления радости они беспрестанно оглашали воздух барабанным боем и игрою на трубах. Когда мы были уже в 500 шагах от города, из среды этого войска вышел к нам гонец от стольника (то есть дворянина, служащего при царском столе) Якова Семеновича Волынского и дьяка (одного из низших писцов) Григория Карповича Богданова, назначенных царем принять нас и во всю нашу бытность в Москве заботиться о наших нуждах. Москвитяне зовут их приставами. Гонец уведомил нас от их имени, что они прибыли с великокняжескою каретою, так чтобы мы высадились из нашей и пересели в ту. Мы отвечали, что сей час же готовы сделать это, как только увидим, что приставы исполнили свою обязанность. Услыхав это, Яков Виберг, приданный к нам переводчик, тотчас же сошел с лошади, за ним последовал потом и дьяк, в то же время слез с лошади и первый пристав. Видя такую необыкновенную предупредительность москвитян, мы немедленно и сами вышли из кареты: прежде всех ступил на землю мой товарищ, в одно время со слезавшим с лошади последним приставом, а после всех и я. Приставы и переводчик, шедшие к нам навстречу, первые очень вежливо сняли шапки без всякого предварительного уговора и с обыкновенной обрядностью приняли нас от имени своего государя. Потом подконюший великого князя через другого переводчика предложил нам готовую для нас карету его государя и других лошадей для членов нашего общества. Когда мы оба уселись в ней, сел к нам тоже и первый пристав, да еще проводник наш дьяк и переводчик. Только что мы немного отъехали самым тихим шагом, как должны были остановиться, приблизившись к предместью, пока пехота и конница, расставленные в поле, не вошли все в город и не устроились потом на улицах, которыми нам следовало проезжать по дороге к нашему помещению».

* * *

Барон ценил Мейербергаза внимание к мелким деталям, понимая, что именно из мелочей у читателей должна складываться цельная картина прошлого. Однако он вынужден был признаться самому себе, что, несмотря на дипломатические заслуги и талантливое перо посла,Мейерберг не всегда выказывал справедливость по отношению к русским, гостем которых был:

«Предаваясь мечте о своем высоком превосходстве, они до того презирают всех иноземцев, как людей ниже себя, что если доведется им принимать посланников какого-нибудь государя, те, кому прикажет царь это дело, берут смелость требовать от них, точно несомненного долга, чтобы они первые выходили из кареты или слезали с лошадей и первые же снимали шляпы. А потом, когда поедут провожать их, не стыдятся прежде всех занимать для себя самые почетные места. И все это с такою наглостью, что иногда, после нескольких часов жаркого спора, им приходит охота показать, будто бы из одной только вежливости они отказываются от своего права, соглашаясь, чтобы настойчивый посол в одно и то же время с ними ступал на землю или снимал шляпу. Так, для предупреждения подобных состязаний мы положили поручить переводчику, чтобы он, едучи впереди пристава, предупредил его, что я не новичок в исправлении посольских дел, а потому и превосходно знаю, что следует ему и что нам. Стало быть, пусть он избавит нас от употребительных при исправлении его должности комедий своего рода, в которых мы вовсе не желаем быть действующими лицами.

При переправе через реку мы видели, как пристав выехал на лошади из крепости и вскоре слез с нее на берегу, стоял там шагах в восьми от лодки и ждал, пока мы высадимся. Когда первый из наших стал высаживаться, тронулся тоже и он к нам, так что принял нас ровно на половине расстояния между им и нами. Впрочем, он первый снял шляпу, а после него тотчас же сняли шляпы и мы. Когда все мы стояли с открытыми головами, он сказал, что прислан от великого царя и государя и проч. (весь титул своего государя он пересказал на память) к нам, посланникам его любезнейшего брата и друга Леопольда (тут тоже прочитал он по бумаге весь титул его цесарского величества), чтобы принять нас и проводить к нему. Это и рад он исполнить».

* * *

Церемониал встречи посольств был традиционно одинаков, проходил ли он прямо под стенами города Москвы или, как было с голландцами в 1664 году, когда посольство еще не доехало до Москвы. Эту встречу посла красочно описывал тогда еще молодой и впечатлительный Николаас Витсен:

«Посла встретил посыльный; у него были с собой царские сани, и он попросил посла сесть в них, чтобы поехать на встречу с приставом, который должен его приветствовать. Посол категорически отказался и заявил, что не выйдет из кареты, пока к нему не придут от имени царя. Посыльный сказал, что подобного еще не было, что так же поступали по отношению ко всем послам, кто бы они ни были. Посол ответил, что и сам знает, как полагается, а если ему этого не позволят, то он в своей карете поедет обратно. Но ему сказали, что если посол не хочет выйти из кареты, то его не смогут принять, и посольство не достигнет своей цели. Наконец, после взаимных резких слов, посол вышел из кареты, после чего его приветствовали и сказали, что его пожаловали санями, чтобы въехать в город. Сразу появился старший конюший с пятнадцатью белыми лошадьми для свиты. На лошадях были серебряные уздечки. Сани, в которых сидели встречающие приставы, приближались.

Здесь начался настоящий спектакль. Весь вопрос был в том, кто из них первым, посол или пристав, выйдет из саней. Оба встали, но медлили; как только посол поставил ногу на край саней, русский отступил назад, после чего посол не только отступил, но и совсем сел.

– Ха, – сказал русский, – дело плохо.

Он не хотел признаться, что первым отступил назад. Он не хотел также, чтобы обе стороны одновременно вышли из саней. Дважды посол делал вид, что падает, когда собирался выйти из саней; русский же всякий раз отступал назад и снова садился. Эта дурацкая сцена продолжалась более получаса. Никогда я не видел комедии смешнее. Нас окружали сотни людей, наблюдавшие за сценой. Стало уже темнеть, и, чтобы наконец закончить споры, младший пристав подошел к старшему, сел к нему в сани, и тут пришли к соглашению: первым выйдет младший пристав, затем посол, а потом уже старший пристав. Невозможно рассказать о всех глупых жестах этой встречи, она была похожа на выступление двух гордых враждебных королей в театре на канате».

* * *

Подобные сцены – и подобные описания – повторялись постоянно. Барону надоело их читать. В свое время его самого встречали и провожали, эти церемонии он помнил прекрасно и сейчас, в старости, отделенный от тех событий сотнями верст и десятками лет, готов был смириться с тем, что перестал понимать возмущение западных дипломатов. Ведь учил же Спаситель двенадцать слушателей своих:

– А входя в дом, приветствуйте его, говоря: «мир дому сему».

* * *

Забавно было, к примеру, видеть, как английский посол Чарльз Карлейль,въезжавший в Москву почти одновременно с Витсеном, 6 февраля 1664 года, писал, что пристав ожидал, чтобы посол вышел из саней раньше него. Когда посол отказался, началась бурная перепалка, и было наконец решено, что они выйдут из саней одновременно. Однако, по словам англичанина, пристав «повис в воздухе на руках своего слуги, касаясь земли лишь кончиками пальцев ног, в то время как посол вышел свободно».

Якоб Рейтенфельсв 1670 году дополнял: «Московиты всегда стараются сойти с лошади или выйти из повозки последними, сесть в седло первыми, везде занять почетное место, снять шляпу последними, идти на несколько шагов впереди и постоянно повторять все титулы царя».

* * *

Барон отлично знал, что без конца повторять титулы правителей было скучной обязанностью дипломатов всех стран. При желании некоторые неприятные моменты можно было легко, без громких и нудных споров, устранить. Так, к примеру, сделали при Августине Мейерберге:

«Мы отвечали почтительным повторением всех титулов, сначала, однако ж, по долгу нашему, его цесарского величества, а потом уже царского. Пристав спросил нас о здоровье и, по московскому выражению, хорошо ли мы ехали? Потом подал правую руку нам обоим и всем почетнейшим лицам нашего общества. После того мы сели на подведенных нам лошадей и поднялись к домику за городом, назначенному для нашего приема. Впереди шли три сотни пехоты с распущенными знаменами и били в литавры. Заметив, что наш пристав, ехавший верхом, занял место на правой руке у меня, во избежание споров, мы подозвали к себе, под предлогом разговора, переводчика, который поместился слева от моего товарища, да так оба и ехали посреди их».

* * *

Живший в Москве в 1671-1673 годах курляндец Яков Рейтенфельс тоже отдал дань страсти живописания чужой страны. Идеей, приведшей его в Москву, как и за сто лет до него – Поссевино, было желание обратить москвитян в католичество. Рейтенфельс предполагал осуществлять церковную миссию при посредстве папских агентов, посылаемых под видом врачей, или инженеров, или торговых представителей. Идея не имела успеха, с чем, по всей видимости, был связан настолько скептический тон повествователя, что он поставил в вину хозяевам даже их привычку «щедрою рукою отпускать послам все необходимое»: